Томатный соус для лазаньи пыхтел на плите, как маленький вулкан, а я помешивала его деревянной ложкой, вдыхая аромат базилика и чеснока. Вечер обещал быть тихим — жизнь текла спокойно, без бурь. Я даже улыбнулась, представляя, как мы с Петром сядем за стол, нальем вина, и время крадется мимо нас, ленивое и теплое. Но тут в прихожей зазвенел звонок. Сердце замерло: кто бы это?
— Может, Пётр что-то забыл? — пробормотала я, вытирая руки о фартук, пропахший специями. Или соседка опять с пустяками?
Я шагнула к двери, не снимая кухонные рукавицы — нелепые, красные, как пожарные перчатки.
— Кто там? — крикнула я, голос чуть дрожал.
— Анька, открывай, это я! — рявкнула Мария Петровна, свекровь, её тон — острый язык, режущий без ножа.
Душа в пятки ушла. Я не ждала её — да и Пётр ни слова не обронил! Открыла дверь, и тут же волна гостей хлынула внутрь. Мария Петровна — грузная, с чемоданом, за ней Катя, сестра мужа, с мужем Сергеем и двумя детьми — Мишей и Соней. Чемоданы громоздились, как тучи, сгущающиеся перед грозой.
— Здравствуйте, Мария Петровна, — выдавила я, натянув улыбку, хоть внутри всё кипело. — А что вы тут делаете?
— Что значит "что делаем"? — отрезала она, протискиваясь в коридор. — У нас ремонт, жить негде. Пётр сказал, вы не против!
Я остолбенела. Пётр? Сказал? Дети Кати тут же понеслись по квартире, сбрасывая куртки с вешалки, — карусель событий закрутилась без спроса.
— Пётр… что? — выдохнула я, чувствуя, как в груди разгорается огонь. — Он мне ничего не говорил.
— Ну, теперь знаешь, — буркнула свекровь, бросив на меня взгляд. — Мы же семья, чего ты дергаешься?
— Семья — это одно, — сдержанно ответила я, сжимая кулаки под рукавицами. — Но предупредить было бы неплохо.
— Ой, Ань, не начинай, — вмешалась Катя, шествуя мимо с видом царицы. — Всего-то на пару недель. Чего ты так напрягаешься?
— На пару недель? — глаза мои округлились. — Это серьёзно?
— Ага, — кивнула она. — Ремонт — дело долгое. Мамка сказала, ты не против.
"Конечно, я мечтала стать горничной для всей вашей родни", — пронеслось в моей голове, горькое.
— Ладно, раз Пётр согласился, я с ним поговорю, — процедила я сквозь зубы.
Мария Петровна смерила меня подозрительным взглядом, но молча двинулась в гостиную. Катя крикнула детям:
— Миша, Соня, в комнату, не путайтесь под ногами!
С визгом они разбежались, и вскоре дом превратился в хаос. Соня уронила вазу — звон стекла резанул по нервам, но никто, кроме меня, не заметил. Я стояла посреди этого бедлама, чувствуя, как мое спокойствие трещит по швам.
***
Прошло некоторое время — дни утекали сквозь пальцы, быстрые и тяжёлые, как песок. Жизнь стала тернистым путём: каждое утро я просыпалась с грузом мыслей, зная, что впереди — борьба за порядок. Катя не убирала за собой ни крошки, Мария Петровна вечно шипела замечания, а дети превратили дом в игровую площадку — волны проблем накатывали одна за другой. Сергей, муж Кати, каждый вечер напивался, опустошая холодильник, — словно ураган.
Однажды утром я застала Катю на кухне: она сидела с кофе и телефоном.
— Ань, чего ты такая хмурая? Не выспалась? — бросила она с насмешкой.
— А как тут выспишься? — огрызнулась я, голос дрожал от злости. — Твои дети орут без остановки. Они вообще замолкают?
— Это дети, Ань, — хмыкнула она, пожав плечами. — Ты что, не в курсе?
— Может, они хотя бы за собой убирать начнут? — сарказм сочился из меня.
— Ой, не занудствуй, — отмахнулась Катя. — Ты же дома сидишь, времени полно.
Я хлопнула ладонью по столу — звук сухой, как выстрел:
— Дома сижу? Времени полно? Да я с утра до ночи за вами убираю, готовлю, стираю! У меня на себя времени нет!
Катя подняла бровь, будто я — пустая голова:
— Слушай, Ань, ты чего-то психуешь. Может, к доктору сходишь? Нервы лечить.
— Серьёзно, Катя? — я задрожала, в глазах плясали искры. — Вы тут устроили бардак, свекровь вечно недовольна, Сергей пьёт, а ты сидишь и издеваешься?
— Скажи Петьке, если что-то не так, — ухмыльнулась она. — Ты же его жена.
Тут вошла Мария Петровна — холодная и непреклонная:
— Что за крики? — её голос резал, как слова-стрелы.
— Да ничего, мам, Анька просто психует, — хихикнула Катя.
— Я не психую, — процедила я, сжимая зубы. — Я устала убирать за всеми!
Свекровь встала передо мной, скрестив руки:
— Ты, девочка, не забывай, кто тут старший. Мы — твоя семья. Это святое.
— Святое не значит, что можно всё разнести, — парировала я, чувствуя, как душа рвётся на части.
— Ой, переживёшь, — вставила Катя, словно ядовитый мёд на устах.
Я хлопнула дверью и вылетела на улицу. Дождь стеной хлестал по лицу, слёзы текли вперемешку с водой — море слёз. Ветер свистел в ушах, а я шла, не замечая ничего. Холод пробежал по спине, но мне было всё равно.
Через полчаса Пётр догнал меня с зонтом — его шаги стучали:
— Ань, что случилось? Мама говорит, ты с катушек съехала.
— А ты как думаешь? — рявкнула я, оборачиваясь. — Почему ты не сказал, что они приедут?
— Это моя семья, я думал, ты поймёшь, — он замялся, глаза виновато бегали.
— Пойму? Они вломились в наш дом! — крикнула я, голос срывался. — Это наш дом, а не их!
— Я думал, это ненадолго, — оправдывался он. — Мама сказала, пару недель.
— А со мной посоветоваться не мог? — слёзы жгли глаза. — Я тебе не прислуга!
***
Дождь лупил по зонту, который Пётр держал надо мной, но я отшатнулась, будто он — змея подколодная. В груди полыхал пожар, слова текли рекой, неудержимые:
— Ты хоть понимаешь, что я чувствую? — голос дрожал, как струны. — Каждое утро — как на край пропасти! Катя издевается, твоя мать смотрит свысока, а я — как рыба об лёд, бьюсь за свой дом!
— Ань, ты права, я должен был сказать, — Пётр вздохнул, опустив зонт. — Но я не могу их выгнать.
— Выбери, Пётр! — рявкнула я, в глазах — взрыв эмоций. — Или я, или твоя мама с её цирком!
Он замер. Дождь стекал по его лицу, как река, смывая все его оправдания.
— Ты знаешь, что ты для меня важна, — начал он, пытаясь взять меня за руку.
Я отстранилась — резко, как от удара:
— Нет, ты с ними! Всегда с ними!
— Я не боюсь маму, — нахмурился он. — Просто она нас поддерживала… всегда.
— Поддерживала? Контролировала! — я горько усмехнулась, голос сорвался на крик. — Она — издевалась над нами! Я больше не буду это терпеть!
— Что ты хочешь? Чтобы я их выгнал? — спросил он, глаза потемнели.
— Да! — выкрикнула я. — Или я уйду!
Тишина повисла между нами — тяжёлая, как звёздное покрывало ночью. Пётр молчал, дождь барабанил, а я ждала. Сердце стучало, душа не на месте.
— Хорошо, — наконец выдохнул он, решительно убирая зонт. — Я поговорю с мамой. Они уйдут.
— Правда? — я не верила ушам, голос дрогнул.
— Да, — кивнул он, взяв меня за плечи. — Это наш дом. Я не хочу тебя терять.
