Я стоял на кухне, прислонившись к облупившейся столешнице, и прижимал телефон к уху так сильно, что пальцы побелели. За окном ветер шептал о грядущем дожде — лёгкий, но настойчивый, как предчувствие беды. Лёшка, мой трёхлетний сын, возился в углу с красной машинкой, напевая что-то невнятное, пока его босые пятки шлёпали по холодному линолеуму. В ванной текли трубы — вода неслась прямо на пол, оставляя лужи, в которых он плескался каждый день. Плесень в его комнате уже рисовала картины на стенах — чёрные узоры, от которых у меня внутри всё сжималось. Я старался говорить ровно:
— Мам, ты же обещала… Мы договорились с бригадой, завтра должны начать. Трубы текут, Лёшка спит в сырости, а у нас кредит на новую дверь висит.
Её голос в трубке был тихим, но я знал этот тон — в нём скрывалось что-то:
— Дим, я знаю. Но всё поменялось.
— Что поменялось? — я почувствовал, как внутри что-то щёлкнуло.
— Вика… Она давно мечтала открыть студию йоги. Ей нужен старт — помещение, оборудование, коврики. Это её шанс, Дима.
Тишина упала между нами. Я переспросил, будто слова могли измениться, если их повторить:
— То есть ты отдаёшь деньги ей?
— Не начинай, Дим, — в её голосе что-то мелькнуло. — Это временно. Я потом вам помогу.
— Временно?! — я не сдержался, голос вырвался наружу. — У нас плесень до потолка, Лёшка кашляет по ночам! Ты обещала мне первому, мам! Мне, а не Вике с её свечками!
За спиной заплакал Лёшка — тоненько, жалобно. Я бросил взгляд на свою жену Оксану — она стояла у раковины, сжимая мокрую тряпку, будто это могло удержать её слёзы. Её глаза горели — не азартом, а болью, что копилась месяцами. Я отключил звонок, не дожидаясь маминого ответа. Телефон упал на стол с глухим стуком, а сердце стучало молотом, в груди разгорался огонь — не страсть, а горькая обида.
Я был простым парнем: электрик, руки золотые. С Оксаной мы тянули эту двушку, доставшуюся от деда, как могли: латали стены, красили потолки, но дом разваливался быстрее, чем мы успевали его чинить. Лёшка родился три года назад, с его светлыми кудряшками и смехом, что звенел, как колокольчик. Но радость смешивалась с заботой: каждый день я видел, как он играет в лужах от протечек, как спит в комнате, где сырость грызла стены. Мама сама предложила помощь год назад, когда я чинил ей проводку на даче:
— Дима, я подкопила, берите на ремонт. Лёшке нужен дом, а не эта рухлядь.
Я поверил. А теперь её слова утекали сквозь пальцы, оставляя меня с пустыми руками и гудящей головой. Вечером позвонила Вика — младшая сестра, лёгкая, как перо, и мечтательная. Её голос сиял:
— Дим, не злись на маму. Мне правда нужно сейчас. Это бизнес, понимаешь? Студия йоги — моя мечта! Я потом отдам, честно.
— Не понимаю, Вик, — я отрезал ее. — У тебя мечты, свечи и фотки с закатами, а у нас — ребёнок, который мёрзнет в своей кровати. Это не бизнес, это нужда.
Она замялась, начала что-то говорить про гармонию, но я сбросил звонок. Оксана подошла сзади, положила руку на плечо:
— Мама выбрала Вику, да?
Я кивнул. Она вздохнула, и мы молчали, пока за окном ночь накрывала землю своим звёздным покрывалом, а внутри меня всё кипело — жизнь, как карусель событий, крутилась не в мою пользу.
***
На следующий день я чинил проводку у клиента — старого деда с трясущимися руками, который благодарил меня каждые пять минут. Пальцы привычно крутили отвёртку, но мысли роились, как пчёлы, не давая покоя. Вика всегда была другой — не то что я, надёжный, как старый молоток, а лёгкая душа, витающая в облаках. В детстве я чинил маме лампы, таскал её сумки с рынка, копил на её юбилей, а Вика ныла из-за кроссовок, потому что «старые не в тренде». Потом она закончила курсы дизайна — бросила, училась на массажистку — надоело, теперь вот йога. В её соцсетях — закаты, свечи, подписи про «гармонию» и «внутренний свет». Мама обожала её: «Вика — творческая, вся в отца». А я был в деда — молчаливый, и будто невидимый.
