С ДЕТСТВА помнится деревенская кузница в покосившемся чёрном сарае — полутёмная, душная. Дядя Фёдор, один из немногих вернувшихся с войны мужиков, обнажённый до пояса, но в длинном, идущем от шеи клеёнчатом фартуке, гоняя под влажной кожей бугры словно отлитых мышц, крушил молотом раскалённый конец поковки. В перекур он разрешал подойти и взяться за молот, но рукоять его только раскачивалась, как ванька-встанька, а оторвать от земли я его так и не смог. А дядя Фёдор, посмеиваясь, легко подкидывал его, и снова из кузни едва ли не на всю небольшую деревню неслись тяжёлые, гулкие удары или мелкая, звонкая дробь, выбиваемая молотком, которым он делал доводку. И вновь из-под его руки летели искры раскалённой окалины, от которых было трудно глаза оторвать...
Вот таким и остался в моём представлении Кузнец — могучий, несокрушимый человек, способный руками сломать подкову — сам видел, своими глазами — и весь день махать молотом, который городской мальчишка не мог приподнять. Я и не думал, что кузнецы другие бывает. И вот я встречаюсь с Владимиром Николаевичем Глушковым, лауреатом Государственной премии СССР, главным Кузнецом танковой промышленности в годы войны. Он стар теперь, у него седые густые волосы, и аккуратные усы тоже пышны, а пальцы на тонких руках длинны и изящны, как на руках музыканта. Ум его ясен, память тверда и, оглядываясь на те далёкие годы с высоты своих девяноста двух лет, он говорит: «Наверное, я мало могу быть вам полезен. Мы руководили, принимали важные решения в какие-то критические моменты, а вся героика была на заводах. Вот что: найдите Василия Ивановича Булахова. Во время войны он был главным технологом кузнечного цеха на уральском заводе, где делали «Т-34».
Я встретился с Булаховым, и главный Кузнец главного танкового завода страны сидел рядом со мной и долго молчал, видимо, не зная, с чего начать. Потом вдруг сказал: «Даже и не представляю, как нам удалось всё это сделать...»
Наш замечательный «Т-34» появился в такое время, когда он не мог не появиться. Целый ряд факторов обусловил его создание. Первые танки, появившиеся в разных странах, в том числе и у нас, в середине тридцатых годов, были слабы во многих отношениях, и эта их слабость была очевидной для всех. Они защищали экипаж только от пуль, обладали малой скоростью, были маломаневренны, и огневая их мощь оставляла желать много лучшего. Отсюда ясно, каким должен был стать новый танк.
Михаил Ильич Кошкин, главный конструктор «Т-34», прибыл на Харьковский паровозостроительный завод в 1937 году, видимо, уже с готовой концепцией нового танка. Он с сомнением смотрел на колесно-гусеничный танк, легко увязавший на мягкой почве, и, много размышляя над самой идеей движителя, бесконечно много экспериментировал на макетах, пытаясь найти оптимальную во всех отношениях форму корпуса. Он хотел свой новый танк сделать неуязвимым не только за счёт наращивания толщины броневого листа, но и за счёт его формы, строго определённого, высчитанного наклона по отношению к траектории снаряда. Такой подход к поиску конструкции сам по себе уже был новаторским, равно как и решение отказаться от колёс и поставить танк только на гусеницы.
Особая проблема — орудие. Всем было ясно, что 45-миллиметровая пушка, установленная на старом танке, маломощна для нового. 76-миллиметровое орудие — как раз то, что надо, но у него слишком длинный ствол, выходящий за габариты танка. Это означало, что при движении танка через ров, при встрече с препятствием с ним прежде всего столкнётся орудие. Создатели нового танка сумели решить и эту задачу, найдя оригинальную конструкцию башни в виде усечённого конуса, идеально вписавшуюся в геометрию корпуса.
