Прекрасное утро. Наше с тобой последнее.
Взять в руки телефон дрожащими пальцами на самом деле очень трудно, как бы и не казалось простым действием с первого раза.
Руки впервые дрожат так сильно, что я напоминаю сама себе старого алкоголика, рассыпающегося на части. Жаль, что я не алкоголик.
Лучше бы это было причиной, потому что алкоголизм люди научились лечить — кодировки там разные, тренинги, хрен его знает, что еще помогает, а вот от любви ничего не помогает — алкоголь разве что.
Смеюсь от собственной глупой мысли: жизнь, оказывается, такая злая сука, что мне теперь даже алкоголь не помогает. Наверное, я немного устала и не выспалась. Наверное, я немного дура, что уже который месяц сижу на этой гребаной лавке соседнего дома и пялюсь на тебя.
Но сегодня в последний раз, сама себе обещаю, потому что квартира уже сдана счастливым молодоженам, сумка с вещами на первое время валяется под лавкой, а в кармане билет на самолёт. И все теперь кажется совсем не важным.
Немного тошнит, желудок завывает и болит, потому что я уже давно не ела ничего нормального, кроме кофе. Устала.
Эта усталость давит снежным комом, лавиной, и плевать, что на дворе весна, плюсовая температура и вот-вот начнется неделя грибных дождей. Мне холодно, а ты, наверное, и не знаешь об этом. Даже не догадываешься, потому что даже зимой тебе было насрать, что я сижу в тонкой парке и без шапки. Твоей заботой можно забивать гвозди моего персонального гроба. Твоя забота на самом деле плюшевая и пахнет цитрусовым вареньем, но уже не для меня.
Сидеть под твоим дурацким подъездом в пять утра и стирать дурацкие сообщения в мессенджере типа «скучаешь?», «спустись», «давай поговорим?», «прости меня», — вполне нормально. Пишешь — стираешь, пишешь новое — снова стираешь.
Вот только ни одно из них не отправлено адресату, потому что я знаю, что ты не скучаешь, что не спустишься, ради меня, что не хочешь говорить и что просить прощения должен, по идее, ты, но такого не будет.
Через полчаса ты выйдешь выгуливать пса перед работой, а я, как обычно, буду сидеть и смотреть на тебя, и молчать. Ты скуришь три сигареты, может, четыре или целых пять, — смотря, сколько выкурила твоя новая девушка из твоей пачки, и я знаю, как ты бесишься, когда берут твои сигареты.
Будешь стоять и смотреть куда угодно, но только не в мою сторону, будешь упрямо тянуть поводок на себя, когда пёс ринется ко мне со звонким лаем. Ты, блин, все равно делать вид будешь, что мы не знакомы, что не было всех этих лет дружбы, не было бессонных ночей и признаний, и вообще нас не было никогда. Не было Александры с Артёмом.
Ты, бедный, наверное, из-за своей работы в робота превратился, Тём, и стер папку в своей голове с моим именем. У тебя теперь новое имя в списке любимых: Марина или Алена, не помню точно.
Она все равно у тебя не задержится дольше, чем на месяц. Знаю, проверяли.
Вот только интересно: свел ли ты мое имя, что у тебя плотно засело под ребрами?
Ты ещё постоишь немного: сутулый, заспанный, но такой красивый. Дождь накрапывает, мои белые туфли уже покрылись пылью, а под ногами целая кучка окурков — красота. И как-то я пропускаю тот момент, когда пёс тычется мне в холодные ладони влажным носом, а ты садишься рядом.
И пахнет от тебя по-особенному, по-домашнему, Артёмом, как я привыкла, как я люблю. Не говоришь ничего, просто сигарету протягиваешь, хотя когда-то меня просил завязать, что, мол, не круто это — девушке курить.
Да, Тём, не круто, поэтому я глубоко затягиваюсь и глажу пса за ухом. Говорить ничего не хочется, аж горло дерет, рецидив всех болезней одновременно. Пальцы все так же дрожат, дождь так же накрапывает, и ты молчишь — прекрасное утро.
— Уезжаешь?
— Улетаю.
И смешно становится от этих глупостей, мнимого интереса к моей персоне. Невидимые пальцы его измен и холодности оседают на моей шее удавкой, а голос бередит старые раны, что должны были уже затянуться давно, но нет, не выходит, не исчезает, и имя его под ребрами высечено не только татуировкой на коже, оно в самой глубине, там, где не достать.
— Ты же боишься летать, — Артём улыбается, будто ничего не было.
Не было ничего. Совсем. И ты не плакал на моих коленях, признаваясь в любви, не ублажал меня до звезд перед глазами и не умолял простить после первой своей измены, и второй, и третьей…
Быть с тобой было настоящей ошибкой!
— Потерплю, — улыбка режет скулы, — ну, я пошла, на регистрацию не хочу опоздать.
— Ага. Пока.
И вот врут же, врут про любовь, которая переживает ссоры, измену и разлуку. Врут и не краснеют, потому что он меня не догоняет, когда я отхожу на добрые двадцать шагов от лавки, не кричит мне в спину, что вернись, я люблю тебя, прости меня, потому что не нужно ему это, потому что не любит, потому что не чувствует себя виноватым.
Я не получаю в такси по дороге в аэропорт слезливого сообщения с просьбой остаться, я не слышу у себя за спиной в толпе аэропорта голос охраны, который попросил бы меня задержаться, как в фильмах, потому что один человек кое-что забыл вам сказать.
Ничего нет. Тишина по всем фронтам.
Прекрасное утро.
Курить только очень хочется, и обнять тебя.
Главное дожить хотя бы до пятидесяти, мне всего-то десять лет продержаться, а там, может, человечество научится влюбленность лечить, как алкоголизм.
Кодировки там всякие, тренинги, — главное только дождаться, а там видно будет. И лететь в самолете почему-то уже не так страшно, вот только до сих пор не плевать почему-то — осталось ли моё имя под твоими ребрами или нет?.. И дело совсем не в татуировке.
КОНЕЦ.