- Охренеть, ты в Кирове! - сказала она.
- Охренеть, я в Кирове, - подыграл я.
Мы поднимались к лифту. Я вполз в подъезд с ледяной вятской тьмы. Она встала ни свет ни заря, чтобы встретить меня. Было примерно полшестого утра. Спальный район Кирова. Новостройка нулевых, напоминающая коробку. Внутри обшарпанные стены, но тепло.
Ехать в еще более холодную Вятку посреди зимних каникул - это шло вразрез со всем моим прошлым. Я так давно нигде не был, что вояж в эти края казался необычной идеей. В ее съемной однушке желтым горела гирлянда. Мы смеялись, пока я раскладывал вещи. Эта квартира была убежищем социофоба. Хозяева явно не старались с ремонтом, особенно на кухне, которая напоминала декорации к постановке о домашнем насилии. Единственное, что украшало холостяцкую девичью нору, это ее ноги. Такие смуглые, упругие, с татуировкой на бедре.
Даже шкаф туда поставили советский. На столе - Коэльо, Шульман, карты таро, благовония. Спартанский быт владимирской девочки. Какие-то искры уюта, тусклый электрический свет, кухня без окон.
Мы легли спать, но никак не могли заткнуться. Предательски светало. В выходные она спала до упаду, чтобы стабилизировать перепады настроения и отойти от тяжелой работы баристой.
С мерзлого балкона виднелись кировские урбанистические просторы. Балкон запотевал моментально, стоило открыть дверь. У баристы на кухне дрип-пакеты "Вятской кофейной мануфактуры". Пролить "дрипы" надо три раза, а не четыре, как можно было бы подумать.
- Только если тебе сырники не понравятся, ты лучше ничего не говори, ладно? - просит она.
Мороз примерно столь же суровый, как во Владимире. На ней зеленая шапка с белыми ушками-глазами вроде как у лягушки. Она громко смеется и почти все время улыбается во все 32 зуба. Мы ждем автобус. В этот день Киров радует солнцем, которое совсем не греет. Когда едешь в эти земли, приготовясь, смотришь из окна поезда на заиндивевшие леса и зачатки зари.
Вятский кофе оказывается слишком вкусным. Домой повезу две пачки дрип-пакетов. Мы идем по... улице Ленина, которая раньше называлась Николаевской, а еще раньше Вознесенской в честь сгоревшей церкви. Музей Салтыкова-Щедрина приветливо встречает замком. Местным чекистам повезло, потому что им досталось красивейшее здание с грифонами.
Это необычное ощущение, но кругом русские. Никаких гастарбайтеров, кавказцев. Русский северный город. Люди сидят в многочисленных кофейнях, работают за ноутами. Бросается в глаза путаница с названиями. Сначала город называли Вяткой, потом Хлыновым, потом только Вяткой, затем Кировом — в честь очередного мутного большевицкого деятеля.
Вятка стоит на холмах или горах. Раньше это помогало защищаться от черемисов и воти, татар и Москвы. Сейчас это просто мило. Десятки исторических зданий. Центр не вытянут, как во Владимире, а довольно широкий и просторный. Хлынов основали новгородцы, сбежавшие от своих князей. Долгое время Вятская земля была вольной, здесь даже имелось свое вече наподобие новгородского.
В кофейне пью можжевеловый латте. Она - капучино. С ней громко здороваются в каждом заведении. Три месяца в Кирове и громкий смех обеспечили узнаваемость О***.
Длинная красивая улица ведет к смотровой площадке, с которой видно долину замерзшей реки Вятки. Мы сворачиваем у ротонды и идем по Александровскому саду. Безлюдно. Она окоченела. Диоптрии покрываются слоем льда, нужен антифриз или скребок.
- Мне нравится, что наши отношения развиваются медленно, - говорит она о своем бойфренде-барабанщике.
Мы едим в кофейне, где он работает, ее бойфренд. Я замечаю, как эксклюзивно он на нее смотрит, прямо и пристально в глаза, с какой-то интимностью. Боул и суп, чай. Она стрессует, что-то у нее неладится в семье. Пытаюсь отвлечь, говорю, что, наверное, все в порядке. В результате так и оказывается. За окном кафешки в сумерках снует кировский народ.
На главной площади города крупные сталинки наступают со всех сторон. Посредине - новогодняя елка, каток. Народ падает на льду. Будто пост полиции - во тьме белый с зеленым горит логотип "Кофелайка". Это кировская компания с филиалами, в том числе во Владимире. Но здесь у них ларьки на каждом шагу.
Потом мы идем в бар "Современник". Там пусто, бармены здороваются и сразу начинают говорить на "ты". Местного пива в меню нет. Приходится брать горьковское. Заведение наполняется кировской молодежью.
Спустя пару часов я смотрю, как она готовит макароны с сыром и беконом. Мы говорим. Мы будто в каком-то раннеприлепинском произведении.
Утром я уже прочитал все новости, побывал во всех сетях, просверлил взглядом вид с балкона, а она все спала. Мне стало грустно. Проснулась. Села к стене спиной с закрытыми глазами. У нее красивые длинные волосы, которые она хочет отстричь. Спросила, сколько времени. Удивилась, затем развеселилась, узнав, как я, будто тихий сурок, провел полтора часа в ее жилище.
Омлет, дрипы кофелайка. Я пародирую украинский акцент, затем Лапенко, затем Гребенщикова. Смеемся. Это необыкновенно взбодрило меня. Она спросила, почему я не стендапер. Да, почему?
Киров потеплел на семь градусов. На город опустилась привычная пасмурность. С балкона не было видно высотки, как в ясную погоду.
Краеведческий музей оказался мешаниной из экспонатов: местных и завезенных. Видимо, вятские фонды не ломятся от изобилия. Путешествие по экспозиции показалось не информативным, хотя город значительно больше Владимира, где исторический музей совсем другое дело. То же и с Салтыковым-Щедриным - бедная выставка. Видимо, это потому, что домик писателя на ремонте, и предметы выставили частично на новом месте.
Я купил всяческих сувениров, книгу про освоение Вятской земли русскими. О*** захотелось поставить свечки в Спасском соборе. У меня в голове возникли какие-то сцены из бунинского "Чистого понедельника". Пока она молилась, я разглядывал иконы. Священник начал службу. Православные пели.
Затем мы отправились в заведение Хот-дог, где продают пиво "Вятич". Оно оказалось обычным отечественным пойлом вроде "Жигулевского". Слабое и скоротечное послевкусие. Питерская шаурма значительно лучше. Нас пожирающим взглядом рассматривал какой-то маньяк из-за соседнего столика. Наши громкие умные разговоры привлекали внимание.
К ночи я отбыл на вокзал и сел в свой плацкарт. Не спалось до самого Владимира. Утром сидел в "Кухне Нью-Йоркской бабушки", мой рот горел от бургера. Неугасимое пламя не мог затушить даже пресный капучино. Произошедшее в предыдущие дни казалось сном. Я никак не мог понять, о чем я узнал больше, о ней или о Вятке.
