А дэ ж Павло? - спросил меня Стоунз посреди просмотра, словно стоило нажать нужную кнопку и "павло" появится...
Видак воронежской сборки приказывал долго жить. Мы смотрели Rock-n-Roll Circus в начале двадцать первого века. Пятидесятилетний Стоунз впервые увидел свою любимую группу живьем и в цвете.
Вместо слонов и собачек арену заполонила молодежь, вызывающе одетая по тогдашним меркам. Точнее, одетая в дефицит, что в принципе одно и то же. Вызывающе недоступный дефицит, который одним носить поздно, а другим не по карману. От того он и вызывающий.
Огромное количество музыкантов, объединенных на одной площадке, пошатнуло миф о вражде и соперничестве, и защитной реакцией Стоунза стал поиск отсутствующих. В частности "Павло" - то есть Маккартни.
Замечая посторонних людей в привычном составе, Стоунз то и дело спрашивал, а кто это, а это кто?
Эрик Клэптон. Кажется, - подсказывал я, изо всех сил стараясь не выглядеть снобом-всезнайкой. - Томми Айомми...
Ты хочешь сказать, что это Томми Йомми?
Стоунз явно не был готов к встрече с прошлым в таком мозаическом формате. Тип с назойливой электроскрипкой его явно раздражал. Меня тоже.
Было слышно, как он бормочет себе под нос, словно делится разочарованием с невидимым собеседником, а тот с ним соглашается.
Кто это? - Джетро Талл.
Шо, и они тебе нравятся?
Нет. Просто интересно.
Шо-то я раньше такой вещи у The Who не слышал....
А шо это за барабанщик?
Митч Митчелл, автоматически ответил я, тут же ощутив толчок недоверия к моей осведомленности. Воспитанные люди реагируют на обман повышением температуры. Щеки Стоунза покраснели, голова склонилась, но это не было кивком согласия. Он просто не поверил мне до конца.
Концентрация знаменитостей, которых он со школьных лет привык воспринимать разрозненно, казаласась ему наваждением. С начала просмотра прошло почти полчаса, и он ни разу не предложил налить.
А она шо - тоже петь будет? - пробурчал он заговорщицки при виде Марианны Фейтфул. Тем же тоном, каким спрашивал у меня "а она шо тоже будет с нами бухать", когда я представил ему мою невесту. Это было за два месяца до кончины Черненко.
Не сомневаюсь, что и в шестьдесят восьмом, заканчивая десятилетку, он бы спросил то же самое и про певицу, и про невесту. Вечный подросток Стоунз, единственный известный мне поклонник Роллингов не по зрению, а по чутью.
От школьных лет остался только рост. Вещи, которые он донашивал вплоть до нашего знакомства в семьдесят пятом, успели истлеть, включая носки - прочные советские носки со следами штопки.
Ко мне профилем, на расстоянии трех уличных шагов,сидел тот же самый человек, одетый во всё относительно новое по старому размеру.
Я казался себе билетером, вынужденным смотреть на кинозрителя, которому не нравится смотреть то, что ему кто-то посоветовал. И тем не менее, мы оба, как воспитанные люди, обязаны доигрывать, каждый свою роль, до конца сеанса.
Стоунз был похож на ребенка, превратившегося в копию собственного отца, если бы тому в шестьдесят девятом, вместо хоккея показали концерт каких-то молодых англичан, где он никого не знает.
Чемпионат перенесли из-за чехов. - телепатически напомнил мне Стоунз.
Почему "из-за чехов", когда из-за "наших"? - телепатически поправил я собутыльника. - Раньше ты не был таким конформистом. Мог отчетливо покрыть матом "советскую власть" в просмотровом зале ДК "Титан" только потому что вместо "Раздумий о музыке" с кусочком про Битлз, показали фильм с мулявинскими кастратами, которых ты терпеть не мог.
А как такое можно терпеть?
Появление Кита Ричардса, поющего первую строку Salt of The Earth оборвало наш сеанс телепатии, как истерика напарницы Стентона Карлайла в "Аллее кошмаров".
Представление близолсь к финалу.
Клоунада наших отношений нет.
До личного знакомства по всем правилам, мы виделись десятки раз. Причем, всегда в районе цирка. И столько же раз я об этом рассказывал, пока не стало ясно, что мои ответы на никем не заданный вопрос звучат в точности как вопрос моего гостя:
А дэ ж Павло?
Никому не интересно. Почти как Paul is dead, и все равно уже не важно, ибо piach zasypie nasze ślady, Consuelo... unsre spuren...
По воскресениям я избавлялся от марок на толкучке филателистов, значкистов и дискоманов как раз в тот период, когда по ней ходило множество лажовых фоток Rock-n-Roll Circus. Картинок было так много, словно они пересняты с цветного оригинала, который должен висеть где-то поблизости, рядом с афишами Кио.
Спросом они не пользовались. Малоимущие личности без девушек гребли переснятый In Rock и мертвую голову с первого Хиппа.
И никто здесь не знал, что телефильм этот, там - у них, положили на полку, и его, там - у них, тоже никто не видел.
Возле городского цирка по воскресеньям тоже собирался свой Rock-n-roll Circus, и его "брайаном джонсом" был молодой двадцатилетний Стоунз, неприкаянный и немного лишний, но постоянный.
Спивающийся. Так было принято обозначать второй переходный возраст в жизни советского мужчины.
Те пасмурные выходные могли бы стать сюжетом роскошной баллады на французском языке, чьё содержание так проникновенно передают за кадром наши дублеры.
Стоунз купил у меня двух лаосских слоников. Не по рублю, как того мне хотелось, а на десять копеек дешевле за каждую марку, потому что забирает обе сразу. Он представить себе не мог, насколько обогатил моё представление о людях этот торг, этот сэкономленный им "двацулик". Либо напротив - догадывался, а то и вообще знал наперед обо всем, что случится с нами в дальнейшие тридцать с лишним лет.
"Лаосские слоники" - название уже умиляет, независимо от содержания книги. Оно-то как раз может разочаровать, а слоники запомнятся и будут всю жизнь кивать читателю хоботом из детства.
Пасмурные пасхальные выходные могли бы стать сюжетом роскошной баллады на французском языке, чьё содержание так проникновенно передают за кадром наши дублеры. - мысленно повторил я, словно зачитывая одно из любимых мест в романе "Лаосские слоники".
Болонья цвета изоленты и асфальта, и асфальт, похожий на шерсть мокрой кошки.
Фонари, которые не то забыли зажечь, не то забыли выключить.
Матовый воздух, отравленный дыханием крупных предприятий. Курящие урны и тлеющие бычки в зубах полуневидимок.
Вывеска "ВИНО", шипящая неоном, которого на самом деле нет в составе её отечных букв. Хочет включается, хочет выключается - стихия.
Трифонов, пишущий что-то неисчерпаемо ёмкое со внезапным концом, похожим на выпавший из сумки пузырь: