Глава 21. Gracias, Señor
МВРЧ Манудж слышал, как Катя отвергла Д’Арки, но решил выдвинуть свою кандидатуру.
- Конкуренция всё ещё вполне разумна! – воскликнул он.
Подобно тому, что я часто наблюдал в индийских фильмах, такой же была и стратегия МВРЧ Мануджа. Будучи индийцем, он был очень ярким. Все они любят делать комплименты и сходят с ума по претенциозному мачизму.
Когда у Кати упал на пол карандаш, МВРЧ Манудж вдруг поднялся, изящно подошёл и, взяв карандаш, передал его Кате с грустным взглядом, означавшим: «Я построю тебе Тадж Махал, о половинка сердца моего». Голова его покачивалась. Весь класс засмеялся.
МВРЧ Манудж не стесняясь, хвастался, чтобы произвести впечатление на Катю. Будучи всего-навсего клерком в бюро переписи населения в Пенджабе, он признался, что на самом деле он исполнительный секретарь, под началом которого работает шестьдесят семь человек, что у него имеются сотни коров, а также есть предприятие по переработке экскрементов в ископаемое топливо, колодцы, сдаваемые на прокат, дрессированные кобры, оборудование для резки кукурузы. Когда он окончит Сорбонну, то построит текстильную фабрику с двенадцатью тысячами работников.
Как и большинство индийских мужчин, МВРЧ Манудж, несомненно, был очень романтичен. Он сказал Кате перед всем классом, что ему часто снится сон, в котором он видит себя и Катю в лодке, плывущей по Гангу в свете полной луны. Катя серьёзно и задумчиво посмотрела на него. МВРЧ Манудж слегка покачал головой. Его улыбка стала шире, когда он уловил позитивный сигнал от Кати, и приготовился к нежному ответу.
- Это так красиво, друг ты мой, МВРЧ Манудж. Но я слышала, что в вашей стране женщин часто недооценивают, да?
Лицо МВРЧ Мануджа застыло.
- А раз так, я готова рассмотреть твоё предложение, если женщин там будут ценить так же, как мужчин. Идёт?
Пенджабец четыре раза покачал головой.
Раз так, то мечтай тогда и дальше о Гонсалесе – непревзойдённом, типичном латиноамериканце. В его обычаях вежливости не так уж много. Грамматика соблазнения у него проста, прямолинейна и прагматична. Изображая из себя мачо, он подошёл к Кате, которая в тот момент загорала во дворе кампуса.
- Катя, ты мне нравишься. Выходи за меня. Я вскоре унаследую кузницу в Гвадалахаре и стану управлять кузнецами, а ты будешь помогать мне продавать на рынке подковы. Что думаешь?
Катя сняла свои солнцезащитные очки и зажмурила глаза.
- Пабло Ариан Гонсалес, твоё предложение и правда соблазнительное. Ты такой милый. Я чувствую, что меня ценят. Gracias, señor.
Гонсалес был счастлив. И тут Катя серьёзно задумалась.
- Мне так тяжело отказываться от этого многообещающего предложения.
Гонсалес вспыхнул.
Катя перевела дыхание. Гонсалес опустился на колени, словно собираясь получить благословение святого.
- Но. – Тут сын кузнеца побледнел. – Значит так, я рассмотрю твоё замечательное предложение, когда будет выплачен долг Мексики перед Германией.
Гонсалес медленно осел. Катя мягко похлопала его по плечу.
* Gracias, señor (исп.) – «Спасибо, господин».
- Хорошо, amigo*?
Манеры британцев и мужчин из страны Дяди Сэма были иными. Они были гораздо более уверенными в себе по сравнению с азиатами или латиноамериканцами, вроде Гонсалеса, и сразу же заявили Кате, что хотят встречаться с ней. Предложение их было чётким: Take it or leave it**. У них интересная философия, а именно: им терять нечего. Иногда они бывают немного тенденциозными и оскорбительными, но когда их отвергают, они ведут себя как джентльмены, признавая преимущество своих соперников.
Однако, как оказалось, не всем мужчинам в моём классе нравилась Катя. По мнению Жан-Пьера Мино и Себастьяна Дельбоннеля, этих двух французов, высокая, белая, светловолосая женщина с голубыми глазами, типично кавказского типа – такая как Катя – непривлекательна. Им нравятся скорее миниатюрные женщины: маленькие, женственные, с тёмными волосами и карими глазами. Их идеальный образ женщины – из рассказов «Тысячи и одной ночи».
Патрику Д’Нуму – нашему одногруппнику, студенту из Сенегала, Катя также не нравилась.
- Слишком худая, – усмехался он.
Я подозреваю, что Д’Нуму происходит из племени ибадан. В древности в племени ибадан был обычай обменивать толстых мальчиков и девочек на четырёх коров. Худых же мальчиков и девочек оценивали всего лишь в четыре страуса. Что до мексиканцев, индийцев и индонезийцев, то, по-видимому, они сходились во мнении, что красивые женщины – это как раз такие, как Катя. Подозреваю, что изображение этой красавицы изначально было нарисовано на флаконе духов Gardena, которые с пятидесятых годов начали покорять страны третьего мира.
Бобби Кэш – из числа тех мужчин, которых Катя отвергла. Он американец, и когда он дразнит Катю, на самом деле он всё ещё числится любовником Таунсенд. Разочарованная Таунсенд затем подцепила себе Д’Арки. Стенсфилд же не дала ей взять направление на платонически настроенного Бобби Кэша. Смена любовников. Современно, не правда ли?
Но мне известно, что Стенсфилд Бобби не нравился, а Таунсенд также явно держала Д’Арки на расстоянии от себя. Стенсфилд и Таунсенд были, однако, не более, чем своего рода качелями наперевес. Они были реакцией друг на друга. Что бы ни делала Таунсенд, Стенсфилд вторила ей, и наоборот. И это казалось не только любовных дел, но и поддержания конкуренции – это был вопрос выживания в противостоянии, где на кону стоял престиж. И часто вражда Таунсенд и Стенсфилд была иррациональной.
* Amigo (исп.) – «Друг».
** Take it or leave it (англ.) – «Или бери, или оставь».
Глава 22. Гелий
Катя была по-прежнему словно коралловый необитаемый остров в просторах Тихого океана: красивый, оспариваемый и всё ещё ничей. Она не хотела, чтобы её утешали, ненавидела, когда её провоцировали, игнорировала всякую лапшу, что ей вешали на уши, знала, что её обманывают, была неуязвима, когда её использовали в качестве приманки. Столько было влюблённых сердец, однако никто её не впечатлил. Гонка за то, чтобы завоевать её, не утихала, даже скорее наоборот, становилась всё сильнее. Дошло даже до пари, так что ситуация стала похожа на лотерею: в гонке принимали участие теперь даже студенты других специальностей.
Внезапно пронеслась новость, поднявшая настоящую суматоху. Гонка завершена! Прекращение огня! Катя сделала свой выбор. О-ля-ля. Кто же этот счастливый рыцарь на белом коне? Он наверняка весьма хорош собой и очень богат, или, скорее всего, происходил из голубых кровей французских аристократов. Возможно также, это какой-нибудь герцог, член британской королевской семьи или дальний родственник принца Уильяма, которые в большом количестве бродят по Сорбонне, где грызут гранит науки.
Но в реальности всё оказалось просто невероятно! В это сложно поверить. О, этого не может быть! Боже мой, это совершенно невероятно.
Просматривая материалы в библиотеке, я широко раскрыл глаза, увидев письмо от Кати в электронной почте.
Hi, there ....If you want to date me, all you have to do ... Just ask
Much love, Katya*.
Я почувствовал, будто во рту у меня взорвалась трубка, и выходящий из неё гелий закачивается в грудную клетку, а затем я взлетаю как воздушный шарик и задеваю головой плафон люстры.
Всё это время я видел, как люди прямо-таки дерутся за Катю. Нежданно-негаданно она сказала, что мне следует просто попросить (just ask), если я хочу быть рядом с ней. Какая невероятная удача. Гонсалес, которого я попросил прочитать письмо ещё раз, даже перекрестился.
- Mamma mia, – сказал он.
МВРЧ Манудж, как мне позже рассказали в столовой, аж аппетит потерял. Этот пенджабец оглядел меня с ног до головы – должно быть, измерял мой рост.
- Мир и впрямь так несправедлив! – воскликнул он.
Не обращайте внимания на них, ибо я сам не могу до сих поверить! Я не участвовал в бою, но выиграл войну! И при этом был похож на маленького ребёнка, обнаружившего кольцо с драгоценным камнем в упаковке сушёных арбузных семечек. Чтобы я нравился Кате? Это же нереально, невозможно! Я тут же заподозрил, что какой-то разочарованный поклонник, сдвинутый на компьютерах, взломал электронную почту Кати, чтобы подшутить надо мной. Я написал Кате, чтобы подтвердить тем самым свою догадку. Так глупо.
Дорогая Катя. Ты случайно не ошиблась, отправив мне письмо по электронной почте?.. Прости, но откуда у тебя адрес моей почты?
Она тут же ответила:
Definitely, it is for you**.
* Hi, there.... If you want to date me, all you have to do ... Just ask. Much love, Katya (англ.) – «Привет… Если хочешь со мной встречаться, просто попроси. С любовью, Катя».
** Definitely, it is for you (англ.) – «Это определённо для тебя».
Теперь гелий, наполнивший мою грудную клетку, взорвался, и я раскололся на тысячи розовых бутонов, упал с потолка и рассыпался по всей библиотеке. Что такого Катя увидела во мне? Я подозреваю, что она страдает близорукостью.
Сегодня я не обедал. После полудня я провожу Катю до дома. Мой желудок наполняет чувство удовольствия, а если точнее, то его попросту раздувает.
Я стоял, нервно ожидая её один час, двадцать минут и шесть секунд у входа на станцию Нотр Дам де Шамп. Она шла со стороны бульвара Эдгара Кине, и чем ближе подходила, тем больше меня охватывали три вида лихорадки. Во-первых, из-за того, что она слишком красива для меня. Таких женщин я обычно узнаю по фото на страницах альманахов. Во-вторых, я не знаю, как общаться с лучшим другом-любимой девушкой. И в-третьих, потому что мне следует убедиться, что она не страдает близорукостью и не спутала меня с кем-то ещё. В моём сердце эхом отдавался вопрос:
- Katya, are you for real?*
Но она уверила меня.
- Это не ошибка. – сказала она мелодичным голосом. – Это правда.
Мы сели в поезд метро, который шёл от станции Мари Д’Исси до Порт де Ла-Шапель. В середине пути – в Сольферино – мы остановимся, там квартира Кати. Когда я сидел рядом с ней, моё сердце стучало в ритм поезда. Мне хотелось поговорить с ней о многих вещах, но слова застряли у меня в горле. Я сидел молча, прямой и скованный. Катя запросто улыбнулась. Эта её улыбка заставила меня взмолиться, чтобы у нашего поезда отказал двигатель, его ось развалилась на три части, произошло замыкание электричества, и он загорелся, его двери заклинило так, чтобы их не могли открыть даже пятнадцать человек, а пассажиры оказались в ловушке на весь день и всю ночь, Катя потеряла сознание, а я стал героем. Её улыбка заставила меня молиться о том, чтобы остановка Сольферино переместилась в Исландию, так, чтобы мы могли пробыть в этом поезде целых десять часов, а затем продолжить путь, переправившись на корабль.
Я неделями учился контролировать себя, когда был рядом с Катей. И после некоторой тренировки под завистливые взгляды МВРЧ Мануджа и Гонсалеса я уже мог привычным делом навещать её в её квартире, ходить вместе с ней смотреть шоу Джерри Спрингера – её любимое развлечение. Мы получали взаимное удовольствие от того, что из друзей становились любовниками: это процесс, оказывается, забавный. Кроме того, она всегда звала меня my man**, заставляла чувствовать себя красивым, будто я был кельтским рыцарем из легенды о горце, спасающем крестьян от набегов разбойников. Я же называл её baby***. И всякий раз, как я говорил это, в животе у меня всё щекотало.
Понедельник был для меня особенным днём, так как после полудня на своей парте в классе я обнаружил маленький пригласительный билет: Tea time, my place, 04.00 pm, yours, Katya****. Это означало, что день я проведу с этой очаровательной девушкой, сидя на балконе и попивая французский чай-меланж с мускатным орехом и корицей. Там рядом течёт Сена. Её рябь весело играет, отражаясь серебристо-оранжевыми бликами.
Время бежит. Я ещё больше восхищаюсь Катей, но вот люблю ли я её?
На прошлой неделе Катя вернулась к себе в Баварию, чтобы навестить семью. Она обняла меня на Лионском вокзале. В ушах у меня засвистел ветер. Впервые меня заключила в объятия влюблённая женщина. В глазах её блеснул дикий намёк на обещание, когда она вернётся. Запах пота взрослой женщины ударил мне в нос, проникнув в меня. Она побежала на поезд, оставив меня, и ещё даже не скрылась из виду, как я начал скучать по ней. Однако, когда её поезд начал удаляться, какая-то частица моего сердца пожелала, чтобы она больше не возвращалась в Париж.
* Katya, are you for real? (англ.) – «Катя, это правда?»
** My man (англ.) – «Мой мужчина».
*** Baby (англ.) – «Детка».
**** Tea time, my place, 04.00 pm, yours, Katya. (англ.) – «Чаепитие у меня дома в четыре часа. Твоя Катя».
Глава 23. Адам Смит vs Рома Ирама
Хоть я и подобен птенцу перепела, который крадётся, догоняя тетерева, этот университет предлагал мне некое интеллектуальное приключение с огромными возможностями. Каждый день я старался бросить себе вызов, породить креативность в выбранной сфере. Я слушал лекции два часа, однако тех знаний, которые я получал от них, стоили целого семестра у меня на родине. Если с точки зрения количества оценить полученный мной опыт, то он будет подобен свету, пробивающемуся в вагоне, подобно эксперименту Эйнштейна. Я сталкиваюсь с эконометрикой, статистикой, алгеброй, экономической философией, так что сам Эйнштейн мог бы сказать, что я усвоил множество знаний за короткий промежуток времени.
Каждый день нёс для меня что-то новое, вдохновлявшее на усилия в выбранной мною сфере. И теперь я ощущал, как уже давно скопившаяся в моей голове экономическая структура вместе с Адамом Смитом, которому противостоял Рома Ирама, начала менять свою форму, оживать, растягиваться, извиваться, увеличиваться в объёме и усиливаться. И теперь я уже теоретически понимал, что имел в виду Джон Мейнард Кейнси – «барометр» монетаристов, и почему его идеи противоречат феноменальным классическим взглядам экономиста старой школы, Адама Смита.
Теперь я понимаю значение экономики именно как науки, как школы, и даже как искусства и философии. И всё потому, что замечательные преподаватели в этом университете наглядно демонстрируют гору экономической науки. Они научили меня, с какого бока следует подкрадываться к ней, чтобы взобраться наверх, и указывают ориентиры, которые помогут достичь вершины, так что я могу обрисовать свои возможности делиться полученными знаниями: как преподаватель, исследователь, консультант или политик.
Больше всего я хотел быть таким, как Адам Смит – учёным-экономистом. Поэтому всё обучение в Сорбонне сосредотачивается на экономических науках. Я поглощён идеями Адама Смита и неоднократно читал его феноменальную книгу – An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations*, даже запомнив некоторые части из неё наизусть. Даже когда я читаю одно это название, то уже испытываю трепет. Эта книга, написанная им в 1776 году, и впрямь необыкновенная. В этой книге содержится кристаллизация мыслей с видением, стоящим вне времени. На мой взгляд, эту книгу следует прочесть любому, кто признается, что изучает экономику, или любому, кто заявляет, что несёт ответственность за средства к существованию для многих людей в своей стране. Неудивительно, что Майкл Харт** поместил Адама Смита – этого шотландца – на место номер тридцать семь на скамье самых влиятельных людей в истории. Он всего на одно место ниже Уильяма Шекспира, зато более влиятелен, чем Томас Альва Эдисон.
Медленно, но верно я превратился в фанатичного последователя классического экономического учения Адама Смита. Я был ошеломлён, прочитав переложение сути его идей, которым уже почти триста лет. Глаза Адама Смита грустные, но воспалённые, и этим он похож на Рому Ираму. Я распечатал его портрет большого размера, заключил в рамку и сравнил с фотографией своего кумира – Ромы Ирамы, которую привёз с родины. Когда-то давно я мечтал стать игроком в бадминтон, но это мне не удалось, и вот теперь Адам Смит разжёг во мне желание стать учёным-экономистом. Рома Ирама – мой старый друг: я знаю его ещё с тех пор, как прикрыл дыру в стене плакатом с изображением его альбома – Hujan Duit*** во времена учёбы в начальной школе. Часто, когда у меня кончаются идеи для своего исследования, или я устаю под завалом заданного на дом, так что даже череп мой весь съёживается, я гляжу на фотографии Адама Смита и Ромы Ирамы перед собой и пытаюсь завязать с ними воображаемый диалог.
Адама Смита, словно вечно обиженного человека, постоянно захлёстывает раздражение, ибо люди не понимают его гениальности. Я спрашиваю его:
- Как вы можете быть настолько умным, мистер Смит?
* An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations (англ.) – «Исследование природы и причин богатства народов». Книга, опубликованная шотландским экономистом Адамом Смитом в 1776 года, которая оказала значительное влияние на экономическую теорию.
** Майкл Харт (1932) американский астрофизик, белый сепаратист, националист и автор, в частности, бестселлера «100: Рейтинг самых влиятельных людей в истории».
*** Hujan Duit (индонез.) – «Дождь из денег».
Но он равнодушно молчит. Его лицо словно отвечает мне:
- Уйдите, молодой человек! Это так хлопотно. Всё, что бы я ни сказал, вы не поймёте. Идите лучше и учитесь у этих своих глупых французских преподавателей, а с меня хватит.
- Хорошо, хорошо, мистер Смит. Не нужно так сердиться. – Я обернулся, убегая от мистера Смита, который сейчас был не в настроении. Но сделав несколько шагов, я был ошеломлён.
- Эй, деревенщина, ты вообще кто? Откуда родом?
Я удивился: мистер Смит спросил меня! И повернулся к нему.
- С острова Белитонг, мистер Смит.
- Где это?
- В Индонезии, мистер Смит.
- А где она?
Ох, я даже не знал, как это объяснить ему. У меня слова застряли в горле.
- Ах, не важно, молодой человек. Забудьте об этом. А расскажите-ка мне о своей стране.
- О моей стране?
- Да, о вашей стране. Есть там умные люди?
Сложный вопрос.
- Расскажите мне.
Дилемма!
- Давайте, расскажите мне об умных людях в своей стране. Какие научные открытия они сделали?
На самом деле это очень грустно, так как я знаю одну единственную вещь об умных людях в своей стране.
- Ну, молодой человек, отвечайте!
Я таращился на него, и при этом хотел быть честным.
- Много, мистер Смит. В моей стране много умных людей. Много умных людей, умеющих воровать государственные деньги.
Лицо мистера Смита побагровело от гнева, а глаза выпучились от крика. Великая идея и научная ярость, написанные на его лице, казалось, вот-вот взорвутся. Он сделал мне знак приблизиться. Глаза его метались по сторонам: то влево, то вправо, словно он боялся, что за ним следят, и зашептал – эмоционально, делая истерические паузы:
- Ну вот, что я говорил? Что утверждала моя теория? Всё верно, не так ли?! Деньги оказывают тот же эффект, что и свист самого дьявола.
И мистер Смит учащённо задышал.
- И всё это из-за тех негодяев, монетаристов!
