— Дети сели мне на шею, вытерли ноги, и я терпела. Но потом я сделала ход, который их поставил на место, — произнесла Анна Петровна, глядя куда-то поверх голов своих слушательниц. Её морщинистые руки, испещрённые синими венами, крепко сжимали чашку с остывшим чаем.
Подруги переглянулись. Они собирались по четвергам вот уже двадцать лет, но Анна никогда не говорила о своих детях так... решительно. Обычно её рассказы о сыне и дочери переливались от гордости к оправданиям, от нежности к легкой обиде. Но сегодня что-то изменилось.
— Расскажи, — тихо произнесла Мария Васильевна, самая деликатная из них.
Я смотрела на телефон и ждала звонка от Лизы или Кости уже третий день. Три дня! После того, как я объявила им о своём решении, они словно сквозь землю провалились. Ни звонка, ни сообщения. Будто меня не существует. А ведь раньше... ох, раньше...
Началось всё, как водится, с мелочей. Костя приезжал раз в месяц, привозил внуков, и пока дети бегали по квартире, мы сидели на кухне. Он смотрел в телефон, отвечал односложно, а потом, словно спохватившись, спрашивал: «Мам, ты не могла бы нам с картошкой помочь? У тебя же участок. А то в магазине такая дорогая...» Или: «Мам, ты не посидишь с детьми в следующие выходные? У нас с Алёной годовщина». И я, конечно, соглашалась. Как не помочь собственному сыну?
Лиза появлялась чаще — раз в неделю заезжала «на чай». Выпивала чашку, рассказывала о своих проблемах на работе, о том, какой у неё начальник-тиран, о том, как трудно платить ипотеку... А потом, уже в дверях: «Мамуль, у тебя не найдётся тысяч пятнадцать до зарплаты? Я верну, ты же знаешь». И уходила, не дожидаясь ответа, будто знала — я не откажу.
А как я могла отказать? После смерти Пети — уже восемь лет прошло, а я всё не могу привыкнуть говорить «мой покойный муж» — дети стали для меня смыслом жизни. Я боялась их потерять. Боялась, что исчезну из их жизни, как исчезают ненужные, отработанные вещи. Эта мысль грызла меня по ночам, когда я лежала в нашей с Петей спальне и слушала, как старые часы отмеряют минуты моего одиночества.
Всё изменилось месяц назад. Я шла домой из поликлиники — было плохо с давлением — и вдруг почувствовала, что не могу дышать. В глазах потемнело, ноги подкосились... Очнулась я уже в больнице. Микроинсульт, сказал врач. Предупреждение, сказал врач. Нужно беречь себя, сказал врач.
Я позвонила детям. Костя выслушал и вздохнул: «Мам, ты давай там, поправляйся. Мы бы приехали, но сейчас такой завал на работе...» Лиза примчалась через два дня, просидела пятнадцать минут и убежала: «Мамуль, извини, у меня встреча важная. Но я к тебе заеду на выходных обязательно».
Не заехала.
Меня выписали через неделю. Я вернулась в пустую квартиру и впервые за долгие годы разрыдалась — громко, навзрыд, как в детстве. Словно плотину прорвало. А потом я вдруг почувствовала... свободу. Странное, забытое чувство. Будто цепи спали.
Я достала свою заветную шкатулку — ту самую, где хранила деньги «на чёрный день». Деньги, которые откладывала с каждой пенсии, отказывая себе в новом платье, в хороших продуктах, в лекарствах... Четыреста тысяч. Моя страховка от одинокой старости в доме престарелых.
Через день я позвонила туристическому агенту.
Когда обо всём было договорено, я пригласила детей на ужин. Они приехали — удивительно, но оба нашли время. Я накрыла стол, как в праздники: достала хрусталь, фарфор, серебряные ложки... Они ели и говорили о своём — о работе, о детях, о планах на отпуск. Я молча слушала, а потом вдруг сказала:
— Я уезжаю в круиз по Средиземному морю. На месяц.
Они замерли с вилками в руках.
— Что? — Костя нахмурился. — Какой ещё круиз? Тебе нельзя, у тебя давление...
— А кто с детьми будет сидеть? У нас же с Алёной годовщина! — одновременно с ним воскликнула Лиза.
— И картошку кто будет капать? — добавил Костя.
Я смотрела на них и не узнавала. Когда они успели стать такими? Когда мои ласковые, добрые дети превратились в этих эгоистичных людей? Или они всегда были такими, а я просто не хотела видеть?
— Я заплатила за путёвку, — спокойно сказала я. — Триста тысяч. Это те деньги, которые я копила на дом престарелых. Решила, что лучше потрачу их на жизнь. На свою жизнь.
— Триста тысяч?! — Лиза побледнела. — Мама, ты с ума сошла? Ты же могла нам помочь! У меня ипотека, у Кости машина в кредит...
— А если с тобой что-то случится? — перебил её Костя. — Кто будет платить? Мы с Лизкой, да? Ты об этом подумала?
Я смотрела на них и чувствовала, как внутри что-то обрывается. Последняя ниточка, которая связывала нас. Последняя иллюзия.
— Я подумала обо всём, — ответила я. — И о том, как вы приезжаете, только когда вам что-то нужно. И о том, как забыли мой день рождения в прошлом году. И о том, как ни один из вас не приехал, когда я лежала в больнице.
— Мама! — возмутилась Лиза. — Мы же извинились! У нас работа, дети, обязательства...
— У меня тоже есть обязательства, — я впервые перебила дочь. — Перед собой. Я отдала вам всё — свое время, свои силы, свои деньги. А теперь хочу пожить для себя. Пока ещё могу.
Они уехали, хлопнув дверью. Не попрощались, не обняли. Просто ушли, оставив меня одну с недомытой посудой и чувством, которое я не могла определить. Горечь? Облегчение? Свобода?
С тех пор прошло три дня. Ни звонка, ни сообщения. Словно я умерла для них в тот момент, когда перестала быть удобной.
— И что же? — спросила Тамара Ильинична, подливая мне чаю. — Ты правда поедешь?
Я улыбнулась — впервые за долгое время по-настоящему.
— Уже купила купальник. И платье для капитанского ужина.
Мы все рассмеялись, и я почувствовала, как тяжесть, которую носила на плечах годами, постепенно отступает. Может, дети поймут меня. Может, нет. Но я больше не буду жить только ради них, забывая о себе.
Когда я вернулась домой, на автоответчике было два сообщения. От Кости: «Мам, извини за вчерашнее. Конечно, езжай. Только будь осторожна, ладно?» От Лизы: «Мамуль, я тут подумала... может, и мне с тобой поехать? Устроим девичник на Средиземном море? Я отгулы возьму...»
Я улыбнулась. Что ж, урок усвоен. Иногда нужно уметь говорить «нет», чтобы тебя услышали. Иногда нужно подумать о себе, чтобы другие начали думать о тебе. Иногда нужно действительно сделать шаг, чтобы изменить годами выстроенные отношения.
Я набрала номер дочери.
— Лиза? Нет, в этот раз я поеду одна. Но когда вернусь, мы с тобой обязательно куда-нибудь съездим вместе. Только обещай — никаких разговоров об ипотеке.
В трубке раздался удивлённый смех.
— Обещаю, мам. Обещаю.
Я поставила чайник и подошла к окну. Май выдался тёплым, во дворе цвела сирень. Где-то там, за горизонтом, меня ждало море, шум волн, солнце и неизведанные берега. А здесь меня ждала моя жизнь — без вечной вины, без изматывающей жертвенности, без страха остаться одной. Потому что я и так была одна — всё это время, когда позволяла детям использовать себя.
«Странно, — подумала я, глядя на свои руки, — почему мне потребовалось шестьдесят семь лет, чтобы это понять?»
Чайник закипел, возвращая меня в реальность. Пора было собирать чемодан. Пора было начинать жить.