По предложению режиссёра Александра Сокурова сценарий фильма "Одинокий голос человека" написал в 1978 году третьекурсник ВГИКа Юрий Арабов. В основу сценария была положена повесть Андрея Платонова "Река Потудань".
Плёнка по художественно-идеологическим соображениям (мнение ректора: "Это не Платонов") была едва не смыта, негативы и позитивы спас оператор фильма Сергей Юриздицкий.
В итоге Александр Сокуров защитил диплом документальной лентой "Лето Марии Войновой". Зрители смогли посмотреть "Одинокий голос человек" только в 1987 году, когда "перестроечный" Союз кинематографистов СССР создал комиссию по возвращению "полочных" фильмов.
Удачей можно считать то, что Андрей Тарковский посмотрел фильм и поддержал молодых кинематографистов. Он три часа беседовал с Арабовым и Сокуровым, который запомнил такую фразу Андрея Арсеньевича о фильме: «Это настоящая шуба из овчины, только пуговицы к ней проволокой прикручены, а надо бы нитками пришить».
Загадочная фраза, оставляющая простор для истолкований.
К сожалению, я не нашёл сценарий фильма. Киновед Юрий Тюрин в своей книге "Феномен Юрия Арабова" пишет, что сценарий небольшой, 18 печатных страниц.
Изначально Сокуров задумывал фильм, как полудокументальный. Игровые сцены экранизации рассказа Андрея Платонова должны были сочетаться с биографией писателя. В итоге на свой страх и риск и к изумлению самого Юрия Арабова Александр Сокуров снял целиком игровую картину.
Фильм начинается хроникой. Первый план заворожённой собственным течением, будто потусторонней реки: даже не 16, а, видимо, 12 кадров в секунду. Всё пространство кадра, до видимого горизонта заполнено громадными, безлюдными плотами. Затем мы видим большое колесо, оно на одном из этих холодных плотов, его приводят в движение измученные мужчины и женщины. Они бредут по кругу и заставляют колесо вращаться — и это может быть быть метафорой времени, его монотонной, никогда не прекращающейся работы, перемалывающий жизни в вечность. До тех пор, пока в жизнь человеческую не войдёт Другой, и рабский труд преобразится в созидание ради Любви.
Фильм завершается той же хроникой. Крутится колесо сансары, перемалывает человеческие жизни.
В сердцевине фильма — бескорыстные, жертвенные отношения двух одиноких людей. И близость душ, преодоление людьми одиночества, обретение своего голоса в Другом подтверждается светом несказанным: природным, вечерним и духовным, невечерним.
Фильм, мне кажется, о попытке преодоления неизбывной тоски по Другому.
Изображение вирировано то в сепию, то в выцветшую плёнку, то вдруг становится полноцветным, но приглушённым, словно бы застенчивым.
Меня счастливо изумляет и общая застенчивость фильма, он тих и целомудрен. Если вы читали и помните повесть Андрея Платонова, то вам будет нетрудно оживить в памяти глубокую страдающую нежность автора, рассказывающего историю раненого и исцелённого любовью красноармейца Никиты Фирсова. Мужскую немощь Никиты Платонов описывает как духовное, светозарное состояние человека, который познал то, что выше физического наслаждения: "... оказывается, надо уметь наслаждаться, а Никита не может мучить Любу ради своего счастья, и у него вся сила бьётся в сердце, приливает к горлу, не оставаясь больше нигде" (так у Андрея Платонова).
Как это показать? Попыткой погружения во внутреннюю жизнь героев, когда нет акцентированной игры, нарочитых поз, выгодных ракурсов, эффектного освещения, есть тонированные, протяжённые планы, на которых кроткие, смущённые люди, непохожие на актёров, погружены в жизни своих трогательных, прекрасных персонажей. Есть музыка, которая замещает диалог, есть шумы, шорохи, есть живая, трепетная ткань этого кроткого, печального фильма.
Юрий Тюрин (на его прекрасную книгу я буду ссылаться и в дальнейших текстах о фильмах Арабова — Сокурова пишет: "Почему‑то Сокуров минует образные платоновские строки (у Арабова в сценарии было): «В полдень Никита Фирсов прилег около маленького ручья, текущего из родника по дну балки в Потудань. И пеший человек задремал на земле, под солнцем… Какой‑то бродяга‑человек переступил через него и, не тронув спящего, не заинтересовавшись им, пошел дальше по своим делам».
Да, верно, это деталь и в самом деле работает на метафору времени душевной опустошённости и обмирающего одинокого сердца. Но то, что у Платонова в слове так просто и естественно отражено в языке, опрокинуто в неповторимый платоновский язык, на киноэкране выглядело бы "аттракционом". Помните этот термин, придуманный Сергеем Эйзенштейном? Аттракционами он назвал эффектные образные воздействия на зрителей с точной установкой на определённый конечный тематический эффект. Метод монтажа аттракционов не просто удерживает внимание зрителей, он является вкусовой приправой к смыслу кинотекста.
Александр Сокуров избегает любых нарочитых трюков и эффектов, которые могли бы вызвать прогнозируемые зрительские эмоции. Это глубоко чуждо его пониманию кинематографа, как методу духовной алхимии, где микроскопические воздействия изобразительных и звуковых образов должны быть переплавлены в духовном тигле сочувствующего зрителя. Нет, не зрителя — полноправного соучастника художественно-этического процесса.
В одном из интервью Сокуров сказал: "И меня постоянно мучит сознание того, что своими фильмами я отрываю людей от этого процесса — из слов добывать образы, мысль, смысл. Словно я тоже участвую в разрушении обожествляемого мною гармоничного мира. Кино воспитывает глобальную лень. Души, совести, мозга. Воспитывает барские черты, потому что человек, который привыкает к изображению, начинает требовать смены картинок."
Мне кажется, что одно из главных достоинств этой сценарной работы Юрия Арабова — в трепетном отношении к первоисточнику, тщательно продуманном выборе сцен и диалогов для переложения повести прагматичным языком киносценария. Автор ясно осознаёт бесплодность любых попыток вместить гениальный текст Андрея Платонова в прокрустово ложе классической драматургической коллизии.
На мой взгляд, замечательно придуманы Юрием Николаевич диалоги в сцене регистрации брака Никиты и Любы, в повести об этом событии сказано одной фразой.
Или сцена свадебной трапезы, в фильме — скромное угощение рыбой, а в повести — "вкусная, разнообразная пища". Драматургическое решение Юрия Арабова — образ христианской трапезы: "где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них". Библия, Евангелие от Матфея, 18:20.
Посмотрите фильм.