Хотим мы этого, или нет, но каждый из нас вынужден жить в той реальности, которую он сам для себя выбрал. Трагедия состоит в том, что почти никто не делает этот выбор осознанно, поэтому и реальность нередко получается та еще...
(с) Макс Фрай «Болтливый мертвец»
Скрип карандаша нервно ломает тишину – очередной изломленный силуэт расцветает на белом фоне, а я разочарованно вздыхаю и откидываюсь на спинку кресла: опять не то. Все они стали походить друг на друга, производя, притом, впечатление весьма гнетущее. Раньше мои рисунки выглядели иначе.
Рядом в грязной пепельнице медленно тлеет недокуренная сигарета, невзрачная комната утопает в дыму. Я всё ещё нахожу в подобном особенный вид эстетики и рассеянно улыбаюсь. Между тем, постепенно сереют квадраты окон — рассвет. Вскоре оживёт город — по тонким серым улицам его ослабленных вен потянутся тревожные люди, ведомые вечными призрачными спутниками. Избегая случайных встреч взглядами, все они смотрят куда - то «сквозь». Здесь вовсе нет одиноких, но и друг с другом почти никто не общается. Странный умирающий город усталых художников, не имеющий точного названия: на его счёт всё ещё ведутся споры в администрации, да и как ни назови, это мало что изменило бы. Здесь творятся вещи куда более абсурдные, впрочем, они кажутся таковыми не всегда: принятое большинством как негласная норма, со временем становится обыденностью.
Тихий, но отчётливый скрежет прервал мысли. Они проснулись… Блаженные минуты одиночества — кончены. Подхожу и нехотя открываю дверь, зная, что от нежелания впускать химер не изменится ничего. Восемь пар пронзительных, впалых глаз внимательно изучают бледное от недосыпа лицо.
— Доброе утро! — Нахожу спасение в иронии.
Они никогда не отвечают, но при всякой возможности лезут в удушающие объятья, до боли сжимают руки, шепчут на уши неразборчивый бред, взбираются за мной на холодный подоконник, а иногда, в отчаянии, царапают грудь и мёртвой хваткой впиваются в полы плаща, покидая со мной поутру нашу неуютную квартиру. Все они больны и немощны, так что тащить незадачливых компаньонов приходится прямо на себе. Тяжело… Полупрозрачные по виду, эти тела не лишены массы.
В особо удачные дни, когда я относительно весел, некоторые из химер могут волочиться чуть поодаль и громкий гул мегаполиса заглушает их стоны. Тогда в уме рисую солнце на сером небе. И солнце есть. Играет всеми оттенками, бросает зайчиков на угловатые здания и серые лица, и дорогу под моими ногами. Хочется бежать неведомо куда, вслед за светом, он будто обещает нечто важное, и я следую за ним, пока не оступаюсь и не падаю в яму, а как выбираюсь, выясняется, что и солнца-то никакого не было: привычное пасмурно, туман, плюс 10. Флегматично пожимаю плечами и иду по своим делам. В конце-то концов, что мне ещё остается. Так твердят голоса химер.
Подобно множеству существ, питающих нежные чувства к своему создателю, они стремятся никогда не покидать художника. Так мы все здесь и живём в беспамятстве, скованные цепями их неравнодушия и давным-давно закрытых границ. Вот и сейчас на моём плече горделиво восседает жутковатого вида ворон, слегка приоткрыв острый клюв. Он появился первым и чувствует некоторое превосходство перед остальными.
Словно в трансе, иду по узеньким улочкам, где прохожие сегодня попадаются редко, смерю отрешённым взглядом не то размытую серость неба, не то плакаты с безысходными надписями, щедро оплетённые праздничными гирляндами – близится Новый год. И зачем только они вешают такое безобразие на всеобщее обозрение!
Раньше подобные вещи меня раздражали, а кто-то из соседей, помню, даже ходил жаловаться, мол, дети же читают, на что получил весьма конкретный ответ: плакаты были созданы проявителем мыслей граждан! Лучшие из них выбирают голосованием. Я же не голосовал никогда. Причём, это касалось и выбора местных властей: наше положение ни при ком не менялось. Благо апатичная позиция ничем не карается.
У меня давно уже есть мечта: однажды сделать это место лучше. Слухи или нет, поговаривают, что когда-то город был прекрасен и восхищал своим изяществом, солнце в нём видели едва ли не каждый день, да и люди, будучи свободными, поддерживали весьма тёплые отношения. Образ такого мира придает мне сил. Ради него я рисую ночами после долгого рабочего дня, пытаюсь уловить образ чего-то прекрасного. Казалось, это будет легко, но, сколько ни пытаюсь, лишь множу к утру число своих химер, а в лучшем случае остаюсь ни с чем. Как сегодня. Поспать бы — усталость берёт своё. Надо купить сигареты…
Руки вежливого продавца покрывают глубокие царапины, у его ног суетится уродливая чёрная кошка — такая же, как мой ворон.
— Что-то не так?
— Нет, извините. Хорошего дня.
Ухожу в ещё более скверном настроении: вчера он был свободен! В лицо бьёт холодный ветер. Быстро шагаю прочь – туда, где приветливо горит свет одинокого бара. Там тепло. Двери «Миража» всегда гостеприимно открыты для скучающих одиночек. Не то, чтобы я так уж любил напиваться, просто это место выглядит лучше прочих, да и, ко всему, дает хоть немного расслабиться: дурным мыслям вход воспрещается. А ещё, здесь меня почему-то всегда узнают, что, в теории, не очень-то радует, но смутно отдаёт чувством причастности. Я тоже знаю многих из этих людей, к примеру, хмурого парня за соседним столиком. В любой другой день даже подсел бы к нему поболтать.
Музыка и обстановка заведения вскоре действуют на сознание: чёткость мыслей покидает меня, но душевный груз уже не кажется неподъёмным. Беспечно покачиваясь на стуле, я лучше перевязал оцарапанное запястье и полез за потрепанным блокнотом. Первые линии в «Мираже» всегда даются легко и выглядят многообещающе, становятся весьма стоящими набросками. А позже руки перестают слушаться. Конечно, я знал, что так будет, но должен был попытаться. Хотя бы потому, что это заставляет почувствовать себя лучше.
— Я составлю вам компанию? — Незнакомка скорее утверждала, но не забыла о формальной вежливости.
Я не слишком хотел делить с кем - либо этот уютный вечер, а впрочем... Она была чудо как хороша: безупречная светлая кожа, яркие черные волосы — такие ещё сравнивают с вороновым крылом — изящные тонкие губы и холодные серые глаза, не лишенные искорки азарта.
— Допустим, но я могу показаться не лучшим собеседником, надеюсь, вас это не огорчит.
— Не скромничайте, Джеймс, художники всегда были хороши в беседах, —усмехнулась женщина в черном плаще. Голос прозвучал властно и холодно.
И тут я понял, что вижу её впервые, хотя большинство посетителей «Миража» давно знаю в лицо. К тому же, ещё не называл ей своего имени…
— Может и так... Кстати, а вас как зовут? Вы ведь тоже художница?
Незнакомка поправила волосы и закурила. Я не мог отвести взгляда. Что - то неуловимое в её жестах, мимике, манере говорить одновременно бросало в дрожь и восхищало.
— У меня много имён на разных языках. Зови меня Дэш. И нет, я не одна из вас.
— Дэш, скажи, зачем ты приехала? Да и каким образом...
— Я здесь по работе, — спокойно ответила незнакомка, — но даже не ожидала, что её окажется так много.
— Чудеса какие - то! Сюда уже так долго никого не впускают …
— Всё меняется — никто не говорил тебе?
— Мало с кем общаюсь в последнее время, — честно признался я, — но ты выглядишь счастливой, неужели тебе здесь нравится?
— Представь себе, — Дэш тихонько рассмеялась, — видишь ли, я всегда питала слабость к художникам, а они воспевали меня в своих творениях. Но даже среди вас... Мало кто так бесстрашно смотрел мне в глаза.
Я смутился. А ведь, в самом деле, мне они, почему - то, безумно понравились, но что она такое говорит....
— Видишь ли, большинство людей меня недолюбливают за мой скромный промысел.
— Слушай, Дэш... Не хочу показаться бестактным, но чем же ты занимаешься?
— Скажем так, — девушка горько усмехнулась, — я беру то, что люди считают своим, когда приходит время. Что - то среднее между суровым налоговым инспектором и гидом.
Я недоверчиво окинул взглядом её траурные одежды с налётом городской роскоши.
— Знаешь, как бы нелепо это ни звучало, у меня лишь одна ассоциация. Только не говори, что ты — наемный убийца, — удивился я, — или того лучше...
— Я — смерть, — спокойно ответила сероглазая.
Повисло неловкое молчание.
— Ну да, конечно, час от часу не легче...
Я пытался понять, не сошла ли с ума моя спутница, но самое удивительное, интуитивно и сам всё знал. Смерть рассмеялась заразительным, живым смехом.
— Ну что тебе визитку показать? Люди стали так недоверчивы. Но сегодня я пришла не за тобой, так что расслабься. Выпьешь со мной?
— Вот уж не думал, что у смерти есть вредные привычки… Отчего же не выпить. И всё же, почему ты решила со мной заговорить? — Поинтересовался я.
— Просто ты много думал обо мне сегодня, а смерти, знаешь ли, тоже бывает одиноко.
— В это, кстати, могу поверить.
— Но вряд ли понимаешь, — её взгляд наполнился печалью, — всё, чего я коснусь — увянет. И это не просто слова, Джеймс.
Дэш демонстративно достала розу из вазы — цветок моментально истлел.
— А чудо... — продолжила она, — вы, люди, совсем забыли, что оно — основа всякой жизни.
Я поймал себя на мысли, что будь она хоть Смертью, хоть самим Дьяволом, мне определенно нравится Дэш.
— Может, это именно то, чего мне не хватает, чтобы изменить это место.
— Увы… но ты явно не безнадёжен, как большинство в этом городе. Уж я это ясно вижу, а поэтому, — она наклонилась ближе, — не смей желать меня. Я и без того рядом.
Дэш выдохнула почти мне в губы — это походило на непрямой поцелуй, от которого в глазах резко потемнело, и она исчезла. Остались только дым, тусклый мигающий свет бара и недопитый бокал напротив. Никто не обратил внимания на внезапно пропавшую девушку, а я почти списал видение на собственную нетрезвость, вот только в глубине души всё понимал — и это мне совсем не нравилось: где это видано пить со смертью, как со старым товарищем?
Ещё какое-то время я позволил себе остаться в «Мираже», чтобы собраться с силами: не каждый день бывает сказано столько важных вещей, которые понимаешь не до конца, но чувствуешь очень остро. Пока я думал, чуть притупившийся карандаш, будто сам собою выводил на бумаге аккуратные линии, они гармонично складывались в красивое женское лицо. Неужели я рисую её портрет? Ну уж нет, не хватало ещё наутро проснулся в обнимку с очередной тёмной тварью, по моей милости присвоившей и исказившей черты таинственной незнакомки, а ведь Дэш предупреждала не думать о ней много. Я тяжело вздохнул, достал любимую зажигалку и аккуратно сжёг листок над пепельницей.
— Так - то лучше. Прощай.
***
Когда двери бара закрылись за моей спиной, небо было уже совершенно тёмным и давящим, роняло первые несмелые капли. Воздух посвежел, а приглушенная музыка всё так же слышалась снаружи. Химеры заждались. Глазами скучающих детей все они уставились мне в лицо.
— Идём домой.
Ворон суетливо взгромоздился на плечо, остальные плелись где - то сзади, тяжело дыша в спину. Я сделал шаг — и нас накрыло стеной дождя, теперь музыка бара совершенно растворилась в нём.
