Новосибирская область, Беловский район, посёлок Шадринка.
Анна, как потерянная ходила по дому и смотрела на сборы сына в дальнюю дорогу.
- Борюшка, а может быть ты отложишь свою поездку? Больно ты торопишься из дома-то уезжать... Понимаю, что в Новосибирске вам с Женей работа будет, но а я, как тут с меленькими детьми останусь-то? И Виталик хворый ещё...
- Ничего, уже лето наступило, проживёте как-нибудь. И потом, мама, я почти глухой, вот и тебе кричать приходится, когда говоришь со мной, а там обещали поправить слух, врачи сильнее, чем у нас в Шадринке, да в Беляево. Эвакуированные скоро от вас уедут домой, детей малых уже не будет и хозяйство наладится, что ты?! - он поцеловал мать, крепко её обнял и пошёл на двор.
Младшенький Виталик ослаб за эту последнюю зиму. Ему шёл семнадцатый годок, а выглядел он на мелкого парнишку лет десяти. До войны он был крепким и здоровым мальчишкой, но голодные годы сказались и теперь вся одёжка на нём висела и лопатки сильно выпирали от худобы. В школе их немного подкармливали - на большой перемене давали пшеничную болтушку, такую жидкую, что дети даже сочинил песенку: "крупинка за крупинкой бегает с дубинкой, хотели бы подраться, да где крупинкам взяться?" Но это было хоть какое-то подспорье в голодное военное время, когда каждый колосок шёл на фронт и колхозы, Шадринский в том числе, еле концы с концами сводили.
Игнат Соколов пропал без вести где-то под Курском в 43 году, но Анна всё ещё надеялось увидеть его живым. У эвакуированных и поставленных к ним на постой умер дедушка этой весной. Бабушка Федора и её невестка Марья собирались домой. После похорон дедушки Семёна грянула Победа. Много было в селе радости, но больше было слёз: считанные мужики остались в живых. Все наивно полагали, что вернуться они домой самое большое через неделю. Однако не тут-то было. Ждать пришлось ещё долгие месяцы, а других и годы.
По разному сложились судьбы односельчан, война ещё долго витала над Шадринкой, застя солнце чёрным своим крылом.
Соседка Соколовых бабка Макариха так и не сумела спрятаться в подпол от последней похоронки, четвёртой по счёту, которая пришла на младшего её сынка Стёпушку. Уже после Дня Победы свалилась эта страшная весть, и звериным воем зашлась бабушка Макариха в неизбывном горе своём, и выла двое суток без роздыху, наводя жуть на привыкших ко всему деревенских собак, а потом исчезла из дому бесследно...
То там, то здесь по лесам слышался жуткий Макарихин вой, его слышали разные люди и ужасались её горю. А может быть за те двое суток он так завис у всех в ушах, что чудился каждому даже в посвистах ветра.
Только через неделю бабушку нашли далеко от села чужие люди и полумёртвую привезли домой. Без движения, без признаков жизни лежала она несколько дней в избе своей многодетной невестки, вдовы младшего сына Стёпушки. Но молодая невестка оказалась слабее бабки: что-то случилось у неё с сердцем, и она скончалась в одночасье.
Её схоронили, по русскому обычаю собрали поминки - скудные по тому времени, а бабка Макариха лежала без участия ко всему, не живая и не мёртвая.
На следующее утро вконец осиротевшую избу пришли навестить сердобольные соседки - покормить ребятишек, доглядеть за Макарихой.
Федора и Анна Соколова толкнулись в избу и глазам своим не поверили: стоит Макариха у печи, чёрная вся, как головешка обгорелая. Согнулась в три погибели, на клюку оперлась и угли раздувает, чтобы огонь добыть.
- Чаво тебя черти подняли? - закричала на неё Федора. - Гляди, последний дух испустишь, ведь мощи одне остались?
А она в ответ поглядела на неё пустыми глазами и заскрипела замогильным голосом:
- Нельзя мне счас помирать, соседка... Не хочу грех на душу брать... Ить пропадут без меня Стёпушкины сироты...
Анна весь вечер после этого проплакала у себя в избе, собирая последние сухари, припасённые на чёрный день, для бабкиных ребятишек. Виталик развернул своими похудевшими руками-грабельками пришедшее накануне письмо от Ольги, и ещё раз его прочитал.
- Мамань, пишет она, что наведаться к нам хотят вместе с Алексеем, дюже скучают по родным местам, но пока не могут, его на границу служить отправили. Ольга вместе с ним там... Пишет, что ребёночка ждут, - он протянул письмо Анне.
Женщина взяла мятый листок, пробежала его глазами и вытерла фартуком влажное лицо, вспоминая Ольгины детские косички и её первые робкие взгляды на этого грозного и строгого, как ей казалось, Алексея. А теперь муж её, подишь-ты! Вот как она складывается судьба, иногда неожиданно и дерзко!
Ольга жила обычной жизнью, ничем не примечательной. И вот сегодня она ранним июльским утром вышла из своего временного барачного жилища и отправилась вместе с женой Павла Григорьева к реке Сан по узкой тропке для сбора чайных трав. Елена Григорьева была на шестом месяце беременности и ей постоянно хотелось чего-то терпкого в напитках. Соседка по бараку Клавдия Моторина, жена местного автомеханика, работника гаража для служебных машин, на которых выезжали в свои плановые и ревизионные поездки Ольгин муж Алексей Деев и работники его оперативного штаба, была очень сведуща в разных сборах и отварах. Она показала, как и где собирать эти природные сокровища, богатые витаминами и полезные для беременных, и вот сегодня в середине июля женщины решили набрать таких травок в прок. Кругом стояла утренняя тишь и сонное убранство спокойной реки с розоватой водою, отражающей рассветное небо. По росе хорошо было ходить босиком и вдыхать свежий запах пахучего разнотравья.
- Какая дивная красота! - восхищалась Елена. - А запахи, а звуки!.. Первые утренние трели, - она хохотнула и взглянула на Ольгу. - Такого в городе не увидишь и не услышишь.
- Ты родом откуда? - спросила у неё Ольга, склонившись у самой тропки к низкому кустарнику.
- Я не знаю. Скиталась по детским домам, пока семья одного военного меня не подобрала в голодный 32 год. Нашли меня в Подмосковном Пушкино, а оттуда перевезли в Тулу, там служил мой приёмный родитель вместе с отцом Павла, с которым мы и поженились несколько лет спустя. Там в Туле и завязалась наша дружба... - она настороженно посмотрела на Ольгу. - Ты знаешь, мне нигде так не было тревожно, как тут на границе. Я думала, что после войны всё кончится и мы вернёмся домой, но оказалось что всё только началось, как Павел говорит.
- Мне тоже не спокойно. Алексей дёрганный весь, да ещё тут подопечный твоего мужа, этот ужасный Кампински. Что они там хотят с ним предпринять-то? Алексей всякий раз обрывает разговоры о нём, как спрошу, просто бесится от этого, и понять невозможно. Почему он так себя ведёт?
- Мужские секреты, а ты лезешь... Не порядок. Должна понимать, всё же жена военного, привыкай. И мужья наши изменились, их война поменяла до неузнаваемости, и внешне, и внутренне, - Елена вздохнула и присела на обочине дороги на травяной, лохматый холмик. - Да и что мы с тобой можем понимать во всех их делах, бабьё, со своими страхами и вздохами?!
Ольга усмехнулась на это и вспомнила последний разговор с Алексеем, после того, как увидела на повороте дороги у постового шлагбаума группу людей, одетых в немецкую форму.
- Когда их, наконец, уже по домам отправите? - с отчаянием в голосе спросила она. - Ходят тут, глаза мозолят, фашисты недобитые... Раздражают!
- Это не твоё дело обсуждать, - резко оборвал он Ольгу. - Это начальство решать будет, кому из них нужно уехать, а кого оставить тут.
