У Багрицкого, быть может, самого драгоценного для меня послереволюционного поэта, исключительно непростая посмертная судьба. В бытность мою в Израиле не раз читал "местные" проклятия в его адрес: мол, как Багрицкий смел отречься от еврейства ("Происхождение") , да ещё и поддерживать красных! Российские же "скрепыши" не могут простить ему еврейства в сочетании со всё той же безоговорочной поддержкой Революции. Особенную истерику у них неизменно вызывает поэма "Февраль". Очень распространена, к сожалению, дикая интерпретация этих стихов - де, Багрицкий описывает там реальный эпизод своей биографии.
Поэтому захотелось сказать несколько слов и про "Февраль" и вообще про любимого Багрицкого. Т.к. эту поэму (включая жуткую последнюю сцену!) я считаю абсолютно гениальной, могу перечитывать её сколько угодно.
Ну, во-первых, более чем странно отождествлять главного героя и автора - ДАЖЕ если худлитература (стихи ли, проза ли) имеет явные сходства с биографией последнего. Хотя в случае Багрицкого нет и этого: никакого отношения к ЧК поэт не имел и никакой властью ни над кем (кроме выдуманных им же персонажей) не обладал.
Во-вторых, тогдашней поэзии вообще был присущ образный ряд, в рамках прежней классики невозможный. Так Есенин о себе говорит:
Мне бы в ночь в голубой степи
Где-нибудь с кистенём стоять.
Из этого следует, что Есенин был бандитом, или мечтал о карьере такового?
А Маяковский пишет:
А мы –
не Корнеля с каким-то Расином –
отца,–
предложи на старьё меняться,–
мы
и его
обольём керосином
и в улицы пустим –
для иллюминаций.
Ну и его же хрестоматийное "Я люблю глядеть, как умирают дети..."
Маяковский был садистом-маньяком?
Лет через 15 после Гражданской Дж. Алтаузен напишет:
За Чертороем и Десной
Я трижды падал с крутизны,
Чтоб брат качался под сосной
С лицом старинной желтизны.
Нас годы сделали грубей;
Он захрипел, я сел в седло...
Он, знавший о той войне лишь по рассказам, и вправду руководил казнью брата?
В "Феврале" тоже, разумеется, голимая метафора. Лирический герой, от лица которого ведётся рассказ, был тихим еврейским мальчиком, бегавшим от мобилизационных комиссий Первой Мировой, курящий "если нет вблизи офицера", и безнадёжно вздыхавший о какой-то гимназистке из высшего общества. В ней для него воплощается полнота жизни, у которой он стоит на обочине... Хотя Багрицкий и "революционный поэт", но - вглядимся! - вся прежняя дореволюционная жизнь в поэме , изображена солнечным одесским днём, но после Революции в поэме наступает вечная ночь. Эта ночь меняет мир - и всех, кто в нём живёт. Робкий и целомудренный еврейский мальчик (который "никогда не любил, как надо") становится в поэме помощником комиссара, а девочка "в платье летящем с ветром" становится проституткой, ублажающей бандитов. (Вот и гадай - надела на них Революция и ночь маски, или наоборот сняла...) Когда его герой узнаёт в комнате борделя ту самую девочку, он "мстит". Но мстит даже не тем, что "берёт" её - это бы проститутку не удивило.
Я остался.
В душной полутьме, в горячей дрёме
С девушкой, сидящей на кровати…
«Узнаёте?» - но она молчала,
Прикрывая лёгкими руками
Бледное лицо.
«Ну что, узнали?»
Тишина.
Тогда со зла я брякнул:
«Сколько дать вам за сеанс?»
И тихо,
Не раздвинув губ, она сказала:
«Пожалей меня! Не надо денег…»
Т.е. он для неё - такое же воспоминание об потерянной жизни и дневном свете, как и она для него. И унижает он её прежде всего тем что предлагает расплатиться "за работу" - тем что признаёт её в новом, "ночном" естестве.
В поэме присутствует и другое: комплексы еврея тех (да и не только тех) лет. Которые иногда принимали и вправду дикие формы! А иногда - поэтические. Не буду вдаваться в подробности, но сам образ "еврея, севшего на коня" (Бабель) оказался подхвачен национальным "фольклором". Вокруг меня часто разговаривали цитатами из "Одесских рассказов": можно рассуждать на тему того, отчего образы еврейских бандитов так привлекали мальчиков-девочек из московских музыкальных и математических школ 70-х. Герой Багрицкого в поэме в исключительно полном виде осуществляет лозунги "Интернационала": и по части "разрушить весь мир" (начав с себя, разумеется), уничтожив привычную мораль и эстетику. И по части "кто был ничем, тот станет всем".
Я беру тебя за то, что робок
Был мой век, за то, что я застенчив,
За позор моих бездомных предков,
За случайной птицы щебетанье!
Я беру тебя, как мщенье миру,
Из которого не мог я выйти!
Страшно? Ещё как! Только искать в этом биографические подробности самого Багрицкого - верх нелепости. Равно как и видеть призыв кого-то насиловать.
Михаил Шатурин