13 часть
Автор Жанна Абуева
КНИГА 2.
ВРЕМЯ ЖИТЬ
Часть I.
(1963-1970)
Приметы эпохи
1.
В актовом зале махачкалинской школы имени Ленина шла генеральная репетиция, и школьный хор, выстроившись на сцене в три ряда, пел старательно и с чувством:
На душе и легко и тревожно,
Мы достигли чудесной поры,
Невозможное стало возможным,
Нам открылись иные миры.
Только мы б их пределов достичь не смогли.
Если б сердцем не слышали голос вдали…
Далее от имени планеты Земля в песню вступала Женя Ройтман, миловидная ученица из 7 «Б», которая, решительно встряхнув светлыми кудряшками, выводила тоненьким фальцетом:
Я – Земля,
Я своих провожаю питомцев,
Сыновей, дочерей.
Долетайте до самого солнца
И домой возвращайтесь скорей!
Стоявшая перед хором учительница пения Генриетта Марковна, доверившая петь эти строчки именно Жене и никому другому, кивала головою в такт музыке и время от времени делала рукой предупредительные жесты, чтобы хор не расслаблялся и мог вовремя вступить в следующий куплет.
Со своего места во втором ряду хора Марьяша следила за взмахом руки Генриетты Марковны и размышляла о том, что по идее у Земли не должен быть, наверное, такой тоненький и писклявый голосок, как у Жени. Ей казалось, что Земля должна петь свои слова звучно и проникновенно, чтобы все почувствовали, что это поёт Земля. Но Генриетта Марковна, видимо, считавшая иначе, всё продолжала одобрительно кивать своей любимице, и девочка вновь и вновь тонюсеньким голосочком желала скорейшего и счастливого возвращения своим питомцам-землянам.
Тема космоса была в Советском Союзе невероятно популярна, и люди, слушая ежедневно по радио песни, обещавшие, что в будущем караваны ракет помчат их вперёд к звёздам, и что их следы непременно отпечатаются на пыльных тропинках далёких неведомых планет, вполне верили в такую перспективу, воочию убедившись, что невозможное, благодаря подвигу Юрия Гагарина, Германа Титова, и других космонавтов, стало и в самом деле возможным. Гагарин был не просто героем, он был величайшей гордостью всего советского народа, поверившего, после первого полёта в космос именно их, советского, человека, что для СССР невозможного нет ничего.
Второй темой была Куба. Маленький остров, мужественно противостоявший огромной и грозной Америке, превратился в глазах советских граждан в символ неукротимой борьбы за свободу, а потому так и звался островом Свободы. Фидель Кастро для всех олицетворял собой мужество, волю и отвагу, и граждане страны Советов вполне искренне сопереживали кубинцам в их неравной борьбе с общим врагом - Соединёнными Штатами, а потому строчки революционного кубинского марша, конечно же, находили горячий отклик в сердцах советских людей:
За правду сражается наш народ,
Мы знаем, в бою нас победа ждёт,
За счастье цветущей страны родной,
За мир и свободу идём мы на бой.
Пылает вся Куба,
Народ её изранен и измучен,
Знамёна и трубы
Зовут бойцов с полей и из хибар,
Врагов мы проучим,
Ответим им ударом на удар!
Пусть прогремит наш твёрдый шаг,
И словно горящий алый стяг
Революционный пылает пожар!
Именно по причине родства советско-кубинских душ, в момент, когда хоровая песня на сцене махачкалинской школы уступила место танцевальному номеру, посвящённому той же Кубе, все участники самодеятельности оживились и принялись подпевать солистам:
Куба, любовь моя.
Остров зари багровой,
Песня плывёт над планетой, звеня,
Куба – любовь моя!
Зюма Эльдарова, маленького росточка шестиклассница с гривой кудрявых и пышных чёрных волос, исполняла на сцене революционный «Кубинский танец», положив руки на бедра и сохраняя на своём лице то бесстрастное выражение, каковое, по единодушному мнению присутствовавших, и должно быть пропечатано на лицах мужественных и свободолюбивых кубинцев.
Когда репетиция окончилась, Марьяша заторопилась к выходу. Сегодня суббота, и они едут в Буйнакск!
* * *
Возвращаясь домой привычным маршрутом, ведущим по тенистой и уютной улице Маркова, девочка так спешила, что впервые не обратила внимания на своих любимых атлантов, державших на плечах балконы какого-то важного государственного здания, расположенного на этой улице. Что это за здание, она не знала, но ей казалось, что не только балконы, но и всё здание в целом поддерживается благодаря именно этим могучим гигантам.
Атланты были самым ярким из первых впечатлений раннего марьяшиного детства, когда мама, взяв её однажды с собою, подошла к зданию и сказала: «Я только передам документы, а ты подожди меня здесь, хорошо?» И девочка, коротая время в ожидании мамы, принялась внимательно разглядывать сначала улицу, потом прохожих, а затем и здание, возле которого находилась. И тут она их увидела. Они были огромные, косматые и белые, как чистый лист альбома. Они были могучие, сильные и… ужасно одинокие. Тогда она ещё не знала этого слова, и лишь ощущала своим маленьким сердечком, что им, пришедшим из какого-то другого мира, должно быть, очень и очень нелегко тут одним... Ей стало жаль этих сильных бородатых мужчин, которые держали на своих плечах такую тяжесть и, должно быть, никогда не отдыхали.
- Они уже привыкли, - сказала мама, когда они возвращались домой, и девочка в который уже раз вернулась к теме атлантов.
- А они что, и ночью так стоят?
- Ну да!
- А если они устанут и упадут, то и дом тоже упадёт? – не унималась девочка.
- Н-нет, наверное! Да и не упадут они никогда! – Малика отвечала дочери, одновременно думая о самых разных вещах и следя за тем, чтобы быстро перейти с ней запруженную транспортом улицу Дахадаева.
- А почему они такие белые?
- Потому что чистые! Ты разве не знаешь, что нужно быть всегда чистым?
- А они что ли купаются?
