Я разглядывала мутное отражение в старом медном чайнике, пытаясь пригладить непослушную седую прядь, когда калитка противно скрипнула. Этот звук я узнала бы из тысячи — так скрипело только когда приходил он. Сердце ёкнуло. Вадим. Явился.
Брат шагал по дорожке между моими любимыми георгинами так, словно уже продал их вместе с домом. Прямая спина, дорогое пальто, начищенные ботинки и эта вечная папка из тёмной кожи. Деловой человек, успешный юрист — и это в наши-то шестьдесят с хвостиком.
— Лидочка, сестричка! — раскинул он руки на пороге, но глаза оставались холодными. — Как поживаешь в нашем родовом гнёздышке?
«В нашем», — отметила я про себя, пропуская его в дом. Вадим говорил так, будто не уезжал на двадцать лет, словно не оставлял меня с лежачей матерью, словно не я выхаживала её последние годы.
— Чайку? — спросила, зная, что он откажется. Брат никогда не пил чай из обычных чашек.
— Нет времени на церемонии, — Вадим прошёл в гостиную, даже не разувшись, и привычным жестом смахнул пыль с комода. — А ты всё так же... уютно устроилась.
В его устах это звучало как «жалко прозябаешь». Я улыбнулась, чувствуя, как внутри поднимается давно знакомая волна обиды. Но сейчас было не время показывать свои чувства. Особенно когда брат так внимательно осматривал стены, прикидывая, должно быть, сколько можно за них выручить.
— Документы привёз? — я постаралась, чтобы голос звучал бесцветно.
Вадим просиял:
— Да, дорогая, всё здесь, — он похлопал по папке. — Нужно просто уладить формальности с наследством. Маму мы похоронили уже три месяца как, пора закрывать вопрос.
Он не сказал «похоронили», он сказал «похоронили мы», хотя даже на кладбище не приехал в тот день. Меня затошнило от этого «мы», но я кивнула и пошла ставить чайник. Мне нужна была минутка, чтобы перевести дух.
Из кухни я видела, как он ходит по комнатам, трогает вещи, заглядывает в шкафы. Совсем как риелтор на просмотре. Я крепче сжала чашку. Это был наш с мамой дом. Каждая половица хранила наши шаги, каждая занавеска помнила наши прикосновения. И вот теперь он...
— Лида, ты ведь понимаешь, что дом придётся продать? — его голос донёсся из маминой спальни. — Это самое разумное решение. Тебе половина, мне половина, и разошлись. Ты сможешь купить квартирку поближе к центру. С удобствами.
Я прикусила губу. Если бы он только знал... Но сейчас я буду молчать и улыбаться. Пусть думает, что я всё та же наивная Лидочка, которой можно заговорить зубы.
Тайна старой коробки
После ухода Вадима в доме стало тихо-тихо, только ходики на стене отсчитывали минуты моей растерянности. Он дал мне три дня на «подумать», хотя о чём тут думать? Брат всё уже решил за меня.
Я поднялась на чердак — там хранились старые вещи мамы, которые я не решалась разобрать после похорон. Пыль клубилась в солнечных лучах, пробивающихся сквозь маленькое окошко. Сколько воспоминаний хранилось здесь! Мамино свадебное платье в чехле, отцовская трубка, мои школьные тетрадки...
Потянулась к верхней полке, где стояли фотоальбомы — и вдруг один из них, самый тяжёлый, выскользнул из рук. Грохот, пыль столбом, и по полу разлетелись фотографии.
— Ох, горе мне, — вздохнула я, опускаясь на колени и собирая снимки.
Свадьба родителей, я в пионерском галстуке, Вадим с аттестатом... И вдруг между страницами мелькнул конверт, которого я раньше не замечала. Пожелтевший, с маминым аккуратным почерком: «Лидочке. Открыть после моей смерти».
Руки задрожали. Мама никогда не говорила об этом письме. Я осторожно открыла конверт — внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги. Нотариально заверенная копия завещания.
Строчки прыгали перед глазами, но смысл был ясен: дом, участок и всё имущество переходило мне, Лидии Сергеевне Воробьёвой. Вадиму полагалась денежная компенсация — сумма, которую мама откладывала годами и хранила на сберкнижке.
«Лида, дочка, — было приписано маминой рукой внизу страницы. — Ты всегда была рядом. Этот дом твой по праву. Не дай себя обмануть».
Я прижала листок к груди. Тепло разливалось внутри, словно мама обняла меня через время. Она знала. Всегда знала, что Вадим попытается отобрать дом, едва закроется крышка гроба.
Что же делать? Идти к нотариусу? Или... На секунду в голове мелькнула дерзкая мысль. Я знаю, что он не знает, что я знаю. И в этом моё преимущество.
Дрожащими пальцами я разгладила документ и спрятала в карман домашнего халата. После спустилась вниз, заварила чай с мятой — мама всегда говорила, что мята прочищает мысли. Села у окна, вглядываясь в сад, где яблони гнулись под тяжестью поспевающих плодов.
— Мама, подскажи, как поступить, — прошептала я в пустоту комнаты.
И вдруг поняла: ответ пришёл сам собой. Я не буду кричать и махать бумагами. Я сыграю по-другому. Вадим думает, что я всё та же безответная Лидочка, которая послушно подпишет всё, что он подсунет? Хорошо. Пусть так и думает дальше.
Я улыбнулась своему отражению в старом зеркале над комодом. Женщина, которая смотрела на меня, выглядела уже не такой растерянной. В её глазах появился хитрый огонёк, которого я сама у себя давно не видела.
За чашкой чая
— Ты какая-то не своя сегодня, Лидочка, — Раиса Степановна внимательно посмотрела на меня поверх очков. — Чай совсем остыл, а ты всё в окно глядишь.
Раиса жила в соседнем доме лет тридцать. Раньше они с мамой частенько коротали вечера за чаем с вареньем, обсуждая деревенские новости. Теперь эта традиция перешла ко мне.
— Брат приезжал, — вздохнула я, размешивая сахар в давно остывшей чашке.
— Вадим? — Раиса поджала губы. — И чего ему надобно? Двадцать лет носа не казал, а теперь вспомнил?
Я посмотрела на свои руки — они всё ещё подрагивали. Хотелось выговориться, но как рассказать обо всём? О завещании, о Вадиме, о моих планах?
— Дом продавать хочет, — наконец произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно. — Говорит, мне одной не справиться с хозяйством. Лучше, мол, разделить деньги и разойтись.
Раиса фыркнула так громко, что её кот Василий недовольно приоткрыл жёлтый глаз.
— Знаю я этих городских умников! Продать, разделить... А ты куда потом? В эти клетушки каменные? — она махнула рукой в сторону многоэтажек, серевших на горизонте. — Тут твои корни, Лидочка. Тут воздух целебный, огород, покой.
Я молчала, крутя в руках чашку. Раиса вгляделась в моё лицо:
— Да ты что-то не договариваешь, голубушка. Колись уж старой!
И я не выдержала. Нет, я не рассказала о завещании — сама не знаю почему. Но поделилась страхом, обидой на брата, своей растерянностью.
— А подписала что-нибудь? — вдруг спросила Раиса, и в её голосе прозвучала тревога.
— Нет ещё. Он через три дня вернётся с документами...
Соседка вдруг отставила чашку и выпрямилась, став похожей на строгую учительницу:
— Слушай меня внимательно, девонька. Ничего не подписывай, не прочитав от корки до корки! И юристу своему покажи. А ещё лучше — сходи завтра к нотариусу, узнай, что мать оставила. Должно ведь быть завещание какое!
Я еле сдержала улыбку. Если бы она знала, что я уже держала копию маминого завещания в руках...
— Жила ты тут всю жизнь, мать до последнего вздоха выхаживала, а он... — Раиса сердито поджала губы. — Вспомнил о сестре, когда запахло наследством! Все они такие, мужики эти. Моя золовка через то же прошла — брат объявился после тридцати лет молчания, как только дом родительский освободился.
Она помолчала, а потом вдруг взяла мою руку в свою — сухую и тёплую:
— Знаешь, Лида, нельзя всю жизнь быть тихоней. Тихих-то первыми и обижают. Мать твоя, царствие ей небесное, всегда за тебя вступалась. А теперь ты сама за себя постоять должна.
И в этот момент что-то внутри меня окончательно окрепло. Раиса права. Хватит быть жертвой.