Я был не против дождя, даже если придется промокнуть до нитки — кажется, будто он способен смыть скверну и плевать, если на самом деле это не так. Я просто всегда любил его запах и тот цвет, которым необъяснимо окрашивались дома в такую погоду.
Дышать стало легче.
Я думал. О ней, об умирающем городе, о чуде, которое могло бы спасти нас и о своей роли в этой непростой истории. Чёрт, не было во мне чувства избранности и прочей геройской атрибутики, способной вселить надежду! Даже элементарной веры в себя. Последние пару месяцев попытки что - либо изменить напоминают метания обреченной мухи, бьющейся в паутине. А дергаюсь я так, из вежливости, из гордости, если уж быть точнее.
Но почему же... «Ты не безнадёжен, как большинство в этом городе» — это я-то? Я невесело рассмеялся. В глубине души очень хотелось услышать, что совершенно не подхожу для этой миссии, а значит, и справляться с ней придется кому - нибудь ещё. Но нет, так не бывает. Наверное, перед лицом проблемы всегда есть только ты, если уж действительно хочешь изменить что - то.
Ворон впился когтями в плечо и сердито каркнул: его перья совершенно вымокли под струями ледяной воды. Все мои химеры смиренно тащили за собой мокрые крылья и когти, будто дождь заставлял их клониться к земле.
Вдруг я услышал крик и бездумно помчался в едва освещенный переулок, откуда он доносился — похоже, это ребенок. Но я опоздал…
Меня бросило в жар прямо под зимним ливнем, спутанные белые пряди противно липли к лицу, не давая шире открыть наполненные ужасом глаза. Трое черных псов с удовольствием лакомились своей хозяйкой — девочкой-беспризорницей. Из - под лапы одного чудовища торчал рыжий локон, рядом, в паре шагов, лежал разорванный мишка. Я попятился и упал на колени, от отчаяния хватаясь руками за голову — что же это за мир такой, где от кошмаров не сберегли даже детей?
Кое-как я поднялся на ноги, развернулся и бросился прочь, но псам не было до этого дела, а скоро и они исчезли: носитель был мёртв. В ту ночь я ужасно напился. Отчаяние сменилось стыдом и гневом, а потом не помню даже, как дошёл до дома, но сразу же рухнул на так и не расстеленную кровать.
Чудовища душили меня во сне, клевали, кусали и клали на шею тяжёлые лапы, но так и не смогли убить — я думал о солнце. Рано, — говорил себе и им, и это всё, что осталось в памяти, РАНО! Я ещё поборюсь: буду перевязывать раны, проламывать стены, сворачивать горы, но возвращаться из Ада каждый день. Чего бы мне это ни стоило!
***
Так, в бреду и борьбе с кошмарами я провел все выходные. Когда, наконец, очнулся, химеры обессилено дремали у ног. В окне серел пасмурный вечер. Наверное, у нас осталось немного времени, — отчего - то подумалось мне тогда и руки сами собой потянулись к телефонной трубке. Возьму отпуск: буду рисовать каждый день и, быть может, что - то получится. Хотя бы в этот раз... Иначе — пропасть. Это я знал наверняка. Следующую неделю провел затворником, рисуя, стирая, сжигая непослушные образы нового мира, если не вышло. Отражение в зеркале стало пугать: безумец, одержимый фанатик — вот, что я видел там и вскоре перестал смотреть.
— Думаешь, просто играть в Бога? — насмешливо спрашивал я у ворона, а тот издевательски каркал и садился на край мятой бумаги.
К пятнице на весь подъезд в живых остался только я, и дом погрузился в давящую вечную тишину. Она была такой громкой, что приходилось включать музыку, чтобы не слышать этого.
Одним блеклым утром мне всерьез показалось: рисунок хорош. В нем нет ничего жуткого или пугающего, что можно было бы обратить против смотрящего, но почему же ничего не происходит? Недостаток веры? Или так кажется? Я лихорадочно вскочил с дивана и помчался к окну, проверить — пусто. Затем поспешно бросился во двор — он пустовал тоже. Никого не оказалась ни на соседней улице, ни за три квартала...
