ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРИЛИВ
Мы миновали холл, и тут раздался телефонный звонок. В результате мы оказались невольными слушателями слов Челленджера, произнесённых в ходе состоявшегося диалога. Я говорю «мы», но все, находившиеся в радиусе сотни ярдов не могли не слышать рокота этого чудовищного голоса, перекатывавшегося в стенах дома. Его ответы сохранились в моей памяти: Да, да, конечно, я…Да, безусловно, тот самый профессор Челленджер, знаменитый профессор, кто же ещё? Безусловно, каждое слово, иначе я не написал бы этого… Неудивительно…
Всё указывает на это… В течение дня, да, самое большее… Послушайте, от меня это не зависит, не так ли? Очень неприятно, несомненно, но я полагаю, это коснется и более значимых людей, чем Вы. Скулить по этому поводу бесполезно… Нет, никак бы не смог… Вы должны воспользоваться имеющимися у Вас возможностями… Достаточно, сэр. Чушь! У меня есть более важные дела, чем выслушивание подобной чепухи.
Он с грохотом водрузил на место трубку и провёл нас на второй этаж в просторную, хорошо проветренную комнату, служившую ему кабинетом. На огромном письменном столе лежало семь или восемь неоткрытых телеграмм. Челленджер собрал их со стола и произнёс:
- Честное слово, я начинаю думать, что если бы я зарегистрировал личный телеграфный адрес, это помогло бы моим корреспондентам сэкономить деньги. Возможно, самым подходящим мог бы быть такой: – «Ною. Розерфилд».
Произнеся эту непонятную шутку, Челленджер, как обычно, прислонился к письменному столу и затрясся в приступах громоподобного смеха. При этом у него так тряслись руки, что он с трудом открывал конверты.
- Ною! Ною! – с трудом выдавил он из себя. Лицо его приобрело свекольный оттенок, лорд Джон и я сочувственно улыбались ему, а Саммерли подобно козлу, страдающему несварением желудка, мотал головой с язвительным выражением неодобрения. Наконец, Челленджер, продолжая извергать громогласный взрывной хохот, начал вскрывать телеграммы. Мы стояли втроём у эркерного окна и любовались великолепным видом.
Это было достойное зрелище. Дорога с её плавными поворотами привела нас на значительную возвышенность. Как мы позднее узнали, дом Челленджера стоял на высоте семисот футов. Он располагался на самом краю холма, и со стороны его южного фасада, где находился кабинет, открывался вид на обширный простор Уилда, где плавные изгибы ландшафта Южного Даунса формировали волнообразную линию горизонта. В расщелине между холмами вился лёгкий дымок, обозначавший местоположение Льюиса. Прямо под нами расстилалась
холмистая равнина, заросшая вереском, с обширными вкраплениями ярко зелёных полей для игры в гольф в Кроуборо, где передвигались точечные фигурки игроков. Немного южнее, в просвете между лесами, виднелся участок главной железнодорожной линии, идущей от Лондона в Брайтон. Непосредственно перед домом, прямо у нас под носом, находился маленький закрытый двор, где стоял автомобиль, привезший нас со станции.
Восклицание, произнесённое Челленджером, заставило нас обернуться. Он прочитал телеграммы и аккуратно сложил их стопкой на столе. Его широкое сильное лицо, вернее та его часть, которую не закрывала его спутанная борода, всё ещё окрашивал густой румянец, и он казался сильно взволнованным.
- Итак, джентльмены, - произнёс Челленджер таким голосом, словно выступал перед большой аудиторией, - наша дружеская встреча, - событие, действительно, интересное, и она происходит в экстраординарных, я бы даже сказал беспрецедентных обстоятельствах. Могу я спросить вас, не наблюдали ли вы чего-нибудь необычного во время вашей поездки из города?
- Единственное, что я заметил, - заявил Саммерли с кислой улыбкой, - так это то, что манеры нашего молодого друга за прошедшие годы не стали лучше. Я с прискорбием вынужден констатировать, что я не могу не высказать серьёзных претензий к его поведению в поезде, и я был бы неискренним, не сказав, какое крайне неприятное впечатление это оставило в моём сознании.
- Ну, будет Вам, все мы порой бываем надоедливыми, - заметил лорд Джон. – Молодой парень не имел в виду ничего дурного. В конце концов, он принадлежит к журналистской братии, поэтому, если он в течение получаса рассказывает о футбольном матче, он имеет на это больше прав, чем большинство других.
- Полчаса, чтобы описать футбольный матч! – негодующе воскликнул я. – Но ведь это Вы в течение получаса вели скучный рассказ о каком-то буйволе. Профессор Саммерли может подтвердить мои слова.
- Я едва ли могу судить о том, кто из вас был совершенно невыносимым. Заявляю Вам, Челленджер, что я до конца своих дней не хочу ничего слышать ни о футболе, ни о буйволах.
- Но сегодня я не сказал о футболе ни слова! – запротестовал я.
- Лорд Джон издал пронзительный свист, а Саммерли печально покачал головой.
- И в такой ранний час дня, - сказал он. – Это действительно достойно сожаления. Когда я сидел там в задумчивом печальном молчании…
- В молчании! – воскликнул лорд Джон. – Полно Вам, да Вы на протяжении всего пути давали представление в жанре имитатора из мюзик-холла, словно вышедший из - под контроля граммофон, а не человек.
Саммерли в знак негодующего протеста вытянулся во весь рост.
- Вам нравится проявлять Ваше остроумие, лорд Джон, - заявил он с кислой физиономией.
- К чёрту, джентльмены, это чистое безумие, - воскликнул лорд Джон. – По-видимому, каждый из нас знает, что делали остальные, и никто из нас не знает, чем занимался он сам. Давайте соберём всё воедино с самого начала. Мы сели в вагон первого класса для курящих, не так ли? Затем мы начали спорить из-за письма нашего друга Челленджера в «Таймс».
- Спорили, значит? – громогласно поинтересовался наш хозяин, начиная опускать веки.
- Вы сказали, Саммерли, что в его утверждении нет ни доли правды.
- Так, так! – произнёс Челленджер, выпячивая грудь и поглаживая бороду. – Ни доли правды! По-моему, я слышал подобные слова ранее. Могу я узнать, с помощью каких аргументов великий и знаменитый профессор Саммерли начал опрокидывать доводы незаметного индивидуума, осмелившегося выразить своё мнение относительно научного предположения? Может быть, перед тем как уничтожить это несчастное ничтожество, он соизволит объяснить, почему у него создалось противоположное мнение?
Произнося эти слова со свойственным ему замысловатым и тяжеловесным сарказмом, Челленджер раскланивался, пожимал плечами и разводил руками.
- Причина довольно простая, - заявил упорный Саммерли. – Я утверждал, что если эфир, окружающий Землю был в одной из частей света настолько токсичным, что он вызывал опасные симптомы, вряд ли вероятно, чтобы мы трое, находившиеся в железнодорожном вагоне, не испытывали никакого воздействия.
Это объяснение вызвало у Челленджера лишь шумное веселье. Он смеялся так долго, что нам показалось, будто вся комната начала бренчать и вибрировать.
- Наш почтенный Саммерли уже не впервые оказывается не в ладах с фактами сложившейся ситуации, - сказал он, наконец, вытирая вспотевший лоб. – А теперь, джентльмены, мне легче всего будет довести до вашего сведения мою точку зрения, если я подробно расскажу вам, что я сам проделал этим утром. Вы с большей лёгкостью предадите забвению любые помрачения ума, проявленные вами, когда осознаете, что даже у меня случались моменты, когда у меня наблюдалось нарушение психического равновесия. В нашем доме уже несколько лет имеется экономка, некая Сара, второе имя которой я так и не удосужился запомнить. Это женщина со строгой и грозной внешностью, чопорная и сдержанная, весьма флегматичная по своей натуре, так что за все это время она ни разу не проявила ни малейших признаков каких-либо эмоций. Когда я ел в одиночестве мой завтрак, – миссис Челленджер имеет привычку проводить утро в своей комнате - мне внезапно пришло на ум, что будет забавно и поучительно узнать, смогу ли я обнаружить предел невозмутимости этой женщины. Я придумал простой, но эффективный эксперимент. Сдвинув на край маленькую вазу с цветами, стоявшую в центре скатерти, я вызвал звонком Сару, а сам спрятался под столом. Она вошла и, увидав, что в комнате никого нет, решила, что я пошел в кабинет. Как я и ожидал, Сара подошла к столу и нагнулась над ним, чтобы поставить вазу на место. Я увидел хлопчатобумажный чулок и ботинок с резинкой на боку. Высунув голову из-под скатерти, я вонзил зубы в её икру. Эксперимент оказался успешным сверх ожидания. Несколько секунд она стояла словно парализованная, уставившись вниз на мою голову. Затем пронзительно завопила, вырвала ногу из моих зубов и бросилась прочь из комнаты. Я бросился вслед за ней, намереваясь как-то объяснить случившееся, но она вихрем промчалась по подъездному пути, и через несколько минут мне с помощью полевого бинокля удалось увидеть, как она быстро двигалась в юго-западном направлении. Это всего лишь описание того, что произошло, без комментариев. Я бросил семена на нивы ваших умов и ожидаю всходов. Кажется ли вам эта история разъясняющей? Дала ли она какой-то посыл вашим умам? Что думаете об этом Вы, лорд Джон?
Лорд Джон печально покачал головой.
- Вы можете нажить серьёзные неприятности, если не положите этому конец, - сказал он.
- Возможно Вы, Саммерли, можете поделиться своими соображениями?
- Вы должны немедленно прекратить всякую деятельность, Челленджер, и уехать месяца на три на какой-нибудь немецкий курорт, на воды, - заявил профессор.
- Глубокомысленно! Глубокомысленно! – воскликнул Челленджер. – А теперь Вы, мой молодой друг, возможно ли, что Вы проявите мудрость там, где старшие провалились с таким треском?
И я не подвёл. Говорю это с должной скромностью, но я проявил здравое суждение. Вам, знающим , что произошло, всё это кажется достаточно очевидным, но в тот момент, когда впечатления были столь новы, это не было так ясно. Но меня внезапно осенило, причём я почувствовал абсолютную уверенность в своей правоте.
- Яд! – воскликнул я.
Затем, уже произнеся это слово, я мысленно вернулся к событиям этого утра – вспомнил рассказ лорда Джона о буйволе, свой истеричный плач, оскорбительное поведение профессора Саммерли, затем странные происшествия в Лондоне, стычку в парке, как наш шофер вел машину, ссору на складе кислородных баллонов. Внезапно всё встало на свои места.
- Безусловно, это яд, - вновь воскликнул я. – Это яд!! Мы все отравлены.
- Совершенно верно, - сказал Челленджер, потирая руки,- мы все отравлены. Наша планета вплыла в отравленный пояс эфира и сейчас погружается в него всё глубже и глубже со скоростью в несколько миллионов миль в минуту. Наш юный друг охарактеризовал причину всех наших неприятностей и замешательств одним единственным словом – «яд».
Мы переглянулись в изумлённом молчании.
- Эти симптомы могут сдерживаться и контролироваться путем волевого подавления, - заявил Челленджер.- Я не могу надеяться обнаружить, что у вас эта способность развита в той же степени, которой удалось достичь мне, поскольку полагаю, что она находится в пропорциональной зависимости от степени силы нашей умственной деятельности. Но эта способность, несомненно, ощутима даже у нашего юного друга. После небольшого взрыва горячности, так взволновавшего мою прислугу, я сел и стал размышлять. Прежде, рассуждал я, у меня никогда не возникало желания укусить кого-либо из домочадцев. Это был ненормальный импульс. И тут я мгновенно постиг истину. Проверил пульс. Он был на десять ударов выше обычного. Возбудимость также усилилась. Я воззвал к моей более высокой и здравой сущности, к подлинному Дж.Э.Ч., сохранявшему невозмутимость и непоколебимость, не взирая на чисто молекулярные нарушения равновесия. Я призвал его и велел следить за глупыми психическими отклонениями, которые могут быть вызваны отравлением. Мне вновь удалось стать хозяином положения. Я мог распознавать и контролировать помрачившийся рассудок. Это была замечательная демонстрация победы духа над плотью, победы над той особой плотью, которая наиболее тесно связана с духом. Я практически мог утверждать, что разум подвёл, и что личность контролировала его. Таким образом, когда моя жена спустилась со второго этажа, и меня подмывало спрятаться за дверью и, когда она войдёт в комнату, напугать её каким-нибудь диким криком. Я смог подавить этот импульс и поприветствовал её достойно и сдержанно. Таким же образом я справился с неодолимым желанием прокрякать по-утиному. Позднее, когда я вышел, чтобы распорядиться насчёт автомобиля, и увидел. что Остин склонился над ним, занимаясь какой-то починкой, я проконтролировал занесённую над ним руку и удержался от причинения ему неприятного испытания, которое могло бы заставить его последовать примеру экономки. Напротив, я положил ему руку на плечо и приказал подать машину к дверям дома заблаговременно, чтобы мы успели встретить на станции ваш поезд. В данный момент у меня появился сильный соблазн схватить профессора Саммерли за его дурацкую бородку и подёргать вперёд и назад его голову. Тем не менее, как вы видите, я безукоризненно сдержан. Мне хотелось бы, чтобы вы последовали моему примеру.