Она очнулась от воспоминаний, потому что Елена проговорила:
- Сегодня Березин приезжает из Раввы-Русской после госпиталя, собирают вечером всех в штаб гарнизона, все службы. Мой до сих пор тут с агентами работает, а твой теперь по оперативной части, так что - поменьше спрашивай... Ладно?
Ольга кивнула в ответ, но это было для неё несколько непривычно, ей казалось, что отсутствие общего интереса с мужем, отдаляет их друг от друга, а с другой стороны очень было понятно, о чём сейчас хлопочет Елена, она пытается донести до неё весь смысл новой послевоенной должности их вторых половинок. Конечно, ведь у них с Григорьевой тоже есть свои рабочие дела, одна работает в школе, а другая служит в медсанчасти.
Придя домой после прогулки, Ольга присела к письменному столу, достала последнее письмо Анны из Шадринки и села писать ответ.
В оперативном штабе седьмого погранучастка второго погранотряда Западного округа шло совещание командиров и политработников. Все сидели за общим столом у широкого окна плотно задёрнутого тёмными шторами.
- Обстановка сложная, товарищи, - говорил Березин. - На присоединённых до войны западных территориях Прибалтики, Белоруссии и тут на Украине порядка ещё никакого. Послевоенный хаос в приграничных соседних государствах даёт о себе знать тяжёлым положением войск на границах. Польша их и вовсе не сформировала, стоят наши части из пяти отрядов с центром в Кракове, границу с Чехословакией охраняют... Но это бы ладно, а вот усугубляют обстановку местные банды из населения, которое выступило против установления народной власти в своих городах и посёлках. Эти люди ушли в лес и выудить их оттуда не представляется возможным в условиях восстановления порушенного народного хозяйства. Они там сколотились в банды под руководством местных саботажников. Постоянно теперь надо находиться на чеку. Тут вам не центр России, это для тех, кто малость подзабыл где службу несёт. Вот и польские товарищи нам сообщили на днях, что в Кракове взят один из подпольщиков армии Крайовы, получивший накануне гривсу (донесение) от бандеровца с нашей стороны. Обращена она к бежавшему палачу и предателю Кузьменко. Вот где обозначился след Иуды!.. Значит, надо полагать, как мы и думали, что он находится где-то за границей, а связь со своими держит через вот таких посыльных.
- От кого записка, можно узнать? - поинтересовался оперативник Глушков.
- Да, нам переслали копию, подписана она неким доверенным лицом. Микола Доротный, там указано...
Деев стал медленно приподниматься со своего места и Глушков, сидящий рядом, обратил на это внимание.
- Что, как вы сказали, Сергей Андреевич?! - переспросил Алексей.
- Микола Доротный... Что, знаком? - глядя на его реакцию, обратился к нему Березин.
- Ещё бы!.. Встречались в Карпатах. Это подручный Кузьменко и один из его самых кровавых палачей. Признаться, думал что он сгинул в том круговороте или при отступлении его шлёпнули, ан нет!.. Паскуда! Значит, получается, он тут сидит, где-то на нашей территории и связан с ушедшим за границу своим благодетелем Кузьменко?
- Да, выходит так! - Березин поднялся и подошёл к карте, висевшей на стене, отодвинул шторку и взял указку. - Напротив вашего погранучастка Перемышль, по польски Пшемысль, река Сан с несколькими переправами, а позади левее начинаются леса и глухие поселения. Позади тоже посёлки и деревни с настороженным отношением местных к нашим военным. Согласно последним данным во Львове есть очень мощный подпольный центр, работающий скрытно на американскую разведку. США будут заинтересованы сейчас в нестабильности нашего западного региона. Они ещё надеются вместе с польскими и прибалтийскими господами взять реванш и не дать до конца сформироваться народному правительству этих государств. Продолжаются нападения на наших и польских пограничников, много погибших с двух сторон, банды орудуют почти в открытую, снабжённые новейшим оружием и боеприпасами. Наша задача, как можно плотнее действовать в единой связке с польской стороной, заинтересованной в скорейшем наведении порядка на своей территории. Быстрее сформировать отдельные батальоны войск для защиты погранзастав на случай нападения, включить их в численный состав погранучастков. Политработникам проводить активную агитацию местного населения и разъяснять обстановку, чтобы заблудшие товарищи понимали в какой стране теперь живут. Теперь давайте по восстановительным работам поговорим, как продвигаются у вас дела на кордонах по строительству мостов и дорог, а также оперативные службы доложат об обстановке на заставах...
