Маша сидела за ужином, вилка в руке дрожала, пока она пыталась наколоть скользкую макаронину. Напротив Дима небрежно подцеплял пасту, роняя её обратно на тарелку, и говорил — легко, будто о погоде:
— Маш, ну подумай, продать твою квартирку — это же выход. Деньги сейчас семье нужны, сама видишь.
Внутри у Маши всё сжалось, как пружина перед рывком. Сердце застучало, но она глубоко вдохнула и, глядя ему в глаза, отрезала:
— Нет, Дим. Это моё. Куплено до нас. И точка.
Он вздохнул — театрально, с лёгким недовольством, — и пожал плечами.
— Финансы — вечная беда. Но твой отказ… осложняет, знаешь ли.
Напряжение в их доме копилось уже неделю, как тучи перед грозой. Свекровь, Галина Ивановна, вечно витала рядом с ненавязчивым шёпотом: «Продай, Машенька, расширимся, всем лучше будет». Её слова текли рекой, но Маша чувствовала — под этим мёдом на устах прячется змея. Новая квартира? Оформят, конечно, на Диму или его родителей. А она что — с пустыми руками останется?
В тот вечер Галина Ивановна вплыла на кухню в своём старом халате, пахнущем лавандой и нафталином. Села, подперев подбородок рукой, и начала:
— Машенька, я же о семье думаю. Твоя однушка — это шанс. Простор нужен, внуки скоро побегут…
Маша отложила вилку. В груди разгорелся огонь, но голос остался ровным:
— А на кого жильё запишут, Галина Ивановна? На меня? Или опять мимо?
Свекровь замялась, глаза её сузились, как у кошки перед прыжком.
— Ну что ты сразу о плохом? Мы же родня. А ты… эгоисткой выглядишь, Маш.
— Эгоисткой? — Маша резко встала, стул скрипнул по линолеуму. — Это моё, до брака нажитое. Я не обязана раздавать.
Дима вошёл в этот момент, руки в карманах, взгляд усталый.
— Давайте без криков. Простор нужен, Маш, ты же понимаешь…
— Понимаю, — бросила она, — что меня в угол загоняют.
На кухне повисла тишина, тяжёлая, как туман над рекой. Галина Ивановна поджала губы, Дима отвёл глаза. Маша чувствовала — нить натянулась до предела, и рваться ей или крепнуть, зависело только от неё.
На следующий день она сорвалась к родителям. Дорога стелилась под колёса, как ковёр, а в голове роились мысли. Мама, Ольга Петровна, встретила её чашкой чая и тёплым взглядом.
— Маш, ты права. Это твоё, и точка. Никто не смеет давить.
Папа, Алексей Сергеевич, отложил газету и рубанул:
— Закон на твоей стороне. Добрачное — неприкосновенно. Пусть попробуют тронуть, я им устрою!
Эти слова — как камень с души. Маша выпрямилась, чувствуя, как железная воля крепнет в груди. Она знала: дома её ждёт бой.
***
Вернувшись, Маша застала семейный совет в полном разгаре. Свёкор, Виктор Николаевич, восседал во главе стола, как генерал перед битвой. Галина Ивановна нервно теребила край скатерти, а Дима хмуро смотрел в чашку с остывшим кофе.
— Маша, — начал свёкор, голос густой, как мёд, — мы тут посоветовались. Продать твою квартиру — это вложение в будущее.
— Чьё будущее? — Она скрестила руки, глаза её горели. — Что я получу, если всё рухнет?
Виктор Николаевич нахмурился.
— Ты о разводе, что ли? Недоверие какое-то…
— А почему бы и нет? — парировала она. — Жизнь — не театр, тут гарантий не дают.
Галина Ивановна всплеснула руками:
— Да как ты смеешь? Мы же ради семьи стараемся!
— Ради семьи? — Маша шагнула вперёд, голос зазвенел. — Или ради ваших хотелок? Я не ломовая лошадь, чтобы всё на себе тащить!
Дима поднял голову, в его глазах мелькнула тень.
— Маш, не горячись. Мы просто ищем выход…
— Выход? — Она резко повернулась к нему. — А где твой выход, Дим? Почему я должна жертвовать, а ты — нет?
Он замолчал, будто слова застряли в горле. В комнате повисла тишина, только часы на стене тикали, как бомба перед взрывом. Маша чувствовала — душа рвётся на части. Ей хотелось кричать, бежать, но она стояла, как скала, готовая выдержать бурю.
Ночью она не спала. Лежала, глядя в потолок, где тени плясали, как призраки прошлого. Время кралось, медленно, мучительно. Дима ворочался рядом, сопел, но молчал. Её мысли вились роем: «А что, если он прав? Может, я правда эгоистка? Нет… Нет, я не сдамся».
Утром свекровь снова явилась — с улыбкой, сладкой, как патока, но острой, как нож.
— Машенька, подумай ещё разок. Дима ведь старается, а ты…
— А я что? — Маша вскочила с дивана. — Должна всё бросить ради ваших планов? Хватит водить меня за нос!
Галина Ивановна побледнела, но тут же выпалила:
— Ты неблагодарная! Мы тебя в семью приняли, а ты…
— Приняли? — Маша рассмеялась, горько, с надрывом. — Вы мне одолжение сделали, что ли?
Дима вошёл, потирая виски.
— Мам, хватит. Маш, давай поговорим спокойно.
— Спокойно? — Она посмотрела на него, глаза, полные слёз и гнева. — Когда меня в угол загоняют, о каком спокойствии речь?
