Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я
ПОГРУЖЕНИЕ
В ЭФИР
Комната, которой предстояло стать местом нашего незабываемого испытания, была очаровательной дамской гостиной площадью примерно в четырнадцать – шестнадцать квадратных футов. В её дальнем конце находилась отделённая занавесом из настоящего бархата гардеробная профессора. За ней следовала просторная спальня. Занавес ещё не был снят, но будуар и гардеробная могли служить как единое помещение, предназначенное для нашего эксперимента. Одна дверь и окно были оклеены вощёной бумагой так плотно, что их практически можно было считать запечатанными. Над другой дверью, ведущей на лестничную клетку, была фрамуга, которую можно было открыть с помощью шнура, если возникала настоятельная необходимость проветрить помещение. Во всех углах стояли кадки с большими кустами.
- Как избавиться от выдыхаемого нами избыточного углекислого газа, не расходуя зря кислород, - это непростой и жизненно важный вопрос, - сказал Челленджер, обводя взглядом помещение после того, как пять железных баллонов были поставлены рядком вдоль стены. Для решения этой проблемы я мог бы задействовать всю мою сконцентрированную интеллектуальную энергию, но в сложившейся ситуации мы должны делать то, что в наших силах. Эти кусты немного помогут нам. Два кислородных баллона подготовлены и могут быть приведены в действие по первому сигналу, чтобы мы не оказались застигнутыми врасплох. В то же время было бы желательно, чтобы никто не уходил далеко от этой комнаты, поскольку кризис может наступить внезапно.
- Широкое, низко расположенное окно комнаты выходило на балкон. Вид, открывавшийся из этого окна, был таким же, как тот, которым мы любовались из окна кабинета. Глядя из окна, я нигде не видел никаких признаков волнений или беспорядка. Прямо передо мной по склону холма вилась дорога. По ней медленно поднимался едущий с железнодорожной станции кэб, один из тех доисторических экземпляров, сохранившихся только в наших сельских поселениях. Ниже по склону шла молодая няня, одного ребёнка она везла в коляске, другого вела за руку. Голубые дымки, поднимавшиеся над крышами коттеджей, придавали широко раскинувшемуся перед окном ландшафту атмосферу уюта и покоя. Нигде - ни в голубом небе, ни на залитой солнечным светом земле – не было видно ни малейших признаков надвигающейся катастрофы. На полях как прежде трудились жнецы, а на травяных площадках для гольфа перемещались по двое или по трое игроки. В моей же голове царило такое странное смятение, перенапряженные нервы были настолько раздражены, что безразличие этих людей меня крайне удивляло.
- По-моему, те парни не испытывают никаких неприятных воздействий, - сказал я, указывая на игроков.
- Вы когда-нибудь играли в гольф? - с просил лорд Джон.
- Нет, не играл.
- То-то и оно, парень, когда будешь играть, поймёшь, что когда раунд подходит к концу, остановить заядлого игрока может только трубный глас, возвещающий день страшного суда. Эй! Там снова звонит телефон.
Во время и после ленча то и дело раздавался громкий настойчивый звонок телефона. Звонили профессору. Он сообщал нам полученные новости несколькими короткими фразами. Таких страшных новостей мир никогда ещё не знал за всю свою историю. Огромная тень надвигалась с юга подобно приливу смерти. Египет пережил лихорадку и теперь находился в коматозном состоянии. Испания и Португалия после стадии безумного неистовства, в котором наиболее отчаянно схлестнулись церковники и анархисты, теперь безмолвствовали. Не поступало более никаких телеграмм и из Южной Америки. Южные штаты Северной Америки после страшных расовых мятежей пали жертвой яда. К северу от штата Мэриленд эффект отравления ещё не проявился. В Канаде он едва ощутим. Бельгия, Голландия и Дания уже отравлены. Отчаянные сообщения передавались из всех уголков земли в крупные научные центры, химикам и докторам, имеющим всемирную репутацию, их умоляли дать какие-нибудь советы. Астрономов также засыпали вопросами. Предпринять что-либо было невозможно. Явление носило всемирный характер, находилось за пределами человеческих знаний и не поддавалось контролю. Оно означало смерть – безболезненную, но неизбежную – смерть для молодых и старых, для слабых и сильных, для богатых и бедных, без надежды на спасение, без какой-либо возможности спастись. Таковы были новости, приносимые нам в виде обрывочных и бессвязных телефонных сообщений. Великие города мира уже знали свою участь и, насколько мы могли понять, готовились встретить её со спокойствием и смирением. А мы видели наших игроков в гольф и сельскохозяйственных работников, которые подобно баранам резвились под занесённым над ними ножом. Это казалось удивительным. Но откуда им было что-то знать? Всё это свалилось на нас внезапно. В утренних газетах не сообщалось ничего, что могло бы нас встревожить. А сейчас было всего лишь три часа пополудни . И тут мы заметили, что, по-видимому, начали распространяться какие-то слухи. Жнецы покидали поля, некоторые игроки в гольф направлялись к зданию клуба. Они бежали, словно спасаясь от проливного дождя. За ними следовали их маленькие кади.