Я был смущён. Мне хотелось спросить его: «Почему?» Однако мистер Смит не дал мне такого шанса. У него вырвалось:
- А знаете, что? Эти монетаристы сговорились собрать все деньги, чтобы такая страна, как ваша, оказалась в долгах, а затем она потихоньку начала закладывать саму себя. Они же никто иные, как ростовщики! Это же новая модель колониализма! Это долговая кабала! Их теория…. Их теория…
И тут мистер Смит вдруг прервался. Видимо, кто-то проходил мимо. Это был Арай.
Мистер Смит вернулся к своему изначальному настрою – равнодушной фотографии, как ни в чём не бывало. Да и я тоже, ведь мне не хотелось, чтобы Арай считал меня полоумным, из-за того, что я разговариваю с фотографией. Мы следили, как Арай выходит из комнаты. Потом мистер Смит дёрнул меня за воротник.
- Их теория? Развитие экономики на денежно-кредитной основе? Полная чушь! Кейнсианцы – бродяги в экономической науке, их следовало бы вообще посадить в тюремные камеры. Деньги! Всё – деньги! Да вы взгляните, к чему это приводит – к разграблению денег вашей собственной страны!
Я почтительно кивнул. Мистер Смит воодушевился ещё больше.
- Конкретные объекты, трудоустройство! Вот решение всех проблем! А всё, что кроме этого, чушь собачья! А теперь взгляните на собственную страну! Снаружи загнанная в угол, подточенная изнутри, ещё немного – и будет штрафной удар! Ещё одиннадцать шагов, и ваша страна станет банкротом!
Ужасно! И впрямь ужасно! У меня аж мурашки пошли по коже, когда я это услышал! И я сразу же извлёк для себя урок морали номер тринадцать: не говорите о положении своей страны с классическим экономистом! Это так пессимистично!
- И ещё кое-что, молодой человек, только это секрет! – и мистер Смит огляделся по сторонам. – Немногие это знают, но это довольно опасный секрет! Вы умеете хранить секреты?
Тон мистера Смита звучал угрожающе.
- Умеете?
- Умею, мистер Смит.
И Адам Смит громко прошептал:
- Джон Мейнард Кейнси, лицо которого выглядит как бритая морда длиннохвостой макаки, на самом деле – ветеринар, выдающий себя за преподавателя экономики!
Я был потрясён: это необычайно! После моих глубоких размышлений, возможно, данная информация окажется истинной.
- Вы согласны с моим мнением, молодой человек? – мистер Смит дёрнул меня за воротник, и я стал задыхаться. – Согласны?
Только после того, как я ответил ему, что согласен, он освободил меня.
Мистер Смит удовлетворённо улыбнулся, как и Рома Ирама, потрет которого висел рядом с ним. И в ту же секунду я узнал ещё один секрет: оказывается, Рома Ирама тоже был приверженцем классической теории! И мне очень захотелось услышать его комментарии.
- Братец Рома, а каково ваше мнение о нашей стране?
Он дал оптимистичный ответ, сопровождая его своей фирменной сочувствующей улыбкой, и процитировал название одной из своих известных песен:
- Те, кто молод и полон сил! Давайте закатаем рукава, если хотим продвигаться вперёд!
Глава 24. Письмо отца
По всей видимости, ту эйфорию от учёбы в Сорбонне, которую испытывал я, испытывал и Арай. Он не спал ночами, увлечённый исследованием белка цитохрома-С, лежащего в основе выживаемости живых организмов – это была тема его исследовательской работы, о которой он мне все уши прожужжал.
- Знаешь, что, Икал?! Результаты этого исследования цитохрома-С могут стать каноном, опровергающим абсурдность эволюционных теорий! – он сделал вид, что читает мне лекцию.
А я из-за духа братства сделал вид, что понимаю его: Арай был так воодушевлён, что лицо его аж побледнело. Он постоянно изучал гипотезу Харуна Яхья. Он был сейчас учёным-креационистом, стоящем в авангарде тех, кто защищал величие Господа, сотворившего этот мир, и желал быть частью той армии религиозных интеллектуалов, которые выступали против Дарвина, считая его теорию заблуждением.
В частности, Арай хотел стать микробиологом. Эта профессия всё ещё была довольно редкой на нашей родине. Это действительно конструктивно. А я сейчас хотел стать учёным-экономистом. Это невероятно прогрессивно. Мы плясали, радуясь нашему новому видению жизни, точь-в-точь как радовался Модильяни, ликуя и скача вокруг статуи Бальзака. И письмо от отца лишь подтвердило всё это.
С самого первого своего дня в Европе, ещё пока я был в Бельгии, я отправил своим родителям письмо. После этого, куда бы мы ни поехали, мы всегда сообщали о себе. Ответов на эти письма я не ждал, тем более, что мама, как известно, могла разобрать только написанное латинскими буквами. Но сегодня случилось что-то весьма удивительное. Месье Леро, владелец квартиры, которую мы снимали, вручил мне письмо. Я разволновался, увидев на конверте почтовый штамп с названием моей деревни! Наверняка там было что-то очень важное! После занятий я оставил друзей и уединился под статуей Робера де Сорбонна*.
Письмо написала мама на бумаге, разлинованной по три линии. В преамбуле говорилось, что его надиктовал ей отец, чтобы она переложила его слова на бумагу. И мама, низко склонившись, аккуратно написала маленькие буквы под нижней линией. Заглавные же буквы выписывала наподобие ростков в начале каждого предложения. Все буквы были накренены вниз, словно в вежливом поклоне, и казалось, что каждая из них лобызает соседние.
Получать от вас письма, Икал и Арай, дорогие наши сыночки, уехавшие за море, было несказанной радостью для ваших матери и отца. Твоя мама, Икал, их читала множество раз, но отец никогда не был доволен. Любимый мой сыночек, в этом письме твой отец хочет сообщить тебе об одном неотложном деле: ты должен знать о будоражащем событии, которое потрясло нашу деревню. Как ты уже понял, из-за банкротства Государственной Оловянной Компании центральное правительство в Джакарте обязало малайцев переквалифицироваться из шахтёров в крестьян. Очень многие малайцы теперь культивируют гвоздичное дерево. Нельзя отрицать, что это высокие деревья, с корнями, уходящими глубоко в землю, с жирными ветвями и листьями. Однако, к сожалению, они никак не проявляют желания дать завязи! Были привлечены различные эксперты, и в целом они считают, что почва Белитонга не подходит для этого занятия, так как содержит камни из карьеров. Однако твой отец совсем не согласен с таким единством мнений. Подозрения его двоякие: отец полагает, что малайцы, только недавно познакомившиеся с удобрениями, неверно истолковали советы специалистов с Явы – эксперта по удобрениям и помощника фармацевта, – которые больше всего знакомы с удобрениями. Шахтёры считают использование удобрений своего рода погоней за волшебным эликсиром, который поможет им достичь цели – урожая – за меньшее время. Но на самом деле эта трагедия с гвоздикой, должно быть, связана с произвольным применением удобрений, без соблюдения правил, изложенных в книгах. Ещё одно бедствие, выпавшее на нас, это эпидемия опухолей основания шеи. болезнь эта распространяется быстро – словно мусор по ветру, и знахаря, который смог бы с ней справиться, пока нет. Доктор же приезжает из Танджонг Пандана всего раз в неделю. Хотя на самом деле, возможно, что древесные корни, ракушки от моллюсков и лесные листья смогут изгнать её, но у нас нет таких знатоков, которые бы правильно составили дозы. Вот почему сейчас нашей деревне очень нужен помощник фармацевта. После всего сказанного выше вот что твой отец намерен сказать в этом письме: насколько тебе это позволяет твоя учёба во Франции, пусть она будет направлена на такую область, как удобрения. Не старайся, чтобы
* Робер де Сорбонн (1201 — 1274) — французский теолог, духовник Людовика IX, основатель коллежа в Париже, так называемого Сорбоннского дома, который стал впоследствии центром, вокруг которого сложился старейший и крупнейший французский университет.
твои оценки были достаточно высокими: достаточно, если тебе удастся получить хотя бы средний уровень знаний в области удобрений, чтобы их сразу можно было применить на практике. А что касается твоего брата Арая, то было бы очень полезно, если бы он получил специальность помощника фармацевта.
И впрямь, прекрасная комбинация, ничего не скажешь! Мой отец считает, что эти две специальности – специалист по удобрениям и помощник фармацевта – больше всего сейчас необходимы нашей деревне, чтобы она могла соревноваться с другими районами, и побороть отсталость в гонке развития нашей нации.
Далее отец дал нам наставление, чтобы мы всегда исполняли религиозные повеления и сообщил нам весьма радостную весть – о том, что Государственная Оловянная Компания повысила пенсию своим бывшим рабочим, прибавив ещё 7000 рупий, так что теперь пенсия отца составляла 87 300 рупий в месяц. Отец не менее четырёх раз поблагодарил её за свою новую пенсию. Он сказал, что со своей новой пенсии он отдал в починку будильник. Не забыл также купить пять новых марок из серии Пенчак Силат, и вложил эти марки в конверт, чтобы я мог ответить на его письмо во Франции. Пока я читал письмо отца, грудь моя расширялась, ибо отец собственноручно смог написать своё имя в конце:
Навсегда твой отец Леман Саид Харун.
Я несколько раз перечитал письмо отца, и гром внутри меня ослаб и спал. Так высоко наметил я свои ожидания от жизни, что письмо отца стало для меня двумя страницами утопии. Только что я радовался идее стать учёным-экономистом, но отец, очевидно, рассчитывает, что я стану специалистом по удобрениям среднего звена. Арай же, одержимый мечтой стать микробиологом, должен стать помощником фармацевта, – на это надеется мой отец.
Я опирался на статую Робера де Сорбонна – мрачную, старую, покрытую мхом. 800 лет назад этот провидец, проводивший теологическую политику, основал Университет Сорбонну ради знаний. Чтобы разгадать загадку науки, я хотел спросить у него: «Мудрый месье Сорбон, что же мне сказать отцу?» Я смотрел на населённое духами здание Сорбонны, над воротами которого величественно развевался французский флаг-триколор. В этом здании я как-то выдвинул ряд аргументом перед профессорским жюри в защиту тех теорий, что исследовал. Некоторые из тех профессоров даже были выдвинуты на Нобелевскую премию по экономике. Однако сейчас здесь, перед лицом этой статуи Робера де Сорбона, я не мог найти ни слова, чтобы ответить отцу. Я вновь перечитал то письмо – очень простое, но по сути, однако, в каждой его фразе содержалась тысяча историй о человеке, который придерживается простой правды жизни, о моём отце.
В груди моей всё сжалось, ибо простота письма смутила меня и заставила стыдиться себя и своих материалистических, эгоистичных надежд в этом мире. Отец со своей неизмеримой искренностью, со своей пенсией размером 87 300 рупий всё ещё воодушевлённо размышляет о судьбе жителей своей родной деревни. У него по-прежнему есть время подумать о том, что будет лучше для его нации. Я достал свою сумку и вытащил из неё небольшой свёрток, что отец передал мне ещё в аэропорту Булух Тумбанг в Танджонг Пандане, наказав открыть его только тогда, когда я достигну Франции. В пакете был саронг, который отец обычно надевал, идя в мечеть. Я долго ещё вдыхал запах этого саронга, ощущая запах того молчаливого человека, который всегда согревал моё сердце, и отвечал мне, что бы ни случилось. Саронг источал аромат добросердечия и любви ко мне, бьющей через край, наполняя мою грудь. Потом я вспомнил, как когда-то отец учил меня оборачивать его вокруг пояса. Я никогда не забывал, как отец привязывал меня и ехал со мной вместе на велосипеде к плотине. По пути он наставлял меня, рассказывая о спокойной жизни, показывая пример птичек-приний, стрекоз и головастиков. А на обратном пути покупал мне сладкие палочки сахарного тростника, нанизанные на прожилки пальмового листа.
У меня полились из глаз слёзы. Отец был самым лучшим из всего, что было в моей жизни. Я скучал по отцу, очень скучал.
Глава 25. Третий парадокс
В последние дни зимы Париж напоминает звон маленького барабана в стиле кантри-джаз Норы Джонс: простой, предсказуемый, вызывающий радостное ощущение. Весёлая тональность усиливалась, сопровождаемая звуком падения сосулек с телефонных столбов, парковочных счётчиков, навесов, оснований мостов, досок меню в кафе, стволов деревьев и рекламных щитов. Солнце – настоящий мастер предсказаний. Когда просыпаешься на рассвете, его красный пояс тянется по небу с востока, превращая крыши домов на аллее Де Ля Бурдонне в крылья скворцов, стряхивающих остатки льда с краешков водосточных труб, полостей фонтанов и дымоходов. Стаи серых крыс, зайцев и енотов выскакивают из зарослей вязов. Бельчата выглядывают, а потом выпрыгивают наружу из отверстий меж корней или парковых скамеек. Все они радостно гудели, шумели и галдели, подпрыгивая под аккомпанемент дятлов, стучащих по стволам тополей. Это восхитительно!
Париж начинает приветствовать лето. Сердца, съёживавшиеся от холода и с лёгкостью впадавшие в уныние из-за зловещего шёпота ледяного сезона, вновь играют яркими красками. Всё, что было бледным, становится жёлтым, жёлтое становится красным, а серое – зелёным. На губах кассира в метро, хмурившегося последние три месяца, появилась улыбка. Цветочник заговаривает со всеми прохожими. Турки-шашлычники, известные своей скупостью, относятся с полным пониманием к студентам-выходцам из стран третьего мира, и резко снижают цены по своему желанию. Даже полиция стала более дружелюбной. Напряжение, которое я испытывал из-за того, что отношусь к меньшинству, исчезло, ибо все сейчас говорят на одном языке: летнем.
Ура! Скоро каникулы! В театрах декораторы складывают тёмные готические декорации. Зимний репертуар спектаклей, такой как «Кровавый Дракула» Брэма Стокера, «Убийца Калигула», полный интриги «Король Артур», сменились поставкой «Звуков музыки». Фоном служили зелёные горы Швейцарии, яркие облака и тучные стада овец. Зрители радуются просмотру мюзикла, в котором улыбаются все: фермеры, маленькие девочки, пастухи и даже жирные овцы.
Истории об угнетаемых маргиналах, людях, вышвырнутых на обочину из-за их политических убеждений, рассказы о левых, преступлениях против человечества, нарушениях основных прав человека и репрессий правящего класса сменились креативной городской тематикой. Если раньше было полным-полно грустных историй, и даже плача от счастья, то сейчас сцену заполнили смеющиеся над трудностями актёры. Это была романтическая история о водопроводчике, лёгкое повествование о дружбе продавщицы и газетчика, глупая история об одном семействе, в котором маленькая девочка сделала себе татуировку на довольно интимной части тела, или горький рассказ о транссексуале, хоть и поданный в остроумной манере. Что мне больше всего нравится в летнем театре, так это истории о том, как азиатские нувориши делают шопинг в Париже. По возвращении домой они признавались, что слонялись по бутикам Prada на Елисейских полях, но одежду покупали себе только на распродаже в торговом центре Лафайет.
Однако то, что я наблюдаю снова и снова, больше похоже на пародию, вдохновлённую реальной историей о дилемме одного индонезийского студента в Париже, ставши своего рода гидом для высокопоставленных чиновников, желающих взять денег взаймы. Эта пародия достигла апогея, когда японские чиновники, дающие взаймы, приехали на место встречи в арендованных миниавтобусах, а индонезийские чиновники, берущие взаймы, один за другим прибыли на лимузинах.
На сцене летнего театра в Париже я обнаружил третий парадокс. Я положил ладони на каменный фонтан Уоллеса* и прижался к нему своей тёплой щекой. Я ощущал себя довольным, хотя и беспокоился. Туристы волна за волной наводнили Париж. Художественные галереи были забиты посетителями, а очереди за билетами выходили аж за пределы магистралей. Париж был похож на фестиваль! Цыганские караваны заполонили пустующие площади, растревожив кое-что, уже давно жившее у меня внутри: наши давние мечты – изъездить всю Европу до самой Африки. Но дело это не простое. И всё упирается в классическую проблему: стоимость. Европейский континент очень широк. Шаг за шагом мы объездим Европу, а только потом подумаем уже о Чёрном континенте.
* Фонтаны Уоллеса — своеобразный символ Парижа, фонтанчики питьевой воды из чугуна, идея установки которых принадлежит с 1872 года создателю знаменитой коллекции Уоллеса — английскому баронету и филантропу Ричарду Уоллесу. Ему пришла в голову идея помочь парижанам, испытывающим после поражения Франции во франко-прусской войне многие лишения, и имеющим хронические проблемы с доступом к чистой воде, установить по городу сеть питьевых фонтанов.
На данном этапе Африка для нас – не более, чем общее решение после того, как мы проложим дорогу в Европу. Она стала для нас чем-то вроде нереальной надежды. Мы с Араем были заняты, словно белки-тупаи, собирающие орехи арековой пальмы. Мы изо всех сил зарабатывали деньги. По сговору с рядом незаконных иммигрантов, я устроился часть свободного времени подрабатывать швейцаром, открывающим двери, при ресторане Ла Джоконда де Гонкур. Несмотря на то, что форма моя была весьма элегантной, и в комплект к ней полагалась высокая шляпа, и мой отец наверняка бы гордился, увидев меня, однако работа швейцара – ужасна. А работа Арая ещё более ужасна. Он стал лифтёром в районе больших бульваров. Этот высокий, худой юноша в своей униформе был часами закрыт в узком помещении лифта. Во сне я часто вижу, как он подносит большой палец, чтобы нажать кнопку лифта.
К сожалению, по окончании сезонного контракта нам удалось скопить только малую часть денег. Но мы не отступили. Давно лелеянные мечты не могут просто так потерпеть поражение. Пришло время осуществить их здесь и сейчас. Я снова взялся за работу. За три работы зараз: шесть часов в качестве редактора научной рукописи по экономике для университетского таблоида, два часа преподавания статистики в одной академии и ещё четыре часа в качестве охранника в продуктовом магазине, принадлежавшего одному пакистанцу в Оберкампфе, с обслуживанием французских дам, пришедших покупать бомбейский лук.
Араю же с давних пор и впрямь всегда удавалось получать унылые занятия. Единственная работу, которую он получил, была на фабрике игрушек. Он работал целых восемь часов, занимаясь тем, что прикалывал булавку с ленточкой к груди мягких собачек. Каждый раз, как нажимаешь на такого пуделя, он принимается громко лаять. Когда Арай спит, я часто слышу, как он бредил, произнося невнятное:
- Кайиинг… Кайиинг… Кайииииинннггг...
К сожалению, после того, как мы собрали эти с трудом заработанные деньги, у нас не оказалось даже десятой части необходимого минимального бюджета для того, чтобы поездить по Европе. Даже если мы будем вынуждены, то не сможем никуда выехать из Западной Европы. На самом деле есть более дешёвый способ – купить бюджетный пакет в турагентстве. Но мы этого не хотим. Турагенты годятся только для пенсионеров. Их путешествия не назовёшь исследованием. Мы хотим путешествовать с рюкзаком за плечами, спать в спальных мешках на остановках, терминалах, верандах магазинов и в парках. Мы хотим увидеть те места, которые не посещают туристы, пройти нетуристическими путями. Нам хочется увидеть суть жизни европейских народов изнутри, дойти до самых укромных уголков. И на лёгкие путешествия мы не надеемся: нам нужен захватывающий вызов. В этом вся суть приключений. Мы не питаем склонности к путешествиям с турагентом, что обычно делают индонезийские студенты – как новички, так и те, кто в Европе уже давно. Они ходят толпами и получают удовольствие от того, что сидят все вместе, тесно сбившись в кучу с себе подобными. Налицо и впрямь коллективный и общинный менталитет. Однако всё это по-прежнему вряд ли осуществимо без некоторой суммы денег. Как бы мы ни были полны решимости отправиться в путь без провизии, оформление визы по-прежнему требует денег. Мы работали так, что выбились из сил и просто лишились разума. Летние каникулы уже совсем близко. В мучениях из-за нарастающего разочарования случилось настоящее чудо. Мы получили письмо по электронной почте.
- Oiik, guys!! How is life?* На следующей неделе я буду в Париже на модном показе летней коллекции, в Вариус. Увидимся. Привет. Фамке Сомерс.
Я аж подпрыгнул и вспомнил о том, что сказал когда-то Арай на сообщение о получении стипендии Сорбонны:
- Мечтай, ибо Господь бог исполняет мечты!
Читая письмо Фамке, я почувствовал, что эта красивая голландская девушка найдёт решение нашей проблемы.
* Смесь голландского, английского и индонезийского языков. «Привет, ребята. Как жизнь?»
Глава 26. Всё наглядно
Встретив её впервые в аэропорту Скиппол, я увидел в Фамке Соммерс супермодель Дарью Вербову. Что я могу сказать о Дарье Вербовой, друзья? Полагаю, что несмотря на то, что это часть её красоты, будет неуважительно по отношению к ней, если я выражу это в цифрах: объёме груди, талии, бёдер. Надеюсь, будет достаточно наглядно, если сообщу только эти цифры: 180 и 52. Это её рост в сантиметрах и вес в килограммах. То есть она как электрический столб. Красивый электрический столб. Именно из-за неё я и смотрю Fashion TV. Она идёт, покачиваясь, по подиуму в юбке с длинным разрезом от Кристиана Лакруа, с безразличным лицом. Шаги её поспешны, а длинные ноги проворно скрещиваются, как у центрального защитника на футбольном поле, который хочет подбить нападающего. Часто я волнуюсь, что если она будет ходить такой походкой, то заработает себе паховую грыжу. С тех пор, как Вербова стала супермоделью, я слежу за новостями о ней. Благодаря ей я понял, что навязчивое отношение женщин к макияжу и моде и впрямь оправдано. Но на самом деле, меня никогда не заботили наряды от кутюр, которые она надевала. Я восхищаюсь ей как личностью, так как за всеми проявлениями её красоты стоял разум, и потому что она отказалась носить одежду из натуральной кожи. Вербова, проявление женской красоты, подобной искусству, воплощала в себе нечто далёкое, стала моим вдохновением. Она существовала в моём воображении как образ грёз, и пусть он останется таким.
Письмо, пришедшее сегодня по электронной почте от Фамке, подтвердило то, что говорило моё подсознание. Я был уверен: однажды эта скромная голландка станет такой же, как Вербова. В чём я не уверен, так это в том предмете, который я держал в руках: приглашение. Организаторы мероприятия пригласили нас с Араем на показ мод, конечно, по личной просьбе Фамке. И мы были сбиты с толку, не зная, что нам надеть на это престижное мероприятие. К счастью, наши бывшие работодатели были готовы помочь нам. Наконец мы прибыли на это грандиозное шоу, надев слегка видоизменённую форму швейцара и лифтёра.
Сидели мы на самом последнем ряду и в самом конце, и никого это не волновало. Посмотрите-ка, что было там. Недалеко от нас, на передних рядах я увидел Дженнифер Джейсон Ли, Киру Найтли, Шарон Осборн и Викторию Бэкхем. Позади них – не менее известного парикмахера, которого я часто замечал на Fashion TV: Лорена Филиппона, который в эту минуту о чём-то хихикал с очень талантливым дизайнером Эли Саабом. Редакторы журналов мод, папарацци и фотографы из Vogue и других знаменитых модных журналов – Карин Ройтфилд, Марио Тестино, Роберт Розен, Дженнифер Хьюстон – были безумно заняты.
Нежные удары музыки в стиле техно заполнили пространство и исчезли. Затем биение стало нарастать. Сопровождаемые громкими радостными аплодисментами, с небес спустились божественные девы, которые одна за другой устремились вперёд, быстро вышагивая по подиуму, и с равнодушным видом перекрещивая ноги. Я был ошеломлён элегантным зрелищем, разворачивающимся передо мной. Показ мод от кутюр в Париже – не просто вопрос нарядов, вся его концепция – это утончённое произведение искусства. Увидев Фамке Соммерс, выходящей на подмостки, мы громко зааплодировали. Она шла, стильно покачиваясь, демонстрируя наряд цыганской моды: стиль бохо был трендом летом этого года. И тут вдруг откуда-то сзади на подиум элегантно завернула та богемная украинская красавица. У меня спёрло дыхание. Она смотрела прямо и слегка высокомерно. Тело её скользило вперёд, а на лице было драматическое выражение. Я подпрыгивал и хлопал в ладоши изо всех сил, точь-в-точь подбадривая бадминтониста Лиен Сви Кинга в поединке с Мисбуном Сидеком, когда счёт у них был 14:14. Знаете, что, друзья? Той богемной красоткой, которая только что появилась на подиуме, была Дарья Вербова!
После мероприятия Фамке пригласила нас в Лувр. Там в углу площади толпилась публика, окружившая молодых артистов, исполняющих хореографические приёмы: пируэты и вращения, во время которых одни танцоры опирались ногами о других. Хореография барокко пленяла тем, что танцоры совмещали её с современным танцевальным стилем. Это было блистательно. Грохочущая шаловливая перкуссия соблазняла публику также завертеться в танце. Те танцоры были друзьями и одногруппниками Фамке из Амстердамской школы искусств. Фамке присоединилась к ним и стала танцевать по кругу. Аудитория без остановки бросала монеты евро в шляпу, предназначенную для пожертвований.
Мы рассказали Фамке свой план объездить и исследовать всю Европу и о трудностях, с которыми столкнулись.
- А вы просто выступайте на улицах, – с лёгкостью предложила она.
Мы были ошеломлены и сбиты с толку, однако Фамке была настроена серьёзно.
- А почему нет? Вы же видели деньги в шляпе.
Я сильно задумался. Это предложение было глупым, но весьма разумным. Летом и впрямь много людей оплачивают свои поездки по Европе тем, что зарабатывают, скитаясь из города в город. Но они профессиональные уличные артисты, студенты отделений искусств или принадлежат к сообществам, умеющим выступать на улицах, вроде цыган.
Мы не умеем петь и танцевать, выступать на публике, жонглировать или играть на музыкальных инструментах. Фамке прочитала наши мысли.
- Не волнуйтесь, друзья.
Она посмотрела на нас: должно быть, в её голове кипели креативные мысли.
- Какой у тебя рост? – спросила она нас одного за другим. – Встретимся в Амстердаме на следующей неделе. У меня есть для вас решение, хорошо?
Нам было любопытно, но мы не спросили, так как были уверены: она, будучи блестящей студенткой-искусствоведом, прекрасно знает и сама, что планирует. Как говорит Арай, Фамке обладает научным авторитетом в сфере уличного искусства. Я же был втайне счастлив. Вокруг нас всегда есть такие друзья, которые, словно герои, готовы прийти на помощь. И Фамке – как раз такой друг.
Глава 27. Любовь - это телеканалы
Сегодня я заехал на вокзал встречать Катю. Она почти месяц пробыла в Баварии, и я соскучился по ней. Но как ни странно, я пытался отвлечься от этой тоски тем, что наблюдал за канадскими туристами, которые в этот момент паковали свои спальные мешки после ночи, проведённой в парке рядом с вокзалом. Сам не знаю почему, но мне не хотелось думать о Кате: вместо этого я представлял себе потрясающие походы канадских туристов. Я узнал, что канадские туристы – настоящие исследователи, преодолевающие большие расстояния, и в этом году они застряли летом в Париже, после того, как пересекли Индию, по сухопутной дороге они поехали в Бангладеш, Бирму, Малайзию и даже переправились в Белаван на северной Суматре. Это были собранные, эгалитарные и помогающие друг другу люди. Полагаю, что традицию походов и её неписанный этический кодекс заложили именно канадские туристы. Куда бы они ни направились, они всегда носили с собой образ своей национальной идентичности: кленовый лист.
Из поезда Катя сошла ещё более очаровательной, чем до своего отъезда. Следующие дни мы с Катей провели, занимаясь привычными делами. Но видимо, я изменился вместе со сменой сезона. Сейчас я испытывал странное ощущение: каждый раз, глядя на Катю, я видел А Линг. Десятки лет с момента моей первой влюблённости в А Линг – прекрасного и неотъемлемого чувства – были заключены у меня внутри. Любовь А Линг заставила меня чувствовать, что я словно впервые сел на велосипед и учусь ездить. Она была похожа на фейерверк, вечернюю ярмарку, празднование Курбан-байрама. Её любовь воодушевляла меня писать стихи, ибо сама любовь её – литература.
Любовь Кати – совсем иное дело. Её любовь – это химия. Она выуживала хвостатое ядро из тёмных уголков в недрах мозга, поджигала дофамин, приглашала к моральному риску, буря нервные окончания, воспламеняющие платонические идеи. Однажды, когда я сопровождал Катю до дома, я спросил её:
- What love means to you, Katya?*
- А, my man, любовь – это телеканалы: если тебе не нравится программа, просто возьми пульт и переключи канал, и порядок!
Я ахнул. Как бы ни были глубоки мои чувства, и как бы ни была хороша моя теория, это так просто! А что, если я позже стану скучным телешоу? Типа мыльных опер или передачи «Из деревни в деревню»? Сегодня я узнал ту сторону Кати, которую должен был понять давно. Любовь для этой красивой женщины сродни катарсису. В этом не было ничего плохого, тем более, что она права, однако и она сама, и её ценности, которых она придерживалась, поставили меня в оппортунистическое положение. Фактически, играя в не совсем честную игру, я мог бы получить большую выгоду от этой женщины, каждый аспект которой жаждал заполучить любой из мужчин. Катя была подобна спелому запретному плоду, и её любовь – подобна злому року: съешь этот плод – умрёт твой отец, не съешь – умрёт твоя мать. В общем, дилемма из дилемм.
Я рассказал Кате о том, что для меня значит любовь. Это так по-индийски. И чтобы быть ещё более драматичным, я добавил, что мы столкнулись с тем, что голливудские юристы по семейным делам называют непримиримыми разногласиями. Она медленно приблизилась ко мне. Однако в сердце я уже принял решение закончить наш роман и даже заготовил отвратительную до тошноты фразу: «Любовь не значит обладание друг другом». Это так по-индонезийски. Но оказалось, что она с уважением относится к этим различиям. К этому моменту моя любовь к этой немке была исчерпана. Впоследствии мы наслаждались моментами обратного превращения из любовников в друзей, что тоже, по-видимому, может быть красивым. Катя – прекрасная женщина, которая всегда будет моим другом. Я никогда не забуду, что она заставила меня почувствовать себя красивым.
Я рассказал МВПЧ Мануджу, что ухожу от Кати, и он семь раз покачал головой, что означало «Ты такой дурак!» Вот, значит, как. Но разве личная история не зависит от того, как мы её создаём? Люди могут запомнить меня как наивного лицемера, но я сам не желаю думать о себе как об оппортунисте. Я рад, что познакомился с Катей, и тем более тому, что эта искушённая европейка преподала мне урок морали номер двенадцать: куда бы я ни отправился, чего бы ни достиг, с кем бы ни связался, я всё равно останусь глупым деревенщиной, и от этого клейма не отмыться.
* What love means to you, Katya? (англ.) – «Что для тебя значит любовь, Катя?»
Я больше не провожу послеполуденное время за чашкой французского чая-меланжа на балконе Катиной квартиры. Сегодня я мечтаю в одиночестве на берегу Сены и скучаю по А Линг, по её улыбке, которая появляется на её губах, когда она видит меня, скучаю по тому, как она подвёртывает рукава платья, и по её ногтям. Я хотел бы с ней встретиться, но её до сих пор нет. Её двоюродный брат А Кьонг сказал, что А Линг, вероятно, в Сингапуре или в Европе, куда отправилась изучать дизайн одежды в соответствии со своей давней мечтой. Возможно ли, чтобы А Линг была где-то в Европе или в Африке?
Как мне найти её? Всё, что я могу, это ввести её имя в поисковике в интернете: Нджо Сян Линг – мода – китаянка – Европа – Африка, после чего выводится длинный список из сотен имён в связи с различными событиями и профессиями. Тогда я расширил спектр поиска. Вполне возможно, у неё уже есть международное имя. Я ввёл в поисковик Эмили Линг, Патрисию Линг и Маргарет Линг. Имена лились как из рога изобилия. В одной только Франции я нашёл аж 3 Нджо Сян Линг.
Оказалось, что всего одна из них проживала в жилом комплексе Шевалье – всего в одном квартале от моей квартиры на улице Эктора Малло. А Линг, которую я, кажется, искал всю свою жизнь, возможно, находилась всего в квартале от меня. Надеюсь, у неё нет выводка из пяти детей и мужа-биржевого маклера с внешностью Хью Гранта.
Я бросился в квартал Шевалье с тысячью молитв в сердце, одной из которых была: «О боже, даже если А Линг должна непременно быть замужем, сделай её мужа не таким красивым, как Хью Грант!» Хозяин квартиры на Шевалье сообщил мне номер комнаты Нджу Сян Линг, и я очень нервничал, подходя к этой двери. Я позвонил в дверной звонок, и мне открыл один очень старый китаец. Глаза у него опухли. Очевидно, он недавно – скорее всего, даже этим утром – плакал. Веки его были все в синяках, как у побитого боксёра. Он всхлипывал. Я прошёл в гостиную и спросил:
- Нджу Сян Линг?
Старик поднял лицо. Он снова заплакал, словно маленький ребёнок, задыхающийся от выхлопов. Он обнял меня как самого дорого человека в этом мире.
- Товарищ, – сказал он, глядя в то же время на фотографию. – Товаааарииищ.
И так много раз. Я прикрыл ту фотографию, и он смог заговорить. Судя по всему, его жена – Нджо Сян Линг – в возрасте семидесяти лет только что умерла. Мы немного поговорили, и я попытался утешить его. Я покинул апартаменты Шевалье в смешанных чувствах: меня тревожила судьба того старика, Юнг Хонга, которому теперь придётся жить одному. Мне было грустно, так как не нашёл А Линг, но раз товарищ Хонг не угонится за Хью Грантом по красоте, я рад.
Вторая Нджо Сян Линг жила далеко за городом. В Бордо. И оказалась маленькой трёхмесячной девочкой. И была упитанной и забавной. Её отец, обрадовавшийся тому, что после шести сыновей у него появилась дочь, распространял эту новость повсюду, и таким образом, малышка Нджо Сян Линг появилась в поисковой системе интернета. Они были рады принять меня у себя и дали мне почётное прозвище: Дядюшка Икал.
Третья Нджо Сян Лин находилась ещё дальше: в знаменитом прибрежном городе Канны. Я ехал туда на поезде несколько часов. Утром я подготовился, надев свою самую лучшую одежду. Мне хотелось выглядеть красавцем, когда встречусь с А Линг. В цветочном киоске купил букет анемонов с очаровательными белыми бутонами и в спешке бросился по тому адресу, что был указан в интернете. Но когда я пришёл туда, то пал духом, так как Нджо Сян Линг оказалась просто дощечкой – вывеской прачечной. И впрямь грустно.
В Париж я вернулся разочарованным. Возможно, я совершил неразумные поступки. Но это всё, что я мог сделать, чтобы утолить свою тоску, помимо чтения романа «Если бы они могли говорить», Хэрриота, подаренного А Линг мне на память. В том романе А Линг показывает историю о красоте деревни Эденсор. Один отрывок из него я читал множество раз. Словно эта воображаемая деревушка Эденсор приоткрыла в моей голове тайный путь, который ведёт к величайшим завоеваниям в моей жизни, к нахождению А Линг, нахождению самого себя.
Неровные гребни холмов казались каскадами, а вершины их перекатывались, словно проглоченные небом с западной стороны. Формой они напоминали жёлто-бордовую ленту. Эти высокие и бесформенные горные хребты стали расходиться и становиться зелёными холмами и обширными долинами. По дну долин текла река, петляющая между деревьями. Фермерские домики, построенные из серых прочных камней, были похожи на островки посреди возделанных полей. Поля тянулись вверх, словно ярко-зелёный мыс на склоне холма... Я попал в роскошный розарий, а затем – в сад аспарагусов, превратившихся в высокие деревья. Затем шли земляничные деревья и кусты малины. Фруктовые деревья были повсюду. Персики, груши, вишни, сливы висели над южной стеной, борясь за место под солнцем с дикими розами.
Глава 28. Пари именем народа
- Ты Псих! Рехнулся! – Таунсенд была просто в истерике, услышав наш с Араем план.
В кафе Brigandi et Bougreesses поднялся настоящий переполох: все готовились к летним каникулам. Нас окружили наши одногруппники.
- Зарабатывать на поездку по Европе до самой Африки пением на улице? Это же безумие. Я никогда ещё не слышала столь глупой идеи!
- Знаете, что, друзья? Вам нужно будет пересечь по крайней мере тридцать одну страну. А ещё и Россию! Бог ты мой! Это же почти полмира!
Остальные что-то шевелили губами, бормотали и кивали головами, соглашаясь с Таунсенд.
- Невозможно, – спонтанно говорили они.
- А вы сможете? Жить как цыгане-циркачи?
Я был в унынии.
- Вы не можете представить себе, какие неприятности на вас свалятся.
Мнение этой девушки из Вермонта была вполне верным.
Она снова вставила своё слово:
- Выступать на улицах? Из города в город? Да вы же можете умереть с голоду! Или вас поймает полиция! Как насчёт меня? Ни в коем случае! Я не могу!
Увидев, что Таунсенд нахмурилась, Стенсфилд ожила. Она определённо хотела показать своё преимущество над этой американкой. После обмена любовниками – Бобби Кэшем и Д’Арки – соперничество Таунсенд и Стенсфилд ещё больше накалилось. Стенсфилд заворчала, чтобы принизить Таунсенд:
- Ах, я когда-то играла на тромбоне на Пикадилли в Лондоне и получала достаточно денег. Смелее, это такой же капитал.
Таунсенд повернула шею, жёстко глядя на Стенсфилд. Она явно была обижена.
- Что ты имеешь в виду? Хочешь сказать, что я трусиха?
- Я имею в виду, что хорошо играю на тромбоне. – Стенсфилд красовалась и ехидничала.
Слова её были спокойными, но резкими. Таунсенд разгорячилась и воскликнула:
- Так ты говоришь, что я трусиха? Ты заявляешь сейчас, что я не умею играть на музыкальных инструментах? Всё, это война!!
- Я умею хорошо играть на аккордеоне, знаешь ли! Я отличная аккордеонистка, и играю намного лучше твоего тупого свистения в тромбон!
Свистение? Неужели игра на тромбоне считается свистом? И впрямь грубо. Всем известно, что тромбон – очень сложный музыкальный инструмент, игра на котором может заставить понервничать кого угодно, не говоря уже о поиске тональности. Чтобы этот предмет мог издавать звуки, необходима практика, которая способна вызвать водянку. Стенсфилд прорвало. Оба её клыка удлинились, а длинные светлые волосы загорелись огнём.
Друзья, к разозлённым женщинам нельзя относиться легкомысленно!
- Хочешь держать со мной пари? Фигня! – Таунсенд было не так легко запугать. – Делай ставку, сука! Если я буду играть на аккордеоне на Пикадилли, и то заработаю больше денег, чем ты!
- А что знают вермонтцы об аккордеонах?! Вы же нация хлеборобов! Это Англия – штаб-квартира всей мировой музыки! – Стенсфилд метнула в неё копьё сарказма.
Таунсенд была задета. У неё закружилась голова. Красота Дженнифер Энистон испарилась. Она стукнула рюмкой по деревянному столу. Остаток рома, скопившийся на дне, брызнул в лицо МВРЧ Мануджу.
- А ну бери свои слова обратно! Чёртова британка! Давай держать пари!