- Я буду следить за тем буйволом, - сказал лорд Джон.
- А я воздержусь от разговоров о футболе.
- Возможно, Вы правы, Челленджер, - признал Саммерли сдержанным тоном. – Я готов признать, что мой склад ума скорее критичен, чем конструктивен, и я не склонен быстро принимать новые теории, особенно такие необычные и фантастичные, как эта. Однако, возвращаясь мысленно к событиям этого утра и вновь анализируя бессмысленное поведение моих спутников, я легко могу поверить в то, что причиной их симптомов стал какой-то яд возбуждающего свойства.
Челленджер добродушно похлопал коллегу по плечу.
- Мы прогрессируем, - сказал он. – Мы положительно прогрессируем.
Лорд Джон, высокий и прямой,стоял у окна. Его худые руки дрожали от волнения.
- Будьте добры, сэр, - почтительно произнёс Саммерли, - каковы, с Вашей точки зрения, перспективы?
- Позвольте мне сказать несколько слов на эту тему. – Челленджер уселся на край письменного стола, свесив короткие толстые ножки. – Мы с вами присутствуем на потрясающей и ужасной церемонии. С моей точки зрения, это конец света.
Конец света! Мы устремили взгляды к эркерному окну и посмотрели на летнее великолепие сельского пейзажа – на заросшие вереском длинные склоны холмов, на великолепные загородные дома, уютные фермы, на играющих в гольф любителей развлечений. Конец света! Мы часто слышим эти слова, но мысль о том, что они могут иметь какое-то практическое значение в непосредственном реальном будущем, что это может случиться не в каком-то неопределённом будущем, эта мысль ошеломляла. Мы прониклись серьёзностью момента и в молчании ожидали дальнейших слов Челленджера. Его подавляющее присутствие и внешний вид придавали такую внушительность его словам, что на какой-то момент забылись все грубые выходки и нелепые поступки этого человека, и он предстал перед нами как некое величественное существо, выходящее за рамки обычного представителя человеческого рода. Затем на меня нахлынули ободряющие воспоминания о том, как после того, как мы вошли в кабинет, он дважды заливался громоподобным смехом. Нет, подумал я, бесстрастность ума, безусловно, имеет пределы. Этот кризис, в конце концов, не может быть столь велик и неотвратим.
- Представьте себе виноградную гроздь, поражённую бациллами. Их количество бесконечно мало, однако оно
пагубно. Садовник обрабатывает виноград дезинфицирующим средством. Возможно, он хочет, чтобы его виноград стал чище. А может быть, он нуждается в пространстве, чтобы посеять другие бациллы, менее токсичные, чем прежние. Он окунает кисть в яд, и бациллы исчезают. Наш Садовник, по-моему, намеревается погрузить в некий раствор солнечную систему и бациллу человечества, этот маленький смертный эмбрион, извивающийся на внешней оболочке земли, в результате чего он подвергнется стерилизации и прекратит своё существование.
В кабинете вновь повисла тишина. Она была нарушена громким телефонным звонком.
- Это одна из наших бацилл, просящая о помощи, - сказал Челленджер с мрачной улыбкой. – Они начинают осознавать, что продление их существования в действительности не является одной из насущных потребностей вселенной.
Он на одну или две минуты покинул кабинет. Я помню, что во время его отсутствия мы продолжали хранить молчание. По-видимому, в сложившейся ситуации слова и комментарии были излишни.
- Сотрудник министерства здравоохранения из Брайтона, - сказал по возвращении Челленджер. – По какой-то причине симптомы быстрее нарастают в прибрежных пониженных зонах. Высота в семьсот футов над уровнем моря, где находимся мы, дает нам некоторое преимущество.
Люди, кажется, узнали, что я являюсь главным авторитетом в этом вопросе. Причиной этого, несомненно, послужило моё письмо в «Таймс». По прибытии сюда я разговаривал с мэром одного провинциального городка. Возможно, вы слышали тот мой телефонный разговор. По-видимому, он придает чрезмерное значение своей собственной жизни. Я помог ему несколько изменить его идеи.