- А как же! Иначе они не были бы такими белыми!
- Они в баню ходят, да? – недоверчиво сказала девочка.
- Конечно, нет, они купаются… в море! – ответила дочери Малика.
- В море?! Заходят в море и купаются?! – взволнованно воскликнула Марьяша.
- Ага… но только ночью, когда их никто не может видеть…
Хотя девочка видела море лишь днём, ей живо представилась картина ночного моря, где эти сильные люди, по целым дням державшие на себе такой груз, плещутся в волнах и весело радуются свободе. Она не знала, что такое свобода, но всем своим сердечком ощущала её вместе с атлантами.
- Глупости всё это! – сказала Наташа, девочка с их двора, которой недавно исполнилось двенадцать лет и которая уже вышла из возраста сказок. – Они никак не могут двигаться, а тем более купаться в море, ведь они неживые!
- Нет, живые! – горячилась Марьяша, не желая расставаться с понравившейся ей картиной ночного моря. – И чистые! Мне мама сама сказала!
- Их моют, вот они и чистые! Твоя мама просто пошутила! – снисходительно пояснила Наташа и закрыла тему, переведя разговор на вошедший недавно в моду хула-хуп – металлический обруч, кручение которого вокруг талии способствовало её тонкости и гибкости.
Марьяша не стала спрашивать у матери, действительно ли та пошутила, опасаясь услышать утвердительный ответ, и позже, уже став школьницей и проходя каждый день мимо атлантов, она продолжала обращать к ним про себя почтительное «здрасьте», привычно испытывая к этим одиноким гигантам пронзительное чувство жалости и восхищения.
2.
Дом продолжал жить своей многолюдной и многоголосой жизнью, не сразу, но всё же признав Имрана своим новым хозяином. Конечно, в отличие от Ансара, тот не посвящал всё своё время уходу за ним, и за садом, и за двором, но когда Имран отсутствовал, дом казался поскучневшим. Он уже давно разменял свой четвёртый десяток, но его молодой хозяин был так полон жизни, что она, эта жизнь, не давала дому закоснеть в тишине и покое, которые могли быть присущи любому другому дому, но только не этому.
Тишина наступала здесь лишь ночью, а до этого времени дом с раннего утра и до самого позднего вечера был насыщен ребячьими голосами, и голосами соседей и родственников, и смехом гостей, и, конечно же, музыкой, возникавшей в доме вместе с появлением Имрана, который по-прежнему был душой любого общества, где бы он ни появлялся.
Спроси кто-нибудь Имрана, любит ли он свой дом, такой вопрос его очень бы удивил. Что значит любит? Здесь он родился, вырос и женился, здесь родились его сыновья и здесь умер его отец. Не любить дом было равносильно тому, чтобы не любить себя. А разве принято спрашивать у человека, любит ли он себя, и если да, то насколько сильно?
Таким образом, Имрану не было нужды задаваться подобного рода вопросами, и жить в доме было для него так же естественно, что и дышать.
* * *
Дни своего рождения Айша никогда не отмечала. Не было принято у них с Ансаром отмечать дни рождений. Ансар родился в начале января, а Айша – в середине июля, а точные даты были проставлены в их паспортах, куда они и в лучшие-то времена почти не заглядывали, ну, а теперь, когда Ансара нет, ей это и подавно не нужно.
Сидя под старым деревом, Айша отдавалась воспоминаниям, обретшим для неё теперь приятнейшие из окрасок. Покойный Ансар и без всяких дней рождений обожал баловать её подарками. В лучшие их времена, выезжая нередко по делам в Москву и другие города, он привозил ей обыкновенно что-нибудь модное и красивое, будь то одежда, или обувь, или изящное шёлковое бельё. Как-то Айша не удержалась и спросила мужа, как ему удалось угадать, что именно ей нужно из белья, и тогда Ансар просто ответил, что попросил продавщицу выбрать и завернуть в бумагу всё самое лучшее и красивое, что может понадобиться женщине.
Господи, как же давно это было, подумала Айша. Возраст её перевалил уже за шестьдесят, и сколько бы дети ни говорили, что она выглядит гораздо моложе, годы всё равно давали о себе знать. Когда-то очень стройное, тело её теперь слегка отяжелело, и она уже не так проворна, как в прежние годы, и сноровка куда-то подевалась, словно и не было в ней никогда той девичьей лёгкости и быстроты, которая так естественно сопровождала её многие десятилетия.
Так думала о себе Айша, не догадываясь, что люди по-прежнему любуются её благородной осанкой и плавностью движений в сочетании со степенным достоинством, сквозившим в каждой чёрточке её лица и фигуры. До сих пор всё ещё пышные, но уже белые, как снег, волосы, собранные в узел, лишь подчёркивали моложавость её лица, а в глубине чёрных глаз, выразительность которых не смогли притушить никакие невзгоды, светилась мудрая и спокойная грусть.
Мысли, медленно скользнув по прошлому, плавно перетекли в будущее, хотя, правда, всего лишь в завтрашний день, дальше которого она обычно старалась не заглядывать. Завтра суббота, а значит, приедут Малика с Юсупом и детьми. Надо приготовить для них что-то вкусненькое, подумала Айша, повеселев от мысли, что соберётся вся её семья. Она принялась перебирать в уме список продуктов, за которыми надо будет отправить на базар жившую по соседству Анютку.
Никто уже не и помнил, каким образом появилась Анютка в Буйнакске, но она прижилась здесь с незапамятных времён, став неотъемлемой частью улицы, и квартала, и района, и, наконец, города. Из родных у неё никого не было, а был когда-то муж, которого она очень любила и который погиб при весьма трагических обстоятельствах, наткнувшись на оголённый электрический провод, после чего у Анютки случился нервный припадок и она родила мёртвую девочку, которую сама же и похоронила собственными руками. Больше она замуж не пошла, однако за внешностью своей тщательно следила, и шила, шила, шила себе одно платье за другим, тратя на тряпки все те деньги, которые зарабатывала физическим трудом, убираясь в домах состоятельных буйнакцев.