— Спасибо, Раиса Степановна, — я крепко сжала её руку. — Вы даже не представляете, как помогли.
Когда я возвращалась домой, в голове уже созрел план.
Бумажная дуэль
Вадим явился минута в минуту, как и обещал. Я сидела на веранде, перебирая семена для будущей весны — мама всегда так делала в конце лета. Брат был при параде: костюм, галстук, начищенные туфли. Словно на деловую встречу пришёл. Впрочем, так оно и было.
— Лидочка, всё обдумала? — он по-хозяйски опустился в плетёное кресло напротив.
Я кивнула, не поднимая глаз от семян. Руки делали привычную работу, перекладывая крошечные коричневые семечки астр из одной коробочки в другую, надписывая сорта.
— Вот и умница, — Вадим достал из папки стопку бумаг. — Я всё подготовил. Нотариус заверит документы, и мы сразу выставим дом на продажу. Я уже встречался с риелтором, он говорит, за такой участок можно хорошие деньги выручить.
Меня кольнуло от его «мы выставим», но я лишь улыбнулась:
— Ты так быстро всё решил, Вадим. А мама хотела, чтобы дом остался в семье...
Брат отмахнулся:
— Лида, будь реалисткой. Какая семья? Мои дети в Москве, внуки тоже. А ты так и не вышла замуж. Кому этот дом сдался? Только обуза — печку топить, огород полоть, крышу чинить...
Я промолчала, хотя внутри всё кипело. Конечно, какая семья — я же так, приложение к дому. Сиделка при матери. Старая дева с кошками и герберами. Не человек, а функция.
— Покупатели уже есть? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал безразлично.
— Есть пара вариантов, — неопределённо ответил Вадим, пододвигая ко мне бумаги. — Вот, смотри, тут согласие на продажу, тут доверенность на меня, чтобы я представлял твои интересы...
Я осторожно взяла документы, пробежала глазами первую страницу. Сердце заколотилось — ни слова о завещании мамы! Если подписать это, я признаю, что дом принадлежит нам обоим.
— А это для оформления наследства, да? — спросила я с самым наивным видом, который только могла изобразить.
Вадим на секунду замялся:
— Конечно, для наследства... Сначала оформляем права, потом продаём. Всё по закону.
Я медленно взяла ручку, которую он протягивал, — дорогую, с золотым пером. «Как символично», — подумала я.
— А сколько ты рассчитываешь выручить? — поинтересовалась, делая вид, что изучаю документы.
— Миллионов пять-шесть, не меньше, — Вадим даже приободрился. — По два с половиной на брата, считай. Хватит тебе на однушку в городе.
Я вдруг подумала о мамином саде, о старых яблонях, посаженных ещё дедом, о скамейке под сиренью, где мы с мамой пили чай по вечерам... И за всё это — «однушка в городе»?
— Вадим, а ты у нотариуса уже был? — спросила я, листая страницы.
— Зачем? — нахмурился он. — Как подпишем, так и поедем.
В этот момент я достала из кармана фартука сложенный лист бумаги — ту самую копию завещания. Но не показала брату. Вместо этого подсунула её под его договор и поставила подпись там, где он указал.
— Вот и хорошо, — Вадим расплылся в улыбке, забирая бумаги и не глядя убирая их в папку. — Завтра привезу покупателя, он хочет осмотреть дом. Очень серьёзный человек, между прочим.
Я кивнула и продолжила перебирать семена. На сердце было странно легко. Брат и не заметил, что подписала я совсем не ту бумагу.
Момент истины
Я проснулась рано, с первыми петухами. Перечитала мамино завещание, сходила к утренней электричке за свежей выпиской из Росреестра. В конторе, когда узнали, в чём дело, оформили всё за час — видно, история с жадными родственниками им была хорошо знакома.
К приезду Вадима я успела приготовить пирог с яблоками, прибраться и даже сменить занавески в гостиной на новые, кружевные — мама их берегла для особых случаев. А сегодня был именно такой день.
Брат прикатил на новеньком внедорожнике вместе с холёным мужчиной лет сорока. Строгий костюм, начищенные туфли — такой же лощёный, как и Вадим.
— Лидия Сергеевна? — мужчина протянул руку. — Алексей Петрович Кравцов, девелопер. Наслышан о вашем участке.
Я приветливо кивнула, приглашая их в дом.
— Чаю? Или, может, кофе? — предложила, разливая ароматный чай из маминого сервиза.
— Некогда с церемониями, Лид, — отмахнулся Вадим. — Покажи лучше Алексею Петровичу дом и участок. Он хочет тут коттеджный посёлок строить, представляешь? Повезло нам!
Я замерла с чайником в руке:
— Коттеджный посёлок? Здесь?
— Отличное место, — подхватил Кравцов. — Речка рядом, лес, экология чистая. Такие участки сейчас нарасхват. Вашу старую избушку, конечно, снесём, но это уж дело техники.
«Избушку». Дом, которому больше ста лет. Где родились мой отец, я сама, где прошла вся моя жизнь. «Дело техники».
— Пройдёмте, посмотрим дом, — спокойно предложила я, ставя чайник.
Мы обошли все комнаты. Кравцов щупал стены, заглядывал на чердак, что-то записывал в блокнот. Вадим крутился рядом, нахваливая участок.
— А теперь сад, — я распахнула дверь веранды.
Яблони, груши, кусты смородины, грядки с пряными травами — всё утопало в пышной зелени.
— Видите, сколько места, — Вадим широко развёл руки. — Здесь можно три домика поставить.
— Как минимум, — согласился Кравцов. — Расположение идеальное. Сколько, говорите, соток?
— Пятнадцать, — ответил Вадим.
— Восемнадцать, — поправила я, и оба мужчины повернулись ко мне. — Мама докупила ещё три у соседей перед смертью. Вадим просто не знал.
Кравцов присвистнул:
— Ещё лучше! Значит, договорились?
Вадим довольно кивнул:
— Конечно! Цена та же?
— Минимум семь миллионов, — бизнесмен пожал плечами. — За такой участок не жалко.
Я слушала их торг, разглядывая яблони в саду. Те самые, что посадил ещё дедушка. В детстве мы с Вадимом лазили по ним, устраивали домики на ветках. Неужели он правда хочет всё это уничтожить?
— Тогда подписываем предварительное соглашение? — Кравцов достал из портфеля бумаги. — Задаток я перечислю сегодня же.
Вадим развернулся ко мне:
— Лида, будь умницей. Тут хорошие деньги светят. На старости лет заживёшь как человек.
Я глубоко вздохнула и вернулась в дом. Мужчины переглянулись. Через минуту я вернулась с двумя документами.
— Прежде чем что-то подписывать, — мой голос звучал неожиданно твёрдо, — я хочу кое-что прояснить.
Я положила перед ними выписку из Росреестра и копию маминого завещания.
— Лида, ты что? — Вадим побледнел, увидев бумаги.
— Дом принадлежит мне, Вадим. Полностью. По завещанию мамы. И я его не продаю.
Повисла тишина, нарушаемая только жужжанием пчёл над цветущей в саду лавандой.
— Так, — Кравцов собрал свои бумаги. — Вижу, у вас семейные неурядицы. Разберитесь сначала между собой.
Когда за ним захлопнулась калитка, Вадим обрушился на меня:
— Ты что устроила?! Это наш отчий дом! Моя половина!
— Нет, Вадим, — я покачала головой. — Мама всё решила сама. И правильно решила. Ты бросил нас на двадцать лет. Даже на похороны не приехал. А теперь хочешь получить свою «долю»?
Брат схватил папку:
— У меня твоя подпись! Ты вчера согласилась на продажу!
— Я подписала копию завещания, — спокойно ответила я. — Ту самую, которую мама спрятала для меня. Ты даже не посмотрел, что я подписываю — так был уверен, что обвёл меня вокруг пальца.
Вадим побагровел, потом побелел. Молча швырнул папку на стол и вылетел из дома.
Новые корни
Прошла неделя. Тёплое сентябрьское утро разливалось золотом по саду. Я вышла на крыльцо с чашкой травяного чая — мята, мелисса, душица. Мамин рецепт. В такие дни особенно остро чувствовалась её отсутствие, но теперь это была светлая грусть, не разъедающая душу.
С лопатой и ведёрком я направилась в дальний угол сада. Там, возле старой яблони, решила посадить гортензию — мамин любимый цветок. Выкопала ямку, бережно опустила саженец, присыпала землёй.