Утром следующего дня в штабе бригады, расквартированной в приграничной зоне, Березин вёл интересный разговор с ещё более интересным собеседником.
- Нет никакого полковника Данилова. Есть Березин Сергей Андреевич, - прохаживаясь по кабинету у открытого окна и придерживая больную, туго перевязанную руку, говорил генерал-майор.
Кампински сидел рядом за столом и молча слушал. Кажется, он даже не среагировал на такое признание своего давнего "знакомого". Солнечные лучи падали на пол сквозь причудливые тени кипящей литвы и весь кабинет, казалось, был залит зеленоватым светом. Березин остановился у подоконника. Сутолока и беготня последних дней, наконец-то, уступили место временному затишью. Ну, вот он и дома, на своей территории! Граница - место серьёзное, но всё ж таки своя земля! А этот "гость", что сидит сейчас в его кабинете, испытывает куда более сложные чувства. Он-то как раз, не дома, да ещё находится в статусе военнопленного. Вот сидит сейчас, как зачарованный, молчит. Березин откашлялся:
- Генрих Кампински, ваше настоящее имя?
- Да, - коротко ответил немецкий "гость" и опять умолк.
- Ну, ладно, всё это в сторону. То, что было на войне, это совсем не подходит для мирного времени. Ведь и там у себя дома, вы будете налаживать мирную жизнь, думать о мирном будущем...
- У меня нет дома, а значит и нет будущего. А потом, кем я являюсь теперь для своей родины?
- Гражданином.
Генрих отрицательно покачал головой:
- Нет, военным преступником или ещё хуже... предателем!
- Вы серьёзно?
- Вам это известно не хуже меня.
Перед глазами Сергея Андреевича тут же встала сцена в кабинете генерала Берзарина. Они вот так же у окна тогда стояли друг против друга и обсуждали создавшуюся ситуацию. В те неспокойные дни военное командование Вермахта требовало выдачи пленного оберста Кампински у нашего командования 5-ой Ударной армии в обмен на целую группу русских пленных офицеров. Всё бы хорошо, и наши на такие условия согласились и на переговоры с немцами уже пошли, но тут стало известно, кто конкретно требовал его выдачи. Это был отнюдь не штаб Фреттера Пико или фон Фриснера, а гестапо. Берзарин тогда долго молчал, а потом бросил короткую фразу: "Я не палач! И мне его кровь не нужна." Что и решило исход переговоров. В гестапо, пленного полковника абвера, провалившего подготовку к Ясско-Кишинёвской операции, не отдали. Что чувствовал он тогда, этот человек, сидящий сейчас в кабинете перед русским офицером и говоривший столь обречённые фразы? Этого было не понять. Его лицо в тот момент, когда он узнал о решении Берзарина, было непроницаемым. Он лишь сказал накануне этого разговора, что не имеет права просить наше командование о снисхождении для себя и примет всё, как должно. Но, всё-таки, побледнел, когда узнал, что его выдачи требует гестапо. Он вышел из кабинета молча и закрыл за собой дверь. А Данилов-Березин, мучился ещё долгие несколько часов перед вызовом Берзарина на совещание. И с каким облегчением Сергей Андреевич принял тогда решение генерала! Но почему? Ведь известно, сколько крови попортил нашим на фронте этот хитрый немецкий оберст. Почему же, за что же такое отношение к нему было у советского командования? И отчего Березину его так жалко даже теперь? Сергей Андреевич поморщился от этих мыслей и замотал головой, отгоняя от себя эту романтику и воспоминания.
- Ну, ладно!.. Идите к себе. Кстати, вы хорошо устроились?
- Да, благодарю.
- В скором времени отправку на родину я вам не обещаю. Сейчас только ведутся переговоры с той стороной. Поэтому, будете пока находится в расположении наших пограничных войск особой зоны. Здесь бывшие военнопленные, которые тоже ждут отправки на родину, как вы знаете, и они не сидят без дела. Я и вам предлагаю поработать. Мне нужен человек, знающий языки. Вы уже когда-то с вашим знакомым Павлом имели такую беседу.
Кампински посмотрел на Березина вопросительно.
- Сейчас на границе скопилось много иностранных граждан, бывших пленных. Много разного рода документов надо обработать, корреспонденции с той стороны, запросов на них, ответов и т.д. Я хочу, чтобы вы нам в этом помогли. Ведь вы знаете, чуть ли не все европейские языки и их диалекты. Вы бы были здесь очень полезны, потому что на границу каждый день прибывают всё новые и новые люди. Их учёт, распределение, подготовка документов - просто непочатый край работы. Поможете?
Полковник поднялся:
- Если я буду в этом полезен - пожалуйста!
Березин улыбнулся:
- Вот и славно! Можете занимать соседний с моим кабинет, а если хотите, то и этот. Так как я буду часто в разъездах мне, видимо, не придётся долго здесь рассиживаться. В помощь вам выделю парочку толковых ребят. Они будут таскать вам сюда бумаги, архивы и всякие документы для перевода. Эти люди будут в вашем полном распоряжении. Жильём и питанием вы будете обеспечены. Ну, как?
- Я согласен.
- Замечательно. Сразу и приступим... А, как вы себя чувствуете после госпиталя?
- Спасибо, не плохо... Так, когда приступать?
- Завтра с утра. Сейчас я распоряжусь на счёт вас, - и Березин вышел.
Комната в конце деревянного офицерского барака была восьмиметровая. Генрих прошёл по скрипучим половицам длинного коридора в самый торец здания и открыл дверь новеньким ключом. Он вошёл, повесил на гвоздь у входа фуражку, расстегнул свой форменный мундир и сел на пружинистую койку. Тупое безразличие ко всему на свете, стало понемногу отступать. Что-то забрезжило в душе. Пока не ясное и смутное, но всё-таки светлое. А может и правда, ещё будет что-то, какое-то будущее, о котором говорил вчера Березин? Генрих провёл ладонью по лицу и отрицательно покачал головой. Перед глазами возникла фигура Павла, того самого разведчика, так сильно нарушившего его личные планы в том 1944 году. Его страшные слова: "Генрих, вашей сестре и её детям вы уже не сможете помочь, они погибли в концлагере, но другим женщинам и детям ещё можете, в состоянии. Слышите, ещё можете!.." Потом он бросил на стол пачку фотографий и стопку документов из которых Генрих Кампински узнал о страшной участи своей семьи. Муж сестры был антифашист. Его расстреляли после покушения на Гитлера, а она и дети: маленькая Моника и крошечный Юрген, были отправлены в концлагерь и вскоре убиты там. И вот он немецкий полковник, взятый русскими в плен, сидел перед своим противником Павлом, смотрел в его глаза и пытался осознать страшную сущность вещей и своего существования. От этих мыслей и воспоминаний сделалось жутко. Генрих встрепенулся и стал раздеваться. Сегодня был его первый рабочий день на новом месте. Но уснуть, всё равно, сегодня долго не мог. Павел, Павел... говорят, он скоро приедет сюда для какого-то дела, уже поселил свою жену в комендантском городке. Может удастся встретиться? Они как-то разу понравились друг другу, сошлись, стали общаться. Сейчас, отчего-то, Кампински вспоминал о нём. Если он приедет, может станет как-то легче?
Шум и шорохи за стеной, топот ног, суета дня скоро улеглись и замерли. В бараке наступила тишина. Мысли, размышления - всё повисло где-то в воздухе. Какое оно будет, это его будущее? Страшное, а может быть не очень?
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.