Мужчина на месте 43-А умер, когда мы летели над Атлантикой. Со своего места в передней части самолета, сразу за первый классом, я не мог толком разглядеть, что произошло. Только слышать. Кто-то задыхался, захлебывался рвотой – сначала громко, а потом все тише и тише. Стюардесса по громкой связи звала “любых медицинских работников из числа пассажиров”. Видимо таких не оказалось.
Несколько минут спустя, натужных хрип мужчины перешел в тихое бульканье, а потом все и вовсе стихло. Он умер.
Молино – так его звали – был старым, но не настолько, чтобы развалиться на ходу. Скорей всего поймал сердечный приступ, или лопнула аневризма, или какое-то лекарство подвело, или просто Бог решил, что пробил его час. По самолету поползли слухи, что стюардесса просто пристегнула труп к креслу у окна и накрыла пледом.
Пилот по громкой связи объявил, что “из-за трагического события с участием одного из пассажиров” мы поворачиваем обратно в Нью-Йорк.
– Господа, мы ищем добровольца, который согласился бы остаток полета провести рядом с погибшим, – продолжил пилот. – Рейс полностью заполнен и пассажир, занимающий сейчас это место, чувствует себя крайне некомфортно. Место у прохода. Мы вернемся в аэропорт всего через пару часов.
Не знаю, почему я вызвался. Смесь усталости, альтруизма и нездорового любопытства? Возможно. Я рассудил так: планы на отпуск покатились в тартарары, так почему бы не занять самое интересное место в самолете? Стюардесса не переставала меня благодарить, как и позеленевшая девочка-подросток, с которой я поменялся местами. Подхватив багаж, я прошаркал по проходу в самый хвост.
До этого я видел труп всего раз – на похоронах бабушки, когда был еще ребенком. Она лежала в открытом гробу, но ни тогда, ни после меня не пугала мысль о смерти. В конце концов, это естественно. Тем не менее, новый сосед несколько изменил мое мнение.
Мистер Молино, земля ему пухом, сидел в своем кресле у окна, пристегнутый ремнем и накрытый синим флисовым пледом. Плед не покрывал его руки, лежащие на коленях. Думаю стюардесса сложила их так из уважения к телу.
Бледные пальцы Молино скрутило судорогой – так сильна была его агония. Невозможно было смотреть на эти руки и не представлять, что случилось с его лицом.
Я хотел попросить еще один плед, но экипаж был слишком занят, успокаивая остальных пассажиров. Так что оставалось только попытаться отбросить беспокойство и заснуть.
Я проснулся – не знаю, через пару часов или минут – от тряски. Мы попали в турбулентность. Свет в салоне не горел, большинство пассажиров спали. Я выглянул в окно, стараясь не смотреть на Молино, но увидел лишь темноту. Где-то в десятках километров под нами волновался холодный океан. Эта мысль выбила меня из колеи, и я потянулся через тело, чтобы опустить штору.
И остановился. Разве штора не была опущена, когда я садился?
И еще кое что… Поза Молино. Он передвинулся, пока я спал. Потребовалось несколько секунд, чтобы это осознать. Скрюченные руки все так же лежали на коленях, ремень охватывал талию, а лицо было укрыто пледом. Но теперь ткань выглядела смятой, будто он ворочался.
Очень медленно – полностью осознавая, что это безумие, но неспособный остановиться, – я приподнял край одеяла.
Показалась рубашка. Пуговицы расстегнуты – видимо экипаж пытался его спасти. Из-под нее выглядывает клочок серо-голубой кожи, поросший седыми волосами.
Следом воротник. Весь в пятнах засохшей крови. Не зря он так ужасно задыхался.
Я полностью снял плед. С трудом сдержал крик.
Молино отвернул от меня голову. Ровно так, как сделал бы, если бы смотрел в окно.
В отражении белело его лицо. Лицо мертвеца: бледное, осунувшееся, рот открыт, челюсть отвисла… В нем не было жизни.
А в глазах была. Они двигались.
Я не мог оторвать взгляда от отражения с полминуты и точно в этом уверен. В центре мертвой маски два зрачка двигались взад-вперед, будто высматривали что-то в небе.
– Что вы делаете? – Женский голос вырвал меня из оцепенения. Резко обернувшись, я уперся взглядом в женщину, сидящую через проход. Она смотрела на меня не столько со страхом, сколько… с отвращением. – Немедленно прикройте его! Дайте человеку упокоиться.
– Он… Кажется он двигался, – пробормотал я. – Глаза. Может он на самом деле и не…
Закончить фразу мне не удалось. Слишком безумно звучало. Да мне и не пришлось бы стараться, потому что ровно в тот момент мой желудок ухнул вниз, вместе со всем остальным самолетом.
Кружки и сумки впечатались в потолок. Мужчина в начале ряда подлетел в кресле. По всему самолету погасли огни. Пассажиры просыпались в панике и замешательстве.
– Пожалуйста, займите свои места и пристегнитесь! Закрепите все незакрепленные предметы. – Пилот снова вышел на связь. Он и сам казался потрясенным. – Погода на маршруте полета ясная, ни один экипаж не сообщал о турбулентности в этом районе. Я не могу точно сказать, с чем мы столкнулись. Но мы с этим справимся.
Пока он говорил, легкая фоновая дрожь, которую я ощущала с момента пробуждения, стала заметно сильнее. Женщина через проход вцепилась в ремень безопасности, больше не обращая никакого внимания ни на меня, ни на Молино.
Я снова через силу посмотрел на него. Толчок заставил тело завалиться вперед. Голова ударилась о спинку сидения.
Но лицо Молино по-прежнему смотрело в окно. Шея его вывернулась под таким острым углом, что я испугался, как бы она не сломалась.
Скрюченные руки. Бледная кожа. Три стюардессы и дюжина пассажиров были свидетелями смерти этого человека, невозможно было рационально предположить, что они все ошибались.
И все же, в отражении его глаза метались слева-направо, слева-направо.
Я как-то слышал, что после смерти все еще срабатывают рефлексы. Люди машут конечностями, цыплята бегают без головы – короче говоря, нервная система выполняет последние инструкции мозга. Но глаза? О таком я никогда не слышал.
С трудом оторвав взгляд от жуткого отражения, я посмотрел на само небо. Все такое же: темное, безлунное, безоблачное… но как будто в этой темноте появился странный туман. Лишь легкий оттенок темно-зеленого. Казалось, я даже вижу клубящиеся очертания во мраке, но это наверняка была всего-лишь иллюзия. Я отпрянул.
В тот момент мне хотелось только оказаться подальше от этого места. Но самолет буквально был переполнен. Стюардессы сновали взад и вперед по проходам, убирая пятна и помогая с травмами. Их не останавливало даже то, что сами они едва держались на ногах. Весь самолет содрогался, как бочка на речных порогах.
Серия толчков заставила тело Молино раскачиваться взад-вперед, как перевернутый маятник. Его отбросило назад на сиденье, затем боком на меня (ужасное ощущение, которое я никогда не забуду), а затем в противоположную сторону. Он врезался лицом прямо в окно, где и остановился.
Достаточно.
Я отстегнул ремень, вскочил с кресла и заперся в туалете. Лучше скрючиться на унитазе до конца полета, чем и дальше сидеть с мистером Молино.
Полчаса или около того все было неплохо. Я растопырил руки, упершись в обе стенки и так и замер, прислушиваясь к звону сигнальных кнопок вызова стюардессы, вою двигателей и рычанию неба. Даже попытался успокоиться, представив линию небоскребов Нью-Йорка, взлетно-посадочную полосу аэропорта Кеннеди и спокойный спуск.
А потом перед глазами всплыло окно самолета, лицо Молино, прижатое к стеклу, как у маленького мальчика, его мертвые глаза, вглядывающиеся в ночь…
Бестелесный голос капитана вернул меня к реальности. Теперь он звучал откровенно испуганным, а звук то и дело пропадал.
– …чрезвычайно аномальная погода… займите свои места, согласно аварийному протоколу… немедленно… если мы сбросим давление…
Турбулентность прекратилась на четыре или пять секунд, а затем внезапно меня будто затянуло внутрь стиральной машины. Мотало по ванной, словно мяч. А когда я наконец приземлился на пол и едва сумел открыть дверь, то пополз на четвереньках в проход к своему месту.
Трое стюардесс растянулись кто где, валяясь на спинах и животах между сидениями. Багажные отсеки распахнулись, сумки вывалились. Многие пассажиры плакали. Некоторые молились. И все это время самолет бешено трясло.
Над моей головой раздалась серия негромких хлопков. Что-то пролилось мне на голову. Все банки с газировкой в хранилище взорвались. В ужасе, я забрался на свое место и пристегнулся, даже забыв о Молино.
БАМ. БАМ.
Но он никуда не делся. Так и сидел на своем месте, раскачиваясь взад-вперед, как флагшток во время урагана, и так сильно ударяясь головой о стекло, что оно как будто начало прогибаться наружу.
БАМ.
В страхе, что он разобьет окно – хотя предполагалось, что это невозможно, – я схватил его за плечи, преодолевая отвращение. Но мне было его не удержать.
Снова и снова он бился головой о стекло. И кажется, вовсе не турбулентность была тому причиной.
БАМБАМБАМ
Больше никто в самолете этого не видел. Кое-кто из пассажиров собрались с силами и пытались оттащить пострадавших стюардесс от прохода. Другие шептали прощальные сообщения в свои телефоны.
БАМБАМБАМ КРКРРРРР
Что-то треснуло. Господи, только бы голова Молино, а не стекло! Зеленый туман за окном складывался во множество смутных форм.
БАМ КРРРКРРРКРККРР
БАМ
Снова взрыв. На этот раз не газировка, а кислород под давлением.
Молино выбил оба стекла одним последним ударом. Его искалеченная голова свисала снаружи самолета, а остальное тело рвалось за ней, удерживаемое только ремнями безопасности.
Завопила сигнализация. С потолка посыпались джунгли кислородных масок. Я тут же надел свою, но некоторые люди все кричали, пытаясь надеть маски на лежащий без сознания экипаж. Самолет трясло и болтало – мне еще никогда не приходилось такого испытывать – обломки со всего самолета летели в мою сторону к дыре, проделанной мертвым соседом.
– …пробоина в кабине… запас кислорода ограничен… спуститься на безопасную высоту… сложно в такой шторм, или что бы это ни было… храни нас Бог.
Поняв, что снова могу дышать, я снова взглянул на Молино. Наверное ему начисто оторвало голову, хотя я все-равно ее не видел.
Я снова представил себе эти глаза, которые искали в небе нечто такое, чего не видели мы – не могли видеть, даже если оно грозило развалить самолет на части. Между этими событиями была какая-то связь, которую я, возможно, никогда не пойму. Но даже не понимая, я мог сделать последний доступный мне ход.
Я перегнулся через колени Молино, поднял одну из холодных скрюченный рук и отстегнул его ремень безопасности.
Раздался невыносимый хруст – то ломались кости в плечах Молино, протискиваясь через оконную раму. А затем – за долю секунды – он исчез. Вылетел из окна в ночь и пропал. Бледный старик, летящий в объятия черного океана.
– Что бы там ни увидел, – прошептал я, – что бы ты ни искал, иди к нему и оставь нас в покое.
***
Зеленый туман рассеялся через несколько минут. Самолет снижался до тех пор, пока не стало безопасно дышать без масок. Менее чем через час я действительно увидел взлетно-посадочную полосу аэропорта Кеннеди. У трапа нас встретила целая эскадрилья полиции и машин скорой помощи. Стюардесс и нескольких пассажиров госпитализировали, но, насколько мне известно, серьезных травм никто не получил.
Федеральные следователи в конце концов пришли к выводу, что мы пролетели через локальную погодную аномалию, которую в ту ночь в небе не встретил ни один другой самолет. Какие-то обломки, должно быть, летали там вокруг нас и разбили стекло у места 43-А. В отчете написали: “Это событие привело к внезапной потере давления в салоне, в результате чего тело пассажира, который умер ранее в результате неотложной медицинской ситуации, не связанной с происшествием, было выброшено из самолета”.
Я думал, что эта новость будет по всем каналам, но увы. Авиакомпания, конечно, не была заинтересована в предании огласке инцидента, а у пассажиров не было желания переживать этот ужас вновь.
Для большинства людей, летевших этим рейсом, это была просто страшная трагедия, на счастье быстро закончившаяся, а ведь все хорошо, что хорошо кончается.
Только мне всю оставшуюся жизнь будут сниться глаза Молино и то, что они высматривали там в темноте.
~
Перевела Юлия Березина специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.