Дома Оксана готовила борщ, а Лёшка рисовал на обоях машинку — красным фломастером, прямо поверх трещин. Я вытирал очередную лужу в ванной, когда она сказала:
— Дим, позвони ей ещё раз. Может, передумает.
— Не передумает, — буркнул я, сжимая тряпку. — Вика уже всё решила за неё.
— А ты? — Оксана посмотрела прямо в глаза, её голос дрожал. — Ты просто сдашься? Будешь молчать, как всегда?
Я не ответил. Взялся за кран — старый, ржавый. Руки работали, а внутри всё кипело. Оксана была моей опорой: мы познакомились на заводе, где она работала в бухгалтерии, а я чинил станки. Она — невысокая, с тёмными волосами и взглядом, что пробивал стены. Мы поженились через год, а потом родился Лёшка. Эта квартира досталась от деда — он был столяром, мастерил мебель своими руками, но дом не видел ремонта лет тридцать. Мы с Оксаной латали его по выходным, но денег едва хватало: я брал подработки, она шила на заказ. А теперь ещё этот кредит на дверь — взяли, чтобы Лёшка не мёрз зимой.
Ночью мне приснилось, как сын босой бежит по холодной комнате, а стены рушатся, как песочные замки под волнами. Проснулся в поту, с грузом мыслей на плечах. Утром набрал маму:
— Мам, прости, что сорвался вчера. Просто… мы правда ждали. Лёшке нужен дом, а не обещания, что растворяются в воздухе.
— Я знаю, Дим, — её голос был мягким, но далёким. — Я подумаю.
— Подумай, — сказал я и отключился. Но внутри щёлкнуло: она уже выбрала Вику, как выбирала всегда.
Вечером Вика снова написала: «Дим, я сняла зал! Завтра еду за ковриками и колонками. Не злись, ладно? Это моя мечта!» Я не ответил. Оксана сидела рядом, листая телефон, где Вика выложила фото: она в лосинах, с улыбкой, на фоне нового зала.
— Она радуется, а мы тут выживаем, — сказала Оксана, качая головой.
А мама в ту ночь не спала. Ей снился Лёшка — его босые пятки на мокром полу, его кашель, что звенел в её ушах. Утром она заварила чай, но не пила. Вспомнила, как я в детстве чинил ей утюг, как молча нёс её сумки с дачи, как Вика капризничала из-за мелочей. Телефон зазвонил:
— Мам, привет! — Вика сияла, как всегда. — Я взяла деньги, сняла зал! Ты не против? Это мой шанс!
— Ты уже взяла? — Елена замерла, пальцы сжали кружку.
— Ну да, надо быстро! Это мой путь, понимаешь?
Мама положила трубку, не ответив. А через минуту — мой звонок:
— Мам, я не хотел давить. Но Лёшка… он кашляет, мам. Мы ждали.
— Я знаю, Дим, — шепнула она, и голос её дрогнул.
— Мы справимся, — сказал я. — Но теперь я понял, кто для тебя важнее.
***
Через день Вика влетела к маме. Её волосы были собраны в высокий хвост, глаза плясали искрами, а в руках — телефон с фото нового зала.
— Мам, ты бы видела! Светлый, с большими окнами! Я заказала вывеску — «Гармония души»! Круто, да?
Она стояла у стола, сжимая старый конверт с деньгами — тот самый, что она копила два года, отказывая себе в новых туфлях и поездках. Её лицо было каменным, но внутри всё рвалось на части.
— Присядь, Вик, — сказала она тихо, но твёрдо.
— Мам, некогда, я на встречу с поставщиком! — Вика плюхнулась на диван, болтая ногами, как ребёнок. — Ну что, гордишься мной?
— Я не дам тебе остаток, — слова упали, как камни в реку.
— Что?! — Вика засмеялась, но смех угас, когда она увидела мамины глаза. — Ты обещала мне, мам! Это мой бизнес, моя мечта!
— Я обещала Диме раньше, — отрезала она. — Ты взяла часть без спроса. Решила всё сама, даже не спросив. А у него — ребёнок, Вик. Лёшка кашляет в той сырости, спит в плесени.
— Это мой шанс! — Вика вскочила, её голос зазвенел. — Ты всегда помогала мне! А теперь что — Дима важнее?!
— У него нужда, а у тебя — хотелки, — Елена шагнула вперёд, сжимая конверт. — Я разрывалась между вами всю жизнь. Ты — лёгкая, простая, не видишь, как другим тяжело. Дима молчал, терпел, а я не замечала.
— Ты обещала мне! — Вика кричала, слёзы блестели в уголках глаз. — Это ты виновата, что я теперь в долгах! Запомни это!
Она хлопнула дверью, оставив эхо, что гудело в ушах. Мама села, глядя в пустоту. Впервые вина не грызла её, — только ясность, холодная и чистая, как лёд.
На следующий день она стояла у нашей двери. В руках — сумка: пироги с капустой, пачка чая и тот самый конверт. Лёшка выбежал навстречу, крича:
— Бабушка! Смотри, у меня новая машинка! Папа починил!
Оксана впустила её, сдержанно кивнув. Её лицо было усталым, но в глазах мелькнула надежда. Я вышел из кухни, вытирая руки о старое полотенце, и замер. Мама протянула конверт:
— Вот. На ремонт. И прости, Дим, что поздно поняла.
Я смотрел на неё — на морщины, что стали глубже, на седину, что пробивалась в волосах. Сердце горело — не обидой, а чем-то новым, тёплым. Обнял её, не говоря ни слова. Лёшка тянул её за руку:
— Пойдём, покажу, как я рисую!
Оксана шепнула:
— Спасибо, Елена Викторовна. Это многое значит.
Мама улыбнулась, её душа была спокойна. А я подумал: это не просто деньги — это справедливость, что пробила стену молчания. Но вечером позвонила Вика:
— Мам, ты всё испортила! Бизнес под угрозой — я взяла кредит, а ты меня кинула! Спасибо за поддержку!
Её голос дрожал от злости. Я случайно услышал — мама оставила телефон на столе. Спросил:
— Она не сдаётся, да?
— Нет, — мама вздохнула, глядя в окно, где луна плыла по небу. — Но я сделала выбор. И не жалею.
Я кивнул. Волна проблем отступила — не навсегда, но достаточно, чтобы вдохнуть полной грудью.
***
Прошёл месяц. Вика больше не звонила, только прислала смс: «Мам, я справлюсь. Но ты выбрала не меня. Не жди, что прощу». Мама прочитала и отложила телефон, не ответив. Её лицо было спокойным, как река, что текла тихо и ровно. Зато я позвал её к нам — в обновлённую двушку. Новая плитка в ванной блестела, стены пахли свежей краской, а Лёшка сидел на полу с карандашами, рисуя дом — с бабушкой внутри, с красной крышей и дымом из трубы.
— Это тебе, — сказал он, протягивая листок, и улыбнулся так, что сердце замирало от счастья.
Мама взяла рисунок, её глаза стали — глубокими, тёплыми, полными света. Оксана поставила чайник, разлила по кружкам, а я сказал:
— Это не помощь, мам. Это справедливость. Ты вернула нам то, что обещала.
Она кивнула, сжимая кружку, и тихо сказала:
— Я думала, любовь — это поровну делить. Но нет, Дим. Это про тех, кто ценит. Я слишком долго смотрела на Вику, а тебя не видела.
Я улыбнулся. Вика, говорят, открыла студию — на свои сбережения и кредит. Не сломалась, но живёт дальше. Мосты сожжены — она сама поднесла спичку, хлопнув той дверью.
Вечером мама осталась у нас. Мы сидели втроём, глядя, как Лёшка засыпает на диване, обняв свою машинку. За окном луна плыла по небу, а я подумал: время летит, но теперь оно не крадётся, как вор. Оно идёт с нами — честно, без обещаний, что растворяются в воздухе. Оксана шепнула:
— Хорошо, что она здесь. Лёшке нужна бабушка.
— И нам тоже, — ответил я.
Мама вдруг сказала:
— Дим, я рада, что ты не сдался. Ты всегда был сильнее, чем я думала.
— А я рад, что ты вернулась, — сказал я, глядя ей в глаза. — Ты не просто дала деньги. Ты дала нам дом.
Мы замолчали, но тишина была лёгкой. Новая реальность началась. Мама осталась ночевать, а утром мы пекли блины — вместе, как семья, которой не хватало только этого последнего звена. Вика где-то там, вдали, строила свою судьбу, но здесь, в этой маленькой двушке, мы нашли свою — простую, тёплую, настоящую.