( Обычно это мальчики, подносящие или подвозящие на тележках клюшкт для игры в гольф прим. пер.) Но некоторые продолжали играть. Няня повернула детскую коляску в обратном направлении и теперь поспешно толкала её вверх по склону холма. Я заметил, что она прижала ладонь ко лбу. Кэб остановился, и уставшая лошадь отдыхала, низко опустив голову. Над головами простиралось прекрасное летнее небо – безбрежная голубизна с легкими прозрачными облачками над далёкими низинами. Если человечеству суждено сегодня погибнуть, его смертное ложе выглядит просто великолепно. Однако вся эта тихая красота природы делала страшное всеобщее разрушение ещё более ужасным и достойным сожаления. Место нашего обитания было слишком прекрасным, чтобы вот так внезапно и безжалостно быть изгнанными из него.
Но, как я уже сказал, снова раздался телефонный звонок. Внезапно я услышал потрясающий голос Челленджера, прокричавшего из холла:
- Мелоун! Вас просят к телефону!
Я бросился к аппарату. Это был Мак-Ардл, звонивший из Лондона
- Это Вы, мистер Мелоун? – прокричал знакомый голос. – Мистер Мелоун, в Лондоне происходит нечто ужасное. Ради всего святого, может ли профессор Чэлленджер дать какой-то совет, что можно предпринять?
- Он не может предложить никакого плана действий, сэр, - ответил я. Он считает кризис всемирным и неизбежным. У нас здесь есть некоторое количество кислорода, но это отвратит нашу судьбу лишь на несколько часов.
- Кислород! – раздался отчаянный возглас. - Но у меня уже нет времени, чтобы достать его. После Вашего отъезда наш офис превратился в сущий ад. Сейчас половина сотрудников находятся в бессознательном состоянии. Меня самого валит с ног. Я вижу из своего окна, что Флит-Стрит усеяна лежащими на земле телами. Движение остановилось. Судя по последним телеграммам, весь мир…
- Его голос начал замирать, и вдруг он вообще замолк. Затем в телефонной трубке послышался глухой удар, было похоже, что Мак-Ардл упал вперед головой и ударился о стол.
- Мистер Мак-Ардл! – крикнул я. – Мистер Мак-Ардл!
Ответа не последовало. Вешая телефонную трубку, я уже знал, что больше никогда уже не услышу его голоса.
- Как раз в то мгновение, когда я отступил на шаг от телефона, это явление дошло до нас. Было такое ощущение, словно мы – купальщики, погруженные по плечи воду, и нас вдруг накрыла накатившая волна. Казалось, будто невидимая рука тихонько сомкнулась на моём горле и нежно выдавливает из меня жизнь. Я ощущал очень сильное давление на грудь и внутри черепной коробки. В ушах стояд громкий звон, а перед глазами мелькали яркие сполохи. Я с трудом дошел до лестничной балюстрады. В этот момент мимо меня пронёсся Челленджер, хрипевший как раненый буйвол. Он являл собой ужасное зрелище - багровое лицо, выпученные глаза и вздыбленные волосы. Его миниатюрная жена, находившаяся, судя по всему, в бесчувственном состоянии, висела на его могучем плече, и он, спотыкаясь и громко топая, поднимался вверх по лестнице. Он цеплялся за перила, спотыкался, но, ведомый исключительно силой воли, шёл сам и нёс её, устремляясь сквозь эту ядовитую воздушную среду к убежищу временной безопасности. Видя его усилия, я тоже бросился вверх по лестнице, карабкаясь, падая, цепляясь за перила, пока в полубредовом состоянии не упал вниз лицом на верхней ступени пролета. Стальные пальцы лорда Джона вцепились в мой воротник, и в следующее мгновение я, растянувшись на спине, уже лежал на ковре будуара, будучи не в силах ни пошевелиться, ни заговорить. Женщина лежала неподалёку от меня, а Саммерли скрючился в кресле возле окна, причём его голова почти касалась колен. Словно во сне я видел, как Челленджер подобно гигантскому жуку полз по ковру, а через мгновение послышалось шипение выходящего из баллона кислорода. Челленджер сделал два или три глубочайших шумных вдохов, наполняя лёгкие живительным газом.
Это действует!- восторженно воскликнул он. – Мои рассуждения оправдались!
Он бросился со шлангом в руке к жене и приблизил его к её лицу. Через несколько секунд она простонала, зашевелилась, приподнялась и села. Челленджер повернулся ко мне, и я почувствовал, как по моим артериям заструился тёплый прилив жизненных сил. Рассудок говорил мне, что это всего лишь небольшая отсрочка, тем не менее, сколь бы небрежно мы ни говорили об этом, теперь каждый час существования казался поистине бесценным даром. Никогда прежде я не испытывал такого радостного возбуждения, как ощущенное мною вместе с притоком жизненных сил. Тяжесть в лёгких исчезла, невидимая рука уже не сжимала моего лба, во мне разлилось сладостное ощущение покоя, тихой неги и благополучия. Я, лёжа, наблюдал за тем, как под воздействием того же целебного средства возвращался к жизни Саммерли, а затем наступила и очередь лорда Джона. Он вскочил и подал мне руку, помогая подняться, а Челленджер тем временем поднял с пола жену и уложил её на небольшой диван.
- О, Джордж, мне так жаль, что ты вернул меня в этот мир, - сказала она, держа его за руку. Дверь, отделяющая нас от смерти, как ты и говорил, действительно, занавешена великолепными сверкающими занавесами, как только кончилось удушье, всё было несказанно успокаивающим и прекрасным. Почему ты притащил меня назад?
- Потому что я хотел, чтобы мы совершили этот переход вместе. Мы провели вдвоём так много лет. Было бы печально расстаться в этот последний момент. В какое-то мгновение в его ласковом голосе я уловил намёк на нового Челленджера, совершенно непохожего на того задиристого, напыщенного, заносчивого человека, который попеременно то удивлял, то оскорблял своих современников. Сейчас, когда над нами навис призрак смерти, пред нами был самый сокровенный Челленджер, человек, завоевавший и сохранивший любовь женщины. Внезапно его настроение изменилось, и перед нами вновь предстал наш сильный руководитель.
- Лишь я один из всего человечества заметил и предсказал эту катастрофу, - сказал он, причем в его голосе прозвучала нотка восторженного возбуждения и научного триумфа. – Что же до Вас, мой дорогой Саммерли, то я надеюсь, что теперь у Вас окончательно рассеялись сомнения относительно значимости искажения линий спектра, и Вы больше не станете утверждать, что моё письмо в «Таймс» было основано на заблуждении.
На сей раз наш неуживчивый коллега впервые пропустил этот вызов мимо ушей. Всё, на что он в данный момент был способен, – это сидеть, хватая ртом воздух, и расправлять длинные худые конечности, словно желая удостовериться в том, что всё ещё жив. Челленджер подошёл к кислородному баллону, и громкий шипящий звук начал убавляться, пока постепенно превратился в тихий шелест.
- Мы должны бережно расходовать наш запас газа, - сказал он. – Сейчас атмосфера комнаты перенасыщена кислородом и, насколько я понимаю, никто из нас не ощущает неприятных симптомов. Определить, какое количество добавленого в воздух кислорода достаточно для того, чтобы нейтрализовать яд, мы можем только экспериментальным путём. Посмотрим, что из этого получится.
Мы просидели молча в нервном напряжении минут пять или немного больше, наблюдая за нашими ощущениями. Мне только начало казаться, что я вновь ощущаю сдавливание в области висков, как миссис Челленджер, лежавшая на диванчике, сказала, что она теряет сознание. Её муж увеличил поступление кислорода.
- В те времена, когда наука ещё не была развита, - сказал он, - на каждой подводной лодке держали белую мышь, поскольку её более тонкое устройство позволяло определять признаки появления вредоносной атмосферы раньше, чем это замечали моряки. Ты, моя дорогая, будешь нашей белой мышью. Я увеличил поступление кислорода, и тебе стало лучше.