— Ну вот, мама, теперь у нас будет гортензия, как ты и хотела, — прошептала я, утрамбовывая землю вокруг тонкого стебелька.
Из соседнего окна за мной наблюдала Раиса Степановна. Заметив мой взгляд, она помахала рукой и вскоре появилась у калитки с кастрюлькой в руках.
— Пирожков тебе принесла, — проворчала соседка, поднимаясь на крыльцо. — С капустой, как ты любишь.
Мы устроились на веранде. Бабье лето дарило последнее тепло, и хотелось насладиться им сполна.
— Вадим-то больше не объявлялся? — как бы между прочим спросила Раиса, разливая чай.
Я покачала головой:
— Уехал в тот же день. Даже денег мамой отложенных не забрал — гордый слишком.
Раиса хмыкнула:
— Характер-то весь в отца. Тот тоже гордый был не в меру. А добра не сделал никому, только беды.
Мы помолчали. С годами Раиса всё больше напоминала мне маму — та же прямота, та же забота, спрятанная за ворчанием.
— Знаешь, Раиса Степановна, — я смотрела, как паутинки бабьего лета плывут над садом, — я ведь всю жизнь была тихоней, как ты говоришь. Сначала отец решал, потом мама, потом Вадим попытался... А теперь вдруг поняла — это мой дом. Моя земля. Моя жизнь.
Раиса улыбнулась, морщинки лучиками разбежались от глаз:
— Наконец-то дошло, голубушка. Знаешь, твоя мама перед смертью всё беспокоилась о тебе. «Раиса, — говорит, — ты уж присмотри за Лидочкой. Боюсь, Вадим объявится и обведёт её вокруг пальца».
— И ты присмотрела, — я благодарно сжала её сухую руку.
— Да что я... Ты сама молодец. Я только слово доброе сказала, а всё остальное — твоя заслуга.
Мы допили чай, поговорили о том о сём. Раиса собралась уходить, но у калитки вдруг обернулась:
— А что с деньгами-то делать будешь? Теми, что мать Вадиму отложила?
Я пожала плечами:
— На счёт нотариус перевёл. Не знаю пока. Может, крышу перекрою, она давно течёт. Или веранду расширю...
Раиса кивнула одобрительно:
— Правильно. Дом без хозяйской руки быстро ветшает.
Когда соседка ушла, я вернулась к только что посаженной гортензии. Полила её, разрыхлила землю. Маленький саженец казался таким хрупким, но я знала — к весне он окрепнет, пустит корни. А через год-другой зацветёт пышными шапками соцветий.
Словно моя новая жизнь.
За спиной послышался шорох. Наверное, почтальонка принесла пенсию. Я обернулась — и замерла. У калитки стоял Вадим. Не тот самоуверенный делец в дорогом костюме, а какой-то потухший, осунувшийся.
— Лида, — он переминался с ноги на ногу, — можно войти?
Я помедлила, но кивнула. Брат прошёл в сад, сел на скамейку под яблоней.
— Я всё обдумал, — он смотрел куда-то мимо меня. — Ты права. Я... не должен был так поступать. Мама знала, что делает.
Я молчала, ожидая, что последует дальше.
— Прости меня, если сможешь, — голос Вадима дрогнул. — Я думал только о деньгах, а ты... ты берегла память. Дом. Всё, что от родителей осталось.
Я присела рядом. Мы молчали, глядя на сад, на яблони, усыпанные румяными плодами, на георгины вдоль дорожки, на маленький кустик гортензии.
— Знаешь, — наконец сказала я, — мама всегда говорила: «Корни нужно беречь». Я тогда не понимала, о чём она. Думала — про цветы. А она о нас говорила...
Вадим кивнул. Сидел, ссутулившись, такой непохожий на того напыщенного дельца, что приезжал неделю назад.
— Я не знаю, что будет дальше, — медленно произнесла я, — но эта калитка всегда будет открыта для тебя. Ты мой брат, что бы ни случилось.
В этот момент с верхушки яблони сорвалось спелое красное яблоко и упало прямо между нами. Мы переглянулись — и вдруг рассмеялись, как в детстве, когда прятались от отцовского гнева именно под этой яблоней.
— Мамин знак, — улыбнулся Вадим сквозь непрошеные слёзы.
— Её благословение, — кивнула я, поднимая яблоко.