Пять лет пронеслись как один день. Мы с Алексеем снова были вместе, хотя порой мне самой не верилось, что я нашла в себе силы простить. Он серьезно взялся за свое лечение, больше он к бутылке не прикасался.
Вновь мы стали семьей, я дала ему еще один шанс, последний. Ради сына.
Сосенка под окном, что Петя посадил в первый день после нашего воссоединения, теперь доставала до подоконника своей макушкой.
Сам он вытянулся почти с меня ростом, худой, жилистый, с такими же цепкими глазами, как у отца. И руки такие же — чуткие к дереву, понимающие его нутро.
Вечерами из мастерской доносился их смех — Петин звонкий и Лёшин глубокий. Они работали вместе, створки настежь, пахло свежей стружкой и смолой. Я иногда останавливалась послушать.
— Вот глянь, — говорил Алексей, — видишь, как волокна идут? Не против них работай, а вместе с ними. Дерево — оно живое, даже когда срублено. С ним договариваться надо.
Обязательно подпишитесь на канал, спасибо!!!
Вечерами мы сидели на крыльце втроём. Пили чай с мятой и смородиновым листом, смотрели, как догорает закат. Раньше такого не было — всё бегом да бегом, дела-заботы. А теперь вдруг научились останавливаться, дышать, быть вместе.
Валентина Ивановна заходила через день, будто проверяла — всё ли у нас ладно. Вязала Пете носки, приносила наливку из смородины, а для меня — семена каких-то редких цветов.
— Как вы тут? — спрашивала она, прищурившись.
— Живём, — отвечала я.
Она смотрела, кивала, видела больше, чем я говорила.
С Тамарой всё оборвалось начисто. Она в город подалась, потом письма слала — то каялась, то снова обвиняла. Я на них не отвечала. Муж понял, что сестра им управляла.
Но иногда он все же ей звонил, проверить только.
— Прошлое пусть в прошлом и остаётся, — сказал он тогда, бросая нераспечатанное письмо в печку.
Я открыла маленькую пекарню прямо в пристройке к дому. Алексей сделал мне печь по особому чертежу — на дровах, с каменным подом.
Хлеб получался с хрустящей корочкой, люди приходили со всей деревни, а потом и из соседних сёл.
А Петю моего прошлой весной заприметил областной мастер на ярмарке. Стоял долго у его резных шкатулок, трогал, разглядывал, потом спросил:
— Кто учил?
— Отец, — ответил Петя и покраснел как маков цвет.
Так и пришло приглашение в училище искусств, на отделение резьбы. Мы с Алексеем письмо вечером перечитывали раз десять, не меньше.
Не знали, радоваться или плакать — уедет ведь далеко, столько лет не расставались ни на день.
— Никуда я не поеду, — сказал Петя утром, войдя на кухню. — Тут и останусь.
Мы переглянулись с Алексеем, и он впервые повысил голос на сына — не зло, но твёрдо:
— Такой талант зарывать — грех. Поедешь. Летом будешь возвращаться на каникулы, а там, глядишь, и мастерскую свою откроешь. Мы с матерью не вечные, надо тебе на ноги вставать. Там и школу закончишь.
Петя смотрел в пол долго, потом кивнул:
— Только не навсегда... Я сюда вернусь.
Вечером, когда Петя уснул, мы сидели с Алексеем на крыльце. Уже звёзды проступили.
— Знаешь, Маш, — сказал он тихо, глядя в небо, — иногда просыпаюсь ночью и лежу, поверить не могу, что ты рядом.
Что не прогнала навсегда. Боюсь, что всё это сон, и проснусь в той мастерской — один, на продавленной кушетке.
Я взяла его за руку — шершавую, сильную, родную.
— Главное — что ты сам проснулся, Лёша. От того наваждения.
Может, у нас не сказка вышла, а быль — с болью, с падениями, с надрывом. Но я давно поняла одну вещь — настоящее счастье не в том, чтобы никогда не падать. А в том, чтобы уметь подниматься. И поднимать друг друга.
А сосенку ту Петя иногда поглаживает, проходя мимо.
— Ты смотри как вымахала, — говорит он ей. — Сильная какая.
И то ли мне кажется, то ли и правда — она к его руке тянется.
Обязательно подпишитесь, тут выйдет продолжение истории!
Как вам рассказ? Если понравилось, то обязательно подпишитесь на канал! Впереди еще много подобных историй! Ваша Вероника Ветер!