Айша жалела Анютку и то и дело баловала её гостинцами, начиная от конфет и кончая красивыми отрезами из шерсти или крепдешина, и благодарная Анютка охотно вызывалась ей помочь, добровольно взяв на себя уборку дома и походы за продуктами.
Фарида тоже частенько отдавала соседке что-то из одежды, и Анютка, обретя себе в их семье близких людей, отогревалась душой в тёплой атмосфере старого ахмедовского дома.
- Малика, а ты мне что привезла? – осведомлялась Анютка, возникая на пороге сразу же вслед за Маликой.
- Да подожди ты, Анюта, дай хоть дух перевести с дороги! – весело говорила ей Малика, на что Анютка так же весело отвечала:
- Ладно, я не тороплюсь… загляну через полчасика, так что готовься! И не думай, что я позабуду!
Она так же внезапно исчезала, чтобы ровно через полчаса вновь появиться с тем же вопросом, и Малика, доставая из сумки гостинец, вручала его довольно улыбающейся Анюте, которая тут же и добавляла:
- А больше ничего, что ли? А про юбку-то забыла, которую мне обещала? Эх ты! Ну, ладно, в другой раз привезёшь, гляди только, не позабудь!
Прихватив подарок, Анюта не забывала бросить на Юсупа глубокий и преисполненный неги взгляд.
- Анюта, а ну-ка не смотри так на моего мужа! – говорила с притворным возмущением Малика.
- Ага, ревнуешь, ревнуешь! Боишься, небось, что уведу, да?
От удовольствия щёки Анютки розовели, и вся она расплывалась в торжествующей улыбке.
- Конечно, боюсь, ты ведь у нас такая красивая, а вдруг он в тебя влюбится! – подыгрывала ей Малика.
- Ну что ж поделать, я ж ведь не виновата, что в меня все мужики в момент влюбляются!
- А может, мы тебя замуж отдадим? – вмешивалась в разговор Айша.
- Ещё чего! Больно охота чужие портки стирать! – с достоинством говорила Анютка и уходила в свою комнатку в общем дворе напротив, чтобы примерить обновки и тут же выйти в них к людям.
Больше всего на свете Айша любила такие вот дни, когда из Махачкалы приезжала Малика с Юсупом и детьми, и вся семья в полном сборе садилась за большой обеденный стол, и начиналось «большое и дружное общение», как любила говаривать покойная Шахри. Обед перерастал в шумные весёлые беседы, где шутки и остроты перемежались новостями и, конечно же, бесчисленными воспоминаниями, в которых главенствующую роль неизменно играл Ансар.
- А помните, как папа однажды жёг в саду сухие листья, и Шамиль с Марьяшкой стали прыгать через костёр, и Марьяшка споткнулась и угодила прямо в него, а папа рванулся к ней и еле-еле успел вытащить… слава Богу, что пострадали только ладошки и запястья…
Вспомнив давний эпизод, Малика задним числом ужаснулась, испугавшись за свою дочурку.
- Никогда не забуду его лица, когда он вбежал в дом с Марьяшей на руках! – сказала Фарида. – Я за него самого не меньше испугалась, у него ведь уже тогда было больное сердце!
- Смотрите, всегда помните своего деда! – обратилась Айша к внукам.
- Я помню! – быстро сказала Марьяша.
- И я! И мы! – воскликнули вразнобой Шамиль и Арсен.
- А я? – сказал растерянно маленький сынишка Юсупа и Малики Мажид. – Я тоже помню?
- А ты и не можешь помнить, тебя тогда ещё на свете не было! – сказал снисходительно Арсен.
- Можно подумать, что ты хорошо помнишь! – осадил его старший брат. – Ты сам ещё тогда в люльке качался!
- Всё равно я помню! – запротестовал Арсен. – Дед… он был такой большой и… сильный!
- И добрый! – добавил Мажидик.
- Ну, вот и молодцы! – Малика ласково улыбнулась детям и спросила: - А кто из вас хочет добавки?
- Не-е, мы уже наелись! Можно теперь пойти поиграть?
- Ладно, идите, но только от ворот никуда ни шагу, поняли?
- Да-а! – выбегая из комнаты, закричали дети.
Марьяша вышла из дома и направилась в сад. Обойдя его вдоль и поперёк и поздоровавшись со всеми деревьями и кустарниками, она опустилась в гамак. В саду всё напоминало об Ансаре, и девочке, всё ещё находившейся под впечатлением рассказов о нём, стало грустно от того, что всё на месте, и деревья, и цветы, и гамак с качелями, и бассейн, а вот деда уже нет.
Она принялась тихонько раскачиваться в гамаке, глядя в небо, сплошь усеянное звёздами, белеющими и мерцающими в чёрно-синей вышине.
Из дома доносились оживлённые голоса и смех, и на пороге то и дело появлялись новые гости, а здесь, в саду, под тихим вечерним небом, слышался лишь стрекот невидимых глазу цикад, какого никогда было не услышать в их махачкалинском дворе, полном визга детворы и разговоров сидящих на скамейке соседок.
Девочка любила Буйнакск, и этот чудесный старый дом, где жили её любимые люди и где всегда было много веселья и музыки. Она любила сад и каждое в нём растение, не говоря уже о деревьях, больших и маленьких. Она любила свою бабушку Айшу, и дядю Имрана, и тётю Фариду, и своих двоюродных братьев, вместе с которыми проводила все каникулы и выходные, и которые были для неё ближе, чем самые родные.
Родители её отца Юсупа умерли в войну, а родственников, живших в российской глубинке, она почти не знала, вот и получилось, что из близких у неё были одни лишь буйнакцы.
Братья, сами не намного младше Марьяши, испытывали по отношению к ней определённый пиетет, и когда она приезжала, то даже непоседливый забияка Арсен начинал крутиться рядом, и они с Шамилём наперебой делились с ней секретами, демонстрируя самые свои заветные ценности, состоявшие главным образом из резинок, ракушек, альчиков, лески, проволоки и коробочек с медяками.
Сейчас оба прибежали за нею в сад и, плюхнувшись рядом в гамак, принялись наперебой рассказывать каждый о своём, перебивая друг друга и не желая уступать один другому внимание старшей сестры.
- А вы, между прочим, знаете, что ровно через двадцать лет у нас будет коммунизм? – лениво раскачиваясь в гамаке, обратила свой вопрос к братьям Марьяша.
- А что это? – спросил её Арсен.
- Ну-у… как тебе объяснить… - замялась девочка, - коммунизм это… когда все живут долго и счастливо!
- Как в сказке, да? – сказал Шамиль.
- Ну да, как в сказке! – согласилась Марьяша.
- Вот здорово! – обрадовался Арсен. – Мне, между прочим, всегда хотелось попасть в сказку! Но… двадцать лет… это ж так долго надо ждать!
- В том-то и дело! – Подумав, Марьяша решила, что должна всё же успокоить братьев. – Но мы его ещё застанем! Мне, например, через двадцать лет будет тридцать, тебе, Шамиль, двадцать восемь, а Арсену двадцать шесть!
- У-у-у, такие старые! – расстроился Арсен. – Один только Мажид будет моложе всех!
- А зато мы все доживём до коммунизма, разве плохо? – ободряюще произнесла Марьяша.
- А мама с папой доживут? – вступил в беседу Мажидик, внимательно до этого момента рассматривавший крылышки пойманной им в сачок большой стрекозы.
- Н-ну да! – неуверенно сказала Марьяша. – Они тоже доживут!
- А дадэй? – хором обратились к сестре Шамиль и Арсен.
Девочка сосредоточенно приумолкла, подсчитывая в уме возраст Айши, а три пары ребячьих глаз с надеждой уставились на неё в ожидании ответа.
- Дадэй под вопросом! – вынесла, наконец, свой вердикт Марьяша.
- Ого, как это под вопросом?! – воскликнул негодующе Арсен. – Я хочу, чтобы и она дожила!
- И я! – одновременно вскричали Шамиль и Мажид.
- Вы думаете, что ли я не хочу? – расстроилась Марьяша.
Настроение у детей резко испортилось, и когда их позвали в дом, они были подавлены и молчаливы, избегая смотреть на Айшу и чувствуя себя виноватыми, что ей, в отличие от них, вряд ли приведётся дожить до коммунизма.
- Что это с вами? – спросила Айша, протягивая каждому из них по галете и по стакану холодного буйволиного молока.
- Ничего! – отвечали дети вразнобой, по-прежнему избегая её взгляда.
- Натворили что-нибудь? – продолжала допытываться Айша.
- Не-ет! - воскликнули дети.
- Какие-то они странные сегодня! - обратилась Айша к дочери, и пока та собралась ответить, Мажидик, не выдержав овладевшего ими напряжения, выпалил с горячностью:
- Дадэй, а ты знаешь, что ты не доживёшь до коммунизма?!
- До чего? – не поняла Айша.
- До коммунизма!
- До какого ещё коммунизма? – Айша отставила половничек, которым разливала молоко.
- Ну, такого… когда все люди будут жить счастливо… – сказал Арсен.
- И который будет через двадцать лет! – добавил Шамиль.
- Ах, вы мои золотые! – Малика рассмеялась и взъерошила волосы сидевшего рядом Шамиля. – И вы из-за этого так сильно расстроились?
- Да-а! – воскликнули дети.
- В таком случае, я бы посоветовал вам вообще об этом не думать! – включился в разговор Юсуп. – Потому что коммунизм, скорее всего, увы, не наступит!
- Как не наступит? – воскликнула Марьяша. – Даже если не через двадцать, а… двадцать пять лет?
- Я, конечно, не берусь утверждать, но в ближайшие лет сто, боюсь, его точно не будет! – сказал, пряча улыбку, её отец.
При этих словах дети испытали одновременно разочарование от того, что у них забрали сказку, и облегчение от того, что их бабушке не будет так обидно. И уже через пять минут тема коммунизма была благополучно забыта.
3.
В это время дня дом был почти безлюден. Сын с невесткою на работе, дети в школе, и лишь через пару часов он станет наполняться оживлёнными звуками людских голосов, и смеха, и топота, и восклицаний, а позже и музыкой. А пока он был тих и спокоен, точно так же, как тихо и спокойно было на душе его старой хозяйки, опустившейся сейчас ненадолго в кресло-качалку и устало прикрывшей веки рукой. Старое кресло под тяжестью хозяйкиного тела натужно заскрипело и закачалось взад и вперёд, своими равномерными движениями привычно навевая на неё дрёму. И вскоре уже её голова с выбившимися из-под платка поседевшими прядями, опустилась сонно на грудь, а пальцы, перебиравшие янтарные чётки, остановились в своём монотонном движенье и замерли ровно на полчаса, краткий отрезок времени, когда Айша позволяла себе расслабиться и подремать чуток, пока дома никого не было.
Стояла поздняя осень, и сад за окном, не так давно ещё буйствовавший зеленью листвы и сочными плодами, сник теперь, более ими не защищённый, и лишь вздыхал в такт падавшим то и дело с деревьев на землю пожелтевшим от осени листьям.
Каждое утро, проводив семью, Айша направлялась в сад, где брала в руки грабли и собирала ими в кучу накопившуюся за ночь пожухлую листву, которую выбрасывала затем в большой деревянный ларь, когда-то изготовленный по заказу Ансара и испокон веку стоявший в задней части двора.
После смерти Ансара Айша уже сама занималась садом, почитая это своим священным долгом, поскольку хорошо помнила, с какой душой отдавался её муж этому делу и как гордился он своим садом. Иногда и Имран, взяв в руки грабли, лопату или кирку, принимался старательно ковыряться в земле, подкапывая, подвязывая и подправляя деревья, кустарники и грядки, но такое бывало не часто, ибо саду Имран предпочитал всё же музыку и общение с друзьями. Когда он был дома, то в дом их, словно птицы на жёрдочку, слетались друзья, приятели и соседи, и тогда помещение наполнялось всем тем, чем бывает обычно наполнена молодость.
Айше и в голову не приходило препятствовать молодым наслаждаться жизнью. Когда невестке требовалась помощь, она охотно помогала ей по кухне, пусть даже недомогая частенько, а после тихо удалялась в свою комнату, где могла прилечь на свою постель, либо опуститься на молитвенный коврик, полностью отрешившись от звучавшего извне буйного веселья. Общению с Богом оно не мешало, и женщина вновь и вновь обращала к Аллаху мольбы за близких, тех, кто уже ушёл, и тех, кто оставался.
«О, Великий Аллах, Милостивый и Милосердный, - шептала она горячо, - не лишай нас Своего благословения, даруй нам мир и спокойствие, и укрепи нас в вере, и не насылай на нас Своего гнева…»
По завершении молитвы женщина какое-то ещё время обращала к Всевышнему свои мольбы за близких, после чего аккуратно складывала молитвенный коврик и с облегченной душою возвращалась к земным делам.
- Дадэй, скажи ему! – В комнату врывался один из внуков и принимался бегать по ней, ловко увёртываясь от брата, догонявшего его с прутом в руке.
- Шамиль, Арсен, а ну-ка перестаньте! – С сожалением прерывая свои мысли, Айша разнимала внуков и принималась мягко выговаривать им за баловство.
Ругаться она не умела, и дети вовсю этим пользовались, воспринимая свою бабушку как величину постоянную, незыблемую и вечную, совсем как дом, или сад, или ореховое в нём дерево.
- Ладно, не будем… а тогда дай сорок четыре копейки!
- Сорок четыре? А для чего?
- Ну, на мороженое! Мы хотим «Ленинградское», а оно по двадцать две копейки… а два раза по двадцать две будет сорок четыре!
- Ах, вы мои математики! Нате! Только не лопайте всё сразу, а ешьте маленькими кусочками!
- Ага! – хором кричали мальчишки и тут же уносились прочь, оставляя на деревянном полу следы пыльных босых пяток.
Улыбаясь внукам вслед, Айша отправлялась за половой тряпкой.
* * *
- Хотите верьте - хотите нет, а я и вправду слышал именно так!
Абакар отложил вилку и поднёс к губам салфетку. В наступившей паузе сидевшие за накрытым в доме Ахмедовых столом гости вновь недоверчиво зашумели. Как и всегда, атмосфера за столом была весёлой и непринуждённой, а в темах для разговоров недостатка не было, как, впрочем, и в закуске тоже.
- Ну да! – снова заговорил Абакар. – А ещё я слышал, что у американцев очень мало разводов не потому, что они такие уж примерные супруги, а потому, что живут без брака… короче, просто сожительствуют! Пожили немного, не понравилось – разбежались и пошли искать себе другую пару!
- Могу себе представить! – воскликнула жена Абакара Раисат. – Выходит, что никаких тебе обязательств и никаких обязанностей перед семьёй!
- А как же дети? – спросила Фарида, подкладывая подруге в тарелку аппетитный кусочек жареного ягнёнка.
- Ну, дети, конечно, у них тоже рождаются! – с глубокомысленным видом изрёк Абакар. – Скорее всего, у них, наверное, так: пожили, подошли друг другу, поженились, завели детей, не подошли – и… вассалам-ваккалам! – разбежались в разные стороны!
- Надо бы и у нас такое ввести, чтобы…
Раисат не успела докончить шутливой фразы, как её муж тут же воскликнул:
- А ну замолчи, женщина! Слушайте, совсем от рук отбились эти наши жёны! Это Советская власть их испортила… Раньше они очень хорошо знали своё место!
Фарида подвинула к нему блюдо с завёрнутыми в виноградные листики крошечными голубцами и сказала:
- А ведь мы почти ничего не знаем об этих американцах!
- А что там о них знать? Империалисты – и всё! – ответил Абакар.
- Интересно, а они о нас вообще что думают?
Вопрос Фариды вызвал у присутствующих некоторое замешательство, после чего Имран, до этого молчавший и то и дело переглядывавшийся через стол с сидящей напротив хорошенькой Аллочкой, которая недавно приехала из Саратова и работала сейчас старшей пионервожатой в школе, носившей имя Ленина, весело сказал:
- Да, наверное, то же самое, что и мы о них! Думают, наверное, что в Советском Союзе живут сплошные враги… а ещё, небось, думают, что мы здесь звери какие-то, живём одной стаей и кушаем из одной кастрюли!
- Ну, если это в смысле дружбы, то так оно и есть! – произнесла кокетливо Аллочка, играя ямочками на своих нежных и пухлых щёчках. – А может, хватит о них, об американцах этих? Давайте лучше потанцуем или попоём!
- Имран, спой что-нибудь! – поддержали предложение остальные гости.
Не заставив себя долго упрашивать, Имран подошёл к стоящему у стены пианино и, сев за него, поднял крышку, взяв привычным движением несколько аккордов.
- А что вам спеть? – спросил он, обращаясь главным образом к Аллочке.
- Ну-у, что-нибудь такое… о любви, например! – протянула, встряхнув локонами, девушка.
- О, о любви всегда пожалуйста! – весело ответил Имран и запел:
Что так сердце, что так сердце растревожено,
Словно ветром тронуло струну?
О любви немало песен сложено,
Я спою тебе, спою ещё одну…
Прислушиваясь в своей комнате к звукам инструмента и поющему голосу сына, Айша думала о том, что, может, и надо было ему позволить учиться на музыканта. Уж сколько он умолял об этом и её, и Ансара, но оба оставались непреклонными, потому как в роду у них не было никаких артистов… хотя, правда, сам Ансар, брал, бывало, в руки мандолину, напевая что-то своим негромким глуховатым голосом и ни разу при этом не сфальшивив. А уж отец её, Ибрагим-бек, тот и вовсе славился своими музыкальными дарованиями, которые иногда позволял себе обнаружить в кругу самых близких друзей. Вот в него-то и пошёл, должно быть, её сын.
Фарида, в отличие от мужа, не пела и к музыке в целом относилась ровно, выделяя из неё отдельные произведения и считая, что без остальных вполне можно обойтись. Она, конечно, гордилась музыкальными талантами мужа, хотя и ревновала его в глубине души к музыке. Трезвый прагматичный ум и спокойная рассудительность молодой женщины, граничившие с удивительной для её возраста мудростью, являли полную противоположность весёлому нраву и неутомимому жизнелюбию Имрана, который, даже став отцом двоих сыновей, не утратил юношеского задора и беспечного легкомыслия, и, словно мотылёк, перелетал от одного яркого цветка к другому, наслаждаясь нектаром и оставляя весьма приятные по себе воспоминания.
Жизнь для Имрана была удивительным и лучезарным явлением, данным человеку для того, чтобы он мог, пользуясь дарованными ему благами, в полной мере ею наслаждаться. А иначе для чего они, эти блага, созданы Всевышним?... Всевышний, впрочем, был для него далёк и так же абстрактен, как для большинства его сверстников.
Семья, разумеется, в известной степени, значила для Имрана очень даже немало, и он, вполне осознавая определённую ответственность за жену и за детей, за мать и за хозяйство, работал старательно и на совесть для того чтобы они ни в чём не нуждались, однако данное обстоятельство отнюдь не противоречило его стремлению получать от жизни все те удовольствия, которые та ему охотно предоставляла.
Жизнь чудесна, когда в ней есть друзья, и деньги, и красивые женщины, а известно, что ни того, ни другого и ни третьего много не бывает.
4.
Из письма Далгата:
«Здравствуйте, дорогие Юсуп и Малика!
Извините, что давно вам не писал, но я был сильно занят, сдавал экзамены выпускные, и ещё работу дипломную защищал, так что времени не было вообще. Но это не означает, что я про вас забыл. Я часто вспоминаю всех вас, и, конечно же, дядю Ансара вспоминаю, и то, как мы хорошо жили все вместе.
Но и здесь мне тоже очень нравится! За все годы, что я тут, Ленинград стал для меня родным, будто я всю жизнь здесь прожил. Город необычайно красивый, много прекрасных зданий, парков, а также мостов через реку Неву – и что удивительно, все разные!
А ещё здесь множество театров, выставочных залов, музеев – один Эрмитаж чего стоит! Конечно, по сравнению с Ленинградом Буйнакск выглядит как маленькая деревня, да и Махачкала тоже!
С учёбой у меня всё в полном порядке, а недавно профессор Адрианов предложил мне поступать в аспирантуру, сказал, что видит во мне перспективу и готов быть моим научным руководителем. Не скрою, мне это было очень приятно, да я и сам всерьёз подумывал заняться научными исследованиями, хотя предстоит ещё отработать два года после института, без этого в аспирантуру не принимают.
Зато впереди есть определённая цель, и я буду к ней продвигаться.
Живу по-прежнему в общежитии, хотя тётя Роза с дядей Борисом постоянно уговаривают к ним переехать. Я их навещаю каждое воскресенье, они меня всегда ждут, и если я не прихожу, то тётя Роза начинает паниковать и отправляет дядю Бориса на мои поиски.
К моему приходу она готовит все мои любимые блюда, включая хинкал, хотя, если честно, у тёти Айши он, конечно, вкуснее! Но, правда, здесь и мясо совсем другое, не такое, как в Дагестане!
Очень хотелось бы всех увидеть, особенно тётю Айшу, как она там, надеюсь, не сильно постарела?
А как поживают Имран, Фарида и их дети? Передайте всем от меня привет, и дяде Гасану с тёть Светой, конечно, тоже.
Что касается моего приезда, то, скорее всего, в ближайшие месяцы приехать не смогу. Было бы здорово, если бы вы сами приехали. Вот возьмите и приезжайте сюда в отпуск!
Ещё раз всем привет, обнимаю,
ваш Далгат».
* * *
Юсуп расположился в кресле и развернул «Дагестанскую правду». Газета сообщила ему о том, что Советский Союз в недалёком будущем догонит и перегонит Соединённые Штаты Америки в мирном экономическом соревновании. «Наша экономика, - писала газета, - развивается гораздо быстрее. Достаточно привести такие цифры: с 1913 года по 1960 год выпуск промышленной продукции в США вырос более чем в пять раз. В СССР за это же время – в 45 раз».
Перелистав газету, Юсуп потянулся за лежавшей рядом книжкой с очередным детективом, но прежде обратил к дочери традиционный ежевечерний вопрос:
- Давай, доча, рассказывай, как в школе дела?
Днём они с Маликой работали, а потому практически не имели возможности наведываться в школу чаще, чем на проводившиеся раз в месяц родительские собрания, и, доверив дочь учителям, а сынишку детсаду, были спокойны, зная, что пока они лечат людей, государство проявит заботу об их отпрысках.
Марьяша, Маришка, Марюнчик, Маруся – все эти имена и прозвища принадлежали их любимице, которая весело отзывалась на любое из них.
- Хорошо, папа! – Улыбнувшись отцу, девочка вновь перевела взгляд на лежавшую перед ней тетрадку.
- Что, так много уроков задали?
- Н-нет, я уроки уже сделала давно …
- А что же ты там всё пишешь, а?
- Да так просто… всякие цитаты записываю …
- А можно мне прочесть эти всякие цитаты?
- Конечно, можно!
Марьяша протянула отцу тетрадку, исписанную круглым аккуратным почерком, и он принялся читать вполголоса: «Чтобы дойти до цели, надо идти. О. де Бальзак»… «Люди, будьте человечны! Это ваш первый долг. Ж.-Ж.Руссо»… «Большое сердце, как и океан, никогда не замерзает. Р.Бёрнс»…
- Да-а, дочка, - улыбнулся Юсуп, - не знал, что ты уже обращаешь внимание на умные слова умных людей! Молодец, продолжай в том же духе! Читая мудрецов, и сама станешь мудрой… как Василиса Премудрая!
При этом сравнении девочка захихикала, а Юсуп помолчал и добавил:
- А между прочим, я и сам раньше собирал всякие мудрые мысли, где-то даже должны сохраниться мои тетрадки с записями… Помню, примерно в твоём возрасте, мне нравились стихи Назыма Хикмета:
Если я гореть не буду,
Если ты гореть не будешь,
Если мы гореть не будем,
Кто же здесь рассеет тьму?
- Ой, пап, подожди-ка, я запишу! – Марьяша схватилась за ручку. – Как там он сказал? Если мы гореть не будем, если ты гореть не будешь… Как здорово!
Юсуп любил эти вечерние часы, когда все они были вместе после наполненного хлопотами рабочего дня и когда по окончании весёлого совместного ужина каждый отдыхал, занимаясь чем-то своим и ежесекундно ощущая совместное присутствие друг друга. За ужином Юсуп с Маликой, коротко перекинувшись дневными новостями, сосредотачивались на детях, стараясь восполнить то внимание, которого недодавали им днём.
Марьяша, первой возвращавшаяся домой из школы, отвечала за уборку квартиры и за мытьё посуды, тогда как Малика, поменяв вечером белый врачебный халат на домашний фартук, старалась побаловать семью каким-нибудь вкусным блюдом, извлекая из многочисленных рецептов что-то оригинальное и сотворяя его из скудного ассортимента советских магазинных продуктов.
На дворе была середина 60-х, и люди отчаянно нуждались в хлебе. Хлеб чёрный был относительно доступен, а вот белый, сделанный из пшеничной муки, выдавался в основном по медицинской справке, удостоверяющей, что у вас гастрит, или колит, или ещё что-нибудь энтерологическое, включая, к примеру, язву.
Страна, едва оправившись после разоблачений Хрущёвым «кровавого антинародного сталинского режима», того, в котором сам Никита Сергеич с лакейской готовностью играл наиактивнейшую роль, оказалась в состоянии «холодной» войны с Западом. Последний, так же едва отойдя от шока, который он испытал при виде стучащего ботинком по трибуне ООН Хрущёва, грозившего показать капиталистам «кузькину мать», никак не мог взять в толк, при чём здесь мать какого-то неведомого им Кузьки.
Воспринимая Хрущёва как фигляра, с всё нараставшим чувством внутреннего неприятия и неприязни, люди, исторически привыкшие к послушанию и ещё хранившие в памяти ужасы последней войны, внешне не роптали, а затянув потуже пояса, продолжали трудиться во имя того гипотетического светлого будущего, которое было им уже давным-давно обещано большевиками.
Те, кто пострадал в своё время от так называемых «сталинских» репрессий, горячо приветствовали и так называемую хрущёвскую «оттепель», снисходительно прощая Никите его мужицкую хитрость и не желая признавать очевидную лицемерную и предательскую сущность генсека. В глазах некоторых он был освободителем страны от сталинской тирании, хотя и находилось, к удивлению, немало других, так же пострадавших от репрессий и питавших при этом неизъяснимое уважение к памяти Сталина, прежде покоившегося в мавзолее рядом со своим учителем Лениным, а позднее извлечённого оттуда и, к облегчению многих, погребённого в землю.
Стране не хватало хлеба, и при этом люди единодушно поддержали решение своей партии об оказании братской помощи Кубе, равно как и другим странам, нуждавшимся в поддержке Советского государства, пусть даже само оно испытывало во многом нужду ничуть не меньшую.
Всё это и ещё многое другое обсуждалось вполголоса на некоторых советских кухнях, чьи хозяева, одинаково недовольные режимом Сталина и режимом Хрущёва, да и вообще существующим в этой стране режимом, грезили об иной совсем жизни, той, в которой не было бы ни ЦК КПСС и ни Советов, а была бы свобода говорить вслух всё, что угодно, и свобода передвижения по миру, который, если верить некоторым запрещённым радиостанциям Запада, без Советской власти был просто чудесен.
На кухне дома Юсупа и Малики подобные разговоры, как правило, не водились. В конце концов, если оставить в стороне классовую борьбу, то им было что вспомнить о времени, когда оба волею судьбы оказались в Ц-ском районе, где и познакомились друг с другом, и теперь их кухня была полна тепла, и уюта, и вкусных ароматов дымящейся картошки, и борща, не беда, что постного, и дагестанской сушёной колбасы, присылаемой им Айшей из Буйнакска.
И пусть они живут в разных городах со своими родными, но расстояние-то небольшое и, в конце концов, всегда есть суббота и пригородный поезд Махачкала-Буйнакск, который за какой-нибудь час с лишним примчит их к близким людям. Ну, а покуда он мчит, вполне можно вместе с детишками полюбоваться из вагонных окон видами окрестностей, и барханами, и кафыр-кумухской скалой, и всем до боли знакомым и никогда не надоедающим пейзажем.
На крыше поезда, как и всегда, будут с гордым видом восседать пацаны, которым скучно сидеть внутри вагона и которым гораздо интереснее обозревать панораму сверху. А может, у них просто нет денег на билет! В любом случае, их не останавливает риск свалиться, или страшные рассказы о том, как это происходило уже не раз когда-то и с кем-то, потому что они всё равно взберутся на самый верх и, увлекшись, примутся даже бегать по крыше несущегося состава, просто потому, что им этого хочется.
Если бы горцы думали о страхе, глядя на них, размышлял Юсуп, то не носились бы вековечно на своих быстрых конях, а теперь и на автомобилях, по узким и извилистым горным тропкам, расположенным прямо над зияющими пропастями.
5.
Далгат повернул выключатель и комната заполнилась звуками скрипичной музыки, которая, впрочем, тут же и закончилась, после чего радио голосом диктора сообщило: «Для вас прозвучала «Волшебная флейта» Вольфганга Амадея Моцарта в исполнении солистов Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова. Дирижёр – заслуженный деятель искусств РСФСР Джемал Далгат».
Фамилия дирижёра явно была кавказской, и её созвучие с собственным его именем Далгата вдруг заинтересовало так, что ему тут же захотелось взглянуть на владельца этой фамилии.
В институтской библиотеке его со вчерашнего дня поджидала увлекательная статья об археологических находках на территории современного Ирака, и в предвкушении работы над нею юноша решил выйти из дома пораньше, чтобы успеть пройтись по оживлённым ленинградским улицам и, если повезёт, то приобрести по дороге билет в тот театр, где работал дирижёр с заинтересовавшей его фамилией.
День выдался тёплым и безветренным. Расклеенные тут и там афиши приглашали ленинградцев и их гостей на свои многочисленные спектакли и постановки. Далгат, который, несмотря на занятость, старался не пропускать главных театральных новинок, замедлил шаг, внимательно рассматривая очередную афишу.
Прямо над названием «Любовь к трём апельсинам» в глаза ему бросилась надпись: «Дирижёр Джемал Далгат», и в ближайшей же кассе он приобрёл билет на оперу Сергея Прокофьева.
Вечерний зал был полон, и по окончании оперы зрители, встав со своих мест, долго и горячо аплодировали артистам, воздавая овациями свою благодарность и восторг.
Дирижёр, невысокий мужчина средних лет с нервным худощавым лицом, на котором из-под стёкол очков поблескивали выразительные глаза, располагавшиеся над тонким, с характерной горбинкой, носом, стоял у пульта и время от времени наклонял лысоватую голову, сдержанными кивками благодаря зал за щедро проявляемые эмоции.
Со своего места Далгат, не отрываясь, смотрел на него и думал о том, что просто обязан подойти к этому человеку, хотя почему обязан, он и сам не мог бы объяснить.
В ожидании, пока публика окончательно рассеется, он прогуливался по фойе и поглядывал на стены, увешанные портретами мастеров оперной сцены, пока, наконец, не увидел, что Джемал Далгат, сменивший концертный фрак на обычный костюм, направляется к театральному выходу.
Преодолев смущение, Далгат шагнул к нему и произнёс, волнуясь:
- Здравствуйте!
- Вечер добрый, молодой человек! – ответил ему дирижёр. – С кем имею честь?
Приветливость в голосе музыканта растопила нерешительность юноши, и он сказал:
- Меня зовут Далгат… Мы с вами почти тёзки! Я из Дагестана…
- А-а-а! О-о-о! Очень приятно познакомиться, уважаемый почти тёзка из Дагестана! Вы здесь проездом?
- Нет, я здесь живу… и учусь… и работаю!
- Вот как? Ну что же, учитывая, что и я тоже по большому счёту происхожу из Дагестана, пойдёмте, и по дороге с вами обо всём поговорим!
В ходе беседы выяснилось, что Джемал имеет достаточно близкие родственные связи с покойным отцом Далгата, Манапом Алибековым, и парень, обрадованный этим открытием, вдруг подумал, что не зря, должно быть, его так взволновала услышанная по радио фамилия дирижёра.
Впоследствии он не раз благодарил судьбу за тот день, когда всё-таки решился подойти к Джемалу Далгату, потому что встреча эта не только положила начало их дружбе, но и привела Далгата к поистине судьбоносным событиям.
* * *
Из письма Далгата:
«Здравствуйте, дорогие Малика и Юсуп!
Давно не писал вам, и, честно говоря, стыдно, но, поверьте, что я о вас часто думаю и мысленно с вами разговариваю.
Жизнь моя довольно однообразна, хотя и занят бываю целый день по горло. В основном разрываюсь между институтом и библиотекой. Работаю над темой и одновременно готовлюсь к кандидатским экзаменам по философии и немецкому, так что, как видите, дел хватает.
Малика, ты спрашивала, хожу ли я в театр и как часто. Раньше ходил чаще, и в Мариинку, и в БДТ, и оперетту успел много раз посмотреть, а сейчас времени почти не остаётся, ведь госпожа Наука не шибко жалует тех, кто не отдаётся ей целиком!
Но у меня есть новость, для меня очень важная. Я здесь познакомился с удивительным человеком, его зовут Джемал Далгат. Он наш соотечественник, известный музыкант и очень интересная личность. Поставил балеты «Горянка», «Ревизор» и много других. А главное, выяснилось, что он состоял в родстве с моим отцом, хотя, как я понял, лично они не были знакомы.
Джемал-Эддин Энверович – таково его полное имя – отнёсся ко мне с большим вниманием и я даже был у него в гостях. Он интересный собеседник, много знает и много гастролировал по миру, представляете, был в Японии, США, Германии, Индии!
Не скрою, я рад этому знакомству, не только потому, что он интересный человек, но и оттого, что есть в нём нечто такое, что меня к нему притягивает, какое-то внутренне благородство, и тактичность, и дух. Мы много говорим о литературе, об истории. Он столько читал всего, просто ходячая кладезь знаний!
Что касается моей жизни, то она почти не меняется и состоит главным образом из работы, учёбы и посещений тёти Розы, которая периодически ставит вопрос ребром, требуя, чтобы я оставил общежитие и перебрался к ним, ну, а я героически сопротивляюсь.
У них, кстати, огромная библиотека, и каких только нет книг!
Тётя Роза стала совсем старенькой, у неё куча болезней, но всё равно она бодра и ум её чёток и ясен.
А как поживает моя тётушка Айша? Надеюсь, что она здорова и по-прежнему греет собою буйнакский дом. Если вдруг понадобятся какие-то лекарства, дайте мне знать, я их тут же вышлю.
На этом письмо заканчиваю. Передавайте привет всем нашим, включая и детей. Кстати, вы спрашиваете, когда у меня, наконец, появятся свои дети. Вот разберусь с диссертацией и вплотную займусь личной жизнью! А пока что почти всё моё внимание достаётся одной даме – Науке!
Всех обнимаю,
с приветом, Далгат».
Продолжение следует....