Саммерли поднялся со стула и теперь стоял у окна. Его худые котлявые руки дрожали от переполнявших его эмоций.
- Челленджер, - взволнованно произнёс он, - дело слишком серьёзное для бесполезных споров. Не думайте, что я хочу вызвать у Вас раздражение вопросами, которые я намереваюсь Вам задать. Но я хочу Вас спросить, не было ли каких-либо ошибок в Вашей информации или в Ваших суждениях. Солнце сияет в голубом небе как всегда. Мы видим вереск, цветы и птиц. Люди наслаждаются игрой в гольф, а на противоположной стороне работники жнут пшеницу. Вы заявляете нам, что и они, и мы, возможно, находимся на краю гибели, что этот солнечный день может оказаться тем самым судным днем, которого так долго ожидало человечество. Что же из известного нам на настоящий момент заставило Вас придти к этому потрясающему умозаключению? Основанием для этого послужили некие ненормальные линии спектра, некоторые слухи, дошедшие из Суматры, некие забавные проявления личной нервозности, которые мы здесь обсудили. Этот последний симптом не был столь заметен, и путем обдуманных усилий мы сумели его контролировать. Вы не должны церемониться с нами, Челленджер. Нам и прежде приходилось всем вместе смотреть в лицо смерти. Говорите без обиняков и разъясните нам, в каком положении мы сейчас находимся и каковы, по Вашему мнению, наши шансы на будущее.
Это была смелая хорошая речь, произнесённая человеком решительным и сильным духом, хотя порой трудный характер старого биолога и его склонность к язвительным замечаниям заслоняли эти его качества. Лорд Джон встал и пожал ему руку.
- Поддерживаю сказанное Вами от первого слова до последнего! – сказал он. – Итак, Челленджер, Вы должны сказать нам, каково наше положение. Вам хорошо известно, что мы люди не нервные, но когда намереваешься нанести дружеский визит в конце недели, а вместо этого оказываешься перед перспективой наступления конца света, это требует какого-то разъяснения. Какова опасность, насколько она велика, и что мы должны предпринять, чтобы противостоять ей?
Лорд Джон, высокий и сильный, освещенный солнцем, стоял у окна, положив загорелую руку на плечо Саммерли. Я сидел, откинувшись на спинку кресла, с потухшей сигаретой в губах в том полубессознательном состоянии, которое позволяет воспринимать все впечатления особенно отчетливо. Возможно, это была новая фаза отравления, но все горячечные порывы исчезли, и сменились чрезвычайно апатичным и в то же время проницательным состоянием рассудка. Я был наблюдателем. Казалось, что лично меня всё это не касается. Но передо мной были трое сильных мужчин накануне величайшего кризиса, и я с захватывающим интересом наблюдал за ними.
Готовясь ответить им, Челленджер нахмурился и огладил бороду. Было видно, что он очень тщательно взвешивает слова.
- Какова была последняя новость, полученная вами перед вашим отъездом из Лондона? – спросил он.
- Я находился в офисе газеты примерно в десять утра, - ответил я. – Пришло сообщение «Рейтер» из Сингапура, где говорилось, что на Суматре заболели абсолютно все, в результате чего огни маяка не были зажжены.
- С тех пор события разворачивались весьма быстро, - сказал Челленджер, беря в руку пачку телеграмм. – Я поддерживаю тесную связь, как с властями, так и с прессой, поэтому новости направляются ко мне со всех сторон. В действительности, все настоятельно требуют, чтобы я приехал в Лондон, но я не усматриваю в этом никакой пользы. Из сообщений следует, что первыми проявлениями отравления являются нервные срывы. Пишут, что бесчинства в Париже были очень ожесточёнными, а угольщики Уэльса охвачены волнениями. Если верить доступной информации, за этой агрессивной стадией, проявляющейся весьма неодинаково среди представителей различных рас и отдельных индивидуумов, следует некое восторженное состояние с полной ясностью сознания, - мне кажется, что я замечаю некоторые признаки этих явлений у нашего молодого друга - затем, после довольно продолжительного интервала наступает кома, быстро углубляющаяся и приводящая к смерти. Исходя из моих познаний в токсикологии, я полагаю, что имеются некие яды растительного происхождения, поражающие нервную систему…
- Дурман, - высказал предположение Саммерли.