С осознанием накатило такое отчаяние, что едва не свело с ума: СЛИШКОМ поздно. Снова. Все они мертвы и я последний узник этого места. Бездыханного и больного. Химеры тут же бросились на легкую жертву.
Я бежал, сбиваясь с дыхания, лишь бы они не могли меня настигнуть. Прочь по мокрому от дождя асфальту, в грязный переулок, наконец, снова в какой - то невзрачный подъезд, дверь которого была выбита и вверх по этажам, надеясь позже уйти по крышам или обратиться, наконец, к запасному плану. Я чувствовал мерзкое цоканье и пронзительный рев позади. Что - то схватило меня за ногу, впилось когтями и потянуло вниз по лестнице. Я злился. Наверное, впервые в жизни так сильно, что сам походил на одно из своих чудовищ. Я ударил его. И ещё — удалось вырваться. Этот монстр был единственным, кто за мной поспел и тогда я понял, что возможно, могу с ним справиться. Не помню, как достал нож прежде, чем он снова набросился, и каким образом мне хватило сил обратить его в месиво черной крови. Я бил снова и снова, пока чудовище не затихло под руками и ещё какое - то время.
Так вот оно каково — отнять чью - то жизнь, будь то хоть самое омерзительное существо... Я подошёл к обломку зеркала, оставленному кем - то у стены. Руки были черны от крови, глаза безумно блестели. Я изменился. Не слишком сильно, не слишком заметно, но где - то очень глубоко. Зато оказалось, что химер можно просто убить. Интересно, почему никто не пришел к этому раньше? И было ли это верным решением? В моем случае — безусловно, но что насчёт всех прочих? Мысли о рыжей девочке отсекли все сомнения. Нет уж, это вопрос выживания! И я расправлюсь с теми, кто встал на пути — нравится мне это или нет. Теперь, когда кошмар ожил и я оставался его единственным зрителем, последнее слово будет за мной.
Я сел на пыльные ступени, кое - как перевязал рану и закурил, пытаясь не поддаваться эмоциям. Снаружи донесся рассеянный шум дождя. Портал дверного проема обещал долгую пасмурную ночь. Стоит покончить с этим к рассвету — бесстрастно подумалось мне. Я знал: они уже идут по следу, и столкновение было частью плана: невозможно бежать вечно, по крайней мере, от собственных мыслей. Нужно заманить их в ловушку и победить. Есть ведь и у меня теперь козырь в рукаве. Быть может, всё это полное безумие — я рассмеялся, прикрыв рот ладонью, — но выбирать не приходится. Нервные пальцы нащупали в кармане небольшую стеклянную емкость.
Чудовища неслись навстречу, жадно бросали свои черные тела в темноту ночи, хрипели и выли так, что содрогалось небо. С ними не было только моего ворона.
— Сюда!
Когда они точно меня заметили, я помчался вверх по лестнице нежилого дома, чуть не падая и сбиваясь с дыхания. Обрывки образов, звуков, запах крови и влажной штукатурки — все это походило на удивительно реалистичный кошмар, но никак не реальность. Все будто замедлилось на лестничной площадке 9 этажа. Они были близко, но я знал, что эта идея должна сработать, даже если она станет последней и для меня. Я наспех вытащил из кармана небольшой пузырек с бензином и разлил вокруг: огонь смертелен для них. Я понял это, поджигая неудачные рисунки. Я жадно оскалился и кинул зажженную зажигалку. Они не могут уйти без добычи, но потянутся за ней и умрут. Отступать было поздно, да и некуда: чердак был закрыт, лифт не работал тоже. Воздух наполнился жаром, надо мною нависли кричащие тени, но лишь обжигали мерзкие отростки. Веяло копотью и чем - то ещё, неуловимо тревожным.
