За окном сгущались апрельские сумерки. Я накрыла на стол — борщ, котлеты с пюре, свежие огурцы. Цветастая клеёнка, старенький сервиз, привычный уют. Борис пришёл с работы, как всегда, около семи — помыл руки, переоделся в домашнее. Я люблю эти вечера, когда мы просто ужинаем вместе. Три года совместной жизни, а до сих пор приятно видеть мужчину за своим столом.
— Валь, вкусно, как всегда, — он причмокнул губами, подцепив вилкой котлету. — Устала сегодня?
— Да как обычно, — я пожала плечами. — Две операции, потом документы... Завтра опять дежурство.
Борис кивнул, потом как-то странно посмотрел на меня и отложил вилку.
— Знаешь, я тут подумал... Ты же постоянно на работе, на дежурствах этих. А с документами на квартиру столько мороки.
Я непонимающе подняла брови.
— С какими документами?
— Ну, коммуналка, налоги, всякие бумажки, — он улыбнулся. — Было бы логично оформить квартиру на меня, чтобы всё было проще. Я же дома чаще, могу всем этим заниматься.
Ложка с борщом замерла на полпути ко рту. Что-то внутри кольнуло. Моя квартира... Ещё с первым мужем покупали, потом одна жила десять лет после развода, сына тут вырастила.
— Зачем? — только и смогла выдавить я.
— Для удобства, Валюш, — Борис посмотрел на меня так, словно объяснял ребёнку очевидное. — Мы же семья. Какая разница, на кого оформлена?
Он снова взялся за вилку, будто тема закрыта. А я вдруг почувствовала, как что-то холодное ползёт по спине. Действительно, какая разница? И почему тогда от этих слов так неуютно стало?
— Давай потом обсудим, — сказала я, отводя взгляд. — У меня завтра тяжёлый день.
— Конечно, дорогая, — спокойно кивнул он, но что-то в его глазах мне не понравилось. Или показалось?
Остаток ужина прошёл в молчании. Я механически доела котлету, но вкуса уже не чувствовала. В голове крутилась одна мысль: "Почему именно сейчас? И почему так... между делом?"
Настойчивые предложения
Прошло две недели. Я возвращалась с дежурства — ноги гудели, голова тяжелая. В подъезде пахло свежей краской, соседи со второго затеяли ремонт. Мечтала только об одном: горячий душ и спать.
Дома тепло, пахнет жареной картошкой. Борис встретил с улыбкой:
— Ужинать будешь? Я картошечки нажарил.
— Спасибо, милый. Сначала в душ.
Под струями воды немного отпустило. Завернулась в халат, вышла на кухню. А там на столе — тарелка с картошкой и... папка с документами.
— Что это? — спросила, хотя уже догадывалась.
— Посмотри, я тут всё подготовил, — Борис подвинул папку ближе. — Нужно только подпись твою. Завтра в обед заедем к нотариусу, и дело с концом.
Я молча села. Открыла папку — дарственная на мою квартиру.
— Борис, я же сказала, что пока не готова.
Он поморщился, словно от зубной боли:
— Валя, ну сколько можно? Месяц уже разговоры разговариваем. Ты не доверяешь мне, что ли?
— При чём тут доверие? — я потёрла виски. — Просто не понимаю, зачем это нужно.
— Для семейного блага, — он повысил голос. — Все нормальные пары так делают. Муж — хозяин.
— Мы не расписаны, — напомнила я тихо.
— А, так вот в чём дело? — он хлопнул ладонью по столу. — Хочешь сначала в ЗАГС?
— Нет, я...
— Вечно ты всё усложняешь, — он раздражённо встал. — Три года вместе живём. Чего ещё ждать? А ты всё "подумаю да подумаю". Ты так всю жизнь одна и проживёшь со своими мыслями!
Аппетит пропал. Я встала из-за стола:
— Я устала. Давай завтра.
— Конечно, завтра! — крикнул он мне вслед. — Всегда у тебя завтра!
Эта сцена повторялась снова и снова. То за ужином, то за завтраком. То с улыбкой, то с обидой в голосе. Незаметно квартирный вопрос стал главной темой наших разговоров. "Семейная логика", "все так делают", "ты мне не доверяешь", "а если со мной что-то случится, где я буду жить?"
А я всё не могла понять: почему просто не оставить как есть? И почему от разговоров этих такая тяжесть на сердце?
Предостережение подруги
— Ты похудела, — Тамара внимательно оглядела меня, наливая чай. — И глаза грустные. Что-то случилось?
Мы дружили больше тридцати лет. Познакомились ещё в медучилище, вместе работать пошли. Сколько всего пережили — и свадьбы, и разводы, и детей растили. После смерти мужа Тамара осталась одна, но держалась молодцом. Никогда не видела её плачущей.
Я размешала сахар в чашке, глядя, как растворяются крупинки.
— Да так... Борис хочет, чтобы я квартиру на него переписала.
— Что? — Тамара чуть не выронила чашку. — И ты согласилась?
— Нет пока, — я вздохнула. — Но он настаивает. Каждый день этот разговор. Говорит, что это разумно, что мне так будет проще...
Тамара поставила чашку, на её лице появилось то самое выражение, с которым она обычно отчитывала нерадивых практиканток.
— Валя, ты что, с ума сошла? — она подалась вперёд. — Какое "проще"? Это твоя квартира! Ты на неё всю жизнь горбатилась!
— Ну мы же вместе живём, — неуверенно начала я.
— И сколько? Три года? — перебила Тамара. — А сколько ты там до него прожила? Двадцать? И где гарантия, что завтра он тебя не выставит?
Я почувствовала, как к горлу подкатил ком.
— Он не такой...
— Все они "не такие", — Тамара горько усмехнулась. — Помнишь Зину из четвёртой поликлиники? Тоже думала, что её Виктор "не такой". Оформила на него квартиру, а через год он её к дочери отправил жить. Сказал — там твоё место. А сам молодуху привёл.
— Да ну, не может быть, — я недоверчиво покачала головой.
— Ещё как может, — Тамара накрыла мою руку своей. — Вот скажи, он часто про эту квартиру говорит?
Я кивнула.
— А почему так настаивает? Что изменится, если всё останется как есть?
Я молчала. Правда была в том, что ответить на этот вопрос я не могла.
— Валюша, — Тамара сжала мою руку. — Я тебя не на пустом месте пугаю. Я такое видела... И ещё одно — если человек тебя по-настоящему любит, он никогда не будет на тебя давить. Особенно в таких вопросах.
Домой я шла, как в тумане. В голове стучало: "А что, если Тамара права? Что, если это не забота, а... расчёт?"
Неожиданный визит
Звонок в дверь раздался, когда я гладила Борису рубашку. Он был в ванной — принимал душ. На пороге стоял Костя, мой сын. С рюкзаком, небритый, но улыбающийся.
— Мам! — обнял меня так, что дух перехватило. — Соскучился!
— Костенька! — я прижалась к нему, глотая слёзы. — Почему не предупредил? Я бы приготовила...
— А что, нельзя к родной матери без предупреждения? — он подмигнул. — У меня три дня свободных. Решил к тебе заскочить. Что, не рада?
— Что ты говоришь такое! Конечно, рада!
Я засуетилась — быстрее на кухню, доставать из холодильника всё, что есть. Сын помогал нарезать колбасу и сыр, рассказывал про свою работу в строительной фирме. Потом вышел Борис.
— О, Константин пожаловал, — в голосе прозвучала какая-то странная нотка. — Надолго к нам?
— На пару дней, — Костя пожал ему руку. — Не стесню?
— Что ты, сынок, это твой дом, — быстро сказала я.
Борис чуть поджал губы, но промолчал.
Вечер прошёл натянуто. Борис был непривычно молчалив, а когда говорил, то будто цедил слова. Костя тоже смотрел на него настороженно. Я металась между ними, пытаясь разрядить обстановку.
Ночью Борис ушёл спать в комнату, а мы с Костей остались на кухне. Как в старые времена — чай, разговоры шёпотом до утра.
— Мам, что у вас происходит? — вдруг спросил сын, глядя мне в глаза. — Ты какая-то дёрганая. И он смотрит на тебя странно.
Я хотела соврать, что всё хорошо. Но перед сыном не смогла.
— Он хочет, чтобы я квартиру на него переписала.
Костя замер с чашкой у рта.
— Что? Серьёзно? И давно он этого хочет?
— Уже месяца два, наверное, — я потёрла лоб. — Сначала просто предложил, а теперь каждый день. Документы уже подготовил...
— Мам, — Костя отставил чашку и взял меня за руки. — Послушай меня внимательно. Ты не обязана этого делать. Это твой дом. Ты сама его заработала.
— Но он говорит...
— Плевать, что он говорит! — Костя повысил голос, потом спохватился и продолжил тише: — У него есть своё жильё?
— Комната в коммуналке...
— Вот пусть и переписывает её на тебя, если так хочет "объединить имущество".
Я опустила глаза.
— Мне иногда кажется, что если не соглашусь — он уйдёт.
— И что? — Костя крепче сжал мои руки. — Пусть уходит. Если человек с тобой только из-за квартиры — грош ему цена.
Что-то внутри меня дрогнуло. Может, потому, что эти слова сказал мой сын — тот, ради кого я жила все эти годы.
Правда
Три дня пролетели незаметно. С Костей в доме словно свежий ветер появился. Борис хмурился, всё время находил причины уйти — то на работу срочно вызвали, то друг позвонил. А мы с сыном говорили, говорили... Будто годы разлуки наверстывали. Я и не заметила, как перестала прятать глаза и снова начала улыбаться.
В день отъезда Костя что-то печатал в телефоне, потом вдруг спросил:
— Мам, а как фамилия твоего... этого... Бориса?
— Климов, — ответила я машинально. — А что?
— Ничего, — он задумчиво кивнул. — Просто интересно.
Вечером, уже перед самым автобусом, он отвёл меня в сторону:
— Мам, ты только не волнуйся, но мне кое-что надо тебе рассказать.
Что-то в его голосе заставило меня напрячься.
— Что случилось?
— Помнишь, я фамилию спрашивал? — он замялся. — Мне кое-что показалось странным, и я позвонил своему другу Серёге. Он в полиции работает. Попросил пробить твоего Бориса.
— Зачем? — я даже растерялась.
— Интуиция, — он пожал плечами. — И знаешь... она меня не подвела. Твой Борис — не первый раз так делает.
— Что делает? — сердце застучало где-то в горле.
— Подкатывает к одиноким женщинам с квартирами, — Костя смотрел мне прямо в глаза. — Три года назад была история с некой Еленой Петровной. Она учительница на пенсии, вдова. Переписала на него квартиру, а потом он её выставил. Она пыталась через суд вернуть жильё, но без толку — дарственная есть дарственная.
Я почувствовала, как немеют губы.
— Ты уверен?
— Более чем, — Костя достал телефон. — Я нашёл её. Вот, записал адрес. Можешь сама с ней поговорить.
Домой я возвращалась, как во сне. В автобусе смотрела в окно и не видела ничего. Перед глазами стоял маленький листок с адресом, который дал мне сын.
На следующий день я отпросилась с работы. Сказала, что плохо себя чувствую. Это была правда — меня тошнило от предстоящего разговора.
Елена Петровна оказалась миниатюрной женщиной с аккуратной сединой и добрыми морщинками вокруг глаз. Она не удивилась моему визиту.
— Я всё думала, когда его новая... невеста придёт, — сказала она, наливая чай. — Только не ожидала, что так скоро.
Я слушала её рассказ, и внутри всё холодело. Те же слова, те же аргументы. "Ты работаешь", "я всё сделаю сам", "так будет проще", "мы же семья". Даже документы — точно такие же, как те, что лежали у меня дома в папке.
Расставание
Домой я вернулась поздно. Борис уже ждал меня — сидел на кухне, постукивая пальцами по столу.
— Где тебя носит? — вместо приветствия. — Звоню-звоню, а ты трубку не берёшь.
Я молча прошла к плите, поставила чайник. Руки дрожали, но внутри была странная пустота. Будто все чувства разом выключили.
— На работе была? — не унимался он.
— Нет, — я повернулась к нему. — К Елене Петровне ездила. Знаешь такую?
Он вздрогнул, но быстро взял себя в руки:
— Не понимаю, о чём ты.
— Всё ты понимаешь, — я села напротив. — Учительница. Вдова. Переписала на тебя квартиру, а потом оказалась на улице.
— Чушь какая, — он нервно усмехнулся, но глаза забегали. — Кто тебе такое наговорил?
— Она сама, — я положила перед ним свой телефон с фотографией. — Вот, мы с ней чай пили. Она много интересного рассказала.
Лицо Бориса исказилось. Маска заботливого мужчины слетела в один миг.
— Ты что, следишь за мной? — прошипел он. — Сынок твой постарался, да? Разнюхал?
— Какая разница? — я пожала плечами. — Главное, что я теперь знаю правду.
Он вскочил, заметался по кухне:
— Да ничего ты не знаешь! Она сама виновата! Я ей всё объяснял, а она...
— Что? — я вдруг почувствовала, как внутри поднимается злость. — Что она сделала? Не захотела на улицу выходить?
— Заткнись! — он в ярости стукнул кулаком по столу. — Думаешь, ты такая умная? Да я три года на тебя жизнь потратил! Три года этих борщей твоих, нытья про работу! А ты...
— Убирайся, — тихо сказала я.
— Что?
— Убирайся из моего дома, — я встала. — Сейчас же.
— Значит, так? — он скривился в усмешке. — Значит, не доверяешь? После всего, что я для тебя сделал?
— А что ты для меня сделал, Боря? — я вдруг почувствовала небывалую ясность в голове. — Жил на всём готовом три года? Ел мою еду? Пользовался моей квартирой? И теперь хотел её забрать?
— Всё, расходимся, — он демонстративно начал собирать свои вещи. — Не могу с неблагодарной жить.
Я смотрела, как он швыряет одежду в сумку, и чувствовала только одно — облегчение.
— Так будет лучше, — сказала я. — Для всех.
Когда дверь за ним захлопнулась, я опустилась на пол прямо в прихожей и разрыдалась. Не от горя — от облегчения. Будто камень с души свалился. Три года я жила под прессом, сама того не понимая. А теперь — свободна.
Мой дом
Прошло три месяца. Июльское солнце заливало кухню. Я стояла на стремянке и клеила новые обои — с мелкими васильками, светлые, весенние. Костя держал стремянку, а его пятилетняя Машенька старательно намазывала клеем очередной кусок.
— Бабуль, а почему мы васильки выбрали? — спросила она, подавая мне полосу.
— Потому что они как небо, солнышко, — я аккуратно приложила обои к стене. — Видишь, как светло стало?
— Ага! — она радостно закивала. — А старые были тёмные и страшные!
— Не страшные, а просто... невесёлые, — я улыбнулась.
— Маш, а ну-ка, принеси бабушке водички, — Костя подмигнул мне. — Видишь, она трудится-трудится.
Внучка умчалась на кухню, а сын тихо спросил:
— Как ты, мам? Не жалеешь?
Я спустилась со стремянки, вытерла руки тряпкой.
— О чём?
— Ну... о Борисе этом.
Я покачала головой:
— Знаешь, поначалу было странно. Всё-таки три года вместе. Привыкаешь к человеку, даже если он... не тот.
— А сейчас?
— А сейчас я, кажется, наконец-то дома, — я оглядела комнату, уже наполовину преображённую новыми обоями. — Будто проснулась от долгого сна.
— Я рад, — Костя обнял меня за плечи. — Ты заслуживаешь лучшего.
— Да я теперь и не тороплюсь никуда, — я рассмеялась. — Знаешь, я больше не боюсь быть одна. Я в своём доме. Со своей семьёй.
— Вот, я воды принесла! — Машенька вернулась, балансируя стаканом. — И печенье! Бабуль, а можно мы сегодня тут заночуем? С папой?
— Конечно можно, — я погладила её по голове. — Это же ваш дом тоже.
Вечером, когда Машенька уже спала, а мы с Костей сидели на кухне, я вдруг сказала:
— Знаешь, я хочу завещание написать. На тебя и Машу. Чтобы всё было по-честному.
— Мам, ты чего? — он нахмурился. — Ты ещё сто лет проживёшь.
— Проживу, — согласилась я. — Но всё равно хочу, чтобы вы знали — этот дом всегда будет вашим.
Позже, лёжа в постели, я думала о том, как чуть не совершила непоправимую ошибку. Как поверила человеку, который видел во мне не женщину, а средство получить квартиру. И как близко подошла к тому, чтобы остаться ни с чем.
Странно, но я не чувствовала горечи. Только благодарность — сыну, Тамаре, даже той незнакомой Елене Петровне. Они помогли мне открыть глаза и спасли не только от потери жилья, но и от жизни с человеком, который никогда меня не любил.
"Мой дом, — подумала я, засыпая под мерное дыхание внучки в соседней комнате. — Мой и только мой. И теперь я точно знаю цену этим словам".