Суп. Обычный овощной суп. По бабушкиному рецепту — с капустой, морковкой и картошкой. Наваристый, ароматный. Я готовила его так, как Коля любит — с зеленью и сметаной. Даже укроп свежий купила на рынке, хотя ноги гудели после смены. «Порадую», — думала я.
Я разливала этот злосчастный суп, когда рука дрогнула. Буквально капля упала на скатерть. Капля. Не тарелка, не ковш — капля. И тут же:
— Ты даже этого не можешь сделать нормально?
Его голос прозвучал как всегда — с этими знакомыми нотками превосходства и разочарования. Словно говорил с неразумным ребенком. Тридцать лет так говорил.
Сын опустил глаза в тарелку. Привычно. Ему тоже достаточно доставалось. А я застыла с половником в руке. Что-то внутри меня щелкнуло. Громко, отчетливо. Будто сломался стержень, который держал весь мой мир.
Я медленно положила половник. На скатерть — к черту аккуратность. Посмотрела ему прямо в глаза. Впервые за много лет по-настоящему посмотрела, а не скользнула виноватым взглядом.
— Я здесь всё решаю — да? — мой голос звучал неожиданно спокойно. — Тогда решай, где будешь жить.
Тишина. Звенящая тишина. Николай замер с ложкой в руке. На его лице отразилось непонимание, потом — недоверие, затем — что-то похожее на испуг. Он явно не ожидал отпора. Не от меня. Не от той, что тридцать лет глотала обиды.
— Что за глупости ты говоришь? — наконец выдавил он.
— Это не глупости, Коля, — я даже не повысила голос. — Я устала быть мальчиком для битья. Я готовлю, стираю, глажу, работаю. И все не так. Всегда не так.
Я поднялась из-за стола, вытерла руки о фартук.
— Собирай вещи или я соберу свои. Выбирай.
С этими словами я вышла из кухни. Ноги подкашивались, но я шла прямо. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. А в голове было удивительно ясно, словно туман, окутывавший меня годами, вдруг рассеялся.
Я вошла в спальню и открыла шкаф. На полках — аккуратные стопки белья, выглаженные рубашки. Все как он любит. Что ж, теперь придется ему учиться самому или искать новую домработницу. Потому что я... Я больше не могла.
Глоток свободы
Тонкий аромат мятного чая заполнял кухню Тани. Солнечные лучи пробивались сквозь тюль, играя на цветочных горшках с фиалками. Такие мелочи я раньше не замечала. Вечно спешила, вечно боялась опоздать, не успеть, разозлить.
— Валя, попробуй пирог. Сама пекла, — Таня подвинула ко мне тарелку.
Я сидела в старом Танином халате, которым она меня укутала вчера, когда я появилась на пороге с сумкой. Без косметики, с опухшими от слез глазами. Не успела я тогда и двух слов сказать, как она всё поняла.
— Наконец-то, — только и сказала она тогда.
Сейчас я откусила кусочек черничного пирога и прикрыла глаза от удовольствия. Вкусно. Просто и вкусно.
— Знаешь, — тихо проговорила я, глядя в окно, — я никогда не знала, как это — просто быть. Без напряжения.
Таня молча кивнула. Она всегда умела слушать.
— Все эти годы, — я обхватила чашку ладонями, грея руки, — я как будто ходила на цыпочках по собственному дому. Боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не услышать: "Что ты опять вздыхаешь?"
Я помешала ложечкой чай, наблюдая, как кружатся чаинки.
— Звонил? — спросила Таня.
— Двадцать три раза за вечер. Потом перестал.
Мы помолчали. За окном шелестели листья тополей. Чьи-то дети смеялись во дворе.
— Страшно? — тихо спросила подруга.
— Да, — честно ответила я. — Но знаешь... я впервые за тридцать лет дышу полной грудью.
Я отломила еще кусочек пирога. Без спешки, никуда не торопясь. Никто не фыркнет: "Ты что, не можешь аккуратнее есть?" Никто не посмотрит с укоризной на крошки.
— Что теперь? — Таня подлила мне чая.
— Не знаю, — неожиданно для себя я улыбнулась. — Именно это и прекрасно. Я не знаю, что будет завтра. Я сама решу. Сама.
И тут я поняла, что плачу. Не от горя — от облегчения. Словно огромный камень, придавливавший меня годами, вдруг исчез. Дышать больно, непривычно. Но как же хорошо.
Таня накрыла мою руку своей и просто сидела рядом. В этот момент я поняла: это не временное убежище. Это первый шаг к новой жизни. К себе настоящей.
Пустой дом
Часы на стене тикали невыносимо громко. Каждый удар секундной стрелки отдавался в висках, словно колокол. Николай сидел в кресле, бессмысленно щелкая пультом от телевизора. Канал за каналом мелькали на экране, но он не видел ничего. Взгляд проходил сквозь мельтешащие картинки.
Три дня. Валя не была дома три дня.
Он встал, прошелся по комнате. Заглянул на кухню — пусто. В холодильнике тоже. Раньше всегда что-то было: суп, котлеты, салат. Сейчас — пакет кефира и подсохший сыр.
Невозмутимо тикали часы.
Он вернулся в спальню, открыл шкаф. Её половина опустела наполовину — забрала только самое необходимое. На полке лежал домашний халат — голубой, с вытертыми от частых стирок рукавами. Николай взял его в руки, поднес к лицу. Пахло ромашковым шампунем.
«Суп был вкусный», — неожиданно подумал он.
С тумбочки на него смотрела фотография — они на даче, лет пятнадцать назад. Валя смеётся, держит в руках корзину с яблоками. Он обнимает её за плечи. Когда они последний раз так стояли? Когда он последний раз её обнимал — просто так, не по случаю праздника?
Он взял фото, вгляделся в лицо жены. Счастливое лицо. А ведь она и правда была красивой. И веселой. Когда-то.
Телевизор гремел в пустой квартире. Николай вернулся в зал, плюхнулся в кресло. Выключил звук. Тишина навалилась, придавила.
— Ну и катись, — пробормотал он в пустоту. — Подумаешь, королева нашлась!
Но слова прозвучали фальшиво. Пусто. Без неё всё стало пустым.
Он закрыл глаза. В голове неожиданно всплыло: «Ты даже этого не можешь сделать нормально».
Он действительно это сказал? Из-за капли супа на скатерти?
Николай поднялся, прошел на кухню. Скатерть была уже другая — Валя, уходя, постелила чистую. Как всегда.
Он сел за стол, уткнулся лицом в ладони. Впереди была целая ночь. И завтра. И послезавтра. В пустой квартире. Без ужина. Без её шагов. Без запаха её духов.
Телефон молчал. Он звонил ей весь вечер, но она не отвечала. Да и что он мог сказать? «Прости»? За что конкретно? За тридцать лет?
Открывая глаза
Андрей приехал без предупреждения — просто позвонил в дверь. Сорокалетний сын, так похожий на него самого в молодости, только глаза Валины — карие, с золотистыми крапинками.
— Мама у Тёти Тани, я знаю, — сказал он с порога. — Чай есть?
Николай молча кивнул, хотя чая не было. Пришлось спускаться в магазин. Когда вернулся, сын уже мыл посуду, скопившуюся в раковине.
— Я бы сам… — начал Николай.
— Когда? — Андрей повернулся к нему, вытирая руки полотенцем. — Ты же всегда считал, что это женская работа.
В его голосе не было злости, только усталость. Николай поставил чайник, достал чашки. Две чашки на огромный стол, за которым обычно собиралась вся семья по праздникам.
— Она вернется, — сказал он, не глядя на сына.
Андрей сел напротив, положил руки на стол. Большие руки, с мозолями — работал на стройке прорабом.
— А надо ли, пап?
Николай поднял глаза.
— Что значит «надо ли»? Конечно, надо. Мы тридцать лет вместе.
— И что, эти тридцать лет были счастливыми? — Андрей говорил тихо, но каждое слово било, как молоток. — Ты не замечал, как ты с ней разговаривал? А я замечал. Всю жизнь.
Николай хотел возразить, но слова застряли в горле.
— Помнишь, как я в первый класс пошел? — продолжал Андрей. — Мама испекла пирог. Специально встала в пять утра. А ты сказал, что он слишком сладкий, и есть не стал.
Николай помнил. Смутно, но помнил. Разве это такая уж большая обида?
— Или когда она поступила на курсы английского, — сын смотрел ему прямо в глаза. — Ты сказал, что в её возрасте учиться глупо. Она бросила на второй неделе.
Чайник закипел, щелкнул. Тишина повисла между ними.
— Я любил вашу маму, — наконец выдавил Николай. — Люблю.
— Любовь — это не когда унижаешь, пап, — Андрей встал, налил чай в чашки. — Она всю жизнь старалась тебе угодить. А ты всегда был недоволен.
Николай смотрел в темную жидкость в чашке. Внутри поднималось сопротивление, желание оправдаться. Но где-то глубже зарождалось другое чувство — стыд. Жгучий, болезненный.
— Я не хотел… — начал он и осекся.
— Знаю, — кивнул Андрей. — Но это не меняет того, что происходило.
Осенний разговор
Листья шуршали под ногами — желтые, красные, коричневые. Осенний парк дышал прохладой и покоем. Мы шли по аллее — рядом, но не вместе. Между нами была дистанция — и не только физическая.
Я украдкой поглядывала на Николая. Осунувшийся, постаревший за эти две недели. Седины словно прибавилось. Руки он держал в карманах куртки — той самой, которую я подарила ему на прошлый день рождения.
— Спасибо, что согласилась встретиться, — его голос звучал непривычно мягко.
Я кивнула. Говорить не хотелось. Две недели у Тани показали мне, что тишина может быть уютной, а не давящей.
— Как ты? — спросил он, когда молчание затянулось.
— Хорошо, — ответила я честно. — Странно, но хорошо.
Мы дошли до скамейки у пруда. Сели — на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Утки неторопливо плавали у берега.
— Андрей приезжал, — сказал Николай, глядя на воду.
— Знаю. Он мне звонил.
Снова тишина. Но не враждебная — выжидающая.
— Валя, — Николай повернулся ко мне. — Я не знаю, как правильно.
Я посмотрела ему в глаза. Серые, как небо над нами. Когда-то я тонула в этих глазах.
— Учись, — ответила я просто. — Иначе я уйду снова. Навсегда.
Он кивнул. Хотел взять меня за руку, но остановился на полпути.
— Я могу вернуться домой при одном условии, — продолжила я, удивляясь собственной твердости. — Мы начинаем с чистого листа. Ты перестаешь указывать мне, как жить. Я перестаю бояться тебя разочаровать.
Ветер трепал мои волосы. Надо было надеть шапку, но я забыла. Раньше Николай обязательно отметил бы это. Сейчас он молчал.
— Я записалась на курсы компьютерные, — сказала я. — И хочу вернуться к английскому.
Он поднял брови, но кивнул.
— Хорошо.
Утка выбралась на берег, отряхнулась и снова нырнула в воду. Свободная.
— Я скучал, — вдруг сказал Николай. — Без тебя... пусто.
Я не ответила. Мне нужны были не слова. Слова легко говорить.
— Я готовлю ужин сегодня, — добавил он. — Если ты решишь вернуться.
Я улыбнулась — впервые за нашу встречу.
— Попробуем, — сказала я, поднимаясь со скамейки. — Но я не обещаю, что останусь навсегда.
Мы пошли к выходу из парка. Не держась за руки — еще нет. Но и не врозь. Где-то посередине. Я не знала, что будет дальше. Но это было моё решение — попробовать. Моя жизнь. Мой выбор.
И от этой мысли на душе становилось теплее, несмотря на осенний ветер.