- Да, мне уже лучше.
- Возможно, нам удалось обнаружить верный уровень смеси. Когда мы установим с большей точностью, сколько кислорода нам требуется для дыхания, мы сможем вычислить, как долго мы сможем просуществовать. К сожалению, на наше возвращение к жизни мы уже потратили значительную часть содержания этого первого баллона.
- Разве это имеет какое-то значение? – спросил лорд Джон, стоявший у окна, засунув руки в карманы. – Если нам суждено умереть, бесполезно цепляться за жизнь. Вы ведь не думаете, что у нас имеется какой-нибудь шанс?
Челленджер улыбнулся и покачал головой.
- Что же, в таком случае, не думаете ли Вы, что было бы более достойно прыгнуть самому, а не ждать, когда тебя столкнут? Если это должно произойти, я за то, чтобы произнести наши молитвы, выключить газ и открыть окно.
- Почему бы и нет? – храбро спросила леди. - Лорд Джон, безусловно, прав, Джордж, так было бы лучше.
- Я решительно протестую, - раздраженно воскликнул Саммерли. – Когда мы должны будем умереть, мы, конечно же, умрём, но умышленно пойти на преждевременную смерть, по-моему, это глупо и непростительно.
- Какова точка зрения нашего молодого друга? – спросил Челленджер.
- Я считаю, что мы должны увидеть всё до самого конца.
- Я солидарен с Вами, - подтвердил Челленджер.
- В таком случае, Джордж, если ты так говоришь, то и я думаю так же, - воскликнула леди.
- Ну что же, я высказал свое мнение в качестве довода, сказал лорд Джон. - Если вы хотите увидеть всё до самого конца, я с вами. Это, несомненно. о-о-очень интересно. За свою жизнь я пережил немало приключений и испытал больше потрясений, чем многие другие люди,
но заканчиваю жизнь на её самой высокой ноте.
-Жизнь, несомненно, продолжается и после смерти , - заявил Челленджер.
- Чрезмерная самонадеянность! – воскликнул Саммерли.
Челленджер промолчал и лишь укоризненно взглянул на него.
- Жизнь, несомненно, продолжается и после смерти, - повторил он своим самым поучительным тоном, - но никто из нас не может предугадать, сможем ли мы, находясь на духовном уровне, наблюдать за происходящим на уровне материальном. Даже самые недалёкие люди, безусловно, должны понимать (тут он взглянул на Саммерли), что, только пребывая на материальной стадии, мы можем наилучшим образом вести наблюдения и делать выводы о происходящем на материальном уровне. Поэтому, только продлевая наше существование на несколько дополнительных часов, мы можем надеяться захватить с собой в наше будущее существование ясную концепцию
самого грандиозного события из всех, когда-либо происходивших и известных нам в мире или во вселенной. Я считаю, что было бы непозволительно сократить даже на одну минуту этот замечательный жизненный опыт.
- Я решительно придерживаюсь такого же мнения! – воскликнул Саммерли.
- Принято единогласно, - констатировал лорд Джон. – Боже правый! Ваш шофер, этот бедняга, там внизу, во дворе, он, действительно, сделал свою последнюю поездку. Может быть, стоит совершить вылазку и принести его сюда?
- Это было бы полным безумием! - воскликнул Саммерли.
- Что ж, полагаю, Вы правы, - согласился лорд Джон. Ему это не поможет, а наш запас кислорода растечётся по всему дому, да и вряд ли нам самим удастся вернуться назад живыми. Подумать только, взгляните на этих маленьких птичек под деревьями! Мы подтащили наши кресла к длинному эркеру. Леди осталась лежать с закрытыми глазами на диванчике. Я помню чудовищную гротескную идею, промелькнувшую в моём сознании, – возможно, моя фантазия разыгралась под воздействием спертого воздуха, которым мы дышали – мне представилось, что мы сидим в креслах первого ряда партера и смотрим последний акт всемирной драмы.
В непосредственной близости от нас находился маленький двор, где стоял наполовину вымытый автомобиль. Шофёр Остин получил, наконец, своё последнее предупреждение об увольнении. Он лежал, распростершись на земле у колеса с большой ссадиной на лбу, полученной при падении в результате удара о подножку или крыло автомобиля. Он продолжал держать в руке наконечник шланга, с помощью которого он мыл машину. В углу двора росла пара платанов, и под ними лежало несколько трогательных пушистых перьевых комочков с поднятыми кверху крохотными лапками. Смерть скосила всех, попавшихся на её пути, и больших, и малых.
За оградой двора мы видели извилистую дорогу, ведущую к железнодорожной станции. На нижней части дороги жнецы, которых мы видели бегущими с поля, лежали, как попало, навалившись друг на друга. Повыше, прислонившись головой и плечами к поросшему травой склону обочины, лежала няня. Она вынула ребёнка из коляски, и неподвижный, завёрнутый в пеленки свёрток, лежал у неё в руках. Крохотное цветное пятно на обочине дороге указывало, где распростерся мальчик.. Ближе к нам находилась мертвая лошадь кебмена, упавшая между оглоблями.. Старик-кебмен свесился с вниз головой с крыла экипажа и напоминал гротескную ворону. Его руки нелепо свисали перед ним. Мы могли разглядеть в окно сидевшего внутри экипажа молодого человека,
вцепившегося в ручку распахнутой дверцы, словно бы он в самый последний момент пытался выскочить. На некотором расстоянии нам было видно поле для игры в гольф, усеянное, как и утром, крошечными фигурками игроков, неподвижно лежавших на траве или же среди вереска, окаймляющего поле.. На одной зелёной площадке было распростерто восемь тел. Очевидно игравшие на ней четверо игроков и их кади продолжали игру до самого последнего момента. Под голубым небосводом не летала ни одна птица, на обширном пространстве, раскинувшемся перед нами, не передвигался ни один человек и ни одно животное. Вечернее солнце озаряло его мирным сиянием, но над всем, что мы видели, нависло безмолвие и неподвижность всеобщей смерти, и та же участь очень скоро ждала и нас. В настоящий момент лишь хрупкий лист оконного стекла, удерживающий добавленную порцию кислорода, противодействующего отравленному эфиру, отделял нас от судьбы прочих живых существ. Знания и предусмотрительность одного человека на несколько часов смогли сохранить наш маленький оазис жизни в этой пространной пустыне смерти и спасти нас от участия в общей катастрофе. Затем запас кислорода истощится, и мы тоже начнём задыхаться на розовом ковре будуара, и тогда завершится судьба человеческой расы и всей жизни на Земле. Охваченные серьёзными размышлениями, мы долгое время хранили молчание и смотрели на переживший трагедию мир.
-Там горит дом, - произнёс, наконец, Челленджер, указывая на столб дыма, поднимавшийся над деревьями. – Думаю, что подобного будет много, – возможно, огнём охвачены целые города – если учесть, как много людей могли упасть, держа в руках источники огня. Сам факт возгорания свидетельствует о том, что пропорциональное содержание кислорода в атмосфере находится в пределах нормы, и что вред исходит от эфира. Ах, там, на вершине холма в Кроуборо, также виден ещё один пожар. Если не ошибаюсь, это гольф-клуб. Церковные часы отбивают время. Нашим философам было бы интересно узнать, что механизмы, изготовленные людьми, пережили своих создателей.
Чёрт возьми! – воскликнул лорд Джон, взволнованно вскакивая со стула. - Что это за клуб дыма? Это поезд.
Мы услыхали его рёв, а затем он вылетел на обозримое пространство, двигаясь, как мне показалось, на чудовищной скорости. У нас не было возможности узнать, откуда он прибыл и какое расстояние проехал. То, что он вообще проехал какое-то расстояние, было какой-то чудесной удачей. Но теперь нам было суждено стать свидетелями страшного конца его «карьеры». На путях неподвижно стоял состав, груженый углем. Мы затаили дыхание. Видя, как экспресс с рёвом катился по тем же рельсам. Столкновение было ужасным. Паровоз и вагоны сложились в груду расщепленной древесины и искорёженного железа. Из нагромождения обломков вырывались огненные язычки, а затем всё это было охвачено пламенем. Полчаса мы сидели, практически не произнеся ни единого слова, потрясённые этим грандиозным зрелищем.
- Несчастные, несчастные люди! – воскликнула, наконец, миссис Челленджер, хватаясь с рыданием за руку мужа.
-Моя дорогая, пассажиры этого поезда были столь же безжизненны, как уголь, в который они врезались или углерод, в который они сейчас превратились, - сказал Челленджер, утешающе поглаживая её по руке.- Когда поезд покидал станцию «Виктория», в нём были живые люди, но им управляли мертвецы и он вёз мертвецов задолго до постигшей его страшной участи.
Перед моим мысленным взором возникли видения страшных происшествий, и я сказал:
- Такое, должно быть, происходит сейчас по всему миру. Представьте себе пароходы, находящиеся в море. Они будут плыть, и плыть до тех пор, пока не остынут их топки, или пока они не врежутся на полном ходу в какой-нибудь берег. Да и у парусных судов участь не лучше. Они будут лежать в дрейфе с командой мертвых моряков, их деревянные части будут тем временем гнить, они дадут течь, а затем один за другим все уйдут под воду. Возможно, даже век спустя Атлантический океан будет усеян дрейфующими безлюдными судами.
- А люди в угольных шахтах, - произнёс Саммерли с
мрачной сдавленной усмешкой, - Если когда-нибудь случиться так, что на земле вновь окажутся геологи, у них появятся странные теории относительно того, как люди оказались в пластах каменноугольного периода.
-Я не претендую на то, что разбираюсь в таких вещах, - заметил лорд Джон, - но мне кажется, что после случившегося, наша земля станет «сдающимся в аренду необитаемым объектом». Когда человеческая толпа будет с неё сметена, как смогут люди вновь сюда попасть?
- Раньше мир был пуст, ответил Челленджер - Согласно законам, происхождение которых выше нашего понимания, он стал населённым. Почему такой же процесс не может повториться?
- Дорогой Челленджер, Вы не можете так думать!
- У меня нет привычки, профессор Саммерли, говорить не то, что я думаю. Ваше замечание банально.
При этих словах борода Челлкеджера приподнялась, а веки опустились.
- Ну что же, Вы жили как упрямый догматик и намерены умереть таким же, - раздражённо заметил Саммерли.
- А Вы, сэр, жили как лишённый воображения обструкционист и теперь уже не можете надеяться стать иным.
- Что до Вас, то даже самые худшие Ваши критики никогда не обвинят Вас в отсутствии воображения, - парировал Саммерли.
- Честное слово, - заметил лорд Джон, - это так похоже на вас – использовать наш последний глоток кислорода для нанесения взаимных оскорблений. Какое имеет значение, вернутся сюда люди или нет? Мы-то этого уж точно не увидим.
- Этим Вашим замечанием, сэр, Вы выдаёте Вашу очевидную ограниченность, - сурово заявил Челленджер. –
Подлинный научный ум не может быть стеснён ни временем, ни пространством. Он возводит собственный научный наблюдательный пункт на пограничной линии настоящего, отделяющей бесконечное прошлое от бесконечного будущего. С этой надежной позиции он совершает вылазки, как к началу, так и к концу всех вещей. Что до смерти, то научный ум умирает на своём посту, работая нормально и методично до самого конца. Он полностью игнорирует такое ничтожное обстоятельство как собственная гибель, как и все прочие ограничения в сфере материального. Я прав, профессор Саммерли?
Саммерли ворчливым тоном неохотно подтвердил своё согласие:
- С некоторыми оговорками я согласен,- сказал он.
- Идеальный научный ум, - продолжил Челленджер, - я специально веду речь не от первого лица, чтобы не казаться слишком самодовольным - идеальный научный ум должен быть способен пытаться найти решение теоретической проблемы, пока его хозяин, выпавший из корзины воздушного шара, летит к земле.. Только сильные духом люди могут стать покорителями природы и защитниками истины.
- Мне кажется, что в данный момент верх одерживает природа, - сказал лорд Джон, глядя в окно. – Я прочитал несколько передовиц, где утверждалось, что вы, джентльмены, контролируете природу, но сейчас она отвоевывает свои позиции.
- Это всего лишь временное отступление, - убеждённо заявил Челленджер. – Что такое несколько миллионов лет в великом цикле времени? Растительный мир, как вы видите, выжил. Взгляните на листья вон того платана. Птицы мертвы, но растение процветает. На основе этой растительной жизни в пруду и в болоте появятся со временем микроскопические ползающие слизняки, являющиеся пионерами великой армии жизни, той самой жизни, в которой нам, пятерым, выпал экстраординарный долг быть арьергардом. Как только утвердится низшая форма жизни, финальное пришествие человека столь же определённо, как произрастание дуба из желудя. Вновь начнёт вершиться прежний круговорот.