В конце 1939 года новый танк был готов. А в марте следующего года первые две машины пошли своим ходом в Москву. Новый мощный двигатель позволял развивать высокую для среднего танка скорость — 55 километров в час. Головную машину вёл сам Кошкин. Он был болен, чувствовал себя скверно, но штурвал машины никому не хотел уступить. Смотр состоялся 17 марта 1940 года в Кремле, на Ивановской площади.
Булахов тоже на кузнеца как-то не очень похож, хотя и крупен, широк в плечах. Однако кузней он самый что ни на есть настоящий. Он окончил кузнечное отделение техникума, его взяли на Харьковский паровозостроительный и соответственно диплому сразу же направили в кузницу.
Кузница, вспоминает он, была тогда престарелая, ручная работа в ней преобладала, хотя небольшой паровой молот и был. Так что кувалдой ему пришлось помахать. Но Булахову нравилась эта работа — тяжёлая, но и весёлая, звонкая, нравилось ощущать свою силу и видеть, как отступает перед нею раскалённый металл. Он так привык к этой работе, что, когда построили новый цех для сборки танков и тракторов со своей кузницей, он попросил, чтобы его оставили в старой кузнице. Только чуть позже, когда завод получил секретный заказ на производство двух опытных «Т-34», Булахов перешёл в другую кузню, где стоял сильный по тем временам паровой молот — с усилием до пяти тонн. Так Василий Иванович Булахов стал человеком, которому суждено было своими руками сделать наши первые танки, ставшие потом легендарными. Все поковки тех первых двух машин прошли через него.
Кошкин вернулся на завод счастливый и совершенно больной. Ехать обратно на поезде он наотрез отказался, а в холодном танке — всю дорогу с открытым-то люком водителя, а ведь ранняя стояла весна — только усугубил своё состояние. Поправиться Михаил Ильич так и не смог. Он умер в конце сентября 1940 года.
Но машина его пошла! В июне 1940 года было принято решение, по которому до конца текущего года должно быть изготовлено шестьсот танков «Т-34». Но сделали их лишь 115. Первый серийный танк прошёл испытания на противотанковых рвах линии Маннергейма и успешно выдержал их, ряд последующих серийных машин в опытном пробеге прошли более двух тысяч километров по дорогам и без дорог и подтвердили свои высокие качества. Хотя, конечно, многое ещё нуждалось и в переделке, и в совершенствовании — нуждался в доработке двигатель, плохо работала четырёхскоростная коробка передач, недостаточно надёжно вели себя гусеницы — на траках появились опасные трещины. Но всё это было естественно и вполне устранимо.
В воскресенье 22 июня 1941 года Булахов вместе с женой поехал в детский сад навестить дочку. День стоял чудесный, он и теперь помнит его в подробностях, и настроение было такое же, как небо, — ясное, безоблачное. Казалось, что так будет всегда, но голос из чёрного репродуктора взорвал тишину и спокойствие.
Паники не было. Булахов сразу же поехал на завод — почему-то он почувствовал, что обязательно нужно поехать на завод, словно бы хотел убедиться, что там всё в полном порядке.
После получения приказа об эвакуации весь огромный завод демонтировали всего за пять дней. Более сорока железнодорожных составов потребовалось, чтобы погрузить всё его оборудование. А на следующий день, когда последний состав был в пути, Харьков уже бомбили, и первая бомба попала точно в цель — в пустой цех завода...
Дорога на Урал долго, нудно тянулась — почти месяц тащились. В теплушке было холодно, за кипятком на станциях, если он и был, выстраивались длинные очереди, и Булахов мечтал лишь об одном — скорее добраться до места, смонтировать оборудование и с головой погрузиться в работу. И ещё он боялся за младшую дочку, родившуюся всего за одиннадцать дней до эвакуации — как бы не приболела в дороге...
Прибыли ночью, и разместили их временно в клубе, а наутро он пошёл смотреть, где придётся работать. Завода не было. И цехов тоже не было. Уже откапывали котлованы под фундаменты для оборудования и тут же сгружали и ставили станки, прессы, молоты прямо под открытым небом, и только постепенно — день за днём, завод обрастал стенами, кровлей...
Жили первое время в землянках. Через занавеску от Булаховых — другая семья, питались в заводской столовой исключительно одной затирухой — похлёбкой из картошки, куда кидалось и немного муки. На второе — картошка или каша, а компот делался из хвои с добавлением патоки вместо сахара. Патока эта, можно сказать, была стратегическим материалом, поскольку по существующей технологии её добавляли в серную кислоту, чтобы ослабить кислотное действие во время травления металла.
Но работали они, не жалея себя. Многие после смены ложились спать тут же, подле станка, а проснувшись и кое-как перекусив, вновь становились к станку, и начиналась новая смена...
«Тяжело приходилось, — вспоминает Василий Иванович, — но иначе и быть не могло... Мы работали первое время под открытым небом, не считаясь ни с временем, ни со своими возможностями. От нас ждали танков, мы знали, как они нужны фронту, и делали даже больше, чем считали возможным...»
И он снова произнёс ту фразу: «Просто не представляю, как мы смогли всё это осилить...»
20 декабря 1941 года, всего через два месяца после разгрузки оборудования, завод дал стране первые 25 танков «Т-34». Прямо с заводского двора их отправили на фронт, на защиту Москвы.
После смерти Кошкина генеральным конструктором стал Александр Александрович Морозов. Это уже он запускал новый танк в серийное производство. Великолепный инженер, опытный, вдумчивый конструктор, он неустанно совершенствовал танк, добиваясь всё большей и большей простоты, потому что именно в ней видел он гарантию надёжности. Морозов так и говорил: «Простота конструкции — основа массового производства». Получалось так, что в год вносили три-четыре тысячи изменений. И в этом — в постоянном поиске и непрерывном стремлении к совершенству — нужно искать ответ на вопрос: как же случилось, что наш «Т-34» стал единственным танком в истории второй мировой войны, сохранившим все свои боевые качества и не устаревшим?
Кузнецы не уставали совершенствовать танк. Но узких мест ещё оставалось много — в Харькове не успели отладить производство, а здесь, на пустом месте, на совершенно новом заводе это было сделать неизмеримо труднее. Долгое время сдерживал, мешал ускорить работу кривошип — одна из самых сложных штампованных деталей, служащая для натяжки гусениц. Делали их удручающе мало — четыре-пять штук в день, а нужны были — десятки. В кузнечном цехе предложили новую технологию и добились необходимой производительности. Или вроде бы такая несложная деталь, как крышка люка и петли к ней, — из-за такой мелочи, однако сложной в изготовлении, тоже тормозилась работа.... Кузнецы предложили фрезеровку заменить штамповкой — и сразу дело пошло на лад.
Булахов, чтобы мне было понятней, почему они так долго возились и с тем зловредным кривошипом и вот с этими петлями, старательно рисует их на листе бумаги, называет при этом даже размеры — до сих пор помнит! Но он, не обращая внимания на моё удивление, увлечённо рисует и попутно сообщает такие сведения: для «Т-34» в кузнечном цехе делали детали 385 наименований весом от 120 граммов до 120 килограммов. Но это только наименования, а всего таких деталей в цехе делали 914 штук. Сейчас, конечно, уже многое забылось, уверяет Василий Иванович, сорок лет всё-таки, но тогда он помнил номер каждой детали и сорт металла, из которого её надо делать.
Сообщение о Победе пришло в город ночью и тоже застало врасплох. Верили в неё, ждали, как неизбежного утра, и всё равно она обрушилась внезапной радостью. Булахов ещё немного поработал на танковом производстве, а потом вместе с семьёй вернулся в родной Харьков, на старый завод, где работает и по сей день, вот уже пятьдесят четвёртый год.
...Я попрощался с Булаховым и пошёл по весенней Москве. И пусть день был дождливый, пусть небо промозгло и серо — всё равно прекрасно оно, потому что это мирное небо.
Л. РЕПИН (1985)