- Блестяще! – воскликнул Челленджер. – Для достижения большей научной точности было бы неплохо, если бы мы присвоили этому отравляющему веществу название. Назовём его дурманоном. Честь присвоения наименования этому всеобщему истребителю, дезинфицирующему средству Великого Садовника, принадлежит Вам, мой дорогой Саммерли. К сожалению, посмертная, и тем не менее уникальная. Симптомы отравления дурманоном могут быть обозначены как уже описанные вам мною. По-моему, не подлежит сомнению, что в это будет вовлечён весь мир и что не останется никаких форм жизни, поскольку эфир – это универсальная окружающая среда. До настоящего времени эффект в местах поражения не был одинаковым, но эта разница – дело всего лишь нескольких часов. Это похоже на нарастающий прилив, накрывающий одну полосу песка за другой, то набегающий, то отступающий с разной силой, пока, наконец, он покрывает всю прибрежную полосу целиком. Действие и распределение дурманона подчиняется определённым законам, которые было бы очень интересно изучить, если бы мы располагали необходимым для этого временем. Насколько мне удалось проследить этот процесс, - тут он взглянул на пачку телеграмм – менее развитые народы и племена первыми ощутили его влияние. Имеются прискорбные сообщения из Африки, и аборигены Австралии, по-видимому, уже истреблены. Северные народы пока что демонстрируют более сильную способность к сопротивлению, чем южные. Это сообщение пришло, как вы видите, из Марселя сегодня утром в девять сорок пять. Я передаю его вам слово в слово:
«По всей территории Прованса всю ночь продолжались лихорадочные волнения. Виноградари Нима охвачены смятением. Социалисты совершили переворот в Тулоне. Этим утром среди населения внезапно распространилось заболевание, сопровождающееся впадением в кому. Peste foudroyante ( повальная чума – прим. пер). Большое количество мертвецов на улицах. Бизнес парализован, царит всеобщий хаос».
- Через час из того же источника пришло следующее сообщение:
«Нам угрожает полное истребление. Соборы и церкви переполнены людьми. Мёртвых больше, чем живых. Это непостижимо и ужасно. Заболевание, по-видимому, протекает безболезненно, но развивается быстро, и спастись от него невозможно»
- Имеется телеграмма подобного содержания из Парижа, где события ещё не приняли такой остроты. Индия и Персия, по-видимому, уже полностью опустошены. Славянское население Австрии погибло, тогда как тевтонцы почти не поражены. Вообще говоря, похоже, что жители равнин и прибрежных районов, судя по имеющейся у меня информации, почувствовали влияние происходящего быстрее, чем проживающие на внутренних территориях или на возвышениях. Даже небольшая высота существенно влияет на ситуацию, так что, возможно, если и удастся выжить какому-то представителю людского рода, он снова будет обнаружен на вершине какого-нибудь Арарата. Даже наш небольшой холм может в настоящий момент оказаться временным островом в океане бедствия. Но при нынешних темпах продвижения все мы через несколько часов будем поглощены.
Лорд Джон Рокстон отёр лоб.
- Я одного не могу понять, - сказал он, - как Вы можете сидеть здесь и хохотать, имея в руках эти телеграммы. Мне приходилось видеть смерть столь же часто, как и большинству людей, но всеобщая смерть – это ужасно!
- Что касается смеха, - сказал Челленджер, - то Вы должны принять во внимание, что я, как и все вы, не избежал возбуждающего воздействия на мозг эфирного яда. Что же до ужаса, который Вам, по-видимому, внушает поголовная смерть, то мне хотелось бы сказать Вам, что он несколько преувеличен. Если бы Вас отправили одного в море в открытой лодке, да к тому же в неизвестном направлении, Вы могли бы упасть духом. Одиночество и неизвестность угнетали бы Вас. Но если бы Вы предприняли путешествие на надёжном корабле, на борту которого были бы все Ваши родственники и друзья, Вы бы сознавали, что независимо от того, что конечная цель маршрута по-прежнему оставалась бы неизвестной, впереди Вас ждёт общее для всех волнующее испытание, и Вы до самого конца пребудете в близком Вам окружении. Смерть в одиночестве может быть ужасна, но, по моему суждению, всеобщей погибели, столь безболезненной, какой кажется эта, не стоит так уж сильно опасаться. В действительности, я мог бы солидаризироваться с тем человеком, который считает, что было бы ужасно остаться в живых, когда погибнут все учёные, знаменитые и возвышенные личности.
- Что, в таком случае, Вы предлагаете сделать? – спросил Саммерли, впервые выразив кивком головы согласие с мнением своего учёного собрата.
- Пойти поленчевать, - ответил Челленджер, заслышав прозвучавший в доме звук гонга. – Омлеты нашего повара уступают по вкусу только её котлетам. Хотелось, однако, надеяться, что все эти космические беспорядки не повлияли на её отличные способности. Необходимо к тому же спасти нашими общими усилиями моё вино, – шарцбергер урожая 1896 года. – ибо это было бы достойной сожаления бесполезной потерей прекрасного напитка.
Опершись руками о письменный стол, где он восседал, объявляя о наступлении конца света, Челленджер опустил свое мощное тело на пол.
- Пошли, - сказал он, - если оставшееся нам время столь мало, его тем более необходимо провести в здравых и разумных развлечениях.
И это, действительно, оказалась очень весёлая трапеза. Правда, никто из нас не мог забыть о том, в какой ужасной ситуации мы оказались. В глубине души мы осознавали, серьёзность нависшей над нами опасности, и не могли не думать об этом. Но только тот человек, который никогда не смотрел в лицо смерти, дает сильную слабинку перед своим концом. Каждому из присутствовавших на завтраке мужчин в один великий период нашей жизни случалось встречаться со смертью. Что же касается леди, то она положилась на сильное руководство своего могучего мужа и была готова следовать за ним, куда бы ни привела его тропа. Будущее было нашей судьбой. Настоящее же принадлежало нам самим. Мы проводили его в хорошей дружеской обстановке и тихом веселии. Наше сознание, как я уже говорил, отличалось совершенной ясностью. Даже мне порой удавалось блеснуть. Что до Челленджера, то он был просто великолепен. Никогда прежде я так ясно не осознавал подлинного величия этого человека, диапазона и силы его интеллекта. Саммерли старался не отставать, упражняясь в не слишком язвительных критических замечаниях, мы с лордом Джоном забавлялись над этим соревнованием, а леди, положив руку на рукав мужа, контролировала оглушающие вопли философа. Жизнь, смерть, судьба, человеческая участь – о таких темах огромной важности шла речь в тот памятный час. Они обретали жизненную важность в силу того, что по ходу нашего ленча внезапные возбуждения моего сознания и покалывания в конечностях свидетельствовали о том, что невидимый смертельный прилив постепенно нарастал вокруг нас. Однажды я увидел, как лорд Джон внезапно поднёс руку к глазам, а Саммерли вдруг на какое-то время откинулся на спинку стула. Каждый наш вдох был насыщен чем-то враждебным. Но мы были радостны и спокойны. Остин поставил на стол сигареты и собирался уйти.
- Остин! – обратился к нему хозяин.
- Да, сэр!
- Благодарю Вас за верную службу.
На суровом лице слуги промелькнула улыбка.
- Я исполнял мой долг, сэр.
- Я ожидаю сегодня наступления конца света, Остин.
- Да, сэр. В котором часу, сэр?
- Не могу точно сказать. До наступления вечера.
- Слушаюсь, сэр.
Неразговорчивый Остин поклонился и вышел из комнаты.
Челленджер закурил сигарету, пододвинул свой стул к стулу жены и взял её за руку.
- Ты знаешь, как обстоят дела, дорогая, - сказал он. – Я объяснил ситуацию и находящимся здесь нашим друзьям. Ты не боишься, не так ли?
- Это не будет болезненно, Джордж?
- Не более, чем веселящий газ у дантиста. Всякий раз, когда получаешь порцию этого газа, ты, практически, умираешь.
- Но это приятное ощущение.
- Возможно, такой же будет и смерть. Износившийся механизм человеческого тела не может фиксировать свои впечатления, но нам известны такие приятные ощущения как сон или состояние транса. Природа может соорудить прекрасную дверь и завесить её несколькими просвечивающими и сверкающими занавесами, и там будет находиться вход в новую жизнь для наших прекрасных душ. Во всех моих исследованиях действительности я всегда обнаруживал, что всё зиждется на разуме и доброте. И если когда-то испуганный смертный действительно нуждается в доброте, так это именно в момент опасного перехода от жизни к жизни. Нет, Саммерли, мне ни к чему Ваш материализм, поскольку я, по меньшей мере, слишком большая фигура, чтобы окончить жизнь как всего лишь физический элемент, пачка соли и три ведра воды. Здесь, здесь - тут он постучал по своей огромной голове мощным волосатым кулаком, - имеется нечто, использующее материю, но не состоящее из неё, нечто, способное уничтожить смерть, но не подвластное смерти.
- Итак, разговор пошёл о смерти, - начал лорд Джон. – Я, хоть и посредственный, но всё же христианин, однако, по-моему, в том, что наши предки погребали покойников вместе с их топорами, луками, стрелами и прочим, словом, будто те продолжали земную жизнь, или с тем, чем те пользовались при жизни, да в этом было что-то очень естественное. Я не знаю, - признался он, смущённо оглядывая присутствовавших за столом, - но мне было бы гораздо спокойнее, если бы вместе со мной положили в могилу мой старый «экспресс.450» и короткое охотничье ружьё с гуммированным затыльником ложи. Ну и пару обойм патронов. Дурацкая фантазия, конечно, и тем не менее. Что Вы об этом думаете, герр Профессор?
- Что же, - ответил Саммерли, раз уж Вы поинтересовались моим мнением, то, по-моему, это несостоятельный возврат в каменный век, а то и в более ранний период. Я отношу себя к двадцатому столетию и хотел бы умереть как разумный цивилизованный человек. Не знаю, боюсь ли я смерти больше, чем все вы, но я - пожилой человек, и что бы ни произошло, мне не приходится рассчитывать на слишком долгую жизнь. Но не в моём характере сидеть и без борьбы ждать конца подобно овце. Челленджер, мы, действительно, ничего не можем предпринять?
- Чтобы спастись – ничего, - сказал Челленджер. – Но, возможно, в нашей власти продлить жизнь на несколько часов и понаблюдать за тем, как будет развиваться эта громадная трагедия, перед тем как мы тоже будем в неё вовлечены. Я предпринял определённые шаги…
- Кислород?
- Совершенно точно. Кислород.
- Но что может сделать кислород, если отравлен эфир?
- Кирпич по своим свойствам не сильнее отличается от газа, чем кислород от эфира. Это разные уровни вещества. Они не могут взаимодействовать. Послушайте. Челленджер, Вы не можете защитить подобный проект.
- Дорогой Саммерли, по всей вероятности, этот эфирный яд вступает во взаимодействие с какими-то материальными веществами. Об этом свидетельствуют порядок и распределение вспышек заболевания. Мы не могли ожидать этого a priori, но это, несомненно, так. Отсюда я сделал вывод, что такой газ как кислород, увеличивающий жизненные силы и способность человеческого организма к сопротивлению, мог бы с большой долей вероятности задержать воздействие того, что Вы так удачно назвали дурманоном. Возможно, я ошибаюсь, но у меня есть твёрдая уверенность в правильности моих рассуждений.
- Так, - сказал лорд Джон, - если нам нужно сидеть здесь и сосать кислород из трубок, уподобившись малышам с их бутылочками с сосками, я отказываюсь в этом участвовать.
- В этом нет никакой нужды, - ответил Челленджер. – Мы приняли меры – этим вы в основном обязаны моей жене – к тому, чтобы сделать её будуар настолько герметичным, насколько это возможно. С помощью циновок и вощёной бумаги.
Боже Правый, Челленджер, Вы, что, полагаете, воспрепятствовать проникновению эфира с помощью вощёной бумаги?
- Друг мой, Вы, положительно, упорно не желаете видеть сути дела. Мы предприняли такие усилия не для того, чтобы защититься от проникновения эфира. Это сделано, чтобы удержать в комнате кислород. Я полагаю, что если мы сможем в течении определенного времени поддерживать насыщенность атмосферы комнаты повышенным содержанием кислорода, нам, возможно, удастся сохранить рассудок. У меня есть два кислородных баллона, да вы привезли ещё три. Это немного, но всё же кое-что.
- Насколько этого хватит?
- Понятия не имею. Мы приведем их в действие, только когда симптомы отравления станут невыносимыми. Затем мы будем выпускать газ по мере возникновения срочной необходимости. Это подарит нам несколько часов, может быть несколько дней, и мы сможем взглянуть на разрушенный мир. Наша гибель будет отсрочена на какой-то период, и мы, пятеро живых существ, вероятнее всего последний арьергард человеческой расы, получим уникальный опыт перехода в неизведанное. А сейчас будьте столь добры и помогите мне перенести цилиндры. По-моему, атмосфера становится всё более тягостной.
Продолжение следует.