Теперь нас разделяла стена пламени, за которую они не могли зайти, то порываясь броситься вперёд, то замирая в тихой ярости. Я смотрел им в лица, видя в огромных мерзких глазах своё отражение. Ещё никогда оно не казалось мне таким чуждым. И боль эта тоже не была моей. У меня не было больше ничего, как не было и меня самого. Впрочем, готов поклясться, что «мною» были и бледный юноша в отражении, и мерзкие твари напротив, а может, даже и само пламя.
Я закашлялся, пошатнулся, на миг потемнело в глазах: в этом самодельном Аду становилось нечем дышать. Черт с ним, пусть так, пусть я сгину тут, но хотя бы заберу их с собой по ту сторону — разве это не достойный конец истории? И я усмехнулся — оскалившимся тварям, жаркому пламени и грязным стенам. Таков был мой протест за всех и разом! Они отпрянули на шаг, туда, где минуту назад находилась лестница. Я засмеялся. Пусть и не смог вообразить себе чудесное спасение, но отрезал к нему последний путь и своим мучителям. Просто в последний момент вдруг подумал, разве рисовать можно только руками? Разве все эти картины не рождаются сперва в сознании?
— Вам не уйти без меня. Потому я не стану бежать тоже.
Мы всегда были одним целым. Всей жизни мне не хватило на эту простую истину, рожденную пограничьем.
И мне, наконец, захотелось поверить, что мир может быть пусть не сияющим Раем, но таким укромным уголком, где найдется место каждому и каждый будет сильнее мыслей и обстоятельств.
Огонь не страшен. Не страшна боль. Смерть, как я знаю — тоже, а уж что там между ними, между смертью и огнем — несущественно, просто дурной сон нервного мальчишки. И всё исчезло.
— Проснись!
***
Мои глаза открылись. Широко и удивленно, как у младенца, впервые видевшего мир. То, что получилось, мало напоминало идиллию, которую, по собственным убеждениям, я бы мечтал построить, впрочем, здесь действительно было солнце. Не обжигающее, уже заходящее за горизонт, а люди и химеры свободно жили бок - о - бок. Чудовища больше не мучили художников, и мой собственный ворон, сидя на плече, уже не доставлял хлопот. Я бережно погладил птицу по непослушным перьям.
Да, это был совершенно другой мир… одни химеры, те, что более разумны, жили рядом с людьми и даже создавали собственные семьи, другие оставались для помощи по хозяйству или в качестве домашних любимцев — им полагались собственные имена.
Те же, чья связь с создателем совершенно ослабла, отправлялись в заброшенные места жить там своей непостижимой жизнью — им выделили заброшенную часть города как пристанище. Химеры прекрасно справлялись с тем, чтобы хранить память мест и рассказывать о них безмолвные истории. Впрочем, лишний раз их не принято было беспокоить. При себе я оставил лишь Невермора — ворона, с которым почему - то смог подружиться. Наверное, эта скверная мысль в своё время была соткана из какой - то очень дорогой сердцу вещи. Теперь же, подчинив своих демонов, рядом с птицей я чувствовал себя мудрым и опытным. Остальные мои химеры подались жить на руинах — я никогда больше не видел их, что полагаю, устроило нас обоих.
***
В тот вечер закат был особенно ярким, озаряя светом странную разношерстную толпу. По пути домой я зашёл в «Мираж» отметить успешное спасение города, за которое никто не скажет мне спасибо: в этой, иной реальности всё всегда было так, как сейчас. Есть нечто странное в одиночестве реальных воспоминаний, но не все истории должны быть рассказаны.
— Правду говорят, что некоторым глупцам встреча со мной идёт на пользу, — знакомый насмешливый голос Дэш заставил вздрогнуть, — поздравляю, Джеймс. Ты победил.
Автор: Максим Дубровский
Источник: https://litclubbs.ru/writers/8691-gorod-ustalyh-hudozhnikov.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Оформите Премиум-подписку и помогите развитию Бумажного Слона.
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: