ИНДИЯ ДУХА

Вот так бывает: только научишься складывать буквы в слова, а жизнь уже открывает тебе что-нибудь новенькое. Мелом на заборе написано: «психи», а что бы это значило? - Плохие люди, - объясняет бабушка. – Дерутся, на стены лезут. Их в больнице закрывают, а они там орут. Ого! Надо будет попробовать: слово-то уж больно красивое. Будто резиновую игрушку сжали, и она запищала: псииии! А потом отпустили, она и выдохнула: хиии… А плохих людей красивым словом не назовут, видимо, что-то напутала бабушка… Будете в Алупке – не водите маленьких детей в Воронцовский дворец: устанут, ещё стоя в очереди, проблем не оберётесь. Держась одной рукой за мамину руку, другою – за папину, я брела по окружённой кипарисами аллее и громко рыдала: «Не хочу жи-ить!» - У всех дети как дети, - ворчал папа, кивая на бодро шагающую впереди дылду лет одиннадцати, - а наша избалованная до предела! Это ты её распустила! Вырвавшись, я подобрала с дороги камень, и, занеся его над головой, грозно пошла на папу: - Я псих! У Зеркального пруда родители оставили меня под деревом , а сами пошли смотреть на лебедя, плавающего среди солнечных зайчиков. Старушка на соседней скамейке продавала леденцы, а рядом стоял и улыбался не то большой мальчик, не то молодой дядька в панаме. Ему не стоялось так просто: согнув руки, он хлопал себя локтями по бокам. Рот его был всё время открыт, и оттуда выглядывал толстый язык. Слюни висели на подбородке, и старушка, привстав, вытерла их носовым платочком. - Я псих, - повторила я, когда мама с папой вернулись. - Вон псих кривляется, - вполголоса сказала мама, косясь на странного человека. – Нравится тебе? - Нравится! – ответила я, но больше в тот день не бушевала: как-то не вязался образ этого несимпатичного парня с таинственным словом, год назад прочитанным на заборе. Должно быть, есть какие-нибудь другие, красивые психи – стройные и без слюней! Нормальные пионеры спят в кроватях, а юные психички во сне гуляют по лагерю, закутавшись в простыню. Глаза у них широко распахнуты, и в глазах отражается луна. Волосы… Впрочем, с тех пор, как я обрезала свои косы, волосы у меня длинней пяди не отрастают, секутся… Я накинула простыню на голову и выскользнула из корпуса. Тени сосен и елей лежали на траве, в неверном свете фонаря кусты казались то ли ночными зверями, то ли чёрными привидениями. В лунном свете я бесшумно пробежалась вдоль забора, и, остановившись у рукомойника, сделала фуэте. За рукомойником курил вожатый Саша, красивый, как Мистер Икс. - А, это ты, Колобок? – добродушно спросил он. – Курить будешь? - И буду! - ответила я, обидевшись на «колобка.» - Марш в постель, мелочь пузатая! - сказал Мистер Икс. - Вы эгоист, - уходя, ответила я, как разочарованная графиня Палинская. – Я презираю вас! Восьмидесятые годы катились под гору. Газетчики стали писать о бесах и домовых, а в телевизоре развелись экстрасенсы и гипнотизёры. Самый крутой из них одним взглядом вводил особо чувствительных людей в транс. Больные при этом излечивались, а здоровые успевали заглянуть за пределы видимого мира. Под музыку старые и молодые женщины, сидящие в зале, мотали головами, некоторые даже руками гребли. Были люди, которые чувствовали его энергию даже на расстоянии, сидя у телевизора. Только наша семья ничего не чувствовала, а лишь смеялась над уникальным даром. - Рокового из себя строит, а глазки-то как у свиньи! – говорила мама. – Дурят народ, чтоб отвлечь от социальных проблем! Если Бог не дал тонкой натуры, её можно выдумать. Я закрыла глаза и запрокинула голову. Потом встала и лунатическими шагами прошла к телевизору. Опустилась на пол и начала раскачиваться из стороны в сторону, ожидая комментариев. «Какая у нас чувствительная дочь,» - скажет мама. «Сумасшедшая», - подтвердит бабушка, а папа сделает вывод: «надо показать её психиатру.» Меня покажут психиатру, он определит шизофрению или другое нервное расстройство; в лечебнице долгими синими вечерами я буду беседовать с другими тонкими натурами о смыслах жизни и мироздания. А то дома разговоры неинтересные - о политике, о том, куда я после школы учиться пойду, в лучшем случае о кино да о книжках; в классе разговоры – о мальчиках и о тряпках, а разве это главное? - Вставай и сходи ведро вынеси, мусорка приехала! – раздался над ухом голос папы. – И хватит кривляться, как дебил! Если девушка ранима, слегка не в себе, ненормальна, истерична и нуждается в лечении, то это выглядит красиво и романтично. Но вся романтика разбивается о слово «дебил». Любой дебил тоже не в себе и нуждается в лечении, а уж об их ранимости и истеричности ходят легенды: рассерженный дебил запросто может наброситься и убить. Почему тогда никто не хочет ему подражать? И почему именно меня сравнивают с дебилом мужского пола, в то время как другим запросто даётся образ призрачно-безумной девы, бегущей по лезвию своего полуфантастического бытия? - Ну не идёт тебе возвышенный образ, - объясняла тётя, заваривая чай. – Как и всей нашей семье. Мы должны прочно стоять на ногах, и не принца ждать, а хватать первого попавшегося кучера. Да пораньше, пока окончательно не расползлись. - О чём с ним, с кучером, говорить? - ответила я, намазывая на булку варенье. – О конском навозе? - Он о навозе, а ты ему – о высоком, раз уж так хочется. Он тебя уважать будет. Только учти: главное в этой жизни – себя обеспечивать, без этого никто уважать не станет. А без уважения и любви не бывает. … На углу – комиссионка, возле комиссионки толпятся молодые фарцовщики. Они заигрывают и приглашают в кафе. Простонародное у них занятие, и манеры простонародные тоже. … Каждое утро, когда я иду на лекции, навстречу мне бежит парень в спортивном костюме: привет, студентка! Спорт – плебейское увлечение, да и сам парень скучноват со своей короткой стрижкой. … На дискотеках пацаны модные, но тупые и ругаются матом. … Сосед-художник нарисовал мой портрет: вожделенный драматизм в глазах. Художник талантлив, умён и одинок, но безнадёжно стар и при этом беден. …На филфаке учатся несколько интересных мальчиков: тощих, длинноволосых и не от мира сего. Но они чураются нас, девчонок, а главное, делают по тридцать-сорок ошибок в диктанте. Дебилы? Любовь - где-то там, за пределами нормы. Если князю Мышкину сбрить бороду, а у Раскольникова отнять топор, получится самое то. Достоевский придумывал идиотов, а восторженные барышни раскупали книги, как горячие калачи. Но ведь Достоевский не взял своих героев из головы, наверно, он и в жизни встречал похожих. Айтматов с кого-то списал Авдия Каллистратова, а Булгаков – Мастера. Значит, такого человека можно встретить и в наше время, ибо люди не меняются. Только не на улице искать надо, а прямо в психушке: в миру таким и не выжить! - У меня бессоница, - врала я, сидя в кабинете участкового терапевта. – И тревога такая, кажется, вот-вот что-то страшное произойдёт… Меня направили к невропатологу. Невропатолог ходил по своему кабинету кругами. - Что у вас? – спросил он, кривя рот. - Темноты боюсь, кажется, там потусторонние существа скрываются, - сочиняла я. – И ещё чувствую, как смерть рядом ходит… - Рядом ходит смерть, - невропатолог остановился у стола и по-заячьи забарабанил по нему мохнатыми лапами. – Я вас к психотерапевту направлю, она принимает раз в месяц… Возле кабинета психотерапевта сидел молодой субтильный блондин. Князь Мышкин. - Уж полчаса жду, - сказал он жалобно. – А мне только направление в стационар взять. Я приоткрыла стеклянную дверь – психотерапевт ела бутерброд в своём кресле. Напротив неё восседала крупная тётка в чёрном пальто. Пахло кофе. - Ужинает с подругой, - сказала я, садясь рядом с Князем Мышкиным. Его глаза побелели и выпучились. Сжав побагровевшие кулаки, он вскочил с места и ринулся в кабинет: - Ща я им ужин устрою! Вот он, билет в Индию духа. Пока лишь на амбулаторный приём, но ведь всё лучшее впереди. Напротив слова «диагноз» - цифры два, три, пять и вопросительный знак в скобочках. Перепуганная психотерапевтка даже слушать не стала о моих выдуманных слуховых и зрительных галлюцинациях – выписала направление, и всё. Меня положат в больницу, по тёмным аллеям которой гуляют бледные, с горящими взорами, юноши – начинающие гностики, декаденты и символисты. Высматривают свою музу, просятся к ней под крыло. А тут я – красивая, двадцатилетняя… Дома я ничего не рассказывала, решив просто поставить всех перед фактом: я медленно сходила с ума, а вы не хотели верить… Я вошла в низкое здание амбулатории. В коридоре с утра толпились безумцы. Толстяк в углу переминался с ноги на ногу. Его сосед тряс гигантскою головою. Огромная, с радостным лицом, девка громко спрашивала у своей матери: «Что смотришь, дура, давно в морду не получала?» Известный в городе сумасшедший разгуливал туда-сюда - по своему обыкновению, он непрерывно болтал что-то ему одному понятное; увидев меня, он радостно заорал: «Моя любовь номер шестьдесят девять!» Снаружи послышался шум дождя. К нему добавились раскаты грома, они раздавались всё ближе и ближе. С двенадцатым ударом дверь открылась, и на пороге появилась врачиха в мокром цветастом платье под большим пиджаком, в мокрых тряпочных босоножках и чёрных мужских носках… Промчавшись по коридору, она отперла белую дверь своего кабинета: - Кто первый? Скрюченный дед с судорожно дёргающимся лицом скрылся за дверью. Я не стала ждать своей очереди и вышла под дождь. В окне стационара торчали немолодые и некрасивые психи; увидев меня, они закричали, замахали руками, но я даже не посмотрела в их сторону. Два худых парня в пижамах курили под зонтом; один из них посмотрел на меня и неинтеллигентно гыкнул. Но я прошла мимо, и вода брызгами разлеталась под моими лаковыми,на двенадцатисантиметровых шпильках, туфлями… В газете писали: надо поставить свечку за своё здравие. Потом написать на бумажке вопрос. Сжечь бумажку на свечке, выйти на улицу и идти, не оглядываясь. Первые слова, которые на улице услышишь, и будут ответом. У меня вопроса целых два - что делать и кто виноват? Выполнив ритуал, я вышла из церкви. Мимо шагали двое крепких мужчин в кожаных куртках и с клетчатыми баулами. - Работать надо! - прокричал один из них сквозь дождь – Тогда вся дурь выйдет! Биржа труда шумела, как улей: набирали желающих поработать в Германии. Трудолюбивые пчёлки, будущие сиделки и официантки, ползли к заветному окошечку, не обращая внимания на стенд в конце коридора. На стенде белели несколько объявлений… Я думала, через год после развала страны все заводы уже успели позакрываться, а оказалось, нет. Завод микроэлектроники ещё работал и даже искал гардеробщицу. Что ж, я буду принимать и раздавать пальто и куртки, а в свободное время учиться. Переведусь на заочное отделение. Куплю себе модную одежду и много косметики. Почувствую себя умной и сильной. Перестану думать о лишнем. А фантазии можно и поменять. И вообще, зачем фантазии, коль у меня будут свои взрослые деньги? На улице Князь Мышкин приставал к прохожим, выпрашивая мелочь: - Тётя, дайте на булочку с чаем, два дня не ел! Дай денег, сука, глаз выколю! Увидев меня, он что-то заорал, но я не отреагировала на его приветствие. Прощай, Индия духа, и не дай мне Бог обернуться и разглядеть тебя по-настоящему.