Мы вернулись домой — мокрые, но вместе. Внутри всё ещё кипело, но искры в глазах гасли, уступая место надежде. На следующий день Пётр собрал всех за столом. Мария Петровна напряглась, её взгляд — как острый язык, готовый ужалить.
— Мама, вы не можете тут оставаться, — начал он, голос твёрдый, не хотевший уступать.
— Что?! — вскочила она, лицо побагровело. — Ты выгоняешь семью?
— Мы с Аней решили, — отрезал он. — Это наш дом. Найдите другое место.
Катя открыла рот, но свекровь остановила её жестом:
— Ты выбрал её, а не нас? — прошипела она, глаза сузились.
— Я выбрал жену, — спокойно ответил Пётр.
Мария Петровна сжала губы — каменное сердце дрогнуло, но не растаяло. Она встала, бросив на меня взгляд, полный яда:
— Ну, смотри, сын. Не пожалей потом.
Дети заголосили, Катя начала собирать вещи, бурча под нос. Напряжение висело в воздухе, как тучи перед бурей. Я стояла в стороне, чувствуя, как сердце горит — то ли от облегчения, то ли от страха. Пётр сжал мою руку:
— Всё будет хорошо, Ань.
Но внутри я знала: мосты сожжены.
***
Дверь хлопнула за последним чемоданом — звук сухой, как выстрел, эхом разнёсся по пустому коридору. Тишина накрыла дом, словно ночь землю, мягкая и долгожданная. Мария Петровна ушла молча, бросив напоследок свой твёрдый взгляд. Катя с Сергеем увели детей, и их визг растворился где-то вдали, как шёпот на ветру. Мы с Петром остались одни.
Я стояла у окна, глядя, как дождь затихает, а звёзды мерцают, подмигивая сквозь тучи. Душа пела — робко, но искренне.
— Ань, прости меня, — Пётр подошёл сзади, голос тихий, как туман, стелющийся над землёй. — Я должен был сразу всё сказать.
— Должен был, — кивнула я, не оборачиваясь. — Но ты выбрал меня. Это главное.
Он обнял меня, и тепло его рук растопило ледяное сердце, что сковывало меня эти дни. Жизнь кипела снова — не бурлящим хаосом, а ровным, спокойным потоком.
— Мама не простит, — вздохнул он. — Она считает, что я предал семью.
— Семья — это мы с тобой, — ответила я, повернувшись к нему. — А не её контроль.
— Ты права, — он улыбнулся, впервые за неделю глаза его загорелись. — Это наш дом. Наша крепость.
Мы сели за стол, где всё ещё стояла недоделанная лазанья — холодная, но родная. Я разогрела её, и аромат базилика снова наполнил кухню, как птица счастья, вернувшаяся в гнездо.
— Знаешь, — начала я, разливая вино, — я думала, что не выдержу. Что это — закат нашего брака.
— А я думал, что ты уйдёшь, — признался он, глядя мне в глаза. — Ты — моя жизнь, Ань.
Я улыбнулась — впервые за эти дни по-настоящему. Время летело, но теперь оно было нашим. Мы пили вино, говорили обо всём и ни о чём.
Наутро солнце смеялось в окнах, лучи танцевали на полу. Пётр ушёл на работу, а я взялась за уборку — не из-под палки, а с радостью. Ваза, разбитая Соней, осталась в прошлом. Я не рвала яму другому — я просто отстояла своё.
Позже позвонила Катя:
— Ань, ты довольна? Мамка в ярости, мы в гостинице, дети ноют.
— Катя, — спокойно ответила я, — это не моя беда. Вы справитесь.
— Ну и стерва же ты, — бросила она и повесила трубку.
Я пожала плечами. Пусть думают что хотят. Душа моя была нараспашку, но не для их хаоса. Жизнь — театр, и я больше не играла роль прислуги.
К вечеру Пётр вернулся с цветами — простыми, но живыми, как пиршество жизни. Мы обнялись, и я поняла: мы вытянули счастливый билет. Волков бояться — в лес не ходить, а мы с ним шагнули в наш лес — вдвоём.