- А как же яд, - спросил я. - Не уничтожит ли он жизнь на стадии бутона?
- Яд может оказаться всего лишь слоем эфира - ядовитым Гольфстримом в том могучем океане, где мы плаваем. Возможно, возникнет привыкание, и жизнь приспособится к новому условию. Уже один тот факт, что при относительно небольшом насыщении нашей крови кислородом мы можем ему противостоять, безусловно, является доказательством того, что для адаптации к нему животной жизни не потребуется каких-то огромных изменений.
Дымившийся за деревьями дом охватило огнём. Мы видели, как в воздух поднимались высокие языки пламени.
- Это ужасно, - пробормотал лорд Джон, которого я никогда прежде не видел настолько взволнованным.
- Что же, в конце концов, какое это имеет значение? – заметил я. Мир мёртв. Кремация, безусловно, лучший вид погребения..
- Если загорится этот дом, это сократит нашу жизнь.
- Я предвидел эту опасность, - сказал Челленджер, и попросил жену принять меры предосторожности.
- Всё абсолютно безопасно, дорогой. Но у меня снова начинает стучать в висках. Какой здесь ужасный воздух!
- Мы должны исправить атмосферу помещения, - сказал Челленджер. Он склонился над своим баллоном кислорода. Он почти пуст, - заметил он. - Нам хватило его на три часа. Сейчас около восьми. Мы спокойно проведём ночь. Я полагаю, что конец наступит завтра примерно в девять утра. Мы увидим восход солнца. И он будет принадлежать нам одним.
Он пустил кислород из своего второго баллона и на полминуты открыл фрамугу над дверью. Затем, когда воздух в помещении стал значительно лучше, а наши неприятные симптомы обострились, Челленджер закрыл фрамугу.
- Между прочим, - сказал он, - человек живет не одним кислородом. Время обеда давно прошло. Уверяю вас, джентльмены, что, пригласив вас в мой дом, на нашу новую встречу, которая, по-моему, должна была бы быть интересной, я хотел, чтобы моя кухня меня не подвела. Тем не менее, теперь мы должны делать то, что возможно. Уверен, что вы согласитесь, что было бы глупо употреблять наш запас воздуха на разжигание масляной печи. У меня есть небольшой запас холодного мяса, хлеба и маринованных продуктов, что вкупе с парой бутылок кларета может нам пригодиться. Спасибо, моя дорогая, ты, как всегда, королева домоводства.
И, действительно, было очень приятно наблюдать, как леди с достоинством, как полагается настоящей британской хозяйке дома, за несколько минут украсила центральный стол белоснежной скатертью и с надлежащей элегантностью поставила на него скромное угощение, осветив его поставленным в центре стола электрическим фонарём.
Не менее приятно было обнаружить, что у всех присутствовавших оказался зверский аппетит.
- Наш аппетит пропорционален нашим эмоциям, - сказал Челленджер с тем снисходительным видом, который он всегда напускал на себя, используя свой научный ум для объяснения простых фактов. - Мы испытали глубочайший кризис. А это означает, что было нарушено молекулярное равновесие. Это, в свою очередь, означает необходимость его восстановления. Огромная скорбь и огромная радость должны вызывать острый голод, а не отказ от пищи, как хотелось бы сочинителям романов.
- Так вот почему сельские жители устраивают большие пиры на похоронах, - воскликнул я.
- Именно так. Наш молодой друг привел блестящую иллюстрацию. Разрешите мне предложить Вам ещё один кусочек языка.
- То же самое и с дикарями, - заметил лорд Джон, отрезая кусок говядины. – Я видел, как они хоронили вождя в верховьях реки Арувими, а после съели бегемота, вес которого равнялся весу всего их плмени. А в районе Новой Гвинеи обитают племена, которые едят только что оплаканных усопших. Что-то вроде последней уборки в доме. Но я полагаю, что из всех похоронных пиршеств на земле наше с вами – самое странное.
- Странно то,- сказала миссис Челленджер,- что я не могу горевать об умерших. В Бедфорде живут мои родители. Я знаю, что они мертвы, тем не менее, на фоне этой потрясающей всеобщей трагедии я не могу испытывать острой грусти по кому-то в отдельности, даже по ним
- А моя старая мама находится в своём коттедже в Ирландии, - сказал я. – Мысленно я представляю, что она сидит у окна в кружевном чепце, с шалью на плечах, откинувшись с закрытыми глазами на высокую спинку кресла. Рядом лежат её очки и книга. Зачем я буду оплакивать её? Она умерла, я тоже умираю, и, возможно, в какой-то иной жизни я буду ближе к ней, чем Англия к Ирландии. Но я горюю о том, что этой родной плоти уже нет.
- Что до плоти, заметил Челленджер, - то мы не скорбим о срезанных ногтях или об отрезанных локонах волос, хотя они были когда-то частью нас самих. И одноногий человек не стенает сентиментально о недостающей конечности. Наше физическое тело, пожалуй, является для нас, в первую очередь, источником боли и чувства усталости. Это постоянный индекс нашего несовершенства. Почему нас должно тревожить его отделение от нашей физической сущности?
- Если, действительно, можно отделить одно от другого, - проворчал Саммерли. – Но всеобщая смерть в любом случае ужасна.
- Как я уже объяснял, - сказал Челленджер, - всеобщая смерть по самой её природе должна быть гораздо менее ужасна, чем индивидуальная.
- Это как в бою, - заметил лорд Джон. - Если ты видишь человека, лежащего на земле с проткнутой грудью
и с раной на лице, тебе станет плохо. Но я видел в Судане десять тысяч человек, лежавших на спине, и у меня не было таких ощущений, поскольку, когда ты творишь историю, жизнь любого отдельного человека слишком незначительна, чтобы переживать о ней. Когда вместе погибает миллиард, как это случилось сегодня, ты не можешь выбрать кого-то одного из этой толпы.
- Я хочу, чтобы с нами уже было покончено, - с тоской произнесла леди. – О, Джордж, я так боюсь!
- Когда придёт наш час, ты будешь самой храброй из нас, моя маленькая леди. Я был для тебя неистовым старым мужем, дорогая, но ты должна понимать, что Дж. Э. Ч. таков, каким его создала природа, и другим быть не может. Но, в конце концов, ты ведь не хотела бы иметь мужем кого-то другого?
- Никого другого во всем свете, дорогой, - сказала она и обвила руками его могучую шею. Мы втроем подошли к окну и были поражены зрелищем, представшим нашим глазам.
Стемнело, и мёртвый мир погрузился во мрак. Но на юге линию горизонта пересекала ярко-красная полоса. Она пульсировала как живая, то увеличиваясь, то сокращаясь, устремлялась к темно - красному зениту или опадала и превращалась в сияющую огненную линию.
- Льюис в огне!
- Нет, это горит Брайтон, - сказал Челленджер, пересекая комнату и присоединяясь к нам. – На фоне огненного сияния видны изогнутые вершины Даунсов.[1] Этот пожар находится в нескольких милях от части города, расположенной ближе к нам. Должно быть, весь город охвачен огнём.
Неподалёку от нас в разных точках вспыхивали языки пламени, на рельсах продолжали дымиться кучи обломков, но по сравнению с чудовищным пожаром, бушевавшим за холмами, всё это казалось не более чем точечными огоньками. Какой бы это был материал для моей газеты! Представлялся ли когда-нибудь журналисту такой сенсационный материал при столь ничтожном шансе воспользоваться им – самая сенсационная новость из всех невероятных новостей, и никого, кто мог бы её оценить? И тут внезапно во мне проснулся инстинкт фиксирования событий. Если люди науки могут оставаться столь верными работе всей их жизни до самого её конца, почему бы и мне не быть столь же преданным моей скромной миссии? Возможно, ни один человек никогда не увидит этой моей работы. Но предстоящую долгую ночь нужно было как-то провести, а о сне, по крайней мере, для меня, не могло быть и речи. А эти мои заметки помогут скоротать утомительные часы и занять мысли. Так и получилось, что передо мной лежит сейчас блокнот с исписанными неровным почерком страницами. Я писал их, пристроив блокнот на коленях, в тусклом свете электрического фонаря. Если бы у меня был литературный талант, тогда они, возможно, оказались бы достойными этого момента. А так они, быть может, всё же помогут донести до других людей продолжительные эмоции и содрогания этой ужасной ночи.
[1] The Downs– Даунсы, известковые холмы на юге и юго-востоке Англии.
Продолжение следует.