Ситуация стала намного серьёзней. Бармен Пьер Делано даже выключил грохочущую музыку Снуп Догга, чтобы противостоять неприятной ссоре. Стенсфилд выпила до конца свой бокал мартини. Ниночка, я, Арай, Гонсалес, МВРЧ Манудж и немецко-голландская группа, окружавшая обеих женщин, были прикованы к нарастающей вражде между англичанкой из нации завоевателей и упрямой американкой. Стенсфилд приблизила лицо к лицу Таунсенд, так что их крючковатые носы, похожие на клювы попугаев, почти соприкасались:
- В любом месте и в любое время.
Таунсенд повернула ко мне своё возбуждённое лицо. Я задрожал. Затем она сказала то, о чём позже, возможно, будет сожалеть:
- Хорошо, Андреа. Эта англичанка сначала сказала, что я трусиха, а затем, что я не умею играть на музыкальных инструментах. Зафиксируй это где-нибудь: я тоже рискну поездить по Европе, зарабатывая игрой на аккордеоне.
Мы ахнули. Она хочет присоединиться к нам и зарабатывать на улице? Как такое возможно? Одна идея о том, чтобы странствовать по Европе и подрабатывать выступлениями, сама по себе достаточно безумна, опасна и всё ещё спорна. Ставка Таунсенд была огромной. Вот так, друзья, я только что сказал вам, что к разозлённым женщинам нельзя относиться легкомысленно.
Катя выступила посредником:
- Будет тебе уже, Таунсенд, не поддавайся эмоциям. Не следует держать столь глупое пари. Не следуй за Андреа и Араем: они и впрямь не в своём уме.
Но Катя ошибалась. Для Таунсенд всё дело заключалось уже не столько в том, чтобы объездить Европу и зарабатывать игрой на аккордеоне, сколько в том, что она была ослеплена жаждой нанести идейное поражение Стенсфилд. Для них это само собой не было просто вопросом пари по поводу путешествия по Европе, а скорее вопросом иерархии ценностей по Маслоу, а именно: самоуважением.
С другой стороны, Таунсенд тоже сделала неверное предположение: англичане завоёвывали всё, начиная с самых первых веков. Не пытайтесь бросать вызов англичанам: они не сдадутся.
- Ты полагаешь, что у меня не хватит смелости скитаться по Европе и зарабатывать игрой на тромбоне?!
Да, это женское соперничество. Это весьма удивительная вещь. Даже сам профессор Майкл Портер, стратег в сфере конкуренции, до сих пор не смог её раскрыть.
- Mamma mia, – тяжело вздохнул Гонсалес.
МВРЧ Манудж был в напряжении. Мы же с Араем аж крикнули от радости, ибо в нашем плане появились новые участники, пусть даже и случайным образом, вследствие пари двух женщин, сделавших ставку на престиж. Увидев, что мы радуемся, а возможно, из-за магического летнего приглашения, МВРЧ Манудж тоже соблазнился им, ведь он и сам уже давно мечтал попутешествовать по Европе:
- В таком случае я тоже могу поездить по Европе и зарабатывать танцем, крутя головой. Я тоже участвую в пари.
Мы были ошеломлены. Кафе Brigandi et Bougreesses становилось всё шумнее, и мне даже пришлось кричать, чтобы меня услышали:
- Друг мой, МВРЧ Манудж, а ты как следует подумал об этом?
Пенджабец качнул головой сначала вперёд, затем влево-вправо и в конце назад – по три раза, прямо как попавшая в ловушку-удавку цапля, что означало: да, я уверен!
Атмосфера накалилась так, что ещё миг – и она взорвётся. Некоторые посетители поддерживали МВРЧ Мануджа. Он снова мягко без остановки закачал головой в знак признательности своим сторонникам. В помещении царила по-настоящему летняя эйфория. Зимнее недомогание было подорвано летней лихорадкой. Да ещё и Гонсалес был спровоцирован:
- Amigo, я тоже приму участие вместе с тобой, Андреа! Обрати внимание: я тоже держу пари! Я буду
устраивать представление игрой в футбол на обочине дороги!
Аудитория радостно закричала, услышав такой чудесный план. Было много тех, кто поддерживал его, но также много и сомневающихся.
Однако посреди всего этого шума мы внезапно замолчали из-за чьего-то тихого голоса, звуки которого то нарастали, то опять снижались, стараясь привлечь к себе внимание:
- Я тоже хочу принять участие, друзья, я тоже хочу!
Мы повернулись в ту сторону, откуда исходил этот голос, и никто не мог поверить: это была Ниночка!
- Я хочу участвовать, – сказала она, робко указывая на себя пальцем.
Ниночка невинно глядела на десятки пар глаз, уставившихся на неё.
- Ты имеешь в виду, что тоже хочешь держать пари, Ниночка? – спросил Д’Арки.
- Да, я тоже хочу держать пари. Можно, не так ли?
Присутствующие обменялись взглядами. Ниночка с физической точки зрения никак не могла объездить Европу, и особенно с рюкзаком за спиной. Она была слаба, бледна и больна. Я не раз замечал, как она хваталась за тех, кто парковал свой велосипед, так как еле держалась на ногах, уносимая ветром. Она сильно отличалась от Стенсфилд и Таунсенд. Они были вроде Зены* – ростом выше 175 сантиметров. Стенсфилд пробегала не менее пяти километров каждый день и могла отжиматься на одной руке до пятнадцати раз. А Таунсенд была тяжелоатлетом. Я как-то видел, как она толчком поднимала штангу весом 110 килограмм. А её удар в технике таэквондо заставил однажды билетёра из клуба Fat Lover три дня отлёживаться дома, не выходя на работу.
Но разве мы не были сейчас во Франции – одной из самых демократических стран мира? Права Ниночки тут были гарантированы законом.
- А чем ты собираешься заниматься, девочка? – с колебанием спросил Гонсалес, сопроводив свой вопрос улыбкой мачо, которая означала: «Это занятие для взрослых, сестрёнка. Путешествие по Европе требует стальных физических и душевных сил, а ты ещё маленький ребёнок, так что знаешь, что? Помой ноги, да ложись спать!»
Ниночка хладнокровно ответила:
- Я хорошо умею играть в шахматы, не так ли? Я буду стоять на обочине дороги и заманить людей приглашением сыграть в шахматы: три хода, мат, и я получу деньги! Это довольно неплохо, не так ли?
Возражений нет. Ну и ну: решительно, забавно и просто! И всё кафе дружно зааплодировало в поддержку. Тут больше царили шум и суета, чем реальная поддержка Гонсалеса. Я был удивлён тому, как на глазах развивается наш план, но пока даже мы сами не знали, что будет делать Фамке Соммерс. Даже Ниночка приняла участие в пари, хотя я подозреваю, что она кинулась, очертя голову из-за того, что не могла стерпеть, что Гонсалес и МВРЧ Манудж оставят её одну летом. Они двое были её единственными друзьями. Безумные идеи всегда имеют два аспекта: над ними насмехаются или им следуют те, кто разочарован.
Мы сразу же составили правила пари. Всё просто: побеждает тот, кто сможет охватить как можно больше городов и стран. Присутствие в каждом городе подтверждается загрузкой цифровых фотографий в Yahooplot, так чтобы его можно было отслеживать по интернету. Наказание для проигравшего, который объездит наименьшее число городов и стран, было весьма ужасным, а именно: стирать вещи остальных участников в течение трёх месяцев, платить за них в клубах, и наконец, самое страшное – ему придётся проехать на велосипеде задом, начиная от легендарного музея Лувр и заканчивая Триумфальной аркой через самый престижный район Парижа – Елисейские поля. Велосипед, на котором он будет ехать, будет увешан тряпьём. Должно быть, очень стыдно, когда тебя кто-то видит в таком виде, а туристы даже фотографируют, ну а если не повезёт – то будет допрашивать полиция, затем ему наденут наручники, или поймают работники социальной службы, которые сочтут его сумасшедшим, и принудительно введут успокоительное – ксанакс.
Я даже себе не могу представить такое.
* Зена – вымышленный персонаж из франшизы Роберта Таперта «Зена: королева воинов» 1995-1999 гг.
Глава 29. Уличное представление
Париж был ослепительно ярким. Участники пари, которые собирались объездить Европу, снова собрались в кафе Brigandi et Bougreesses – каждый со своим рюкзаком и соответствующими личными предметами, с которыми будет выступать. Все были в радостном настроении. Более того, тут собрались все наши одногруппники, подбадривающие весёлыми криками своих героев.
Гонсалес экспериментировал со своей игрой: играл в мяч ногами, грудью, головой и даже толстым животом. Он был невероятно умелым: мяч у него ни разу не упал. Его наряд? Невероятный! Он был одет в костюм футболиста, подражая игрокам национальной сборной Мексики. Просто блеск! На его шаловливом лице распустилась цветком улыбка. Его игра была ещё более одурманивающей, так как каждое движение сопровождалось весёлыми ударами по барабану и покачиванием головы МВРЧ Мануджа.
Сам же МВРЧ Манудж выступал в таком наряде, от которого прямо дух захватывало. В целом он был похож на джинна, который вылетел из бутылки. На нём были изогнутые в мысках туфли, похожие на китайские джонки. Его свободные атласные штаны ядовито-зелёного цвета были собраны и туго завязаны на щиколотках, словно оболочка плода хлебного дерева. Жилет был из бархата бордового цвета. А на голове – корона в виде тюрбана Туанку Имам Бонджола*.
Гонсалес и МВРЧ Манудж сопоставляли футбол и выносливость в сочетании с мексиканской страстью и чувственным индийским артистизмом. Это была гениальная концепция уличного представления, которая заставит туристов осыпать их дождём из монет-евро. Они не только были уверены, что выиграют пари такой игрой, но и верили в то, что разбогатеют!
А Стенсфилд продемонстрировала свои возможности: The Girl from Ipanema** была исполнена ею не менее красиво, чем это делал Диззи Гиллеспи***. Она играла на тромбоне в высококлассной технике, а именно: набирая в рот воздух, так что щёки её раздувались, а затем отработанным упорядоченным дыханием выпускала воздух через узкие отверстия в тромбоне, находя ноты с удивительной чёткостью. Сложность игры на тромбоне сравнима с ракетостроением в точных науках. Из десяти тромбонистов, игру которых я слышал, не сбиться в тонах способны не более двух. Стенсфилд по-прежнему была красивой, несмотря на то, что щёки её были как у золотой рыбки, а глаза выпучены, и к тому же она входила в число тех двух тромбонистов. Разумеется, Таунсенд не желала проигрывать. Она начинала играть на аккордеоне даже до того, как Стенсфилд успевала закончить свою песню. А зрители аплодировали ей, едва услышав весёлые мелодии Джерри Гарсия**** в стиле кантри-джаза, основанного на традиционной американской музыке, также называемой джаз блюграсс*****. Хотя на самом деле Стенсфилд и Таунсенд были студентками, изучавшими экономику, но помимо этого были ещё и талантливыми музыкантами.
Наконец мы были готовы к отъезду, и сопровождали нас многочисленные пожелания доброго пути от близких друзей. Катя подошла ко мне и сказала, чтобы я не стеснялся и звонил ей, если по дороге у нас возникнут трудности. Она явилась вместе со своим новым парнем: хладнокровным джентльменом, и к тому же очень добрым. Он был куратором знаменитого музея Д’Орсе и красив, как Харрисон Форд. Сердце моё разбилось вдребезги.
* Туанку Имам Бонджол (1772 – 1864) – руководитель религиозно-освободительной войны ваххабитов на Западной Суматре 1824-1837 гг., который был заманен голландцами в ловушку и сослан сначала на остров Амбон, а затем в Менадо.
** The Girl from Ipanema («Девушка из Ипанемы») – бразильская босса-нова и джазовая песня. В середине 1960-х она стала мировым хитом и выиграла премию Грэмми как рекорд года 1965 года.
*** Диззи Гиллеспи (1917- 1993) Джазовый трубач-виртуоз из США, вокалист, композитор, аранжировщик, руководитель ансамблей и оркестров, родоначальник современного импровизационного джаза.
**** Джерри Гарсия (1942 – 1995) Американский музыкант, гитарист, вокалист группы «Grateful Dead», основоположник психоделического рока на западном побережье США. Стать виртуозом Гарсия смог даже несмотря на свою искалеченную правую руку – ещё в юности он случайно лишился двух фаланг на среднем пальце правой руки, когда колол дрова.
***** Блюграсс – жанр музыки, происходящий из региона Аппалачей, в первую очередь штата Кентукки (штат «мятлика»), которому обязан своим названием (bluegrass – «мятлик»). Корни этого стиля уходят в ирландскую, шотландскую и английскую традиционную музыку.
Глава 30. Проклятие шефа Лам Ньет Пхо
Таунсенд хотела доказать Стенсфилд, что если она будет играть в Лондоне на Пикадилли, то сможет заработать больше денег, чем сама Стенсфилд. Итак, её первой остановкой будет Англия. Сама же Стенсфилд начнёт путешествие со Швейцарии. Ниночка отправится на юг Франции, а оттуда – через Турин в Италию. МВРЧ Манудж и Гонсалес проложат путь в Бельгию. Мы с Араем по той причине, что нам нужно было увидеться с Фамке Соммерс, направимся в Голландию.
Мы сели в автобус Euroli на терминале Гальени на окраине Парижа. Всю ночь в пути меня преследовала тень по-прежнему загадочного плана Фамке. Какую же концепцию уличного представления она подготовила? А что, если мы не справимся с этим?
Мы прибыли в автобусный парк Амстел, затем сели в скорый поезд до центрального вокзала Амстердама. В щелях дверей поезда мы видели мужчин и женщин, бродивших взад-вперёд между столбами платформы, ходивших пешком или ездивших на велосипеде, качавшихся из стороны в сторону торговцев различными наркотиками. Всё так безмятежно, как будто они торговали вразнос.
Следуя чертежу Фамке, мы пересекли трамвайные пути от центрального вокзала до Дамрака, известной во всём мире как амстердамская улица «красных фонарей». От Дамрака у меня волосы встали дыбом. Это место напоминает штаб-квартиру ООН, но для проституток. В длинном ряду стеклянных камер женщины разных национальностей демонстрируют себя, полностью продавая себя! В Дамраке я увидел Нидерланды как святилище свободы слова и одновременного вавилонского анахронизма. Те стеклянные камеры были плотно отгорожены справа и слева от улицы Зеедийк. Я нервно пересёк её, настроив себя на то, чтобы не видеть её, и опустил глаза. Однако и глаза, и шея, казалось, сговорились против своего хозяина. Это действительно непристойно. В конце Зеедийк кто-то крикнул нам с балкона: Oiiikkk!
Это была Фамке Соммерс. Мы поприветствовали друг друга. Она по особому голландскому обычаю трижды облобызала нас в щёку: в правую, в левую, потом снова в правую. Это было довольно весело. Фамке стала ещё более очаровательной. Мы рассказали ей, что наш план объездить всю Европу превратился в настоящее пари с нашими сокурсниками из Сорбонны.
- Хорошо. Теперь всё становится интересней, не так ли?
Она определённо заметила наш тон, и поняла, что мы ждём от неё точного решения. Я в конце концов не выдержал и спросил у неё про её концепцию. Она улыбнулась, но не ответила.
- Просто мысленно подготовьтесь, – сказала она.
Мне становилось всё любопытнее. На следующий день, в воскресенье утром, Фамке отвезла нас на площадь Конинклийк. Конинклийк – старинный дворец и оживлённый центр Амстердама. Территория здесь была просторная, вымощенная чёрной брусчаткой, в окружении магазинчиков, а также музея Мадам Тюссо. Тысячи людей двигались пешком и на велосипедах, слонялись между трамваями и машинами. Летом площадь становилась настоящим раем для уличных артистов. Там выступали сотни артистов, начиная с гармонистов, которым аккомпанировали их собаки, мини-цирки, музыканты-хиппи, гитаристы и скрипачи, цыганские актёры, уличные театры, фокусники и акробаты, чтецы стихов, различные пародисты, вплоть до целых оркестров с десятками людей, игравших на духовых инструментах. Тут царила такая же суета, как на фестивале.
Мы пробежались до апартаментов позади площади. Фамке постучала в дверь. Я знал, что решение, обещанное Фамке, постоянно преследовавшее нас всю последнюю неделю, было за этой дверью. Я занервничал. Дверь открыла светловолосая женщина, которая тут же бросилась оглядывать нас с Араем.
- Oiik, уже пора! – взволнованно крикнула она. Судя по всему, квартира была переоборудована в студию. Нас уже ждали десятки друзей Фамке из Амстердамской школы искусств. Мы познакомились, а потом каждый, без всякой команды, тут же принялся за дело. Молодые артисты были заняты изготовлением коробочек для грима, распылением краски на комья брезента, которые становились «кораллами», связывали верёвки, готовили карты сокровищ, – подобно тем, что в фильме «Пираты Карибского моря», рисовали эскизы, приклеивали бусинки и мастерили две большие короны. Они работали быстро и профессионально. Что же это такое будет?
Женщину, что открыла нам дверь, звали Кэт. Она подошла к нам и измерила нас, слегка кивая, словно разговаривая сама с собой, а затем ушла. Все работали молча. Фамке улыбнулась, увидев нас, а затем ускользнула на минуту. После этого раздался такой звук, будто она открывает какой-то большой шкаф. И она появилась снова, тащя за собой два наряда, застигнувших нас врасплох.
Это было нечто вроде резинового комбинезона длиной почти три метра, мерцающего из-за того, что он был полностью обсыпан бусинами. Цвет его – блестящий и очень насыщенный металлик. К нему были прилеплены шипы, чешуя и плавники. Форма же настолько оригинальна, что как будто только вчера эту кожу содрали с обитателя океанского дна. Между чешуйками застряли маленькие ракушки и улитки. В целом наряд был странным, но роскошным, загадочным и довольно странным.
- Вот то решение, которое я обещала вам! – страстно заявила Фамке.
Мы были поражены.
- Вы будете выступать на обочине дороги как живые статуи!
Арай глядел на неё, вытаращив глаза, а я чуть было не упал в обморок, услышав, как Фамке воскликнула:
- Ребята, вы будете русалками!
Все находящиеся в комнате зааплодировали. Арай схватил меня за руку, крепко пожал её и потряс. Я не мог выразить своих чувств и ещё некоторое время был ошеломлён. Мы поглядели друг на друга и поняли, насколько великолепной была эта идея. Такая идея нам нисколько не приходила в голову. Мы запрыгали от радости.
- Хорошо, джентльмены. Ваше первое выступление будет на площади Конинклийк и прямо сейчас! Давайте же, быстрее за работу! Вы готовы?
Гримёры подвели нас к туалетным столикам и через полчаса мы превратились из существ с человеческими лицами в существ с рыбьим обличьем. По окончании нанесения грима мы перешли к тем костюмам русалок – да простит Аллах! Мне пришлось сначала приподняться, а потом уже тело моё засунули в тот резиновый костюм. Я падал, ведь костюм весил без малого десять килограмм. Хвост тоже был – машаллах! – очень длинным. Он был разделён на две части, и каждая имела форму плавника длиной два метра. Но самым особенным было то, что при каждом моём движении плавники покачивались. Когда я шёл по дороге, мой хвост бился, точь-в-точь как хвост крокодила. И впрямь, впечатляющий костюм! Но с другой стороны, только не подумайте, что всё было так уж просто: он сжимал меня до самых щиколоток, так что я не мог ходить с согнутыми коленями, не мог даже поднять ноги. Я как пингвин плавно покачивался, так как мог передвигаться только ступнями. Ноги мои были обвиты, точно ноги женщин, завёрнутых в длинный саронг из батика. Затем мою грудь обернули в ещё один слой резины, словно женский бюстгальтер, а чтобы сделать ещё прочнее, этот трёхметровый костюм продырявили сверху четырьмя железными кольцами спереди и сзади. К кожаным подтяжкам прикрепили зажимы для колец, чтобы зафиксировать костюм у меня на левом и правом плечах, ибо только таким образом этот десятикилограммовый наряд не будет провисать.
У меня было очень сильное подозрение, что этот наряд создал художник-идеалист, который либо не желал брать всё на себя, либо был помешан на русалках.
Наличие подтяжек маскировалось тем, что они были прикрыты ажурной сеткой из морских водорослей по образцу фитиля в керосинке, и обёрнуты стильными шнурками. Я с трудом мог дышать. Несмотря на то, что облик русалки получился весьма аутентичным, было неоспоримо, что этот костюм содержал в себе пыточные элементы.
Вдруг из дальней комнаты в виде русалки появился Арай. Увидев его, я чуть не задохнулся. Он был похож на морского призрака, что появился из-за морского рифа. Часть его тела, не прикрытая костюмом русалки, была окрашена краской для тела. Лицо его было красивым, но очень странным: это была какая-то магическая красота. Глаза его сильно запали, спрятанные за густой оранжевой тушью. Зато губы были фиолетовыми. Голова была увенчана роскошной короной, имитирующей ряску, но склеена она была неаккуратно, как растафарианские дреды. Арай походил на Медузу-горгону с волосами-змеями, и также удивился, когда увидел меня.
- Братец Икал?!... Это ты? – испуганно спросил он.
- Да, братец Арай. Это я, Икал.
Просто невероятно, но эти студенты Амстердамской школы искусств были настоящими молодыми талантами. Всего за три часа они превратили нас с Араем в двух прекрасных русалок. Фамке была безмерно рада.
- Oh, my God, Perfect*! – она кружила вокруг нас. – Look at you, guys, fantastic!** Хорошо, а теперь – выступать!
Фамке направляла наш стиль.
- Таким образом мы поднимем вопрос окружающей среды, а именно: из-за чрезмерной эксплуатации моря у нас будут грустные русалки. Арай, ты станешь матерью-русалкой!
Арай хотел было кивнуть, но шея его была обмотана водорослями.
- Ты, Икал… Хм, раз ты маленького роста, то ты будешь русалкой-ребёнком. Что ж, Арай, если ты скорбящая мать-русалка, то ты должен быть именно таким.
И с этими словами Фамке встала в позу: нагнулась и подперла подбородок тыльной стороной левой руки. Её правая рука покоилась на коралле, сделанном из коры пробкового дерева. Лицо её было унылым.
- А ты, Икал, как русалка-ребёнок, будешь лежать, склонившись, словно женщина, рекламирующая на пляже солнцезащитный крем, и обнимать хвост своей матери. Но помни: твоё лицо тоже должно быть грустным, понял?
Мы выразили своё понимание тем, что моргнули, ибо кивать нам было тяжело. Фамке дала нам последнее наставление о том, что, подобно другим видам искусства, искусство живой скульптуры также обладает своей эстетикой.
- Вы ни в коей мере не должны взаимодействовать с публикой, даже если вас будут соблазнять или провоцировать. Вы должны застыть в одной позе минимум на час.
- Ok then. Let's go guys, let's rock Amsterdam***!
Мы не могли сами спуститься по лестнице, так что нас понесли и загрузили в миниавтобус VW Comby. Шины автомобиля грохотали по брусчатке, и сердце моё дико колотилось. Я нервничал.
Моё беспокойство достигло апогея, когда мы въехали в район дворца Конинклийк. Я выглянул из окошка машины: там было так много зевак! Меня аж бросило в жар из-за страха сцены. Наша машина остановилась. Арай поднял голову. И вдруг послышался крик какой-то женщины:
- Fantastic, look!****
И группа туристов в майках и соломенных шляпах – добродушных японцев – стали ошеломлённо прищёлкивать языком, увидев нас. И в этот момент моя уверенность в себя воспарила. Нас буквально готовы были носить на руках! Были установлены декорации в виде кораллов из пробки, рифы из брезента, сундуки с картами сокровищ, якоря и такелаж. К нам стекались толпы зрителей.
Фамке точно выбрала место – рядом с музеем Мадам Тюссо, к востоку от дворца Конинклийк, так как ей хотелось, чтобы летнее дополуденное солнце отражалось светом в тысячах бусинок на всём русалочьем костюме. Мы стали элегантными в облике двух морских дев. К нам целыми группами приближались зрители; они всё теснее окружали нас. Я взглянул на Арая: настолько он был кокетлив и лежал, слегла выгнувшись, а его волосы как у медузы ниспадали на плечи. Его брови были густыми и длинными, ресницы завивались. Розовый нос его также претерпел чудесное превращение. Глаза его стали раскосыми. И взгляд его был застенчивым, но в то же время соблазнительным, торжественным, и одновременно страстным, равнодушным, и молящим обратить на него внимание. Без сомнения, Арай был неоспоримо красивой русалкой. Я же как, русалочье дитя, обхватил хвост Арая с таким выражением, будто молил спасти нас от людской жадности, которая безжалостно грабит море. Я скользил по земле, однако сохранял свою элегантность. Моя русалочья кожа выглядела фантастически, так как к ней были приклеены разбросанные по всей длине ракушки и искусственные жемчужины. Глаза мне всё время ослеплял свет вспышек сотен фотоаппаратов. Зрители аж в очередь выстроились, чтобы сфотографироваться с нами вблизи. Их реакцией было изумлённое прищёлкивание языком. Мы вносили в это всё больше и больше экспрессии. Фамке издали подняла два больших пальца – так она была тронута.
* Oh, my God Perfect! (англ.) – «О боже, это совершенно!»
** Look at you, guys, fantastic! (англ.) – «Посмотрите на себя, ребята, это фантастика!»
*** Ok then. Let's go guys, let's rock Amsterdam! (англ.) – «Хорошо, тогда идемте, пошли, давайте зажжём Амстердам!»
**** Fantastic, look! (англ.) – «Это фантастика, смотрите!»
Мои эмоции просто парили, и я тут же влюбился в свою новую профессию – уличный артист. Вскоре я осознал, что быть живой статуей – это мой скрытый талант! Почему же всё это время я постоянно считал своим талантом игру в бадминтон?! Это была большая ошибка!
Зрителей становилось всё больше. Они даже отошли от живой статуи Rolling Stones где-то там. Да, и впрямь дизайн наших костюмов, грим и художественная организация студентов Амстердамской школы искусств была необыкновенная. Их работа – настоящий шедевр.
Час спустя Фамке остановила наше шоу.
- You were great!* – похвалила она.
Её друзья по очереди приветствовали нас. За такой короткий промежуток времени нам удалось собрать аж 250 евро! Эта сумма вселила в нас оптимизм в том отношении, что в качестве живых статуй мы сможем покорить Европу.
Фамке вручила нам эти русалочьи костюмы, научила нас накладывать грим и очищать лицо, применять тональный крем, увлажняющую пудру с коллагеном, тушь, помаду, блёстки и краску для тела.
- Никогда не используйте краску для трафаретной печати, так как она оставит на коже волдыри, а если у вас нет денег, то используйте акриловую.
Я посмотрел на Фамке и спросил:
- Почему ты так добра к нам, Соммерс? Такие, как ты – модели от кутюр, будущие супермодели, которые заключат контракт с Версаче, могли бы с лёгкостью проигнорировать нас.
Её ответ воодушевил меня:
- Потому что вы осмеливаетесь мечтать, и ваши мечты вдохновляют меня.
Мы расстались с Фамке на центральном вокзале Амстердама. Нашей целью была Германия – туда мы направлялись через самый главный город Голландии – Гронинген. Это было грустное прощание.
- Take care, guys**, – прозвучало последнее наставление Фамке.
Поезд двигался медленно. Русалочьи наряды были очень большими и не помещались целиком в рюкзаках, так что торчали хвосты. Увидев эти хвосты русалок, на память мне пришла одна необыкновенная женщина – «воин» с рыбного рынка, что находится так далеко отсюда, в моей родной деревне: шеф Лам Ньет Пхо. Мы тогда прятались в ящиках с рыбой, убегая от преследования бушующего заместителя директора нашей средней школы. Шеф, пришедшая в шок, едва открыв крышку ящика, послала на нас проклятие: - Русалки!
Прошли годы, но небо, услышавшее то проклятие и сохранившее его, сегодня наконец выплеснуло его на наши тела. Маленькие дурные поступки, подобно детёнышам гиены, обязательно вырастут и рано или поздно возьмут в осаду собственную мать.
* You were great (англ.) – «Вы были великолепны».
** Take care, guys (англ.) – «Берегите себя, ребята».
Глава 31. Мефрау Шонмакер
Я въехал в Гронинген с таким чувством, будто в нос мне ударил зловонный запах, шедший от старых исторических книг о капиталистах. Я испытывал тошноту, наткнувшись на те места, о которых смутно знал по тем книгам: Зволле, Эммен, Ассен. Всего час после отъезда из Амстердама и въезда сюда, в Гронинген, я увидел, что дома местного населения находились друг от друга на порядочном расстоянии. Редко виделись люди, и даже коровы – и те – казались одинокими.
Чувство тошноты сменилось чуть ли не позывами ко рвоте из-за того, что из таких вот отдалённых домов, не имеющих соседей, и появились все эти Вестерлинги, Дендельсы, Яны Петерсзоон Коэны*. Все они – не более, чем деревенские жители, но они способны оживить моё сердце пылающими жестокостью историями. Историями об авантюрах белых мужчин, которые насиловали волю, убивали, притесняли и грабили – и всё это ради специй, где бы они их ни находили, чтобы смешать с вином и не мёрзнуть в декабре.
Я с самого начала не хотел ехать через Гронинген. Лучше было попасть в Германию через Энхеде или Арнем – так я думал. Но мне пришлось ехать именно в Гронинген. Одна женщина, которую звали Нджо Сян Линг, жила в Ньивстаде в Гронингене. Такова новость из интернета на голландском языке, который я не очень-то и понимаю. Centrum – так назывался центр этого города. Там имелась памятная надпись о канадских солдатах, спасших этот маленький городок от захвата его нацистами. Легендарная церковная башня Мартини апатично взывала ввысь. Она каждый день казалась утомлённой и наблюдала за тем, как воришки бродят туда-сюда и похищают велосипеды.
- Велосипед! Велосипед!
Эти мерзкие воры громко шипели всякий раз, как быстро замечали в толпе лицо какого-нибудь только прибывшего в Гронинген человека. Конкретный вид велосипеда можно было даже заказать: не пройдёт и часа, как они явятся с той моделью, что вы пожелали. Так что не удивляйтесь, если увидите в Гронингене велосипед с детским сиденьем, который будет привязан к корабельному такелажу.
Мы двинулись в Ньивстад. Когда я прибыл туда, мой дух оказался подавлен: то место оказалось районом «красных фонарей» Гронингена. Неужели А Линг застряла здесь? В Ньивстаде было и впрямь много женщин с азиатскими лицами, так как они пользуются наибольшей популярностью. Я помчался бегом к тому дому, адрес которого нашёл в интернете.
- Чем могу вам помочь, молодой человек? – спросила дама.
Судя по её внешности, я был уверен: это мефрау Шонмакер – именно так и звали эту женщину средних лет, хозяйку публичного дома.
Я спросил, знает ли она Нджо Сян Линг.
- Многие женщины приходят и уходят, молодой человек. Тут – как общественный туалет.
У меня заныло сердце.
- Я не могу помнить имя каждой, но… – Мефрау Шонмакер была поражена моей реакцией на это её «но».
- Это не значит, что я хочу дать вам пустую надежду, молодой человек. Но это имя… Как вы сказали?
- Нджо Сян Линг, мадам.
- Да, это имя – Сян Линг – кажется мне довольно знакомым. Да кто она такая? Кто она? Я чувствую, что это как-то связано с Роттердамом. Ой, я забыла. Так много было женщин – одна за другой. Достаточно взрослых не было, появлялись в основном молодые.
Мефрау Шонмакер пыталась вспомнить.
- Возможно, я забыла Сян Линг. Но я всегда буду помнить, как ко мне пришла китаянка, поработала на меня
* Ян Петерсзоон Коэн (1587 – 1629) 4-й и 6-й по счёту губернатор Голландской Ост-Индии, который сумел значительно расширить голландские колониальные владения в Индонезийском архипелаге, воспользовавшись ослаблением Португальской империи после объединения португальской короны с испанской в 1580 году.
какое-то время, а потом ушла. Говорила, что желает отправиться в Россию.
У меня аж сердце упало. По распечатанным мной из интернета данным, Сян Линг находилась в прибрежном городке Белушье на далёкой северной окраине России. У меня аж начинает болеть горло каждый раз как я вспоминаю про Белушье. От тех, кто путешествует налегке, с рюкзаком за плечами, до меня дошли слухи, что это самое Белушье – очень дикое место, безлюдное.
- Кто она вам, эта Нджо Сян Линг, молодой человек? Кажется, она очень важна для вас?
Я промолчал, ибо моё сердце обливалось кровью.
- О да, я навсегда запомнила ту женщину, так как она была очень красивой, высокой и доброй.
Я хотел спросить у неё, были ли у той женщины красивые ногти, но я боялся принять тот факт, что это была А Линг, и быстро извинился. В сердце моём царил хаос.
Глава 32. На север, всё дальше на север
Обладая Шенгенской визой, мы могли свободно въезжать и покидать многие европейские страны. На большинство стран Европы распространяется соглашение о безвизовом режиме, заключённое в небольшом немецком городке Шенген. Мы с успехом выступили в Бремене и Франкфурте. Объезд Европы, казавшийся нам сложным делом, оказался похож скорее на удовольствие для сотрудников государственного предприятия, тратящих остатки бюджета за календарный год.
Прошлой ночью в Германии мы спали, укутавшись в спальные мешки в уголке станции Койн. Сначала я полагал, что сотрудники службы безопасности прогонят нас. Посреди ночи к нам подошли двое молодых патрульных – мужчина и женщина. У них имелись автоматические снайперские винтовки Узи, которые могут выпускать по 5000 пуль в минуту.
Притворившись спящим, я заметил, как один из этих солдат застегнул спальный мешок Арая. Германия привыкла к этому и уважает тех, кто путешествует с рюкзаком за плечами. Такое отношение солдат, произведшее на меня впечатление, навсегда останется в моём сердце от нации с мрачной политической историей.
Длинные железнодорожные пути тянулись в сторону тихо колыхавшейся поверхности воды. Волны разбивались о берег, окружая части суши, которые, казалось, были разбросаны как попало, упав с неба, и сверкали в лучах летнего солнца. Они поднимались и снова опускались: яркие и тусклые, а затем исчезали на юге, там, где начиналось Балтийское море.
Скандинавия, мы прибываем! Я стучал зубами в тисках холодных северных ветров, запертых в дельтах на полуостровах и извивающихся как змеи заливах между маленькими островками. Дания была окружена водой. Там и сям – холодная вода и такие же холодные люди. Они собираются в кафе, не слишком любят бродить и не особо интересуются уличным богемным искусством. Их искусство – это картины в галереях, художественные технологии, классическая музыка или профессиональная актёрская игра. В Дании, Швеции и Норвегии мы не давали представлений, потом направились в Исландию – это далеко, и нам пришлось садиться на паром. Несмотря на все трудности, я был полон решимости ехать туда из-за Нджо Сян Линг. И мне удалось её найти. Её имя было выгравировано на одной памятной табличке: Сян Линг Монтгомери, 16 июля 1945 – 18 августа 2002. Сян Линг была женой бригадного генерала Мориса Л. Монтгомери, командира американской военной базы в Исландии.
Хельсинки в Финляндии был последним скандинавским городом, который мы посетили. Я был оптимистом, так как Хельсинки – толерантный город, где разрешаются великие конфликты человечества. Для меня этот город всегда означал три понятия: конференция, переговоры и резолюция. Но, как оказалось, этот красивый и полный понимания город нас откровенно предал. На последние деньги мы купили бутерброд с тунцом и разделили его надвое. Я чувствовал головокружение, так как нам предстояло пересечь гигантский участок суши. Настолько огромна она, что, как говорят, её видно даже с Луны. От этой страны у меня волосы встают дыбом – страна свирепого «красного медведя»: Россия.
В интернете я увидел успехи наших соперников: МВРЧ Манудж и Гонсалес были на полпути к славе в Голландии. На фото МВРЧ Манудж направил голову вверх – должно быть, он качнул ею девять раз, что означает радость. Гонсалес же позировал сразу аж с пятью женщинами. Это мексиканец стал ещё толще!
Таунсенд прибыла в Белфаст, Северная Ирландия. Карманы у неё уже наполнились деньгами, и она всё более усердно атаковала Стенсфилд:
- Никогда ещё англичане не видели, чтобы так играли на аккордеоне, как это делаю я!
Стенсфилд яростно парировала:
- Разумеется, так как в Англии аккордеон – это детская игрушка! – И не забыла приложить свой нежный привет. – Bollock!
Сама Стенсфилд играла в старом квартале Зальцбурга, что означало, что она уже покорила Австрию и сразу же ворвётся в Словению. Ниночка же добралась до Испании.
Мы с Араем пошли по ложному пути, так как чем больше мы приближались к Восточной Европе, тем меньше там ценилось уличное искусство. Нам следовало бы, по правде говоря, проводить больше времени в богатой Западной Европе, как наши соперники, собрать там как можно больше денег, чтобы запастись впрок провизией для поездки по России.
Сейчас мы находимся на краю Финляндии – в Каяани. В нескольких десятках метров впереди лежал Беломорск – самая западная часть Российской Федерации, с которого мы и начнём её исследовать, и мы не остановимся, прежде чем вдохнуть воздуха в Оловянной – на самом востоке России, рядом с Монголией.
Я всегда был одержим высшими испытаниями и крайними вызовами – до тех пределов, которые я мог вынести. И, находясь в Каяани, я понял, что на пути длиной в десятки тысяч километров между Беломорском и Оловянной меня ждёт настоящее испытание. Сможем ли мы с Араем покорить Россию?
Глава 33. Сливовые деревья
Мы пересекли границу и въехали в Беломорск, уже будучи банкротами. Выступали там три часа, пока не опухли ноги, но денег нам так никто не кинул. Проблема была в том, что тут не бывает туристов, готовых побывать в российской глубинке, а сами местные жители – бедные. Из Беломорска мы пошли по дороге, где стояли запряжённые быками телеги, по обе стороны которой росли сливовые деревья. Мы не стали прибегать к попрошайничеству и пожирали незрелые зелёные сливы. От них на языке была горечь, как от жвачки из сока гевеи. Запрыгивая в фуры с овощами или тайком пролезая в вагоны с нефтью, мы добрались до Москвы.
Вместе с ансамблем «Калинка» и танцорами, исполнявшими гопак, мы выступали на Арбате. А ещё мы познакомились с одной старой казачкой – уличной клоунессой Ларой Мирнявской. У неё анархистские взгляды, но она забавная. Лара как раз собирала деньги на обратный билет до Канска, но для выступления была слишком стара. Чтобы помочь ей с деньгами для билета на поезд, мы продали цифровую камеру, куртки и спальные мешки. Продажа спальных мешков была глупым поступком, ибо на большей части восточной России, по правде говоря, лета не бывает вообще. Но ничего страшного: у нас ещё была с собой «вторая кожа» – трикотажные комбинезоны, что так важно, чтобы не простудиться.
В Сызрани нас ждала более невезучая участь: полиция арестовала нас за то, что сочла, что мы пристаём к людям. Не говорящие по-английски инспектор и два капрала даже обиделись, когда я объяснил им, что у нас имеются документы, с которыми всё в порядке, и к тому же мы защищены Шенгенской конвенцией. Ему казалось, что все, кто хочет с ним разговаривать, должны говорить так же, как он. Он и впрямь был высокомерным. Я в третий раз повторил свои объяснения. Но инспектор, изо рта которого несло водкой, разозлился и ударил меня в живот прикладом от автомата Калашникова. Арай вскочил, желая защитить меня, и капрал ударил его в затылок прикладом пистолета Glock. Он упал ничком, ударившись лицом о ножку стола. Я загородил Арая от инспектора, который хотел пнуть его. У меня был шок. Никогда и никто не обращался с нами так плохо. На другой день полиция доставила нас за черту города. Нас бросили голодными, c опухшими ртами и ранеными сердцами. Наше основное оборудование, компас и атлас мира Collins остались в полицейском участке. Неподалёку от нас росло несколько сливовых деревьев. Сезон плодоношения уже прошёл, и не было видно даже завязей. Мы растёрли листья. Я не могу даже описать тот вкус, так как жевал их, закрыв глаза и задержав дыхание.
Глава 34. Край света
Если на самом деле существует край света, то таким местом является Белушье. Находится Белушье в сибирской тайге – это самая крайняя часть Сибири. Этот портовый посёлок примыкает к Чёшской губе Баренцевого моря. Далее неё не было ничего, кроме Северного Ледовитого океана и Северного полюса. Зимой температура там опускается до минус сорока шести градусов. Посёлок Белушье назвали «мировой тюрьмой», раем для моряков, ловеласов и жестоких людей, не любящих сушу.
Как же А Линг попала в эту адскую дыру? Чтобы заманивать к себе всяких дикарей? Когда у меня закрадывается такая мысль, то замираю на месте, а время, кажется, останавливается. Что бы я в это время ни ел, я не ощущаю вкуса.
Мы попросили у кондуктора товарного состава разрешить нам ехать в вагоне со стройматериалами. Посреди ночи он просто высадил нас с поезда прямо в поле вместо станции – из-за инспекции. Мы побрели в сторону ближайшего села и на перекрёстке растерялись: Кунгур, Уфа, Казань, Магнитогорск. Без компаса и карты мы были словно две слепые мышки посреди лабиринта. Нельзя принимать безрассудное решение. Если заблудиться – тебя может сожрать медведь. И вдруг я вспомнил о природном навигаторе, не имеющем себе равных: о Вехе!
Я читаю по звёздам – одну за другой, и улыбаюсь. Там, далеко в небе, был слабо виден след трапеции, хорошо знакомой мне.
- Арай! Посмотри на это созвездие! Это Орион, это восток! – так меня когда-то Вех учил читать звёзды. – Орион находится над Казанью, что означает, что север – справа. Кунгур, Арай! Нам нужен Кунгур!
Когда мы прибыли, трещины в обшивке деревянных стен жителей Белушья были ещё заткнуты обрывками газетной бумаги. Даже если будет совсем малюсенькая щель, то холодный ветер с Баренцева моря может стать фатальным для обитателей дома. Я спросил одного местного гида с растафарианской причёской, доводилось ли ему слышать об одной публичной женщине по имени Нджу Сян Линг. Он громко рассмеялся, и свет его глаз стал радостным, наполнившись приятными воспоминаниями о Нджу Сян Линг.
- Да, да, Сян Линг, – и он указал на большую лодку, которую специально поставили на мелководье. Эта лодка была, видимо, борделем. Мужчины зловещего вила входили и выходили через маленькие дверцы на помосте. Меня терзали сомнения. Я мог бы повернуться и уйти, забыв и об этом проклятом борделе, и об А Линг и жить спокойной, наполненной самообманом жизнью. Но так жить не хотелось. Я должен с ней встретиться, ведь моё сердце в любом случае расколется вдребезги.
Я поднялся по ступеням к лодке, но путь мне преградил мужчина.
- Нджу Сян Линг? – медленно сказал я.
О боже, надеюсь, что этот сторож переспросит: «Кто? Нджу Сян Линг? Извини, не знаю такой, здесь нет никого по имени Нджо Сян Линг».
- Ага, Сян Линг… Хммм, да, она внутри, – сказал он, улыбаясь.
И хотя внутренне я приготовился к этой ужасной вести, его ответ прозвучал так, как будто чья-то рука разодрала мне грудь и вытащила сердце.
- Входите, господин. Повеселитесь.
Я сделал шаг в сторону дверей. Мои ноги были настолько тяжелы, как будто их заменили штанги, и изо всех сил колотилось сердце в ожидании встречи с А Линг. Я повернул дверную ручку. Похоже, там Нджу Сян Линг уже ждала меня. Она меня не узнала.
Она была пухлой, точно пойманный окунь, с длинной тонкой шейкой, а уж бёдра её – о боже! – и лежала на полках. Я аж подпрыгнул от радости, словно выиграл в азартную игру, ибо Сян Линг была всего-навсего названием одного сильного лекарства, напечатанном на ярлыках, что были приклеены к бутылкам.
Глава 35. Загадка
Подобно тому, как я научился понимать созвездия путеводных звёзд, теперь прояснились для меня все загадки, сопровождающие Нджу Сян Линг. Моряки из Нанджиня и Тяньцзиня, которые преодолели Берингов пролив, повернули на север, к российским берегам, а затем бросили якорь в водах Западной Европы, включая Нидерланды, создав дистрибьюторскую сеть поставки Сян Линг в дешёвых публичных домах, тянущихся по всей длине порта. Из-за этого-то мефрау Шонмакер и сказала мен, что Нджо Сян Линг напоминает ей о портовом городе Роттердаме, и что сильное лекарство для восстановления мужской силы в той сексуальной бутылке, должно быть, попадало и в Ньивстад в Гронингене. Говорят, что Сян Линг приготовили сами же моряки из желчи львиной рыбы и трепангов.
Мы снова повернули на запад, в сторону Оловянной, на границе с Монголией. Каждый раз проезжая через оливково-зелёные поля, мы нанимались на подработку – помочь фермерам собирать плоды в обмен на несколько картофелин. Так мы проехали уже тысячи километров. Не имея карты, мы не знали, где находимся, и далеко ли ещё до Оловянной, или она уже близко. Даже если люди и знали, где это, они называли это место по-другому. Почему мы так и не добрались туда? Россия огромна и бескрайна. Земля кажется здесь плоской, ей нет конца. Россия простирается, насколько хватит глаз. Часто панораму загораживают горы и леса. За теми горами всё ещё продолжается Россия, как и за теми лесами.
Мы проезжали посёлок за посёлком. Некоторые – шахтёрские посёлки – заброшенные, холодные, пустынные и жуткие. Мы встретили там ряд странностей, например: мусульмане совершают поклонение богу так же, как христиане, а христиане умеют свободно читать Коран. Были и такие, которые поклонялись козам, купали новорожденных в крови коровы, а плаценту кидаkb на крышу дома. Встречались нам и настолько патриархальные общины, в которых женщины вынужденно спали на втором этаже сарая, и мужья навещали их только по необходимости.
Как нам когда-то хотелось, мы увидели истинную суть Европы в изолированных деревушках, скрывающихся между отрогами Уральских гор, никогда не посещаемых туристами. Мы садились на любой подвернувшийся транспорт. Часто мы просто «голосовали» на дорогах: поднимали большие пальцы где-нибудь на обочине, прося подвести нас какой-нибудь грузовик, перевозящий скот, или цистерну. Ели мы также всё, что попадается по дороге, в основном – листья. Просто удивительно, как я не падал в обморок – ведь должен был. Но внутри меня пока тлел уголёк, растущий день ото дня. Чем жёстче меня угнетала Россия, тем больше мне хотелось покорить её. Россия заставила меня открыть сущность самого себя, это самой большой кусок мозаики моей жизни, открывающий в сердце место для понимания зенита и надира в жизни, как когда-то мне завещал Вех.
Мы автостопом ехали на грузовике, о котором нам известно только, что направляется он на север. Мы втиснулись в кузов вместе с одной женщиной-сборщицей груш. Она из читинцев, которые обычно занимаются сбором фруктов в садах. Вообще-то они дружелюбны и зазывают поговорить на том языке, который я вообще не понимаю.
- Кай… туат…кайтуана…тун… на… на.
В кузове грузовика было шумно: они удивились, увидев иностранца, гладили наши волосы, щипали кожу, рассматривали наши тела – помятые, все в лохмотьях. Они дали нам апельсинов и питьевой воды. Лица у читинских женщин отличаются от лиц большинства российского населения, которых я видел. Они похожи на древних представителей народности тонгсан: большие руки, прочный череп, жёсткие волосы, маленькие глаза.
Грузовик врезается в пыльную дорогу. Грушевые деревья растут аккуратными рядами. И тут вдруг меня охватило удивление, когда одна из женщин что-то сказала своей подруге:
- Туат… най… на… Оловянная… кай… нал… на.
- Туат… най… Оловянная.
Я с визгом подпрыгнул к ней:
- Оловянная?
Эта миниатюрная женщина была поражена.
- Най… Оловянная, Оловянная…най.
Мы приблизились к ней и начали тормошить. Она была сбита с толку. Все, набравшиеся в кузов пассажиры, глядели на нас.
- Оловянная! Оловянная!
Мы указали им на восемь направлений ветра, и она поняла нас и показала на юг, на тот перекрёсток, что только что проехал грузовик.
- Оловянная, – сказала она тихо. – Стоп! Стоп!
И тут пассажиры, сидевшие в кузове грузовика, стукнули о передний бортик кузова грузовика, веля водителю остановиться. Мы быстро спрыгнули. Все весело и суматошно закричали. Может быть, почувствовали, что Оловянная – нечто вроде страны надежды, поиски которой мы вели всю свою жизнь.
- Оловянная! Оловянная! – десятки рук указывали направление, о котором недавно упомянула та миниатюрная девушка.
Это наше короткое знакомство с читинскими женщинами было весьма впечатляющим. Нас словно рука самой судьбы бросила в кузов того грузовика только за тем, чтобы мы повстречались с ними. Один шанс из тысячи был в том, что они направятся в грушевые сады. Без них мы бы так и не узнали, где находится посёлок Оловянная. Их можно сравнить с пчёлами, которые помогают цветку расцвести. Они были нашим последним кусочком мозаики в России. Садовая работница помахала нам рукой в знак прощания. Кто-то вытер ей навернувшиеся на глаза слёзы. Грузовик проехал мимо, скрывшись во вздымающейся пыли.
Мы быстро устремились на юг. Вдали виднелась обшарпанная доска в виде стрелки с нечёткой надписью. Мы, нервничая, подошли к ней. В сердце у меня кипел миллион эмоций. Чем ближе, тем становилось яснее. Там было написано «Оловянная».
Арай поглядел на табличку с названием и глаза его наполнились слезами. Мы уселись под ней молча, не проронив ни слова. Больше у нас не было уже ничего, у нас болели тела и не было сил двигаться дальше.
Мы проделали путь в тысячи километров, месяцами исследуя Россию, да так, что в это никто никогда не поверит, а наши истории вообще невозможно описать словами. Сидя под тем указателем направления, я изумлялся силе наших детских мечтаний. Ведь на самом деле не мы, а наши детские мечты покорили Россию.
Глава 36. Часы
Я изумился, обнаружив, что стою у Каспийского моря. К северу отсюда расположена земля персов – Иран. Персы – изящный народ, и путь туда наполнен испытаниями. Женщины там красивые, стойкие, загадочные. Персов почему-то всегда считали арабами, хотя это совсем не так. Они унаследовали высокую, блестящую исламскую культуру и находились под сильным европейским влиянием. Персия – земля цивилизации, престижных авантюр прошлого и озадачивающей, но завораживающей эстетики.
Не так далеко на востоке – прямо за нами – находятся нетронутые земли Монголии, заключающие в себе опасные угрозы, просто уговаривающие предпринять приключение. Хотите ли вы испытать вызовы, которыми веют ветра из зловещей долины, спать в степи, разгоняя факелом волков, или видеть галлюцинации – тысячелетних призраков пустыни? Монголия – как же это заманчиво звучит! Вот только позже, ибо мы должны выполнить свои обещания. Нам следует направиться на юг, продолжать идти к югу, выполнить то, что мы обещали в Париже.
Богиня удачи Фортуна широко улыбнулась, и даже рассмеялась, когда мы наконец добрались до Акрополя, Греция. После представления мы уселись в кафе на углу набережной Набпактос, заказав себе самую лучшую еду и пили много газировки, так что у нас раздулись животы. Мы долго постились в Скандинавии, нас сносил резкий холодный ветер Балтики, затем нас жестоко избили в России, где мы наголодались и влачили жалкое существование, и наконец мы застряли на юге Европы, в Набпактосе, прекратив поститься под ласку тёплого ветерка со Средиземного моря.
Мы снова растолстели, а наши карманы наполнились деньгами. Я купил себе солнцезащитные очки Ray Ban, которые всегда хотел. У них толстые стёкла, крупная оправа и коричневый цвет. Они блестят издалека. На мне также коричневые брюки-дудочки. И знаете, что, друзья? Я специально зашёл в парикмахерский салон завить волосы в стиле Боба Марли. Моя рубашка? Её марка – Manly Executive, и такие обычно носят продавцы страховых услуг высшего разряда, чтобы покорять сердца богатых суровых вдов. У неё были длинные рукава, повторявшие изгибы моего тела, и разумеется, цвет её тоже был коричневый. На изнанке рубашке был написан девиз: «Рубашка для современного мужчины, который готов противостоять вызовам нового тысячелетия». Не больше, не меньше. Мои ботинки – ни что иное, как самые дорогие – Nike. Я подбирал их цвет в соответствии с тем, которым так любят красить свои дома греческие рыбаки в Левкосе – морской синий. И наконец, последняя деталь – ремень с очень крупным изображением головы американского президента Бенджамина Франклина, освободителя рабов.
Одним прекрасным днём я элегантно и стильно вышагивал по набережной Превеза, излучая свет успеха и выглядя как дирижёр малайского оркестра-дангдут. Ну и пусть вычурно.
- В конце концов, нам даже пришлось толочь листья сливы ради того, чтобы выжить, – сказал Арай.
Себе он купил отличную кожаную куртку. Вокруг его шеи обвивался воротник из меха мангуста, что в конце лета немного неуместно. Ну и пусть будет вычурно. Из обуви у него были ковбойские сапоги, с помощью которых можно было зажечь спичку. Но самым необычным из всего того, кто купил Арай, были большие наручные часы с тремя кружками внутри. Арай был очень горд, чуть ли не одержим этими часами. Не было ни дня, когда бы он не протирал их, – разумеется, специальной салфеткой. А когда он отправлялся спать, то накрывал эти дорогущие часы кусочком бархата, а затем одним осторожным движением укладывал в роскошную коробку. Та коробка помещалась в другую – побольше и с кодовым замком. И всегда в пределах досягаемости. Сначала он проверял температуру в помещении: не повлияют ли погодные условия на работу его часов; всё в точности по инструкции.
Я поглядел на эти великолепные часы. Они действительно были необыкновенные. Маленький кружок внутри показывал время. Другой кружок – что-то вроде компаса, а третий кружок был непонятным. В третьем кружке была жидкость, что бешено крутилась внутри. Когда я сказал Араю, что третий кружок может быть чем-то вроде ватерпаса, водного баланса, с помощью которого строители обычно измеряют наклон поверхности доски, он сильно обиделся.
- Язык без костей! Тебе-то легко говорить! Придержи свои слова, тупица!
У меня не было даже времени, чтобы защититься.
- Знаешь, что? Хоть это и подержанные часы, продавец сказал, что они из редкого выпуска швейцарских военных часов!
Я подбирал слова, чтобы прибегнуть к какой-нибудь уловке, но у меня не было времени теоретизировать.
- Швейцарские военные часы? Да ты себе это вообще можешь представить?
Арай нежно протёр часы, словно уговаривая их, так как они тоже обиделись.
- Это тебе не что-то там! Это дорогие часы, устойчивые перед ударом, с кинетической технологией, хрустальной крышкой, стальной рамкой. Их и семь поколений после меня не сломают! Посмотри хорошенько! Видел ли когда-нибудь столь великолепные часы?
Всё верно: насколько я помню, я видел такие же часы на руке у начальника порта в Танджонг Пандане.
Он повторил:
- Эти часы водонепроницаемые, знаешь? Они и пуленепробиваемые. Или ты полагаешь, что швейцарские военные часы – это товар массового производства? Такие используют на войне адмиралы!
Я пожалел о том, что сказал: я и понятия не имел, что вопрос часов может так много значить для Арая. Мне хотелось извиниться перед своим дорогим кузеном. Но он был по-прежнему очень зол. Я даже назвал себя бесчувственным.
- Да что тебе известно о часах?!
Арай не на шутку рассердился и стукнул по столу, но в этот момент внезапно стеклянная крышка часов, которая прицепилась к его руке, отвалилась и упала под стол. Я был ошеломлён, а Арай побледнел. Мы открыли рты, видя, как круглая стеклянная крышка этих швейцарских военных часов катится по полу вокруг ножек стола. Чем дольше она вертелась, тем слабее становились эти движения, а затем она грустно замерла вместе с павшим духом Араем. Настроение его резко упало. Я напряжённо молчал, а лицо Арая было напряжённым.
Я наслаждался сладкими как мёд секундами триумфа, одновременно сдерживая смех и ощущая, как голова моя вот-вот взорвётся. Атмосфера была застывшая; никто ничего не говорил. Тогда я взял на себя инициативу провозгласить своё мнение – истину, отношение настоящего расстроенного джентльмена, а именно: поднял с полу эту стеклянную крышку и благоговейно подал её Араю. Он в душе наверняка хотел задушить меня, однако пирамида его гордости рухнула. Лицо его выглядело унылым. Он никак не мог поверить, что его часы могли так бессердечно предать его. Я погладил Арая по спине, чтобы приободрить его, и сказал, что индустрия наручных часов не так проста, как он думает. Он раздражённо кивнул головой.
Я медленно покинул Арая, и чувствовал, что мне повезло, так как этот случай преподал мне моральный урок номер тринадцать, который был очень полезным. Он заключается в том, что часовщики, мастера по ремонту телевизоров и книгоиздатели – достойные подозрения профессии где бы то ни было.
Глава 37. Тараканьи вдовы
На Балканах наша судьба внезапно переменилась. Жители Балкан (Боснии, Сербии и окружающих стран) – жертвы войны, так что стоит ли говорить о том, чтобы ценить искусство: они получили травмы от только что стихнувших пуль, которые совсем недавно свистели у них над головой. Вот и мы с той же быстротой, с какой распалась Югославия, снова оказались бедными. Мои очки Ray Ban, брюки-дудочки, куртка с мехом Арая и его ковбойские сапоги – всё это нужно было чуть ли не силой заложить или продать людям, которые наполовину солдаты, наполовину гражданские: бунтовщикам, ренегатам, военным оппортунистам, готовым на всё за краюху хлеба. На Балканах редки сливовые деревья, поэтому мы не можем стать травоядными, растирая и поедая листья. На перекрёстке дорог в Македонии мы ждём автомобиль миссионерской церкви Армия спасения. Эти набожные последователи Христа каждую ночь объезжают город, принося большую кастрюлю с супом из красной фасоли для бродяг, неважно, католики ли те бродяги, протестанты, мормоны, баптисты, агностики, атеисты, буддисты, мусульмане, коммунисты, демократы, республиканцы, геи, лесбиянки, транссексуалы, гетеросексуалы, или преступники. Автомобиль Армии спасения объезжал город каждую ночь в одиннадцать часов. Если мы держим пост, то суп из красной фасоли в одиннадцать вечера – наше разговение, а также подкрепление перед постом на следующий день.