Он подошёл ближе, голос дрогнул:
— Я не хочу тебя терять. Но… простор нужен, Маш.
— Тогда ищи деньги, — отрезала она. — Моя квартира — не твоя копилка.
В этот момент что-то в нём надломилось. Он кивнул — медленно, будто груз с плеч сбросил. Маша видела: борьба в его душе кипит, как река в половодье.
***
Вечер накрыл дом, как ночь землю. Семья снова собралась — напряжение висело в воздухе, густое, как туман. Виктор Николаевич стукнул кулаком по столу:
— Маша, хватит упрямиться! Это для всех благо!
— Для всех? — Она встала, голос её задрожал, но не сломался. — А где моё благо? Вы меня слышите вообще?
Галина Ивановна подскочила, лицо её пылало:
— Да ты… ты змея подколодная! Только о себе и думаешь!
— Змея? — Маша шагнула к ней, глаза сверкали, как звёзды в ночи. — А вы кто? Волки в овечьих шкурах, что мою жизнь рвут на куски?
Дима вскочил, пытаясь встать между ними:
— Стоп! Хватит орать друг на друга!
Но Маша уже не могла остановиться. Волна гнева захлестнула её, как море слёз.
— Дима, скажи честно! Ты со мной или с ними? Потому что я больше не буду молчать!
Он замер. В его взгляде — буря, душа на распутье. Галина Ивановна крикнула:
— Дима, не смей её слушать! Она нас разорит!
— Разорит? — Маша повернулась к ней, голос сорвался на крик. — Это вы меня обобрать хотите!
Виктор Николаевич рявкнул:
— Да кто ты такая, чтобы нам указывать?!
— Я — человек! — выдохнула она. — Не вещь, не кошелёк, не жертва ваших планов!
Тишина рухнула, как гром. Дима смотрел на неё — долго, будто впервые видел. Потом шагнул вперёд, голос его был тих, но твёрд:
— Маш… ты права.
Галина Ивановна ахнула, Виктор Николаевич побагровел.
— Что?! — выкрикнула свекровь. — Ты против нас идёшь?
— Я за неё, — отрезал Дима. — Это её квартира. И точка. Мы найдём другой путь.
Маша замерла. Сердце, что билось, вдруг замерло — не от страха, а от облегчения. Она смотрела на него, и в груди разгорался огонь — другой, тёплый, живой. Свёкор вскочил, стул упал с грохотом:
— Ты пожалеешь, Дима!
— Нет, — ответил он, глядя на Машу. — Я пожалею, если её потеряю.
Галина Ивановна бросилась к сыну, голос её дрожал:
— Дима, опомнись! Она тебя водит за нос!
— Нет, мама, — он покачал головой. — Это вы меня водили. Хватит.
Маша почувствовала, как слёзы жгут глаза. Нить судьбы, что рвалась в её руках, вдруг начала крепнуть. Она стояла, дрожа, но непобеждённая. Дима подошёл к ней, взял за руку — тепло его пальцев было как мост через пропасть.
***
Родители ушли, хлопнув дверью. В доме осталась тишина — звенящая, как шёпот листвы после бури. Маша сидела на диване, Дима рядом, их руки всё ещё переплетены. Он повернулся к ней, глаза его — озёра, глубокие, честные.
— Прости, Маш. Я был дураком. Нерешительным.
Она кивнула, голос её был тих, но твёрд:
— Главное, что ты понял. Я готова помогать, Дим. Но не ценой себя.
Он улыбнулся — впервые за неделю, искренне, как солнце после дождя.
— Мы найдём выход. Вместе. Я начну больше работать, подкопим…
— Вместе, — повторила она, и в груди разлилось тепло, как река жизни.
На следующий день Галина Ивановна позвонила. Голос её был сух, как ветер в поле:
— Ну что ж, Маша, твоя взяла. Но не думай, что я забуду.
— А я и не жду, — спокойно ответила Маша. — Главное, Дима рядом.
Свекровь фыркнула и бросила трубку. Маша посмотрела в окно — небо плакало мелким дождём, но ей было всё равно. Душа пела, лёгкая, свободная. Она отстояла своё, и это было как весна жизни после долгой зимы.
Дима вошёл, держа две кружки чая.
— Мир? — спросил он, протягивая одну ей.
— Мир, — улыбнулась она, беря кружку. — Но с границами.
Он кивнул, сел рядом. Они молчали, но это молчание было тёплым, как звёздное покрывало над землёй. Время летело, но теперь оно не пугало — оно было их союзником.
Через неделю Маша поехала в свою однушку. Открыла дверь, вдохнула запах старых обоев и книг. Это был её уголок, её крепость. Она прошла по комнатам, провела рукой по подоконнику. «Никому не отдам», — шепнула она сама себе.
Дома её ждал Дима с ужином — нехитрым, но уютным. Он смотрел на неё, и в его взгляде не было больше тени.
— Я горжусь тобой, — сказал он вдруг.
— А я тобой, — ответила она. — Ты выбрал нас, а не их.
Он обнял её, и в этот момент Маша поняла: карусель событий замедлилась. Жизнь кипела, но теперь — по их правилам. Свекровь отступила, ворча, как потухший вулкан. А они с Димой шагнули вперёд, держась за руки, — не против течения, а вместе с ним.
И где-то в глубине души Маша знала: это только начало. Ветер перемен дул в их паруса, и впереди ждала дорога судьбы — тернистая, но их собственная.