В прихожей раздался звонок — короткий, деликатный. Знала бы я, чем обернется этот простой визит в родительский дом, может, развернулась бы прямо на лестничной клетке. Но тогда я лишь поправила растрепавшиеся волосы и улыбнулась своему отражению в зеркале подъезда. Последний глубокий вдох, и вот уже дверь распахивается.
— Иришка! — мама всплеснула руками, обняла меня, пахнущая такими родными духами «Красная Москва». Худенькая, совсем седая, но глаза все те же — лучистые, теплые.
— Мам, я вот заскочила поговорить насчет ремонта, — я сбросила туфли и прошла на кухню, где уже закипал чайник.
А там — Алексей. Мой братец восседал за столом с таким видом, будто он здесь главный распорядитель. Между нами всегда были сложные отношения, но после папиной смерти он совсем освоился в роли «мужчины в доме».
— Привет, — бросил он небрежно, не отрываясь от телефона.
На столе стояли три чашки — мамина с отколотой ручкой, которую она почему-то не выбрасывала, новая Алешкина с надписью «Босс» и моя детская, с облупившимся котенком. Как символично.
— Так вот, я думаю, что пора заняться ванной комнатой, — начала я, разливая чай. — Там трубы совсем старые, и кафель отваливается. Я нашла хорошую бригаду, недорого.
Мама смотрела в окно, будто там, за стеклом, происходило что-то невероятно интересное. Молчала, только кивала. А когда повернулась, я заметила, как она быстро взглянула на Алексея, словно спрашивая разрешения что-то сказать.
— Мы уже обсуждали этот вопрос, — отрезал брат, откладывая телефон. — И решили пока с ремонтом повременить.
— Мы? — я перевела взгляд на маму. — Мам, ты же говорила, что ванная тебя беспокоит?
Она замялась, покрутила в руках чайную ложечку.
— Ну, Алеша считает...
— Решение принимаем мы с мамой, — перебил Алексей, глядя мне прямо в глаза. — У нас с тобой разные доли, и жильё общее, но мы здесь живем постоянно. Тебе оно зачем? Ты приходишь раз в месяц.
Чай внезапно показался горьким. Я поставила чашку и почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Мама снова отвернулась к окну, и в отражении стекла я увидела, как устало опустились ее плечи.
— То есть мое мнение вообще не учитывается? — тихо спросила я.
— Ирочка, — наконец подала голос мама, — давай не сегодня, ладно? У меня голова болит.
Молчаливое согласие. Вот что было страшнее всего. Не брат с его «мы решаем», а это безропотное подчинение мамы, которая когда-то была такой сильной и независимой.
Бумаги не горят
В отцовском кабинете пахло пылью и старой бумагой. Я включила настольную лампу — единственную вещь, которую мама не позволила Алексею выбросить после папиной смерти. Свет выхватил из темноты стопки документов, аккуратно разложенные в папки с надписями папиным твердым почерком.
Вздохнув, я опустилась в кресло и открыла ящик письменного стола. Там хранились семейные документы — паспорта, свидетельства, старые фотографии. Мне нужно было найти что-то конкретное. Что-то, что могло бы напомнить всем нам, включая брата, об изначальном положении вещей.
— Должно быть здесь, — пробормотала я, перебирая пожелтевшие листы.
Пальцы наткнулись на плотную папку с тесемками. Развязав их, я достала свидетельство о праве собственности. Там черным по белому было написано: квартира в равных долях принадлежит маме, мне и Алексею. Папа позаботился об этом еще при жизни, справедливо распределив имущество.
— Знала бы ты, как мне это сейчас нужно, — шепнула я фотографии отца, стоявшей на столе. Он улыбался с черно-белого снимка, словно подбадривая: «Действуй, дочка».
В это же время в гостиной Алексей присел рядом с мамой на диван. Я не хотела подслушивать, но дверь была приоткрыта, и голоса разносились по всей квартире.
— Мам, ты же понимаешь, что Ирка просто хочет урвать свое? — говорил брат вкрадчиво. — Сколько она вложила в эту квартиру? Ничего. А я тебе и лекарства покупаю, и за коммуналку плачу.
— Алешенька, но ведь она твоя сестра...
— Сестра? — фыркнул он. — Которая появляется, только когда ей что-то нужно? Где она была, когда ты болела в прошлом году? А кто тебя в больницу возил? Я!
Мама молчала. Я стиснула документы в руках так, что бумага смялась.
— И потом, — продолжал брат совсем другим тоном, ласковым и заботливым, — ты же не хочешь жить в грязи и шуме месяц, пока идет ремонт? Твое давление, твое сердце... Я о тебе думаю, мама.
— Да, наверное, ты прав, — вздохнула она.
— Конечно, прав! Когда будут деньги, сделаем ремонт как надо. А Ирку не слушай. Она в своей турфирме совсем оторвалась от реальности. Решаем всё мы с тобой, понятно?
Я закрыла глаза, чувствуя, как внутри поднимается волна тревоги. И решимости. Алексей превратил мамину любовь в инструмент контроля. Манипулировал ей, делая из меня врага. А она, всегда такая мудрая и справедливая, даже не замечала этого.
Сложив документы в сумку, я тихо прошла в коридор. Брат увидел меня и прищурился:
— Нашла что искала?
— Да, — ответила я. — Вполне.
Уходя, я поцеловала маму в щеку и шепнула:
— Я вернусь через пару дней. Нам нужно серьезно поговорить.
Глухая стена
Два дня промелькнули в тревожных мыслях. Я собрала все документы, сделала копии, подготовила смету на ремонт. Нужно было поговорить по-взрослому — без криков, с фактами на руках.
В этот раз я позвонила заранее.
— Мам, я приеду сегодня вечером. Будешь дома?
— Да, конечно, Ирочка, — голос у мамы был тихий, как будто она боялась, что ее кто-то услышит.
— Алексей тоже будет?
Пауза.
— Да. Он сказал, что хочет присутствовать при нашем разговоре.
Конечно хочет, подумала я, но вслух сказала только:
— Хорошо, буду к шести.
В этот раз дверь открыл Алексей. Стоял в проеме, скрестив руки на груди, словно охранник на входе в секретный объект.
— Явилась, — не скрывая раздражения, бросил он.
— Я к маме, — я прошла мимо него, чувствуя, как колотится сердце.
Мама сидела в кресле, нервно перебирая бахрому на пледе. Рядом стояла чашка с недопитым чаем — наверное, остывшим. В воздухе висело напряжение, густое, как туман.
— Привет, мам, — я поцеловала ее в щеку.
Она слабо улыбнулась:
— Проходи, доченька.
Я разложила на журнальном столике документы. Ксерокопия свидетельства о праве собственности легла сверху — как козырная карта.
— Я хотела бы поговорить о нашей квартире, — начала я. — У меня есть предложение по ремонту. И я хочу напомнить, что решения мы должны принимать вместе. Все трое.
Алексей скривился, словно укусил лимон.
— Сколько можно об одном и том же? Мама уже сказала, что не хочет никакого ремонта.
— Мама? — я повернулась к ней. — Ты действительно так считаешь?
Она открыла рот, но Алексей опередил ее:
— Конечно, так! У нее давление от одной мысли о строителях и грязи! Ты о ее здоровье вообще думаешь?
— Я как раз о нем и думаю, — постаралась сохранить спокойствие. — Трубы текут, плесень на стенах. Это влияет на здоровье гораздо сильнее, чем временные неудобства.
— Послушай, — Алексей навис надо мной, — ты здесь не живешь. Тебе легко рассуждать! А мы с мамой каждый день...
— Мы говорим сейчас не о том, кто где живет, — я указала на документы. — А о том, что решения должны приниматься совместно. По закону.
— Закон, закон! — взорвался брат. — Всегда им прикрываешься! А по совести как? Я за мамой ухаживаю, я...
— Дети, — наконец подала голос мама, — пожалуйста, не ссорьтесь.
Ее голос звучал устало, почти обреченно. Она смотрела куда-то в пространство между нами, словно видела там что-то свое.
— Мам, — я взяла ее за руку, — что ты сама хочешь? Только честно, без оглядки на нас.
Она замялась, бросила быстрый взгляд на Алексея, и я поняла — ничего не изменилось. Она не скажет правду, пока он рядом.
— Я... мне кажется, Алеша прав. Давай потом, Ириша.
Я отпустила ее руку, чувствуя, как внутри растет отчаяние. Будто бьешься о глухую стену — и ни звука, ни эха.
— Видишь? — торжествующе улыбнулся Алексей. — Мама со мной согласна. Мы решаем.
В его голосе звучало столько самодовольства, что мне захотелось кричать. Но не здесь, не сейчас. Я молча собрала документы.
— Ты уже уходишь? — в мамином голосе мелькнула надежда. Надежда на что? На то, что ссора закончится? Или на то, что я все-таки не сдамся?
— Да, мам. Но я еще вернусь.
Случайные слова
День выдался тяжелым. Мама с утра чувствовала себя неважно — давление подскочило, таблетки помогали плохо. К обеду ей стало легче, и она решила прилечь, задернув шторы в своей комнате.
— Ты поспи, мам, — Алексей заботливо поправил одеяло. — Я в магазин сбегаю, продукты закончились.
— Хорошо, Алешенька, — мама благодарно сжала его руку.
Когда за сыном закрылась дверь, она некоторое время лежала с открытыми глазами, разглядывая потолок. События последних дней не давали покоя. Ирина, Алексей, эти постоянные споры... Когда ее дети успели стать такими чужими друг другу?
Сон не шел. Мама встала, накинула халат и вышла на кухню. Заварила чай, присела у окна. Снаружи моросил мелкий дождь, по стеклу сбегали тонкие струйки воды, искажая очертания дворовых деревьев.
Звонок мобильного застал ее врасплох. Телефон Алексея требовательно звенел на тумбочке в прихожей — сын забыл его. Мама нерешительно взглянула на экран: «Виталик». Коллега Алеши по работе, тот самый, который недавно занял соседнюю квартиру.
Телефон умолк, но через минуту зазвонил снова. Тот же «Виталик». Мама уже хотела отнести телефон в комнату, но что-то ее остановило. А вдруг что-то срочное? Что-то важное? И она, поколебавшись, нажала зеленую кнопку.
— Алло, — сказала она тихо, — Алеши нет дома, он забыл телефон.
— А, здрасьте, это Виталий, — раздался на том конце незнакомый голос. — Передайте, что я перевел ему задаток за юриста. Пусть проверит карту.
— Какого юриста? — непонимающе переспросила мама.
— Ну, которого он нашел. Для оформления документов. Как договаривались.
Мама растерялась:
— Простите, я не знаю ни о каких документах...
— Да ладно вам! — хохотнул Виталий. — Алексей же сказал, что всё решится в ближайшее время. Говорил, что вопрос с сестрой улажен, и квартира будет оформлена как надо. Только не говорите, что он вас не посвятил! — В голосе прозвучала тревога.
Мама ощутила, как холодеет все внутри.
— Нет... посвятил, конечно, — пробормотала она. — Я просто забыла.
— Вот и отлично! — обрадовался Виталий. — Передайте, что я перевел деньги. И спросите, когда примерно сделка? Мне нужно планировать отпуск.
— Обязательно передам.
Мама положила телефон и без сил опустилась на стул. В голове прокручивались обрывки разговора. «Квартира будет оформлена как надо», «вопрос с сестрой улажен», «сделка»... О чем это он?
И тут, словно удар тока, ее пронзила догадка. Она вспомнила, как на прошлой неделе Алексей обсуждал с ней возможность переоформления квартиры целиком на себя. «Так будет проще с наследством, мама. Зачем лишние сложности?» — говорил он. А она слушала вполуха, доверяя сыну.
Как раз в этот момент в коридоре раздался звук открывающейся двери. Вернулся Алексей.
— Мам, ты чего встала? — удивился он, увидев ее на кухне. — Тебе же надо отдыхать!
— Тебе звонили, — она кивнула на телефон. Голос звучал странно, словно чужой.
— Кто? — он схватил трубку, пролистал список вызовов. Его лицо на мгновение напряглось.
— Виталий, — спокойно ответила мама. — Что-то про юриста и документы на квартиру.
Алексей застыл. Смотрел на нее, не мигая, словно прикидывал в уме что-то.
— И что он сказал? — осторожно спросил он.
— Что перевел тебе задаток. И спрашивал про сделку. — Она подняла на сына глаза. — Какую сделку, Алеша?
— Мам, ты все не так поняла, — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Это рабочие вопросы, не бери в голову.
— Правда? — мама продолжала смотреть на него. — А мне показалось, он говорил о нашей квартире. О том, что «вопрос с сестрой улажен» и «квартира будет нашей». Что это значит, сынок?
Алексей переменился в лице. Она впервые видела его таким — растерянным, злым, пойманным с поличным.
— Не волнуйся, я всё решу, — пробормотал он, повторяя те самые слова, что услышала мать. — Квартира будет нашей.
И в этот момент что-то сломалось внутри нее. Обман. Предательство. Не от чужих людей — от родного сына.
Голос, который услышали все
Три дня мама ни с кем не разговаривала. Алексей ходил по квартире виноватый, пытался заискивать, приготовил даже борщ — бабушкин, с фасолью, как мама любила. Но она только качала головой и запиралась в своей комнате.
На четвертый день она позвонила Ирине.
— Доченька, приезжай сегодня вечером. И документы прихвати. Все, какие есть.
— Что-то случилось? — встревожилась Ирина.
— Да, — коротко ответила мама. — Случилось.
К шести часам в квартире стало тихо и напряженно, как перед грозой. Мама достала отцовский костюм, выгладила его, надела светлую блузку и даже немного подкрасила губы. Алексей наблюдал за ней с недоумением.
— Мам, ты куда собралась?
— Никуда, — она посмотрела на него спокойно, без привычной теплоты. — Жду Ирину. У нас будет семейный совет.
— Опять за старое? — закатил глаза Алексей. — Сколько можно?
— Сколько нужно, — отрезала мама.
Когда в дверь позвонили, Алексей сам пошел открывать. Ирина вошла настороженная, с папкой документов. Увидев маму в строгом наряде, замерла.
— Проходи, дочка, — мама указала на гостиную. — Садитесь оба. Нам нужно поговорить.
Дети послушно сели на диван — как в детстве, когда их вызывали «на ковер» за проказы. Мама осталась стоять, выпрямившись так, словно проглотила линейку.
— Я долго думала, — начала она непривычно твердым голосом. — И поняла, что виновата сама. Позволила вам перетягивать одеяло каждому на себя. Не останавливала. Малодушничала.
Она посмотрела на сына.
— Алеша, я слышала твой разговор с Виталием. Знаю про юриста и про ваши планы на квартиру.
Алексей дернулся, словно от удара.
— Мам, я могу объяснить...
— Молчи, — она подняла руку. — Дослушай до конца. Это жилье общее. Оно принадлежит нам троим, как решил ваш отец. И я не позволю никому это менять.
Ирина смотрела на мать широко раскрытыми глазами. Такой она ее не видела с тех пор, как отец был жив.
— Решения принимаю я, — продолжала мама. — Я еще в своем уме и в твердой памяти. Ремонт в ванной будет. Ирина права — там опасно для здоровья всех, кто здесь живет.
Алексей вскочил:
— Ты не можешь так решать! Мы с тобой...
— Нет больше «мы с тобой», — мама покачала головой. — Ты пытался обмануть меня. Использовать. Настроить против дочери.
Ирина не верила своим ушам. Куда делась робкая, уступчивая мама, которая всегда смотрела на Алексея?
— Теперь будет по справедливости, — твердо сказала мама. — Ирина, ты готовишь смету на ремонт. Алексей, ты участвуешь в финансировании наравне с сестрой. Никаких споров, никаких манипуляций. Я все сказала.
В комнате повисла тишина. Ирина первой нарушила ее:
— Мам, я не знала, что Алеша...
— Я понимаю, — кивнула мама. — Я сама не хотела видеть.
— Неблагодарные! — Алексей стукнул кулаком по столу. — Все, что я делал — ради вас! Кто вас возил по больницам? Кто...
— Никто не отрицает твоей помощи, — спокойно ответила мама. — Но помощь не дает права на обман. И не дает права забирать чужое.
Она подошла к окну, распахнула его. В комнату ворвался свежий вечерний воздух.
— Я долго молчала. Слишком долго. Прятала голову в песок, делала вид, что не замечаю, как ты давишь на меня, на сестру. Но с этим покончено.
Алексей стоял ошеломленный. Такого отпора он явно не ожидал.
— Жилье общее. Решения — общие, — повторила мама. — Или каждый получит свою долю и распорядится ею по своему усмотрению. Выбирай.
Это был не вопрос — ультиматум. Впервые за долгое время Ирина увидела, как с маминых плеч словно упал тяжелый груз. Она дышала свободно, говорила уверенно. Освободилась от роли пешки в чужой игре.
И, глядя на растерянное лицо брата, Ирина поняла: мамин голос наконец услышали все.
Точки над «и»
Кабинет нотариуса оказался светлым и уютным, не таким казенным, как я ожидала. Мария Степановна, женщина лет шестидесяти с аккуратной стрижкой и внимательными глазами, разложила перед нами документы.
— Итак, все ознакомились с соглашением? Вопросы есть? — спросила она, переводя взгляд с меня на маму, потом на Алексея.
Брат сидел с каменным лицом. После маминого «семейного совета» прошло две недели. Ремонт в ванной уже шел полным ходом, а сегодня мы пришли решить имущественный вопрос раз и навсегда.
— У меня нет вопросов, — твердо сказала мама. Я поразилась тому, как она изменилась за эти недели — распрямила спину, стала говорить четко и уверенно. Словно проснулась от долгого сна.
— У меня тоже все ясно, — кивнула я.
Алексей молчал, постукивая пальцами по колену. Наконец, буркнул:
— Все равно у меня нет выбора.
Мария Степановна поправила очки:
— Молодой человек, у вас всегда есть выбор. Если вы не согласны с условиями соглашения, мы можем прервать процедуру.
— Нет, — вздохнул он. — Я подпишу.
По соглашению, мама оставляла за собой свою комнату и право пожизненного проживания в квартире. Моя доля увеличивалась настолько, чтобы я могла распоряжаться гостиной. Алексею оставалась его комната. Общие пространства — кухня, коридор, ванная — оставались в совместном владении.
Когда последняя подпись была поставлена, я ощутила, как с плеч свалился тяжелый груз. Теперь все было честно и справедливо. Никаких манипуляций, никаких секретных планов.
Выйдя из кабинета нотариуса, мы молча шли к метро. Алексей немного отстал, будто не хотел идти рядом. Мама взяла меня под руку.
— Ты не злишься на брата? — спросила я тихо.
— Знаешь, — она задумчиво посмотрела вдаль, — сначала злилась. Потом поняла — я сама виновата. Позволила ему думать, что мое мнение не важно, что я слабая и беспомощная. А он... он просто делал то, что привык.
— И что теперь?
— Теперь каждый получил свое, — она сжала мою руку. — И каждый будет жить своей жизнью. Алеша это переживет. Он мой сын, и я люблю его. Но больше не позволю помыкать собой.
Я обернулась. Алексей шагал в нескольких метрах позади, глядя себе под ноги, ссутулившись. В этот момент мне даже стало его жаль. Он проиграл не потому, что был слабее или хуже — он проиграл, потому что в его мире не нашлось места для чужой свободы.
— Мам, а помнишь, ты раньше рисовала? — спросила я неожиданно.
Она улыбнулась:
— Помню. Давно это было.
— Может, снова начнешь?
Мама посмотрела на меня с неожиданной теплотой:
— А знаешь, пожалуй, начну. У меня теперь много свободного времени.
Алексей молчал всю дорогу домой. Но когда мы уже подходили к подъезду, он вдруг сказал:
— Я не хотел ничего плохого. Просто хотел обеспечить нам с мамой...
— Себе, — поправила мама спокойно. — Ты хотел обеспечить себе будущее за мой счет и за счет сестры.
Он хотел возразить, но осекся.
— Ладно, — сказал наконец. — Пусть будет по-вашему.
На его лице промелькнуло что-то похожее на осознание. Не раскаяние, нет — скорее, понимание, что прежняя схема больше не работает.
Мы поднялись в квартиру. Там пахло свежей штукатуркой — рабочие как раз закончили демонтаж старой плитки в ванной. Мама прошла на кухню и включила чайник, словно ничего особенного не произошло.
Но мы все знали: произошло. Мир вокруг нас изменился, потому что изменилась она. И этой перемены уже не отменить.
— Завтра выберу цвет новой плитки, — сказала мама, расставляя чашки. — Думаю, голубая будет хорошо смотреться.
Алексей молча кивнул. Впервые за долгое время в его взгляде не было ни раздражения, ни высокомерия — только усталое принятие новой реальности.
А я подумала, что эта победа досталась нам всем слишком дорогой ценой. Но, может быть, именно так и должно было случиться, чтобы каждый из нас наконец смог стать собой.
Краски жизни
Было воскресенье, солнечное и теплое. Я шла по знакомой улице с букетом ромашек — маминых любимых цветов. Прошло почти три месяца с того дня, когда мы расставили все точки над «и» у нотариуса.
Подходя к дому, я приметила незнакомую женщину, выходящую из подъезда. Она несла этюдник и папку с бумагами. Седые волосы собраны в аккуратный пучок, в глазах — озорные искорки. Я не сразу поняла, что это мама.
— Ирочка! — она помахала мне свободной рукой. — Ты сегодня рано!
— Мама? — я не скрывала удивления. — Ты куда собралась?
— На пленэр, — с гордостью ответила она. — Мы с кружком рисования идем в парк. Сегодня будем писать весенние деревья.
Я только тогда заметила, что на ней новый берет и легкий шарфик — совсем не похоже на привычный мамин стиль.
— Проводишь меня немного? — предложила она. — Мои друзья соберутся у фонтана через пятнадцать минут, я не опоздаю.
Мы пошли вместе, и я слушала, как мама взахлеб рассказывала о своих занятиях живописью, о преподавательнице Вере Николаевне, о новых знакомых из художественного кружка при досуговом центре.
— А как Алексей? — спросила я осторожно.
— Нормально, — она пожала плечами. — Мы живем мирно. Он теперь больше на работе. А недавно, представляешь, сам спросил, когда я возвращаюсь с занятий, чтобы ужин приготовить.
— Неужели? — я не сдержала улыбки.
— Да, — мама хитро прищурилась. — Думаю, ему просто пришлось смириться. Или повзрослеть наконец. Мне все равно, главное — в доме спокойно.
Мы подошли к парку. У входа уже собралась небольшая группа людей примерно маминого возраста — кто с мольбертами, кто с альбомами.
— Елена Павловна! — окликнула маму пожилая дама в пестром платке. — Мы вас заждались. О, это ваша дочь? Очень похожа на вас.
Мама с гордостью представила меня своим новым друзьям, а потом шепнула на ухо:
— Спасибо тебе.
— За что? — удивилась я.
— За то, что не отступила. За то, что заставила меня проснуться, — она крепко обняла меня. — Теперь иди. У меня урок, а у тебя, наверное, дела.
— Может, я тоже с вами? — неожиданно для себя предложила я.
Мама просияла:
— Правда? Вера Николаевна будет не против. У нее всегда есть запасной альбом.
Мы вошли в парк, и я впервые за долгое время увидела, как мама по-настоящему улыбается — той самой улыбкой, которую я помнила с детства. Свободной, искренней, полной жизни.
Смотря, как она выбирает место для рисования, раскладывает краски, с воодушевлением обсуждает композицию с соседкой, я поняла: иногда важно не то, кому принадлежит жилье, а то, кому принадлежит жизнь. Мама вернула себе свою жизнь, свое право выбора. А с ними — и саму себя.
Она поймала мой взгляд и подмигнула, как делала когда я была маленькой. И в этот момент я подумала: вот он, настоящий хэппи-энд — не идеальный, не сказочный, просто момент, когда человек обретает себя.
Солнце светило сквозь ветви старых лип, мама увлеченно делала первые наброски, а жизнь наконец-то обретала правильные краски.