— Да держите же вы его за холку, не бойтесь! — Катя вздохнула, вытирая вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Она аккуратно обрабатывала глубокую рану на задней лапе дворняги, которую принесли местные мальчишки.
— Он дёргается… Я ведь не умею, — ответил один из парней, сжимая трясущуюся собаку как мог.
— Вот тебе и помощники, — пробормотала Катя, взяв шприц и ловко сделав укол: — Всё, готово. Теперь пусть полежит спокойно. Через пару дней принесите его на повторную перевязку. И не отпускайте бегать по соседским огородам.
Она встала, распрямив спину, и откинула прядь волос со лба. Взгляд её оставался спокойным, почти холодным, хотя внутри поднималось то привычное чувство усталости, что уже годами сидело под грудной костью. Но клиентам не требовалось знать про её усталость. Или про пустоту в глазах.
— Спасибо, тётя Катя, — пробормотали мальчишки под общий собачий вой в коридоре.
— Просто Катя, без тёти, — буркнула она с усмешкой: — Выбегайте уже, пока не передумала.
Катя провела их до выхода из маленькой ветеринарной клиники, которая располагалась на окраине приморского посёлка. Снаружи завывал ветер с моря, небо затягивало свинцовыми тучами. Пахло галькой и йодом, солёные брызги налетали прямиком с пирса, где ловили рыбу местные старики.
— Как же это надоело, — проговорила она сама себе, закрывая дверь.
И дело было не в погоде, а в непонятном чувстве тоски, которое сопровождало каждый день. Месяц назад она похоронила мать, своего единственного близкого человека, а теперь жила одна в старом доме, где остатки воспоминаний звенели от каждого дуновения ветра.
Катя была в посёлке и местной знаменитостью, и местным «чёртом в юбке» одновременно. Почему знаменитость? Потому что была здесь единственным квалифицированным ветеринаром: спасала коров, кур и кошек, лечила псов от клещей, делала прививки. Каждый рыбак, поймав странную рыбёшку, тоже бежал именно к ней — хотя зооветеринария и рыбная специфика были разными, но людям было всё равно, лишь бы она «посмотрела и сказала, не ядовитая ли эта штуковина».
А почему чёрт? Она держалась отстранённо, не смеялась над местными шуточками, никогда не флиртовала — если и отпустит колкость, то это будет лаконичная, холодная ирония. Даже в кафе к ней боялись подсесть за стол, потому что видели в её глазах готовность отгородиться от любого чужака.
— Все мы тут одинокие, да ещё и скучные, — вздыхала соседка тётя Нина, периодически занося Кате пирожки с капустой, которые та принимала молча и ставила на подоконник, чтобы потом тихонько съесть в одиночку.
После смерти матери Катя ещё больше ушла в себя, зато сутками пропадала в клинике. Собаки, кошки — они хотя бы не задавали вопросов, не лезли в душу. Вот разве что солёный ветер, который с шумом бился о ставни, напоминал ей о чём-то давнем: о детстве, о тех вечерах, когда мать сгорбленно сидела у окна, ожидая письма или хотя бы краткой весточки от человека, который когда-то был её мужем и Катиным отцом. Но ни писем, ни вестей так и не было.
Тем временем в посёлке прошёл слух: «Прислали нового смотрителя маяка». Старый смотритель сошёл с ума — ходили такие разговоры — и уехал к родственникам. На его смену прибыл таинственный моряк, который, по слухам, чуть не утонул в кораблекрушении и получил серьёзную травму ноги. Впрочем, слухи в маленьких посёлках всегда ходили пачками. Катя, честно говоря, не придавала этому значения, пока однажды не услышала, как две соседки громко обсуждают около магазина, что «смотритель маяка вывел на улицу старого пса».
— Наверное, вместе насквозь промокли, бедолаги, — говорила одна. — У этого моряка нога больная, а пёс вообще еле ходит.
— А моряк, говорят, тоже… Без семьи он, одинокий. Несчастный, — вторила вторая.
Катя закупилась бинтами и уколами, поправила лямку сумки на плече и двинулась обратно в клинику. Обычно она не прислушивалась к таким разговорам, но что-то в этих словах о «моряке без семьи» резануло её. Ей вдруг вспомнился отец: тоже моряк, который много лет назад исчез с горизонта её жизни, будто волной смыло. Она тряхнула головой, стараясь прогнать эти мысли.
Пройдёт ещё не так много времени, и она узнает: новый смотритель маяка — и есть тот самый отец.
Первый раз Катя увидела его на следующий день, когда он вошёл в клинику, хромая и опираясь на трость. На руках у него был большой пёс. Моряк выглядел лет на шестьдесят с лишним, у него были густые седые волосы и уставший взгляд.
— Простите, — сказал он глухо, — нужна помощь. Пес у меня старый, ранен…
Катя подняла голову от журнала учёта. Сердце словно подпрыгнуло, и воздух застыл у неё в лёгких. Нужно было собраться. Она не видела его почти двадцать три года. Двадцать три года — целая жизнь.
— Садитесь в приёмной, — коротко бросила она. — Я сейчас закончу, посмотрю вашего пса.
Она вынесла каталку, осторожно помогла уложить собаку. Пёс действительно был старый, шерсть местами поседела, в глазах мутная пелена, на боку — глубокая рваная рана. Возможно, заделся об острый край металлолома, который валялся у маяка, или подрался с другими псами.
Моряк, прислонив трость к стене, стоял рядом, смотрел на Катины уверенные движения. Она промыла рану, обработала антисептиком, начала накладывать швы. Всё делала максимально осторожно, но руки у неё предательски дрожали, и вовсе не из-за страха перед собакой.
— Придётся походить на перевязки, — сказала она, не глядя на мужчину. — Пёс у вас старый. Плохо видит. Как и хозяин, похоже.
Мужчина лишь опустил глаза, ни капли не обидевшись на колкий тон. Он выглядел таким потерянным… А Катя всё не могла прекратить слышать сердцебиение у себя в ушах — оно гулко отдавалось, как будто волны бились о скалы.
— Спасибо, доктор, — произнёс он. — Я заплачу.
— Позже договоримся, — отрезала она и добавила: — Тяжело вам, наверное, на маяке одному.
— Да, — коротко кивнул он.
Она ждала, что он назовёт своё имя. Может быть, соврёт или скажет: «Извините, дочь, я тот, кто бросил вас когда-то». Но он молчал. Должно быть, действительно не узнавал её: в его памяти Катя осталась ребёнком.
Когда мужчина вышел, Катя закрыла за ним дверь и долго стояла, прислонившись спиной к косяку, сжимая пальцы до побелевших костяшек. Гнев, обида — всё это смешалось с какой-то дикой тревогой, поднимавшейся из самых глубин памяти.
Позже вечером, когда ветер усилился, задувая песок прямо в окно клиники, он вернулся. На руках у него тот же пёс, сбившаяся повязка вся промокла. Мужчина попытался улыбнуться, но получилась какая-то горькая гримаса.
— Повязка сползла, — пробормотал он. — Простите, я, наверное, неуклюжий. У меня рука тоже болит.
— Давайте, — Катя помогла ему устроиться на стуле и поправила повязку псу.
Молча работала, стараясь не смотреть на отца. Но в какой-то момент он вдруг спросил:
— Вы давно тут работаете, доктор?
— С детства здесь живу, — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Мать была у меня одна, всю жизнь здесь проработала.
— Ясно.
— А вот отец… — Катя сжала губы. — Не знаю, где он и кто он. Говорят, он был моряком. И бросил нас.
Мужчина поднял взгляд, в глазах читалось смятение, но он старался не выдать себя, лишь напряжённо молчал.
— Пёс ваш, — продолжила Катя, — поправится, но долго ещё хромать будет. А потом…
— А потом? — тихо спросил он.
— Потом, возможно, ему уже всё равно, — сказала она, вставая. — Он совсем старый. Возможно, придёт время попрощаться.
Сказала и едва не задохнулась от нахлынувших чувств, словно говорила не о псе, а обо всём, что она столько лет прятала в себе.
Через два дня он пришёл вновь. И всё стало на свои места: он узнал её. Узнал в лице дочь, которую когда-то оставил.
Когда Катя заглянула в приёмную, чтобы позвать его с псом к операционному столу, мужчина произнёс негромко, еле слышно, почти шёпотом:
— Твои глаза… Как у матери…
Она замерла, чувствуя, как в груди всё стянулось от боли. Хотелось крикнуть, вылить весь накопленный гнев: «Почему ты бросил нас? Почему не помог, когда мама умирала? Понимаешь ли ты, как она страдала?» Но вместо этого она молча повернулась и пошла дальше.
Позже, когда она обработала псу швы, мужчина попросил остаться. Лицо его было в морщинах, глаза покраснели от бессонницы. Катя всё думала: он стар. Это не тот сильный широкоплечий моряк с фотографий, что хранились у матери. Но она помнила эти черты: упрямый подбородок, глубокий шрам у виска.
— Прости… — вдруг сказал он. — Я понимаю, что всё это пустые слова. Я не смог тогда…
— Не смог? — Катя горько усмехнулась. — А мама смогла всё: и растить меня, и работать. Да только здоровье у неё было не железное. И нервы тоже.
Он опустил голову, будто не знал, как вести себя. И тогда добавил:
— У меня теперь ничего не осталось, кроме этого пса. И маяк этот… Мне страшно. Страшно умирать одному.
— Это не моя проблема, — отрезала она. — Думаете, мне не было страшно в одиночестве, когда мама в больнице лежала? Или когда я в десять лет просыпалась от кошмаров и бежала к ней на кровать, потому что другого родителя не было?
Катя начала собирать инструменты, и в комнате повисла тишина, прерываемая лишь стуком ветра о ставни. Уже начинало темнеть — зима была на носу, а тут и вечера короткие.
— Прости, — повторил он.
Она не ответила. Но лицо её было бледным, только глаза поблёскивали от невыговоренных чувств.
Ещё несколько раз отец приходил к ней в клинику с псом. Он пытался как-то ухаживать за животным, кормил его, всё время просил совета. И Катя делала свою работу, держа дистанцию. Она не хотела подпускать его ближе, но и выгнать не могла — профессиональная совесть и какое-то странное ощущение вины перед этим беззащитным псом не позволяли ей поступить жестоко.
Однажды он пригласил её на маяк. Сказал, мол, «пёс плохо ест, может, посмотрите его в привычной обстановке?» Катя долго колебалась, но затем согласилась — может быть, внутри неё взыграло простое человеческое любопытство: а как выглядит теперь тот самый отец, который забыл о них с матерью?
Она пришла вечером, ветер с моря буквально рвал её пальто, ставни маяка скрипели под ударами. Внутри было прохладно, стоял слабый запах рыбы, гари от старой печки и чего-то неуловимого, морского. На стенах висели выцветшие фотографии судов, волны, прибой… Пёс лежал на полу на тряпке, тяжело дышал. Катя склонилась над ним, проверила температуру, сделала обезболивающий укол.
— Ему легче? — спросил отец.
— Станет легче, — сухо отозвалась она. — Посидите с ним и следите, чтоб рана не гноилась.
Катя осмотрелась, заметила на небольшом обеденном столике исписанные тетрадные листы, стопку книг — в том числе и сказку «Остров сокровищ», которую когда-то читал ей отец. Та самая, из детства. На полках валялась морская подзорная труба. Всё это напомнило ей о детской комнате, где стоял глобус, на котором она с матерью водила пальцем, представляя, что папа где-то плывёт по океану, но вот-вот вернётся.
— Я помню твои глаза, — повторил отец неожиданно. — Ты… так похожа на неё.
— Да не смейте вы… — начала была Катя, но не договорила.
Вдруг он стал ковылять к кухоньке, чтобы поставить чай. Руки дрожали, чашки были старые, одна треснутая. Он заливал чай кипятком, но попал мимо, ошпарив руку. Катя не выдержала, вскочила, схватила полотенце.
— Осторожней вы! — выхватила у него чайник и залила кипятком вторую чашку.
Через некоторое время они сидели за столиком, молча слушая завывание ветра. За стеной скулил пёс, и отец всё время пытался встать, но Катя останавливала его жестом:
— Сидите. Ему нужно сейчас просто лежать.
Тогда-то она и увидела, что в его глазах блестят слёзы. Беззвучные, наполненные горем, виной и покаянием.
— Когда мать… — отец отвёл взгляд: — Я не знал, что она умерла. Прости. Я… Я правда не знал.
— А интересно, откуда бы вы и знали? — горько усмехнулась Катя. — Вы же так и не объявились за все эти годы.
На этом разговор застыл. Но каким-то чудом Катя не ушла в тот же миг. Она ещё немного посидела, слушая, как за окном шумит шторм. И в какой-то момент ей стало его жаль — старика, потерянного, никому не нужного, который держался за последнюю живую душу — за своего пса.
Неделю спустя Катя сама позвонила отцу, хотя это было невероятно трудно. Пёс уже почти не ел и сильно мучился. Она понимала: время подходило. А он, отец, мучился не меньше.
— Приеду вечером, — сказала она в трубку.
Когда Катя вошла, в маяке горела только тусклая лампа. Пёс лежал, почти не дышал, скулил. Отец сидел рядом, гладил его по голове и приговаривал: «Ну что ты, дружище, не оставляй меня…»
Катя заглянула в его глаза — полные страха, боли. И поняла: мстить уже нечему. Ничего не вернуть. Мать не оживёт оттого, что она отыграется на этом несчастном старике. Прощение казалось невозможным, но продолжать жить с ненавистью — бессмысленным. Мать бы пожалела… Мать всегда была мягче, добрее.
— Есть способ прекратить его страдания, — негромко сказала Катя.
— Да, — отец опустил голову. — Я… Боюсь этого момента. Не хочу делать этого один.
— Ты не будешь один.
Как незнакомое звучало это слово «ты», обращённое к нему. Словно ком застрял в её горле. Но это были верные слова, и Катя глубоко внутри чувствовала, что поступает правильно.
Она ввела усыпляющий препарат собаку — это был короткий укол, после которого пёс заснул спокойным, тихим сном. Старик обхватил его морду руками и тихо плакал. А Катя наконец выпустила свои слёзы, которые сдерживала двадцать с лишним лет.
Уход пса прошёл тихо, без лишних слов. Катя помогла похоронить его за маяком, там, где скалы омывает море. Они долго сидели вдвоём на камнях у кромки воды, слушая, как ветер шипит в ушах.
— Прости меня, дочка, — прошептал отец снова. Он говорил это уже много раз, но именно сейчас это прозвучало особенно тихо. — Я знаю, что уже ничего не вернёшь… Я просто хотел сказать, что всё время помнил о тебе. И о ней.
Катя убрала за ухо выбившуюся прядь, смотрела на чернеющий горизонт. Что можно ответить на такие слова? Прощение — это не в один миг даётся. Но она почувствовала, что рана в её душе начала затягиваться. Пусть останется рубец, но пусть больше не гноится.
— Меня зовут Катя, — тихо сказала она. — И я хочу просто жить дальше. А ты… оставайся со своими воспоминаниями, если хочешь. Но, ради Бога, не раздирай мою жизнь снова.
Он не ответил, сгорбился под ветром.
Прошло две недели. Катя работала в своей клинике, как обычно: лечила местных дворовых псов, возилась с кошками, выезжала в соседнюю деревню, чтобы проверить корову, у которой, как оказалось, просто банальное расстройство пищеварения. Ничего особенного, но рутинная работа занимала её с утра до ночи.
Она старалась не думать о маяке и о том человеке, который жил там. Но каждый раз, когда шла по побережью, видела вдали его одинокий силуэт. Старик бесшумно перемещался во дворе, проверял сетки, латал то, что требовало починки. Теперь, когда пса не стало, он выглядел ещё более одиноким.
Одним ветреным утром Катя упаковала в коробку несколько банок тушёнки, крупу, немного фруктов — то, что пригодится в хозяйстве. Добавила туда книгу «Остров сокровищ», которую обнаружила у себя в старом сундуке. На форзаце детским почерком было нацарапано: «Папе от Кати. 1999». Когда она увидела эти строки, что-то перевернулось у неё в груди.
В тот же день, ближе к вечеру, Катя подъехала на скрипучем велосипеде к маяку. Дождалась, пока в окне покажется его свет, выставила коробку на крыльцо. Она не стала звонить или стучать, просто тихо поставила коробку, отошла на несколько шагов и наклонила голову, словно прощаясь.
Всё внутри у неё сжималось от странной смеси горечи, сожаления и слабой искорки тепла. Ведь, как ни крути, он — её отец. Не совсем плохой человек, просто сделавший когда-то страшно неправильный выбор. И теперь расплачивался за это один.
Катя уже собиралась уходить, когда дверь скрипнула и он вышел на крыльцо, кутаясь в старую вязаную кофту. Заметил коробку, наклонился, медленно прочитал надпись на книге. Катя видела, как он разжал губы, хотел что-то сказать, но не произнёс ни звука. Она лишь коротко кивнула и пошла прочь, не оборачиваясь.
Отец стоял и держал книгу, прижимая её к груди. Его глаза закрылись, словно он вспоминал давние годы, когда ещё был молодым и, возможно, считал, что успеет всё исправить. Но время ушло, и теперь оставались только тихие извинения, короткие встречи и книга — детский подарок, который говорит больше, чем любые слова.
«Папе от Кати. 1999».
Он сидел у порога, обнимая этот старый том. А морской ветер гнал по двору жёлтые листья, и далёкий свет маяка мерцал в наступающей темноте, напоминая, что иногда даже слабый огонёк надежды может прорезать самую густую пелену.
НАШ ЮМОРИСТИЧЕСКИЙ - ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛ.