14 часть
Автор Жанна Абуева
6.
Джемал Далгат не просто был известным советским дирижёром. Он был сыном Дженнет Далгат, пианистки и композитора, первой из горянок, получившей высшее образование по окончании с золотой медалью Лейпцигской консерватории. Он также приходился внуком Магомеду Далгату, доктору медицины, статскому советнику и депутату IV-ой Госдумы от Дагестана, и Нисаханум, дочери персидского посла в Ростове-на-Дону. И, наконец, он принадлежал к известному на Кавказе роду Далгатов, давшему Дагестану целую плеяду учёных, общественных деятелей и просветителей.
И, невзирая на столь выдающиеся акценты его биографии, а, скорее, благодаря им, Джемалу были присущи те самые благородство, скромность и обходительная корректность, которые и отличают истинного интеллигента от всякого рода эрзац и псевдо.
Атмосфера дома, в котором вырос и получил воспитание Джемал Далгат, была вся пропитана высоким духом почитания классических образцов мировой литературы и искусства, и Дженнет, также, в свою очередь, взращённая на идеалах духовной и нравственной культуры вкупе с великой любовью к своему отечеству, выразившейся в стремлении служить ему всеми силами души, постаралась привить эти качества также и своим детям.
Джемалу было восемнадцать, когда не стало его матери, и её память, для него священная, неустанно подвигала его на стремление к новым и новым высотам в музыкальном творчестве.
Возможно, именно это обстоятельство и сблизило с ним Далгата, как и он, рано потерявшего родителей и так же свято почитавшего их память. Они принадлежали к разным поколениям, но многие позиции их жизненных устремлений и мировоззрений их роднили между собой, и Далгата просто неудержимо тянуло к общению с этим человеком.
Они подружились, насколько могут подружиться люди двух разных поколений, и разница возраста отнюдь не мешала им сблизиться духовно и человечески.
Дирижёр представил юношу своей семье, состоявшей из супруги и дочери Дженнет, которая была старше Далгата на несколько лет. Она рисовала картины и так же, как её отец и бабушка, имя которой она унаследовала, была вся пронизана творческим началом, пребывая в убеждённости, что жизнь в её красочном многообразии просто обязана быть запечатлена на полотнах, где она единственно и может быть отображена наилучшим образом.
Постепенно визиты в дом Джемал-Эддина Далгата обрели характер традиционности, и как-то в один из вечеров молодой человек был представлен двоюродной племяннице хозяина, которую звали Сайда. Учтиво поздоровавшись, Далгат переключился на Джемал-Эддина, с увлечением рассказывавшего о новой постановке.
Вечер был приятный, и беседа за столом носила характер живой и непринуждённый. Все много шутили, особенно Дженнет, которая то и дело подтрунивала над Далгатом, интересуясь, сколько же черепов ему уже удалось откопать. Далгат отвечал ей в тон, в свою очередь спрашивая, сколько шедевров она выбросила за последние дни в мусорную корзину. Ему было хорошо среди этих людей, нежданно вошедших в его жизнь и ставших ему близкими.
Сайда почти не говорила, а лишь слушала внимательно, вставляя изредка фразы, носившие, как заметил Далгат, характер одновременно содержательный и юмористический. Когда настало время прощаться, Дженнет попросила его проводить девушку.
Тусклые жёлтые фонари освещали вечерние ленинградские улицы, и окружающий снег мерцал и переливался, мягко хрустя под их ногами. Молодые люди неспешно шли по безлюдным улицам и молчали, пока, наконец, Сайда не спросила:
- А вы действительно археолог?
- Ну… да… правда, пока ещё не настоящий, - улыбнулся Далгат.
- Это как?
- Я пока учусь в аспирантуре… так что до настоящего археолога мне далеко!
- Но вы бывали в экспедициях?
- Да, был несколько раз на практике. Но в длительных ещё нет!
- Вам было интересно?
- Ещё бы! Знаете, какое это удивительное ощущение, когда ты находишься в одном мире, а воочию видишь и соприкасаешься с другим, давным-давно ушедшим…
- А какая область вам больше всего интересна?
- С самого начала вообще-то меня увлекала Древняя Греция, но потом, послушав лекции Боголюбова, Абаева, Дьяконова, я сильно заинтересовался арабистикой, в частности, Месопотамией, Вавилонией…
- Вавилония? Кажется, это что-то связанное с Навуходоносором? Честно говоря, я такой профан в истории древнего мира!
Далгат улыбнулся.
- Ну, если вы произнесли без запинки имя Навуходоносора, то вы уже не профан!
- Большое спасибо, ваши слова меня окрылили! Я ошибаюсь или это тот самый Навуходоносор, которому человечество обязано одним из чудес света?
- И снова браво! Навуходоносор был женат на Амитиде, для которой он соорудил на вавилонских террасах, прямо за своим дворцом, знаменитые висячие сады, чтобы Амитида не слишком скучала по своей родине.
- Представляю, как это было здорово! – с восхищением произнесла девушка.
- Вообще-то, основателем халдейской династии был Набопаласар, а уже при Навуходоносоре Вавилония достигла своего экономического и культурного расцвета. Александр Македонский, кстати, планировал сделать Вавилон столицей своей империи, да только не успел…
- Как интересно! – воскликнула Сайда. – В самом деле, археология ужасно интересная наука!
- Это правда! Вы знаете, у нас такие блестящие учёные работают, и даже есть дагестанец.
- Правда? И кто же он?
- Дандамаев Мухаммад Абдул-кадырович… Учёный от Бога и на удивление прост и доступен! Я с ним посоветовался, и он предложил мне сразу несколько направлений на выбор!
- Удивительно, где только нет наших дагестанцев! И, как я заметила, все состоялись в своих областях. Правда, это очень приятно?
- Ещё бы! – сказал Далгат, которому вдруг захотелось, чтобы девушка и его отнесла к состоявшимся дагестанцам.
- А вы когда-нибудь видели Аллу Джалилову? – спросила Сайда.
- Аллу Джалилову? Имя знакомое… но припомнить что-то не могу!
- Ну как же, это ведь известная балерина! И тоже, представьте себе, дагестанка! Она была солисткой Большого театра, исполняла ведущие партии в «Лебедином озере», «Русалке», «Князе Игоре»…
- Да, теперь вспомнил, - сказал Далгат. - Мама о ней рассказывала. Она всегда интересовалась балетом, и всех ведущих балерин знала по имени. Точно не помню, но по-моему, она говорила, что видела её на сцене…
- Очень колоритная женщина! Сейчас она уже не танцует, но мне повезло, я застала её в двух постановках, «Баядерке» и «Раймонде»! Я тогда ещё девочкой была, и помню, как дядя Джемал повёл нас с Дженнет на спектакли, когда Большой приезжал к нам на гастроли…
- Увы, в Буйнакск, где прошло моё детство, Большой театр на гастроли не приезжал! – улыбаясь, сказал Далгат.
- Ой, простите мою бестактность! Я не хотела вас обидеть!
- А вы меня и не обидели ничуть! Наоборот, я вам благодарен!
- Между прочим, я когда-то мечтала стать балериной, как Алла Джалилова! Какое-то время даже ходила в балетную школу… пока не поняла, что это не моё!
- А что ваше? – спросил Далгат.
- Медицина. Сейчас я заканчиваю мед и собираюсь стать кардиохирургом!
- Ого! Хирургом, да ещё и кардио! Не страшно?
- Что вы, наоборот, интересно! Но нужно много учиться…
- Я думаю почему-то, что у вас всё получится!
- Спасибо, и я на это очень надеюсь. Ну, вот мы и пришли!
Они остановились у большого дома, явно принадлежавшего к эпохе монументальных сталинских строек.
- Извините, что не приглашаю, уже поздно!
- Спасибо, как-нибудь в другой раз…
Далгат помедлил и, повинуясь внезапному порыву, сказал:
- А давайте сходим с вами на какой-нибудь спектакль, а? Как вы на это смотрите?
Предложение девушку смутило, но она тут же ответила просто и без всякого кокетства:
- Буду рада! Записывайте телефон!
7.
Раннее детство Сайде запомнилось плохо. Смутно помнились лишь постоянные переезды с места на место, и частые смены квартир, и города, менявшие периодически свои названия от Нальчика и Владикавказа до Алупки и Тбилиси, и, наконец, Ленинград – как последняя пристань.
Переезды были связаны с работой отца, военного врача, несшего свою службу то тут, то там, и повсюду возившего с собой семью, состоявшую из жены и двух дочерей-погодок.
Умалат Вагабович родом был из Амузги, древнего дагестанского аула, прославившегося своими искусными оружейниками. По разным причинам он не стал продолжать родовое ремесло, а подался в военную медицину, где и состоялся как хороший специалист.
Его супруга Солтанат происходила из Далгатов и, унаследовав от своего рода творческую составляющую его духовности, нашла себя в музыке, давая уроки по классу фортепиано в музыкальных школах тех городов, куда судьба забрасывала её вместе с мужем.
Обе их дочери обладали ярко выраженными музыкальными способностями, однако ни одна ими не воспользовалась, а как-то сразу и нешумно обратили своё внимание одна на медицину, а вторая на историю.
Медицина Сайду так увлекла, что практически не оставляла места для влюблённости, и личная жизнь её состояла в основном из посещения ленинградских театров и нечастых визитов к родственникам.
В один из таких визитов, познакомившись с оказавшимся там Далгатом, девушка с удивлением поймала себя на том, что не прочь была бы снова его увидеть. И потому, когда он, спустя три дня позвонил, ей даже в голову не пришло, что можно было бы и поломаться для виду. Вместо этого она приняла его приглашение на спектакль в БДТ.
Они стали встречаться, и каждая встреча была для обоих важной и значительной, потому как оба чувствовали нечто такое, что позволяло им думать друг о друге как о второй половинке, нежданно обозначившейся в природе и счастливо ими найденной.
Всё сходилось: и родство душ, и мироощущение, и жизненные принципы, и идеалы, и кровь, наконец. Жизнь обоих обрела и новые краски и абсолютную душевную гармонию. Союзу их ничто не мешало, однако они не торопили события, исподволь используя время для лучшего узнавания друг друга.
8.
Шёл урок биологии, и Александра Георгиевна, водя указкой по таблице, объясняла ученикам строение человеческого тела.
Додик Юшваев, сидевший за одной партой с Марьяшей, тихонько толкнул соседку локтем и прошептал:
- Смотри, что у меня есть!
- Что это? – не поняла девочка, глядя на белую пластмассовую палочку с выглядывавшим из неё острым концом.
- Это ручка, шариковая… смотри, как она интересно пишет!
Он нажал на кнопочку и несколько раз провёл палочкой по тетрадному листу. Марьяша ахнула, увидев, как палочка заскользила легко по бумаге, оставляя на ней совершенно необычные изображения букв и слов.
- Что за чудо? – прошептала девочка, жадно глядя на ручку. – Где ты её взял?
- Дядька из-за границы прислал, - важно произнёс Додик. – Хочешь, попиши немножко?
- Хочу!
Марьяша взяла в руки ручку, оказавшуюся почти невесомой, и благоговейно прошлась ею по тетрадному листу. Ручка писала с удивительной лёгкостью, не требовавшей никаких усилий, и совершенно отличалась от тех металлических авторучек, что заправлялись чернилами и оставляли на пальцах фиолетово-синие следы.
- Слушай… и я тоже хочу такую ручку! – тихонько сказала Марьяша.
Додик помолчал, обдумывая что-то, затем так же шёпотом произнёс:
- Ладно… так уж и быть… давай меняться! Я отдаю тебе шариковую, а ты мне свою автоматическую! Согласна?
- Согласна! – прошептала счастливая Марьяша, и пока Додик не передумал, быстро положила перед ним красивую авторучку, подаренную ей отцом на день рождения.
Пряча ручку в портфель, Додик прошептал великодушно:
- Бери, мне не жалко… у меня ещё есть такая!
В конце урока Александра Георгиевна, бывшая также их классруком, записала на доске задание и энергично хлопнула в ладоши, призывая школьников к тишине, а затем произнесла озабоченно:
- Дети, послушайте-ка меня! Приближается Первое мая, и мы должны дать от нашего класса какой-нибудь номер в школьную самодеятельность. Кто что может предложить?
В наступившей тишине неожиданно раздался голос Додика Юшваева:
- Я могу спеть песню!
- Ты?! – недоверчиво спросила Александра Георгиевна. – С каких это пор ты стал петь?
- Я всегда пою… дома! – важно произнёс мальчик. – И всем нравится!
- Ну, давай тогда, спой … а мы послушаем и решим, пойдёт или нет!
Додик Юшваев вышел к доске и, встав лицом к классу, запел слегка гнусавым, но приятным голосом:
Идёт весна, идёт по Апшерону,
Идёт на эстакады и поля,
В сады Куры, по карабахским склонам
Идёт весна, идёт моя весна!
Он пел с видимым удовольствием и держался, как настоящий артист, а когда песня закончилась, школьники также с удовольствием и дружно захлопали. Потом все посмотрели на Александру Георгиевну, которая сидела с непроницаемым лицом и не произносила ни слова.
- Ну как? – обратился к ней Додик. – Вам понравилась песня?
- Песня по-своему неплохая… - произнесла, наконец, учительница. – Но…
- Александра Георгиевна, он же хорошо спел! – хором закричали ученики.
- А я и не говорю, что плохо… и слова вполне соответствуют… про весну говорится… но…
Она снова сделала паузу и, наконец, решительно закончила:
- Музыка у неё какая-то… несоветская!
- Почему, хорошая ведь музыка! – вразнобой закричали дети.
- Не спорьте со мною! Говорю вам, что несоветская, значит, так оно и есть! Может, ты какую-нибудь другую песню знаешь? – обратилась к Додику Александра Георгиевна.
- Нет, не знаю! – мрачно ответил мальчик и сел на своё место.
Учительница вновь призвала ребят к тишине и снова спросила:
- Так… кто ещё может что спеть?
Дети молчали, и Александра Георгиевна, поняв, что песен больше не будет, бодро сказала:
- Ну, что же, будем тогда стихи подбирать!
9.
Айша сидела перед прямоугольным чёрным ящиком с небольшим серовато-голубым экраном, с которого её любимая певица Бурлият Ибрагимова пела нежным серебристым голосом «Аксайский вальс». Женщине нравилось слушать, как поёт Бурлият, чьи песни все до одной ласкали ей слух своей мелодичностью. Муи Гасанова ей также очень нравилась, но там, где пение Бурлият ассоциировалось у неё с нежным журчанием горных ручейков, голос Муи вызывал в воображении мощную водную лавину, несущуюся с гор и сметающую со своего пути все преграды.
Обе пели о любви, и Айша, превосходно владевшая и кумыкским, и аварским языками, вслушивалась в слова песен и с трепетом в душе вспоминала ту свою давнюю девичью весну, когда Ансар одним лишь взглядом сумел навеки поразить и её воображение, и её юную душу.
Песня закончилась и дикторша сообщила, что теперь по многочисленным заявкам зрителей для них споёт Рагимат Гаджиева, которую сменил затем обожаемый всеми Рашид Бейбутов с песней Сергея Агабабова «По горным дорогам» на стихи Расула Гамзатова, как вновь сообщила дикторша, ну, а потом на экране появился несравненный Батыр Закиров. Завершился концерт по заявкам «Песней о Тбилиси» в исполнении двух красивых сестёр-грузинок, стоявших у белой беседки на фоне чудесного пейзажа и певших, разбившись на два голоса, чудесную песню о чудесном городе.
К его названию Айша так и не привыкла, предпочитая говорить «Тифлис», хотя молодые её вечно поправляли.
- Оставьте меня в покое, - говорила им Айша. – Для меня он всегда останется Тифлисом, так же как Буйнакск ваш для меня Шура, а Махачкала – Анжи! Все эти новые названия – для вас, а мне оставьте старые!
- Ну, какие же они новые, дадэй! – говорил ей Шамиль. – Они уже давным-давно так названы, меня ещё даже на свете не было! Так что давай, переучивайся!
- И не подумаю! – отвечала Айша. – Это для вас они старые, а для меня – новые. Вы называйте, как хотите, и я буду называть, как хочу!
- Ох, дадэй, дадэй, ну какая же ты у нас упрямая! – вторил брату Арсен.
- И ещё не хочешь никак признать, что бога нет! А вот наша учительница говорит, что нет! – не унимался Шамиль.
- А ну замолчи! – прикрикнула на внука Айша. – Чтобы я этого больше не слышала! Ничего эта ваша учительница не понимает!
- Ага, не понимает! Это ты не понимаешь! Ты ведь не умеешь даже читать и писать по-русски …
- По-русски не умею, зато по-другому умею… Ну, ладно, всё, давайте-ка прекратим этот разговор, а то мне придётся с вами поругаться! А как я могу ругаться со своими любимыми внуками, а? Дайте я вас лучше поцелую… и садитесь за уроки… а не то ваши слишком умные учителя понаставят вам кучу двоек!
Концерт по заявкам зрителей был окончен, и Айша, не переставая дивиться этому чуду в виде обычного ящика с говорящим экраном, переместилась на кухню.
Имран попросил приготовить на ужин его любимые б у р к и в, и предназначенный для начинки творог уже с самого утра томился в ожидании, аккуратно разложенный для подсыхания на чистом чайном полотенце.
Женщине доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие готовить пищу для своей семьи. Покойный Ансар признавался, что даже его мать не готовит так вкусно, как она, Айша, а сын Имран утверждал, что Фариде, как бы она ни старалась, ещё очень далеко до кулинарных талантов его мамы. Айша, видя, что невестке не очень-то приятно слышать такое из уст мужа, всячески старалась сгладить его слова искренней похвалой фаридиной стряпни, но и сын, и внуки, и дочка с зятем в один голос утверждали, что даже простая яичница или калмыцкий чай, приготовленные её, айшиными, руками, имеют совершенно особый и неповторимый вкус, а уж о хинкалах-то и говорить нечего.
Ловко и привычно управляясь с тестом, женщина думала о жизни. Жизнь включала в себя будни, иногда праздники, и – неизменно – воспоминания, которые были и сладостно-щемящими и пронзительно-грустными. В этих воспоминаниях был её муж Ансар, была верная и любящая Шахри, были родители, и братья, и свёкор со свекровью, и Манап, которого она почти не знала, но который успел сделать добро её семье. В воспоминаниях был родной Кази-Кумух, которого она не видела вот уже почти сорок лет и который периодически являлся ей во снах. А ещё в воспоминаниях были горы, и они были разными, в зависимости от времени года, зимой в снегу, а летом – в цвету, и казалось, что они ждут её с тем терпением, с каким ждут родители возвращения домой своих детей.
Когда-то она добровольно покинула свой аул и больше уже туда не возвращалась, и так, по-видимому, было ей суждено. Но Буйнакск, который она упорно звала Шурой, полюбился ей искренне и беззаветно. Это был её город. Здесь был её дом, и пусть она почти не покидала его стен, но всё в этом городе ей было близко и необыкновенно дорого. Она приняла Буйнакск всем своим сердцем, а он принял её, став ей навеки родным.
- Как поживаешь, сестра?
Голос Гасана, неожиданно раздавшийся рядом, заставил женщину вздрогнуть.
- Ох, извини, если напугал! Вошёл, смотрю, никого на веранде нет, слышу, на кухне кто-то ходит, вот и пошёл на звук!
- Присаживайся, Гасан, хорошо, что пришёл, у меня как раз твой любимый чечевичный суп с домашней колбасой! И буркив сейчас начну делать!
- Нет-нет, Айша, кушать я не стану, только недавно поел от души, а вот от чая не откажусь!
- Вечно ты так! Почему кушаешь, когда к нам идёшь, а? В другой раз смотри, ничего не ешь, а то я сильно на тебя обижусь!
- Хорошо, сестра, обещаю!
Гасан после смерти Ансара нередко наведывался в дом Ахмедовых, один или с женой Светланой, почитая своим святым долгом оказывать внимание семье покойного друга.
Работа в редакции городской газеты «Знамя коммунизма» была непыльной, но достаточно ответственной, несмотря на кажущееся однообразие тем и материалов. Бодрые вести с колхозных полей, жизнерадостные репортажи с фабрик и заводов, новости науки и культуры – на каждый из материалов приходилась соответствующая рубрика – и всё это перемежалось с тщательным отбором новостей из-за рубежа, и здесь главной идеологической задачей для всех без исключения работников печатного слова было реальное отображение непримиримых противоречий социалистического и капиталистического миров, естественно, не в пользу последнего. Союз Советских Социалистических Республик просто не мог, не имел права быть хотя бы в чём-то не на должном уровне в глазах и своих собственных граждан, и всей мировой общественности, тем более что западный мир, при всём его материальном благополучии, был весьма и весьма несовершенен в плане морали и нравственности, изобилуя вещами, абсолютно неприемлемыми для тех, кто строил коммунизм, или, во всяком случае, искренне полагал, что строит.
Гасан со Светой принадлежали именно к таким вот искренне полагающим, и та работа, которую Гасан выполнял в городской газете, позволяла ему тешить себя мыслью, что он делает пусть однообразное, зато весьма нужное для города, для республики, а значит, и для страны, дело.
Главное, думал Гасан, это идея, а идея предусматривала, в том числе, и веру в печатное слово. И если, не дай Бог, перестать в него верить, то ты кончаешься и как журналист и как гражданин, ибо всё на свете проходит, а печатное слово остаётся, и измеряться оно должно на вес золота.
Самого золота как такового Гасан со Светой не нажили, а то немногое, что было оставлено родителями, ушло на жизнь, обмененное на предметы быта, которые в какие-то моменты жизни оказывались не менее важны, чем идея, включающая, помимо всего прочего, и печатное слово.
Ничего лишнего, такого, что могло бы обременить их жизнь с точки зрения материи, у них не было, а двоих своих детей они воспитали в полном соответствии с собственными жизненными принципами, один из которых гласил, что следует довольствоваться малым, ибо всех денег не заработаешь и в землю с собою не заберёшь, а потому главное – это самоотверженный труд во благо общества.
- Расскажи, Гасан, как ты поживаешь, как Света и дети?
- Да вроде всё хорошо, сестра. Дела идут по-прежнему, в одном и том же режиме, а вот здоровье на месте не стоит, всё движется… к своему ухудшению! Ну, ничего, как-нибудь справимся!
- По-прежнему всё ездишь в свои командировки?
- Нет, уже не езжу, наездился! Теперь молодые ездят, а я всё больше сижу за своей машинкой…
- Да-а-а, интересная у тебя, должно быть, работа, - сказала Айша. – С людьми много встречаешься, и обо всём, что на свете происходит, знаешь!
- Ну да, – согласился Гасан. – С такой работой уж точно со скуки не умрёшь!
- Ты мне скажи, а что было для тебя самым удивительным и интересным за всё время, что ты работаешь? – поинтересовалась Айша.
- Самым удивительным? – Гасан задумался и, немного помолчав, ответил:
- Самое удивительное и потрясающее зрелище, которое мне когда-то приходилось видеть в своей жизни, это Чиркейская ГЭС…
- Чиркейская что? – не поняла Айша.
- Ну, гидроэлектростанция… плотину построили на реке Сулак, самую, пожалуй, большую во всей нашей стране! Представь себе, сестра, ущелье, где на высоте трёхсот метров выстроена плотина, а под нею площадка, и такой оттуда вид открывается, что аж сердце замирает и дух захватывет!
- Ну, высотой-то в горах никого не удивишь! – заметила женщина.
- Высотою и впрямь не удивишь, а вот можешь ли ты представить себе, чтобы в горах было огромное море?
- Море в горах?! Это как же?
- А вот так. Выходишь на площадку и видишь перед собою громадных размеров море, и создано это море не природой, а человеческими руками!
- Вай Аллах, чего только в жизни не услышишь! – покачала головой Айша. – И где же это находится?
- На месте аула Чиркей. Его жителей пришлось переселить на равнину, теперь это место называется Новый Чиркей, ну, а сам аул затопили…
- Затопили?! Как это можно! Люди ведь там веками жили! Зачем же так с ними поступили!
- Видишь ли, сестра, эта плотина нам позарез нужна! Она даёт энергию, которую потом превращают в электрический ток, и в недалёком будущем весь наш Дагестан, да что там Дагестан, весь Кавказ будет отсюда снабжаться электроэнергией!
- Всё равно людей жалко! – упрямо сказала айша. – Там ведь могилы их предков, и все затоплены…
- Ну… ради великого дела приходится жертвовать чем-то! Как говорится, лес рубят, щепки летят!.. Я, кстати, писал о Чиркейской ГЭС…
- Да, наши дома читают все твои статьи, молодец, говорят, дядя Гасан, хорошо пишет, задор ещё есть!
- Ну…, порох, конечно, ещё не иссяк, хотя… иногда вот думаю… может, лучше вернуться в горы, там, наверное, больше бы пользы принёс!
- Не стоит, Гасан, думать о том, что было бы, если бы… Как нам предписано, так и бывает! Хотя, если честно, я и сама нередко тоскую по горам, увидеть бы, думаю, хоть разок!
- Ну, уж гор-то я, слава Богу, понавидался на своём журналистском веку! Весь Дагестан вдоль и поперёк облазил… Горы как стояли, так и будут стоять до скончания века. Ты мне расскажи, как твои дети?
- Слава Аллаху, дети живы-здоровы. Малика часто приезжает из Махачкалы вместе с Юсупом, Марьяша уже подросла, учится на одни пятёрки, очень сообразительная девочка растёт! Буйнакск обожает – хлебом не корми, дай сюда приехать!
- А как их сынишка?
- Мажидик просто золото! До чего прелестный ребёнок, словами не передать! Дадэй, говорит, я, когда вырасту, буду Гагариным! Представляешь?
- А скажи-ка ты мне, Айша, по секрету, кого из внуков больше любишь?
- Да всех, конечно, одинаково! – улыбнулась Айша. - Ну… разве что к Марьяше чуть-чуть особое отношение, всё-таки, самая первая родилась, и единственная пока что у нас девочка!
- Да-а, жаль, Ансар, не всех успел увидеть! Вот бы радовался!
Айша вздохнула и в наступившем молчании подлила чай в чашку Гасана.
- А чай твой, сестра, как всегда, ароматен и вкусен! Рецепт, небось, всё тот же? – лукаво подмигнул ей Гасан.
- Ну, конечно! Не жалеть заварки и…
- И души?
- Вот именно!
Они засмеялись и вновь умолкли. Допив чай, Гасан спросил:
- Что слышно от Далгата? Как он там?
- Далгатик, слава Аллаху, живёт неплохо, учится, город ему очень нравится…
- Это хорошо! Я уверен, что из нашего Далгата выйдет ба-а-льшой учёный… Он ведь на археолога учится?
- Да… на него… хотя я не очень-то понимаю, для чего ему понадобилось в земле копаться! Он хоть и помогал, бывало, Ансару по саду, всё же больше любил книжки читать!
- Ну, одно другому не мешает… Мальчик выбрал себе такую профессию, когда чем больше книжек прочтёшь, тем удачнее раскопки. Письма вам часто пишет?
- Да нет, не очень… раньше часто писал, а теперь в полгода раз… Но всегда интересуется, про всех спрашивает, приветы передаёт!
- А квартира их так и пустует?
- До недавнего времени пустовала, а сейчас там пока что живёт двоюродная племянница Манапа.
- Это которая?
- Дочка Абдулабека, помнишь, его тоже репрессировали вслед за Манапом!
- А-а-а, ну да, ну да… Тяжкие были времена!
- Ещё какие тяжкие… Ну, твоих-то, слава Всевышнему, это миновало!
- Можно сказать и так… Но зато всю мою родню по материнской линии выгнали с гор и переселили на равнину… Тоже нелёгкое дело для души! Ты ведь помнишь это время?
- Ещё бы не помнить! Такое забудется разве?
- Эх, сестра, давай-ка лучше не будем о плохом! Сейчас, слава Богу, всё вроде спокойно!
- Да, сейчас время, кажется, и в самом деле успокоилось… Люди одеты-обуты, накормлены, всюду порядок, государство работу даёт …
- А ещё учит и лечит бесплатно! И жильё даёт бесплатное всем, кто нуждается! Это разве плохо?
- Кто говорит, что плохо? Просто… пока это время наступило, много чего пришлось пережить…
- Ничего не попишешь, дорогая Айша, опять, как видишь, приходится сказать: лес рубят, а щепки летят!
- Ох, не люблю я эту пословицу! Больно много щепок этих полетело!
- Да-а! – Гасан поёрзал, а потом поднялся, засобиравшись уходить.
- Передай от меня Свете привет, а в другой раз приходите вместе, я её уже давно не видела, соскучилась! – сказала Айша.
- Вот взяла бы да и сама к нам пришла!
- Что ты, брат, я ведь никуда не выхожу! Если только, не дай Аллах, на соболезнование к кому, а так всё время дома... Как-то раз вышла проведать Хасанат, свою давнишнюю приятельницу, так внуки мои к ней туда за мной прибежали, пошли, говорят, дадэй, домой, без тебя там плохо! Вот так и сижу целый день дома, пока все мои не соберутся!
- Ну что ж, пойду я, пожалуй… - Гасан, покряхтывая, поднялся. – Спасибо за угощение! Имрану от меня большой салам, давненько я его тоже не видел…
- Передам обязательно! Спасибо, что не забываешь нас!
- Как я могу! Пока ноги меня носят, буду приходить, а там… пусть уже дети ваши ко мне приходят!
10.
Нурадин закрыл калитку и медленно побрёл вдоль старой кумухской дороги, которая по-прежнему звалась в народе Царской, и название это, вероятно, во всём Советском Союзе было единственной географической памятью о тех временах, когда на Руси правили цари.
Правда, нынешняя Царская дорога ничем не напоминала прежнюю, и появись на ней вдруг фаэтон, коих прежде тут было немало, теперешние кумухцы были бы таким зрелищем весьма ошеломлены. Зато теперь здесь было много машин и автобусов, сновавших то и дело через Кумух и обратно в разные районы Лакии.
Да-а, думал про себя Нурадин, направляясь этим утром в сторону базара, что и говорить, Кумух нынче уже не тот, что раньше. Вон выстроено здание клуба, а рядом книжный магазин, школа, педучилище, а с другой стороны лакский театр, сельская библиотека… «Всё, всё имеется для образования людей!» - подумал с удовлетворением Нурадин. – «Мы разве могли мечтать об этом до революции?»
Эх, и много ж воды утекло с тех пор, как Советы победили! И воды много утекло, и людей множество погибло… А он вот уцелел, хотя и довелось хлебнуть всякого. И репрессирован был по доносу, и в застенках НКВД побывал, да и после ещё долго ходил, ощущая на себе косые взгляды людей… Да ладно, чего уже вспоминать, жизнь прошла, в стране давно мир. Никиту, слава Аллаху, недавно скинули, а дело революции живёт и будет ещё жить и жить, иншаллах!
- Салам алейкум, Нурадин! Куда путь с утра держишь?
Старый Закир, придержав за поводок навьюченного поклажей осла, остановился на обочине дороги и достал из кармана потрёпанной фуфайки столь же потрёпанный кисет. Захватив из него пальцами щепотку табака, он с шумом втянул его в ноздри и громко чихнул.
- Ваалейкум салам, друг мой Закир! – отозвался приветливо Нурадин. - Вот, иду на базар, жена дала поручение, заодно, думаю, дай пройдусь по Кумуху!
- О-о, поручения жены лучше выполнять, иначе себе же дороже будет! – произнёс старик шутливо. – А базар наш кумухский как стоял, так и будет стоять, и всегда в нём можно найти, что тебе нужно!
- Да вот я и сам только что думал об этом. Жизнь меняется, и район наш сильно поменялся!
- Ну да, теперь он просто райцентр, и без приставки «Кази», а то, что раньше звалось Кази-Кумухским округом, нынче просто Лакский район...
- Да разве дело в названии, Закир? Главное, чтобы людям хорошо жилось!
- Это, конечно, верно, но и прежнее название нам не просто так досталось, за него нашим людям тоже пришлось немало крови пролить!
- Всё-таки, согласись, хотя многое и поменялось, но кое-что остаётся неизменным, вот как наш, например, кумухский базар, как наша старая мечеть, как … как твой ишак, наконец!
- Точно! – обрадовано сказал Закир. – Хоть и скотина, а товарищ самый что ни на есть надёжный! Сколько лет при мне, уже и не помню! И где только меня не выручал!
- А я тебя без него и не представляю, дружище!
- Да я и сам себя не представляю! И знаешь… - Старик помедлил и произнёс дрогнувшим голосом: - Я его даже на автомашину бы не променял! Не знаю, кто из нас двоих раньше помрёт, я или мой ишак, но обоим нам друг без дружки будет скучновато!
Закир втянул в нос ещё щепотку табака и обратился к ослу:
- Ну, что, летучий голландец, застоялся на одном месте? Давай, пошли уже!
Он поцокал языком и осёл послушно двинулся вперёд.
- Бывай, Нурадин!
- И ты будь здоров, дружище!
Нурадин продолжил свой путь вниз по Царской дороге. Идущие навстречу сельчане приветствовали его с искренней теплотой, отдавая дань уважения этому седовласому человеку, немало сделавшему для того, чтобы жизнь людей в их районе поменялась к лучшему.
- Как поживаешь, Нурадин?
Перед ним, улыбаясь, стояла Шамай, приходившаяся дальней родственницей его супруге Марзижат. Выбившиеся из-под косынки седые пряди подчёркивали моложавость её лица, приятные черты которого годы не смогли ни испортить, ни ожесточить.
- Хорошо, сестра, а как ты?
- И я, слава Богу, пока жива! Дома всё в порядке?
- Всё нормально, вот только родственница твоя издевается надо мной, всё гоняет туда-сюда с поручениями!
- Ладно-ладно, не прибедняйся, сам, небось, вызвался пойти! Ничего, кроме хорошего, не будет, если лишний разок на улицу выйдешь, с людьми встретишься! Ты, кстати, уже видел нашу новую спортивную школу?
- Нет, не видел. А что за школа?
- Да Ибрагим Чалабов открыл… Молодец он всё-таки! И памятник Саиду Габиеву поставил, и школу спортивную для молодёжи выстроил, и вообще, много хорошего для нашего Кумуха делает, дай Аллах ему здоровья!
- Верно говоришь, Ибрагим и в самом деле очень порядочный человек! Побольше бы таких! - произнёс Нурадин.
- А какой портрет Сталина он нарисовал! – продолжила Шамай восхищённо.
- Ну, о Сталине давай-ка лучше помолчим! – сердито перебил её Нурадин.
- Почему это? Я, между прочим, его как уважала, так и продолжаю уважать, чего бы там Хрущёв и остальные ни болтали!
- Хрущёва я и сам не любил, а вот Сталин оказался совсем не такой, как все мы о нём думали…
- Хочешь знать, лично для меня он всегда остаётся великим человеком! – с горячностью воскликнула Шамай.
- Уж тебе-то, моя дорогая, как раз и не стоило бы так о нём отзываться! – саркастически ответил Нурадин. – Как можешь его уважать ты, которая по его милости отсидела ни за что ни про что целых восемь лет!
- А при чём здесь Сталин? – спокойно сказала женщина.
- Как это при чём? – воскликнул Нурадин так громко, что проходившие мимо них школьницы удивлённо повернули к нему головы с вплетёнными в косички белыми и голубыми бантами.
Улыбнувшись в ответ, Шамай сказала:
- Меня-то ведь не Сталин в тюрьму посадил… а Сулейман из Хосреха!
Нурадин не нашёлся, что ответить, а женщина заторопилась:
- Пойду-ка я, а то внучка, небось, заждалась!
Распрощавшись и пройдя несколько шагов, она крикнула вслед Нурадину:
- А в спортивную школу всё же зайди, посмотри, раз мимо идёшь!
11.
- Боже мой, что же это творится на свете, а?!
- Что случилось, дадэй? – встревожилась Фарида.
- Представляешь, в Америке Кеннеди убили! – Глаза женщины подозрительно заблестели. – По радио сказали, что поехал в какой-то город, и там его среди бела дня у всех на глазах застрелили! Ужас! Как можно так – взять и убить человека, как можно?! Это ведь такой грех!
- Действительно, ужас! - прошептала Фарида.
Убийство потрясло всех. У людей было ощущение, что оно произошло не на противоположном конце планеты, а совсем рядом, и американский президент Кеннеди тут же превратился из политического оппонента в невинную жертву, насильственно лишённую самого святого из человеческих прав – права на жизнь.
Айша, потерявшая немало близких людей, была потрясена сейчас самим фактом злодеяния, противоречившего всем Божьим и человеческим законам, и белозубая мальчишеская улыбка американского президента долго ещё стояла перед её глазами.
* * *
Ополоснув и тщательно вытерев чайным полотенцем хрустальные рюмки, из которых за многие годы было выпито гостями дома немалое количество обжигающей жидкости, Фарида разложила их по местам и взялась за тарелки. Движения молодой женщины носили характер автоматический, и мысли её были заняты сейчас отнюдь не посудой.
Вечером у них, как обычно, были гости, и Фариде не удалось задать мужу тот вопрос, который калёным железом жёг ей душу. Она мысленно прокручивала в голове, как задаёт мужу этот злосчастный вопрос и как он увёртывается, пытаясь сохранить в голосе иронически-шутливые нотки, а она вновь и вновь задаёт ему тот же вопрос, в котором меняется лишь имя: «Что у тебя с этой Аллой… Леной… Томой…?»
«Ничего абсолютно, - ответит Имран. – Вечно эти твои дурацкие подозрения! Не надоело?» Скажет и поспешит выйти из комнаты под предлогом того, что его ждут дела. Или же притворится, что спит. Либо, наоборот, привлечёт её к себе и произнесёт ласково: «Глупенькая, ну как тебе могло такое в голову прийти? Ты должна знать, что я люблю только тебя одну и больше никого!»
И Фарида, страстно желая верить мужу, приникала к нему доверчиво, ругая себя за то, что позволяет собственной ревности так распоясаться.
Она любила своего мужа. Он был её мужчиной, её повелителем и попечителем, тем, кому она была передана из рук в руки отцом. Он был её мужем перед Богом и людьми, отцом её сыновей, хозяином её мыслей и чувств, и, наконец, хозяином дома, в котором она жила. Так она была воспитана, и пусть Имран нередко позволял себе флирт на стороне, она, как бы это ни было для неё горько и мучительно, прощала ему всё.
Пару раз она была близка к тому, чтобы уйти от мужа, когда его романы приобретали совсем уж очевидный характер, но, в конце концов, оставалась, помня, как настойчиво просил её покойный Ансар потерпеть, а также не в силах будучи расстаться с Айшей, всегда относившейся к ней с трепетной материнской нежностью.
Да и куда она пойдёт? Никогда Саидбек не позволит дочери уйти от мужа, а для Шамиля и Арсена Имран всегда был хорошим отцом. Да и муж он был хороший… весёлый, ласковый, заботливый… вот только эти его романы на стороне!
Фарида горестно вздохнула и принялась за кастрюли, после которых её ещё ждали студенческие тетрадки. В ушах молодой женщины не стихал уверенный и нагловатый голос незнакомки:
- Могу я поговорить с Имраном Ансаровичем?
- А кто его спрашивает?
- Это его знакомая!
- А это его жена! И будьте добры, не звоните сюда больше!
Связь на том конце провода поспешно отключили, а Фарида всё стояла с телефонной трубкой в руке и мысленно задавала мужу набивший оскомину вопрос: «Что у тебя с этой женщиной?»
Подруг у неё не было. В педучилище, куда она перешла на работу из школы, коллектив был дружным и сплочённым, а директор Гаджи Сагидович, был просто душка. Они иногда общались семьями, выезжая на маёвки или нанося друг другу визиты, и Фариде ужасно нравилась супруга Гаджи Сагидовича Патимат, стройная и высокая брюнетка с короткой стрижкой и интеллигентными манерами, явно обожавшая своего мужа и столь же явно обожаемая им. Приятно было глядеть на эту красивую пару, приятно было общаться с ними, но Фарида с Имраном у них почти не бывали, редко выходя куда-то вместе, а всё больше принимая людей у себя.
А когда не было гостей, то работа в доме всё равно находилась, да и дети постоянно требовали внимания, и тогда Имран отлучался «ненадолго» и один, а Фарида оставалась дома, и они с Айшей коротали вечера перед телевизором, смотря кинофильмы, среди которых особенной любовью у обеих пользовался фильм «Тучи покидают небо» с очаровательной Тамарой Хашаевой в роли главной героини, чья судьба волновала не одно поколение дагестанок.
Иногда Имран брал её с собою в Махачкалу, но такое случалось нечасто, ибо чаще он ездил туда с друзьями. В Махачкале они навещали обыкновенно родственников, или гуляли в Вейнеровском саду с Маликой и Юсупом, либо отправлялись с детьми в цирк или зоопарк, время от времени с удовольствием сюда наезжавшие.
12.
Разия-ханум была женщиной хозяйственной и прагматичной. Дом Саидбека, куда она много лет назад вошла хозяйкой, держала в образцовом порядке, готовила отменно, гостей принимала радушно, и в своём старании нравиться и мужу и окружающим превзошла саму себя, тщательно следя за внешностью и периодически пополняя гардероб элегантными и красивыми нарядами.
Муж окружил её заботой и вниманием, не отказывая ей ни в чём и ожидая от неё лишь уважения и любви к нему и к его единственной дочери Фариде, с малых лет оставшейся без матери.
Разия-ханум по-своему была привязана к девочке, однако, лишённая природой материнства, не могла испытывать к ней той самой всепоглощающей и жертвенной любви, которая присуща подавляющему большинству матерей.
Полагая, что она сделала всё, чтобы над Фаридою не довлел комплекс сироты, Разия-ханум приняла самое горячее участие в её замужестве, щедро наделяя девушку советами, главным из которых был уход за собой.
- Смотри, - учила она девушку, - первым делом, когда утром встаёшь с постели, причешись красиво, надень нарядный халат, чтобы твой муж, когда встанет, увидел тебя прибранной, и чтобы ему было приятно, ты поняла? Вначале себя приведи в порядок, а потом уже можешь заняться уборкой постели, завтраком и всем остальным!
Теперь Фарида и сама стала матерью и, похоже, вполне ладила со свекровью, утверждая, что совместное проживание ей нисколько не в тягость, а даже наоборот. Да и Айша не уставала хвалить свою сноху, и Саидбеку это было так же приятно, как и факт наличия у него двоих внучат.
Конечно, Фарида в доме своего мужа обрела семью, у Саидбека есть дочь и внуки, а вот она, Разия, по-прежнему одна-одинёшенька. Правда, у неё есть муж, и сёстры, и брат, есть свой дом, и деньги, и куча облигаций государственного займа, служащих гарантией того, что государство обязуется выплатить его своим гражданам по первому требованию, и у неё есть золото и драгоценности, и посуда, и ковры, и множество нарядов, но… У неё нет детей, и это обстоятельство не просто омрачало, а можно сказать, здорово попортило ей жизнь.
До брака с Саидбеком у Разии-ханум был первый муж, которого она любила жгучей и страстной любовью и который её также сильно любил, и им было очень хорошо вместе вплоть до того чёрного дня, когда врач напрямик заявил им, что детей у них никогда быть не может.
По сию пору ей видится напряжённо-несчастное выражение, которое при этих словах появилось на лице Расула и которое с того самого дня практически его не покидало. Теперь он уже не спал, крепко прижав её к себе, а отворачивал от неё лицо, притворяясь, что уснул, но вырывавшийся из его груди тяжкий вздох выдавал все его переживания, и она, видя это и мучаясь не меньше, решилась однажды.
- Я же вижу, как тебе тяжело! Решай этот вопрос так, как ты должен его решить. Ты достоин иметь детей, а я никогда не смогу тебе их подарить... Отправь меня домой, к моему отцу, а сам женись на женщине, которая подарит тебе потомство!
Снова тяжело вздохнув, Расул привлёк к себе жену и сказал взволнованно и запинаясь:
- Свет моих очей, любимая моя жена, ты всё поняла правильно! В нашем большом тухуме есть люди, мои двоюродные брат и сёстра, у которых нет детей, и я вижу, как это для них мучительно. И я так же мучаюсь и страдаю. Сердце просто на части разрывается: с одной стороны ты, любовь моей жизни, а с другой – долг перед родителями, перед предками, ожидающими продолжения нашего рода, нашей фамилии. Ты ведь знаешь, что я у родителей единственный, и если у меня не будет детей, то род наш угаснет, так на мне и закончившись... А я… никак не могу этого допустить!
- Я понимаю, - тихо произнесла Разия. – Завтра я буду готова к отъезду.
Вот так они расстались. А потом судьба послала ей вдовца, которому нужна была именно такая женщина, как она, чтобы, не будучи в состоянии родить детей собственных, она отдала бы всё своё душевное тепло его оставшейся без матери дочурке.
И она старалась, как могла, хотя, конечно, и злилась порой про себя, чувствуя, что сердце мужа принадлежит всё-таки не ей, Разие, а дочке Фариде. И мучаясь этим, она страстно желала иметь своего, только ей одной принадлежавшего ребёнка, чтобы подле неё всегда был собственный её человечек.
Мысль эта захватила её так сильно, что однажды, едва дождавшись прихода Саидбека и поставив перед ним блюдо с дымящимся пловом, она села напротив и осторожно начала разговор:
- Саидбек, милый, хочу поговорить с тобою…
- Что-то случилось? – Муж взглянул на неё внимательно.
- Нет, слава Аллаху, просто… я хотела тебе сказать, что… Фарида, наша дочь, уже совсем взрослая, устроена очень даже неплохо, в хорошую семью попала, фамилию мужа носит, детей имеет, работает, - одним словом, всё у неё хорошо, альхамдулиллах! А мы вот с тобою остались одни...
Саидбек, перестав есть, отложил в сторону вилку и снова внимательно посмотрел на жену, но ничего, однако, не сказал. А Разия-ханум, приободренная его молчанием, продолжала:
- Ты-то целый день работаешь, отвлекаешься на людях, с друзьями общаешься, а вот я…
- А ты, бедная, ни с кем не общаешься, да? – иронично произнёс муж.
- Не надо так! Я ведь не жалуюсь, что мне не с кем общаться, я с удовольствием хожу и к Айше, и к приятельницам своим, да только вот… одиноко мне очень!
- Что значит одиноко? У нас, слава Аллаху, есть внуки, что тебе мешает ими заниматься?
- В том-то и дело, что им со мною неинтересно! Они только и знают, что об Айше говорят, всё «дадэй», «дадэй», а я для них так, троюродная тётка!
- Ну, значит, ты сама не смогла их к себе расположить… или же не захотела! Короче, к чему весь этот разговор?
Под прямым взглядом мужа Разия-ханум собралась с духом и выпалила:
- Я вот что думаю… Может, возьмём себе ребёнка на воспитание?
- Ребёнка? – Саидбек от неожиданности вздрогнул. – Что значит на воспитание? Ты имеешь в виду взять чужого ребёнка?
- Ну да… Есть же у нас детские дома, приюты всякие, вот оттуда и возьмём…
Меньше всего на свете Разия-ханум думала о детском доме. Несмотря на то, что она побаивалась мужа, всё же, прекрасно изучив его характер, женщина знала, что гнев его проходит быстро, а сердце у него доброе, как у ребёнка.
Несколько минут наступившего молчания показались ей вечностью, а потом Саидбек откашлялся и обратился к ней с неожиданной мягкостью:
- Послушай-ка, жена, расскажу тебе одну притчу. У одного короля рождались все девочки, и он однажды сказал с досадой жене: «Родишь ещё хоть одну девочку, выгоню и тебя, и всех твоих дочерей впридачу!» Жена сильно испугалась и, когда в очередной раз забеременела, то накануне родов позвала к себе личного своего лекаря и поделилась с ним своими страхами. «Ничего, - сказал ей лекарь. – Неподалёку отсюда расположен цыганский табор, и там одна цыганка разродилась сегодня сыном. Я с ней договорюсь, и если у тебя вдруг родится очередная девочка, то мы просто поменяем детей. Никто и знать не будет!». Так оно и вышло. Королевская дочь оказалась в таборе, а новорожденного сына цыганки тайно доставили в королевские покои. Счастливый король так гордился сыном, что не мог на него нарадоваться, и когда ему исполнилось шестнадцать лет, король взял юношу с собою, желая показать ему все свои владения. Вот, едут они по полям, по лесам, по горам, и в одном месте король, который ехал чуть впереди, увидел, что сын его отстал, задержавшись у какого-то дерева и внимательно его рассматривая.
- В чём дело? – спрашивает он юношу.
- Отец, нужно срубить это дерево! – взволнованно отвечает сын.
- Срубить? Но зачем? – удивился король.
- Ты посмотри на его ствол! Из этого ствола можно изготовить не меньше ста ситечек!
- Каких ситечек? – не понял король.
- Ну, тех, что для просеивания! Это дерево как раз для них подходит!
Король и его свита переглянулись в недоумении. Все знали, что сита изготавливались и продавались только цыганами, и король был поражён, откуда может его сын знать о таких вещах. Заподозрив неладное, он призвал к себе королеву и потребовал сказать правду. Женщине ничего не оставалось делать, как признаться во всём мужу, и тогда король, после долгих раздумий, принял решение. Он распорядился отправить юношу обратно в табор, а дочь его, выросшую среди цыган, вернуть во дворец…
Саидбек умолк и взглянул на жену. Разия-ханум сидела, не поднимая головы и не произнося ни слова, и тогда он сказал:
- Тебе понятно, почему он это сделал?
- Понятно, - ответила женщина.
- То-то! Голос крови – это великая сила, которая рано или поздно непременно даст о себе знать! И поэтому… - Он сделал паузу и продолжил: - Если хочешь кого-то взять, бери из своих!
Повеселев от столь удачного исхода разговора, Разия-ханум ласково улыбнулась мужу. Она знала, что нужно теперь предпринять.
На следующий день, едва дождавшись, пока муж отправится по делам, женщина вышла из дома и поспешила на почту, где, заказав телефонный разговор с Ашхабадом, присела на скамейку в тревожно-приятном ожидании.
Ждать пришлось долго, однако терпение её было вознаграждено. Голос сестры, то и дело прерывавшийся из-за помех, звучал в её ушах, словно музыка, когда Салимат, подтвердившая свою очередную беременность, пообещала отдать ей ребёнка.
В свою очередь Разия-ханум клятвенно заверила сестру, что ребёнок этот вырастет в холе и неге, и не будет ни в чём нуждаться, и будет получать от своих весьма и весьма обеспеченных родителей одну лишь любовь и ласку, и никогда не узнает, что он у них приёмный.
У Салимат, в отличие от Разии, детишки рождались на свет один за другим, и пятерых уже родившихся, было, пожалуй, достаточно. А если Бог пожелал послать ей ещё одного ребёнка, то почему бы и не выручить сестру?
Продолжение следует...