Мы попали в очаги европейской бедности: Болгарию и Румынию. И с первого же дня в Крайове, Румыния, я стал волноваться: за нами постоянно следил высокий худощавый старик. Движения его вызывали подозрение. Одет он был в целом как ремесленник или торговец: в сапогах, тёмных очках, с густыми усами и кепкой на подобие тех, что носят греческие рыбаки – очевидно, чтобы скрыть ею лицо. Он вертелся по сторонам, а если мы приближались, то удалялся. Курил трубку и носил рюкзак за спиной. В том рюкзаке был сосуд, из головки которого торчал распылительный шланг. Странно всё это. Ездя по Европе, мы видели немало странностей. Возможно, этот старик питал манию величия, чувствовал себя Шерлоком Холмсом и страдал безумием номер двадцать четыре. Когда мы смотрели на него, он отворачивался, мы уходили – он внимательно следил за нами. Если мы спали на скамейке в парке, он крутился неподалёку от нас, выслеживая всю ночь, словно волк, ожидающий застать врасплох свою добычу.
Сегодня ночью мы замёрзли и предпочли лечь спать во дворе одного детского сада под горкой, так как асфальтовый двор детского сада ещё хранил дневное тепло. Посреди ночи я внезапно проснулся, так как заплечный рюкзак, который я использовал как подушку, кто-то стащил. Я вскочил.
- Арай!
Уже около десятка лет – с самого детства – Арай всегда защищал меня. А я звал его – возможно, чисто рефлекторно, находясь в опасной ситуации.
- Икал!
Судя по всему, рефлексы у Арая такие же, как у меня.
Мы поднялись и отступили назад. Трое мужчин и одна женщина с угрожающей ухмылкой окружили нас. Эти мужчины были огромными – как двери, и я с первого раза понял, что они – постоянные обитатели не столь отдалённых мест с железными решётками. На их телах были наколоты татуировки, утверждавшие, что они – мастера в своём деле. Но самой страшной была женщина. Должно быть, она с завтрака наглоталась наркотиков и явно была главарём этих бандитов. Они угрожающе перекликались между собой: скорее всего, на каком-то славянском языке, который мы, естественно, не понимали. Но по их поведению было ясно: им нужно то, что у нас есть. Мы неоднократно слышали, как те трое упоминали Готию, разговаривая с женщиной. Должно быть, Готия было именем этой дикой самки. Не зря же она была такой страшной, раз её имя было взято из слова «готика».
- Йонас! Костов! Ронин! – приказала Готия своим людям.
Йонас приблизился, вынимая из ножен нож-трезубец. Костов – этот медведь – крутил в руках бейсбольную биту. Ронин устрашающе обнажил двойной нож марки Victory Knox. Ситуация была ужасная, но что странно – Арай даже сделал шаг вперёд – спокойно, мужественно и очень впечатляюще:
- Guys, if you want to rob us, at least, do it in English*.
* «Парни, если вы хотите нас ограбить, делайте это хотя бы по-английски» (англ.)
Готия пришла в ярость.
- Englishatannnn! Hoit! Hoit!*
Вдруг эта женщина засунула руку в свой жакет и – о боже, так безжалостно! – вытащила две дубинки, соединённые цепью. Такая штука без труда размозжит голову в один сплошной синяк. Арай стоял неподвижно, и, что удивительно, даже занял позицию, как в борьбе пенчак силат или прямо как Мухаммад Али, который нанёс удар кулаком в висок Джорджа Формана. Арай бросил им вызов. Сумасшедший.
Почувствовав себя униженными, эти преступники обезумили в едином порыве. Арай бегал на месте, размахивая кулаками точь-в-точь как Мухаммад Али. Полоумный! Я же всю жизнь выступал за ненасилие, никогда не притворялся бойцом, однако, когда я увидел стиль Арая, мужество моё возросло в разы. Я сделал вдох и сразу же сделал несколько приёмов, о которых и сам-то не ведал. Грабители подходили всё ближе, окружая нас. Я расстегнул свой ремень с украшением в виде большой головы президента США Бенджамина Франклина – освободителя рабов, – завертел им в воздухе и заревел подобно Брюсу Ли. Мы просто так не сдадимся. В любом случае, Россия преподала нам суровый урок, выковала и одновременно вылечила горьким как яд лекарством. Разве не верно, что то, что тебя не убивает, лишь делает тебя сильнее? Мы с Араем повернулись друг к другу спиной, готовые отразить нападение четырёх грабителей.
- Hoit! Hoit! – Готия была в бешенстве.
Они проглядывали из щелей для нападения. Я знал: на этот раз мы обязательно попадём в засаду, ведь мы были всего лишь парой куропаток, окружённых стаей шакалов. Но так просто, без боя, мы не сдадимся. Вдруг мне в голову пришла идея о тактике древнего китайского военного стратега Чунь Джу: вызвать у врага слепую ярость. Тогда он не сможет выиграть битву. Тяжело дыша от трепета, я начал издеваться над теми преступниками, чтобы вызвать у них слепую ярость:
- So, you don't understand English? Ye, Gothia? I bet, you don't. Even a bit**!
Арай понял, что у меня на уме, и тоже начал провоцировать их:
- Terribly stupid. Can you read? Gothia?***
Я продолжал, воспаляя Готию всё больше:
- Don't you have something important to do, Gothia? Pathetic criminals! Scumbags. Hopeless****!
Совершенно верно, их лица побагровели, как у ощенившейся собаки. Особенно у Готии. Тёмные круги под глазами стали ещё темней, сморщенные губы наркоманки задрожали. Она снова вложила двойную дубинку под правый бок, но зато – о боже милосердный – вытащила из-под левого бока меч вакидзаси, которым японцы совершают харакири. Острый и блестящий. Готия злилась:
- You people, you die, tonight. Hoit! Die, die, die!*****
Ох уж этот всезнайка Чунь Джу! Наверняка этот китаец никогда не сталкивался с румынскими бандитами. И почему я только последовал его глупой тактике? Вот и результат. В начале Готия хотела, возможно, ограбить нас и оставить в синяках и ушибах, однако сейчас они уже не остановятся, пока не отрежут нам уши.
- Die, die, die!
Костов замахнулся бейсбольной битой. Готия кольнула ладонь вакидзаси. Арай топнул ногой, а я быстро завертел ремнём. Банда грабителей стала ещё более дикой. На этот раз нам определённо конец. Ограбленные мёртвые туристы – ставшая уже привычной новость. Ронину удалось дёрнуть Арая, и тот упал на спину. А я хотел было защитить Арая, но – увы! Дубинка Костова чуть не разбила мне колени. Йонас потянул к себе мой рюкзак, и всё его содержимое высыпалось. Готия указала на костюм русалки: ей нужен был этот костюм. Ни коим образом! Этот костюм – творение Фамке Соммерс – вся наша жизнь! Я попытался дотянуться до него, но Готия оборвала мою попытку, хлопнув мечом вакидзаси. Эту жестокую женщину
* Hoit (румын.) – «Падаль».
** «Так вы не понимаете по-английски, а, Готия? Готов поспорить, что нет, даже ни капли» – (англ.)
*** «Это ужасно глупо. Ты умеешь читать, Готия?» – (англ.)
**** «Разве у вас нет иных важных дел, Готия? Жалкие преступники! Отморозки! Безнадёжные» – (англ.)
**** «Вы, люди, умрёте сегодня ночью. Падаль. Умрёте, умрёте, умрёте» – (англ. и румын.)
даже не волновало, если таким образом она отсечёт мне руку. Невероятная садистка. Наши вещи были раскиданы. Им было всё равно, ибо они стремились навлечь на нас беду. Они наступали, а мы были зажаты у стены детского сада, загнаны в угол и совсем беспомощны. Готия была готова нас зарезать. Она неистово двинулась вперёд, и наши жизнь были уже на грани, но в самый разгар кризиса кто-то закричал:
- Тайнул! Тайнул!
И тут свернула чья-то тень, и из темноты вдруг вылез тот старик, Шерлок Холмс. Он бросился к нам с явным намерением спасти нас. Он схватил головку своего шланга, прикрыл нос и обрызгал преступников каким-то белым газом. Я почувствовал запах отравы: это пестицид! Мы прикрыли носы. Грабители беспорядочно рассеялись, выкрикивая ругательства и убегая со всех ног, не разбирая дороги. Тот старик тяжело дышал: настолько быстро всё произошло. Несколько секунд назад над нами нависла смертельная опасность, и вдруг за один миг мы оказались в безопасности. Нас спас этот старик, которого ещё пару дней назад мы считали человеком, страдающим безумием номер двадцать четыре: манией величия.
Откровенно говоря, я боюсь: как бы не получилось так, что мы вырвались из пасти крокодила и попали в глотку удава, и этот удав намного опаснее. Его оружие – пестициды. Я как-то узнал, что в Лампунге травили пестицидами слонов: этим легко свалить самца млекопитающего весом пять тонн. На европейских улицах ночная жизнь и впрямь бывает ужасающей: психопаты, анархисты, педофилы, серийные убийцы, эксгибиционисты, безумцы, страдающие манией величия, рыщут в поисках добычи. И этот старик наверняка один из них. Однако все эти предрассудки поблекли, когда он снял защитную маску с лица. В жёлтом свете уличных фонарей лицо его выглядело забавным. Он дружелюбно, хотя и довольно ужасающе улыбнулся нам, так как у него почти не было зубов. Протянул руку, приветствуя нас, а когда заговорил, то мы чуть не упали в обморок.
- Мьеня ззовут Тоха. Я ррродом из Пурррбалинги.
Арай издал громкий возглас.
- Тоха?! Родом из Пурбалинги?!
Старик громко засмеялся, воодушевлённо кивая. Он снял свою кепку, и я узнал в нём туземца – одного из тех, кто обычно охраняет двери поездов, взимает плату в междугородних автобусах экономкласса, или продаёт мармелад из рисового крахмала вдоль всего маршрута Алас Робан. Удивительно, что в таком городке – в Крайове – практически в глуши, в трущобах, в румынском захолустье, которое и на карте-то не видно, мы обнаружили яванца. Мы прыгали, обнимая друг друга. Ещё увидев нас впервые на станции Крайова, Пак Тоха счёл нас англичанами, но из скромности он не решался заводить знакомство с нами. Почему он стеснялся? Это теперь он счастлив, повстречав нас, как будто он ждал этого всю свою жизнь. Его улыбка не погасла, и он рассказал нам зажигательную историю. У него по-прежнему крепкий акцент народности баньюмас. Просто из-за выпавших зубов в его речи отсутствуют многие буквы, особенно х и й. Но когда он рассказал нам о том, что живёт в Румынии с 1965 года, голос его стал тяжёлым. При упоминании о 1965 годе в глазах его заблестели слёзы. Мы не стали его расспрашивать. Те мрачные годы индонезийской политики заставили Пак Тоху ускользнуть подальше из Пурбалинги и добраться до самых Балкан, и ощущение, что он – изгой – заставило его скромничать. Пак Тоха знал, что два дня назад нас взяли на мушку грабители, и он втайне начал следить за нами, чтобы защитить.
- Осссттторожно, тут много гррабитттелей.
Было очень приятно поболтать с Пак Тохой. Как и большинство людей из народа баньюмас, он был дружелюбен и весел. Самая захватывающая тема разговора для него – о профессии.
- Мммення зззнают от Оррради до Аррада.
Орадя и Арад – значит, в Румынии, от одного края страны до другого. Мы спросили его, какая профессия прославила его.
- Я убббийца тттаррраканов.
Пак Тоха всюду носит с собой тюбики с пестицидами, так как он – истребитель насекомых, и его работа заключается в отпугивании крыс, комаров, термитов, тараканов и разнообразных домашних вредителей. Со смирением и типичным для народа баньюмас чувством юмора он маргинализировал себя как истребителя тараканов. Но ещё, как оказалось, Пак Тоха – специалист по электронике. Прежде, ещё до того, как он сбежал из Индонезии, он был мастером по ремонту электроники. Нам было любопытно взглянуть на небольшой смонтированный им объект с батареей на пять вольт, на котором он нажал кнопку-включатель.
- Эттто не фокуссс и не магия… Хе… Хе… Хе…
Поначалу ничего не происходило. Однако затем я заметил, как спокойно и неторопливо из щелей в каркасе детской горки, из-за качелей, из автомобильных антиударных шин вылезли и стали кружить в замешательстве несколько тараканов. А потом случилось нечто совсем странное: тараканы приблизились к маленькому устройству, изобретённому Пак Тохой. Их было несколько десятков. Они роились вокруг этого устройства, а затем Пак Тоха одним проворным испытанным движением сжал головку своего шланга-распылителя, и пару секунд спустя тараканы валялись на земле, опрокинувшись, словно экстремисты, застреленные солдатами Ост-Индской компании. Я был ошеломлён.
- Такова сссудьба тарраканов-сссамтсов… Хе… Хе… Хе…
Казалось бы, то маленькое устройство не сделало ничего, просто молчало, однако на самом деле оно издавало высокочастотные звуки, не слышимые человеческому уху, зато прекрасно различаемые тараканами. Что ещё более странно, так это то, что Пак Тоха может выудить из него соблазняющий тараканов-самцов звук. Если устройство включено, то тараканы-самцы, пылающие страстью, косяками стекаются к источнику звука, но на самом деле они встречают свой конец от рук ангела смерти – Пак Тохи. У меня аж голова кружится, когда я думаю о том, как Пак Тоха всё это смастерил. У Арая же – блестящего студента-биолога, который проходил науку о поведении животных, аж волосы на голове встали дыбом.
Видимо, Пак Тоха хотел отправиться в столицу Румынии: Бухарест. Мы рассказали ему, что остановились в Румынии только в рамках общей поездки по Европе и продолжим путь по Западной Европе до самой Африки. На спине Пак Тохи висел заплечный мешок. Его забавные глаза были выпучены:
- Ненннохмальные!
Когда мы расставались, Пак Тоха крепко обнял нас. Сердце у него постукивало медленно, и я уловил в его глазах горький отблеск. Наверное, из-за сильной тоски по родной деревне, или из-за безжалостного внутреннего угнетения. Мы воодушевляли друг друга рассказами о всяких смешных происшествиях. Мне не хотелось грустить, оставляя Пак Тоху. И к тому же мне было трудно сдержать смех, так как я знал, что как только Пак Тоха приедет в Бухарест, многие бухарестские тараканихи останутся вдовами. Между шутками Пак Тоха неоднократно вытирал мокрые глаза. Я же восхищался его стойкостью и оптимизмом, даже если он был оклеветан, напуган и всеми покинут. Издали мы помахали друг другу. Пак Тоха всё ещё улыбался, хотя я уже всхлипывал. Тоха из народности баньюмас с благородным сердцем, которого я встретил в европейской глубинке, был вторым Вехом в моей жизни. Вех и Пак Тоха, два изгоя, сделавшие трудный печальный выбор в жизни, просветили меня так, как я и сам не могу выразить. По крайней мере, Пак Тоха преподал мне урок морали номер четырнадцать о философии счастья, а именно: смейся, и тогда весь мир будет смеяться вместе с тобой, и не грусти, ибо тогда лишь ты один будешь горевать.
Глава 38. Трансцендентное
Моей первой учительницей была Ибу Муслима Хафсари в начальной школе. Раньше, когда я ещё ходил в начальную школу, однажды она дала нам, своим ученикам, Отряду Радуги, наставление: «Если хотите стать другим человеком, выполняйте эти три правила: учитесь в школе, много читайте Коран и исследуйте мир. Я понимаю, что посещение школы и чтение Корана могут изменить человека, ибо именно там хранятся кристаллы знаний. И только здесь, в Румынии, я смог исполнить смысл её наказа. Путешествия не только приводили меня в особенные места, которые ошеломляли меня, но и бросали мне жестокий вызов, ставящий меня перед чёрным или белым решением, так что я понял, что я за человек.
Оказывается, у приключений есть собственные лёгкие, которые наполняет воздухом способность просчитывать все риски, думать на три шага вперёд до того, как сделаешь первый шаг, безоговорочная целостность в любых обстоятельствах, толерантность и выносливость. Всего этого более чем достаточно, чтобы изменить менталитет даже самого бестолкового человека. Возможно, суфии и студенты-философы разглядят в этом мудрость трансцендентного общения с Творцом посредством самопознания, преодоления религиозных и культурных барьеров. Мы с Араем называем это так: таковы будут результаты, если ты осмелишься путешествовать в качестве уличного артиста.
Первого сентября мы добрались до Эстонии. Лицо Арая в отличие от привычного было мрачным, а его улыбка, которая всегда раскрывается так широко, на этот раз погасла. Весь день он о чём-то грезил под боярышником, который тоже выглядел грустным. Он направился в сторону эстонского порта. Сердце его было в тумане, а взгляд направлен куда-то вдаль. Я знал, что его мысли уносит Финский залив, оттуда они проскользнули в Северное море, покачались на ряби английских волн, соединились с Атлантическим океаном, завернули в Индийский океан, а оттуда перебросились в пансионат Сренгсенг Савах в Депоке, в котором снимала комнату Закийя Нурмала.
14 сентября – день рождения Закийи, что и было источником подавленного состояния Арая. В сердце его была поистине преданная любовь к ней. Великая, святая и близорукая любовь. Мне хотелось его утешить. Я тайком выбросил в мусор свой бесшовный комбинезон, что было несоизмеримо глупо с моей стороны: ведь даже если ударят холода, этот комбинезон стоит столько же, сколько телефонная карта Asiacard для Арая.
- Подарок ко дню рождения Закийи Нурмалы, Рай.
Арай был изумлён; у него приподнялись уши и расширились розоватые ноздри.
- У тебя ведь есть номер телефона Закийи, так? Позвони ей прямо сейчас. Вот тебе карта Asiacard для международных звонков. Это продвинутая интернет-технология.
Арай аж подскочил от радости. Вся его грусть испарилась.
- Это и впрямь трогательная забота! Такие люди, как ты, Кал, попадут в рай!
В тот же день мы бросились к кабинке общественного телефона. Арай потёр обратную сторону карты, на которой появился пин-код, с тем же отношением, с каким первобытный человек добывал огонь, высекая его из камня. Набрав длинный номер и проследовав инструкции на мелодичном английском языке, на том конце провода, в Сренгсенг Савахе, зазвонил телефон. Действительно, отличная вещь этот интернет-телефон. И хоть звонок идёт с задержкой, но звук громкий. Арай даже побледнел в ожидании услышать голос Закийи. Всё тело его напряглось, когда на том конце наконец сняли трубку. Из динамика в трубке телефона, которую держал Арай, я отчётливо услышал голос Закийи. Она взревела, словно в бреду, очевидно, поражённая звонком телефона:
- Хоахххх…. Эээххххммм… Аллоооо… Аллооо… – Её тон был раздражённым.
Мы с Араем были настолько взволнованы, что даже не соображали, что в Индонезии сейчас два часа ночи.
- Алло, алло, Закийя. Это Арай, Арай. Аллооо.
- Хххрро…
- Это Арай, Арай. С днём рождения. – Арай был счастлив, но в ответ Закийя всхлипнула:
- Ха. Арай?
Арай ответил как всегда самым невинным образом:
- Да, это Арай, Арай. С днём рождения.
- Арай! – рявкнула Закийя безжалостно. – Тебе известно, который сейчас час?
Арай только ухмыльнулся, однако был рад, так как слышать голос Закийи Нурмалы для него было достаточно, чтобы сердце обрадовалось, хотя в её голосе, похоже, был слышен упрёк.
- Тебе известно?
Арай получил нагоняй.
- Звонить девушкам в два часа ночи, когда даже куры – и те ещё спят! И ты называешь себя воспитанным малайцем?
Арай поморщился.
- Так вот, значит, как тебя учат там, за границей! Не уважать обычаи?!
Крррраккк!
Закийя изо всех сил хлопнула трубкой телефона. Арай застыл. Я высунулся из телефонной будки, не в силах смотреть в лицо своему родственнику. Но потом Арай усмехнулся, потрепав меня по плечу.
- Не волнуйся, Икал. Ведь ты слышал, верно? Она всё ещё любит меня!
Мы проникли в самое сердце Европы, проехав через всю восточную, центральную её часть и Балканы. Эстония была её вершиной. Остановились мы здесь только потому, что путь нам перекрыло Балтийское море. Паром доставил нас из эстонского порта в Гамбург, и оттуда через Швейцарию мы снова проложили дорогу в центр Европы. Швейцария – зажиточная и многонаселённая страна. Её богатство отражается на каждом углу. Мы шли по проспекту Интерлакен, и тут рядом с нами с краю проехал автомобиль Bentley и осторожно просигналил. Я посторонился. Роскошный автомобиль замелил ход и остановился. Старый шофёр в пилотке опустил стекло и помахал нам. Наверное, хотел спросить у нас какой-нибудь адрес. Я подошёл. Он спросил по-английски очень мягко:
- Готовы ли вы сесть в эту машину?
Он кинул быстрый взгляд на пассажира на заднем сиденье. Это был мужчина средних лет кавказского типа в элегантном костюме топ-менеджера. Похоже, он сделал небольшой перерыв в совещании. Он был красивым, стройным и седым. Улыбнулся мне и вежливо кивнул. Это предложение было очень хорошим и необычным.
- Вы готовы?
- Спасибо. Извините, но я просто привык гулять пешком. Спасибо.
Я отошёл, и он снова спросил:
- Вы готовы?
Красивый мужчина на заднем сиденье снова кивнул и улыбнулся, но как-то странно.
- Спасибо, сыр. Всё в порядке. Я просто пройдусь пешком.
Я отвернулся, продолжая свой путь. Bentley тронулся и медленно последовал за мной. Шофёр был нетерпелив. Он окрикнул меня, раскрывая тайну:
- За 375 евро. Готов?
Я был ошеломлён. Ах, каким же я был наивным! Теперь-то до меня дошло, что он имел в виду. Всё прояснилось. Мужчина, сидящий на заднем сиденье, – гей.
- Short time, Boy. Not more than one hour*, – шофёр стал изъясняться более понятно, а затем он стал более наглым.
- Меня это не интересует.
* «Ненадолго, мальчик. Не более часа» – (англ.)
Bentley ехал за мной по пятам.
- My boss wants you, boy..., – речь шофёра стала какой-то механической. – Please*.
Автомобиль резко затормозил при работающем моторе. Я подошёл к этому Bentley. 375 евро – немалая сумма денег. Заманчиво звучит. Если в индонезийских рупиях, то это почти четыре миллиона. Даже если стоять в костюме русалки по пять часов изо дня в день, ещё не факт, что сможешь столько заработать. Если ответить ему «да», то я стану относиться к мужчинам-проституткам высокого класса. Да что такого разглядел во мне этот мужчина? Должно быть, он предположил, что я отвечу согласием на его предложение. Предположение делает такую транзакцию дорогостоящей.
Я постучал по заднему стеклу машины. Он открыл окошко. На самом деле я хотел дать ему тут же пощёчину, но это было бы невежливо. Дезориентация – не вариант, гомосексуализм – не преступление, а ожидание – право человека. Некрасиво будет с моей стороны обижать его, мне даже не нужно говорить, что я – гетеросексуал.
- Please accept my apology, Sir. Kind of busy today, how about some other time? Maybe**.
Так он понял, что я мягко отказал ему.
- Fine, young man. Some other time then, have a wonderful day…***
Bentley поехал дальше.
Мы с Араем продолжили наш путь. Я видел, как Bentley удаляется, и в мозгу у меня возникло такое предчувствие, что чем дальше к югу я буду продвигаться, тем удивительнее будут мои приключения. Теперь я волновался, предвкушая встречу с Австрией, простиравшейся передо мной.
* «Мой босс хочет тебя, мальчик. Пожалуйста» – (англ.)
** «Примите мои извинения, сэр. Я немного занят сегодня. Может быть, как-нибудь в другой раз?» – (англ.)
*** «Хорошо, молодой человек. Тогда как-нибудь в другой раз. Чудесного вам дня» – (англ.)
Глава 39. Бог ждал шестнадцать лет
Он торгует кебабами перед зданием Центрального вокзала Австрии. Его зовут Масуд. Он упитанный, с гладко выбритым, круглым и забавным лицом, на котором выделяются весёлые глаза.
- Brother Muslim. Oh, Subhanallah, marhaban, marhaban!*
Мы спросили у него, где находится мечеть. Почувствовав, что к нему относятся внимательно, он был безмерно счастлив. Возможно, всю жизнь с ним никто не считался, и его английский был не так хорош.
- Есть несколько мечетей, yeee… understand**?
Мы кивнули.
- Antum, understand, yeee***?
Мы опять кивнули.
- Very good****.
Он дал нам несколько уроков об обычаях мусульман в Европе.
- Есть арабская мечеть. Там только одни арабы. Есть ещё турецкая мечеть. Туда ходят только турки, да. Остальные братья-мусульмане собираются в афганской мечети, в Гмундене.
Масуд перевёл дыхание.
- Общины из Сомали, Судана, Эфиопии, Марокко, Сирии, Палестины, Иордании, Ирака, Ирана, Малайзии и часто из Индонезии собираются в афганской мечети. Yee ... very good, understand, yeee ... brothers*****.
Масуд подошёл ближе и зашептал, разрываемый изнутри гордостью, и сдержал себя:
- Вы готовы? Готовы услышать?
Мы подошли к нему плотнее.
- Вы готовы, братья?
Это уже начинало раздражать. Конечно же, то, что скажет этот шашлычник, было очень важно.
- Имам мечети просто великолепен. Великолепен! Он ещё молод, не просто там кто-то. Этот имам – афганский герой, не кто-то там!
Масуд на самом деле восхищался этим имамом. Пока он рассказывал, даже вспотел. Схватился за грудь, пытаясь унять сердцебиение, и изо всех сил выстраивал слова.
- Помимо того, что он – герой войны, он ещё и хафиз – знает наизусть весь Коран! Можете себе такое представить? Знаете, сколько сот страниц в Коране? Это же может выскочить из головы… Да, этот имам великий человек. Его уважают в любой мечети, уважают везде, и даже австрийское правительство его боится…
- Замечательно, а кто этот имам?
- Белый дом тоже боится. Understand?
* «Брат-мусульманин. О, пресвят Аллах. Приветствую, приветствую!» – (англ. и араб.)
** «Понимаете, да?» – (англ.)
*** «Вы понимаете, да? – (араб. и англ.)
**** «Очень хорошо» – (англ.)
***** «Да… Очень хорошо. Вы понимаете, да, братья?» – (англ.)
Мы кивнули.
- Very very good*.
Нам стало любопытно: очень уж захотелось познакомиться с этим святым имамом. И в пятницу утром мы отправились в Гмунден. Обнаруженное нами здание вовсе не походило на мечеть: это был всего лишь старый дом в стиле ар-деко, который до этого, возможно, служил арсеналом. В целом в европейских странах запрещена открытая демонстрация религиозной атрибутики, и даже азан – призыв к молитве – не должен быть слышен за пределами здания. По-видимому, Масуд уже распространил новость о приходе двух новых членов из общины Индонезии. Перед входом в мечеть нас очень тепло поприветствовала группа палестинцев, затем сомалийцев и суданцев: чернокожие, у них настоящая банда. Они занимаются тяжёлым трудом, зато усердно молятся. Они обняли нас одного за другим. Далее были группы сирийцев, иранцев и египтян.
Сегодняшнее утро выдалось очень насыщенным общением. Сюда стекались сотни людей. Они собирались вокруг нас, расспрашивали о некоторых важных исламских деятелях у нас на родине, что было довольно удивительно – они знали о деятельности этих фигур больше нас. Но мы ещё не видели афганцев. Вдруг к нам подошёл Масуд.
- Имам хочет с вами познакомиться! Как же вам повезло! – воскликнул он. – Very very gooooddd!
Остальные закивали. У меня сложилось одно чёткое впечатление: афганцы уважают мусульман любой национальности. Возможно, это из-за того, что они патриоты, опытные воины, так и оставшиеся непобеждёнными, несмотря на то, что сейчас их страна лежит в руинах.
Затем появилась и сама группа афганских патриотов. Это были не кто иные, как моджахеды, получившие в Австрии политическое убежище после столкновения с Северным альянсом Талибана. Группа эта шла спокойно, бок о бок в развевающихся плащах-джуббах. Казалось, что мирские дела их больше не интересуют. По выражению их лиц было ясно, что они счастливы отдать свои жизни ради защиты религии, и больше всего жаждут встречи с Аллахом у его трона. Они выглядели мужественно: такое мужество не обнаруживает себя по жестоким словам и зловещему внешнему виду. Их мужество идёт из глубины, оно скрыто за красивой бородой и бакенбардами и спокойными глазами. Я был поражён: мне казалось, что я встретился с аравийскими халифами-правителями. Среди них один выделялся своей простотой. Его окружали высокие крупные мужчины – что-то вроде телохранителей. Он же был самым молодым, но все держали некоторую дистанцию с ним. Видимо, он и был имамом. Группа людей, которые ещё недавно стояли вокруг нас, открыли перед ним дверь, почтительно склонив голову и приветствуя имама. Я понял: не всякого могут сделать имамом мечети – центрального места встречи мусульман разных национальностей. Этот имам, несмотря на свою молодость, отнюдь не был простым человеком. Каждый слог из слова Масуда был правдой. Кто-то приблизился к имаму на пороге мечети и что-то прошептал ему. Имам повернулся к нам и улыбнулся. Я прямо ахнул. Имам вместе со своими четырьмя телохранителями развернулся и пошёл к нам. Я занервничал.
На самом деле он был небольшого роста – немного выше меня самого – но было в нём что-то невидимое, из-за чего он выглядел крупнее. Когда он шагал, то казалось, что его плащ развевается волнами на ветру. Этот человек обладал царской аурой. Имам подходил всё ближе; его худощавое лицо с бакенбардами было чистым и светящимся благодаря воде, которой он постоянно совершал омовение. Арай был бледен, а меня всего трясло – я чувствовал приближение ангела.
- Ас-саламу алейкум, мои братья, – поприветствовал он нас мягко, но энергично, тут же обняв и меня, и Арая.
Мы только и смогли, что негромко ответить ему. Я не мог посмотреть ему в лицо: и я сам, и моё неустойчивое поклонение богу перед лицом этого человека выглядели просто недостойно, и мне было стыдно за себя. После его слов «Добро пожаловать» мы всё ещё стояли, потупив в почтении голову, а затем сердце моё почувствовало, что вот-вот вывалится из груди, когда он представился:
- Я Орузган. Орузган Мурад Карзани.
Машаллах! Мы же знаем его! Мы узнали о нём много лет назад! Это его я видел по телевидению в доме сельского старосты, из репортажа госпожи Тути Адхитама. Это великий белуджский герой, который свалил целый полк советской Красной армии в долине Тоурагонди в 1988 году, что стало одним из определяющих факторов ухода России спустя двенадцать лет после вторжения в Афганистан.
Он и впрямь не простой человек. Своей харизмой он вполне непринуждённо может «поглотить» нас. Он
* «Очень, очень хорошо» – (англ.)
бросал гранаты в русские танковые колонны, буквально на цыпочках мог пройти по минному полю, избегая опасности, годами обитал в окопах, атаковал врагов под свист пуль и бегал по разбросанным повсюду трупам с автоматом АК-47 на плече, когда ему было всего четырнадцать лет!
Как же я восхищаюсь Орузганом! Он поглядел на нас: в глазах его светился мягкий, но содержащий в себе мощный свет. Перед ним я чувствовал, что готов признаться во всех своих ошибках, которые когда-либо совершил, готов доложить обо всех, даже самых маленьких проступках. А Арай вообще хотел поцеловать его руку.
Мы долго разговаривали с ммамом. Его религиозные познания были столь же обширны, сколь океан.
- Коран заключает в себе величайшие науки и литературу, – сказал он.
Тут донёсся азан. Мечеть была забита битком. Мы с Араем заняли места посередине. Как же комфортно находиться в тёплой мечети, среди сотен дружественных нам братьев-мусульман. После проповеди, произнесённой на арабском языке, прихожане встали на пятничную молитву. Я слева от Арая, Масуд – справа от него. Имам Орузган был предводителем молитвы и начал чтение суры «Аль-Фатиха». Вся община благоговейно застыла.
С того момента, как имам произнёс «Бисмилла», мы с Араем торжественно сомкнули веки. Голос имама звучал приглушённо в безмолвной мечети. Нас с Араем словно уносило течением. Монотонное гудение перенесло меня в нашу родную мечеть Аль-Хикма в Белитонге, к тому времени, как мы учились читать нараспев Коран. Стиль и чтение его имамом было похоже на то, как делал это наш, деревенский имам, Тайконг Хамим. Аят лился за аятом, лаская слух, но меня тогда изгнали из той мечети. Мне хотелось стоять вместе с другими малайскими детьми в заднем ряду мечети Аль-Хикма.
Атмосфера стояла безмятежная и умиротворяющая, но когда имам Орузган добрался до последнего аята суры «Аль-Фатиха»: «Ва ладдаааааллиииин», внезапно вся моя торжественность рухнула. Я ошеломлённо дрогнул, услышав долгий, почти извивающийся вой, – точно голос волка, приглашающего самку к спариванию:
- Аааааааааааааамииииииииииииииииинннннннннн!
Очевидно, это завыл Арай, как часто делал когда-то в мечети Аль-Хикма, издеваясь над Тайконгом. Но моё удивление было ещё больше, когда я понял, что Арай единственный подал голос, так как, согласно мазхабу*, которому следовали прихожане этой мечети, слово «Амин» следовало произносить только про себя. Так что голос Арая прозвучал громко, заливисто разносясь по всему этому большому пространству, одиноко рикошетя от одного столба к другому. Тело Арая рядом со мной сильно тряслось, а его кожа, прилипшая к моей, похолодела. С него струился пот, а ещё у него стучали зубы. Масуд презрительно фыркнул, словно коза, страдающая астмой. Должно быть, он сдерживался, хотя ему до полусмерти хотелось рассмеяться.
Бог всё знает, только ждёт, – сказал когда-то Толстой.
Бог ждал шестнадцать лет, чтобы отомстить Араю невыносимом чувством стыда перед почтенной афганской общиной за его давний проступок.
Очень далеко от мечети Аль-Хикма в Белитонге – за тысячи километров, в стране, которую и представить-то себе практически невозможно, Арай встретил свою карму. По окончании молитвы Арай подошёл к имаму, ведя себя как джентльмен, извинился, и заявил, что всё произошло невольно, без контроля над тем его сознания.
- Это что-то берёт начало в детских шалостях, мой имам, – с выражением сожаления на лице выкрутился он.
Имам слегка улыбнулся.
- Брат мой, – мягко произнёс он, – ни один лист с дерева не упадёт без ведома Аллаха.
Мы в суматохе помчались прочь. Издали я увидел большую группу людей, которые громко хохотали, держась за живот, так что даже присели. Масуд в спешке схватил свой велосипед и бросился догонять нас.
- Brothers, brothers. Very very goooood!**
* Мазхаб – религиозно-правовая школа мысли в исламе: 4 основных в суннизме: ханбалитская, ханафитская, шафиитская и малекитская, и 2 в шиизме: джафаритская и зейдитская.
** «Братья, братья. Очень, очень хорошо!» – (англ.)
Глава 40. Любовь, всюду любовь
В полночь поезд, на который в Гмундене мы купили дешёвые билеты, сделал остановку в Венеции. Венецианский вокзал расположен на своеобразном полуострове, тогда как она сама является городом на островах. Вода, всюду вода. Из окошка поезда я увидел сотни туристов, путешествующих автостопом, которые спали на платформе вокзала.
И среди них были туристы, которыми я всегда восхищался – канадцы.
Мы пересекли всю Россию из конца в конец, но истории канадских туристов просто поразительны. Они пересекли Сибирь и отправились из Москвы в Пекин на поезде в вагоне экономического класса, который добирался туда целых три недели! Среди них была одна молодая женщина по имени Дэния Уилсон – глава всей группы, которой, казалось, больше подходило быть ведущей на автосалоне класса люкс. Дэния была канадской француженкой и изучала антропологию в Университете Квэбека, что во франкоязычной части Канады. У неё было всего шесть пальцев на ногах, а остальные ей пришлось отрезать самостоятельно ножом коммандос из-за обморожения. По её словам, это как потерять носок. Они проявили к нам некоторое уважение, услышав, что мы зарабатываем на путешествия тем, что изображаем на улице русалок.
- Фантастика! – сказали они, не зная, восхищаться им или смеяться.
- Как вы могли всё это совершить? – адресовала нам свою похвалу Дэния, в то же время глотая улыбку, которая наверняка означала, что всё это забавно.
Мы просто промолчали в ответ, ибо и трёх суток было бы недостаточно, чтобы обо всём рассказать.
- Поосторожнее с вашими рюкзаками, друзья, – посоветовала Дэния, – прижимайте к себе свои рюкзаки, когда спите.
Видимо, на венецианском вокзале было полно воришек, и полиция была настороже. Итальянская полиция, как и немецкая, уважает традиции туризма с рюкзаком за плечами. За пределами кольца из высоких фонарей на вокзальной площади я заметил какие-то подозрительные движения: воришки напоминали лис, выслеживающих яйца чаек. И какое-то время спустя чей-то рюкзак испаряется. Это одна из тех тёмных сторон Италии, о которых знают только те, кто путешествует автостопом.
Однако, когда взошло солнце, все тревоги рассеялись, и мы оказались окружёнными повсюду водой, распространявшейся, словно гобелен из света. Колышущиеся волны заливали все уголки Венеции. Маленькие каналы сверкали, извиваясь и чередуясь со старинными домами местных жителей. По ним изящно скользили гондолы. Венеция напоминает всю Землю целиком, только в миниатюрном виде, это некая искусственно созданная страна. Внезапно раздаются громкие крики:
- Grazie! Amore! Ciao!*
Мужчины и женщины заполонили многочисленные кафе и жестикулируют так, словно сейчас играют в театральной пьесе. Они говорят на диалекте, который звучит, словно песня, то готова вот-вот взорваться. Мужчины слоняются туда-сюда: один несёт цветы, другой ведёт романтическую беседу с женщиной на жёлтом скутере, пытаясь убедить её, как сильно он её любит, и что прошлой ночью он не был с другой. Женщины же ведут себя совсем как в кино: создают драму, играя руками. Итальянцы рассматривают жизнь как искусство. Они празднуют жизнь и влюбляются в неё во всех отношениях.
Итальянский мужчина тоскует и любит свою возлюбленную даже больше, чем себя самого. Они не стесняются плакать, читают стихи и молятся, выражая свои чувства, даже если и находятся в этот момент на рыбном рынке. Никогда и нигде ещё мне не приходилось видеть подобных зрелищ. Италия представляет собой очаровательный пейзаж, украшенный захватывающими любовными сценами.
Всё верно, всё так, как я читал в книгах. Итальянские мужчины и впрямь яркие и страстные. Мужчины всегда манерничают, чтобы произвести впечатление на женщин, находящихся рядом. Может, этого у них даже чуть в избытке. Если мимо проходит красивая женщина, они свистят ей вслед. Всё это напоминает мне Джокьякарту. Однако мне никогда не приходилось видеть общество, где даже среднестатистические
* Grazie! Amore! Ciao! – (итал.) «Спасибо. Любимый (-ая). Привет (пока)».
мужчины так красивы. Так только в Италии. Парковщики, охранники в магазинах, машинисты поездов, зазывалы, почтальоны, рыбаки, нищие, кондукторы, водители автобусов и даже воры-карманники – все они красивы.
Наше самое впечатляющее выступление было у фонтана Треви в Риме. Две русалки украшали самый красивый на этой планете фонтан. Именно это мастер уличного искусства – Фамке Сомерс – называет удачным выбором места для достижения театрального эффекта. В углу там есть ещё живые статуи, замаскированные под трёх мушкетёров и Санта Клаусов.
Всё это усиливало нюансы искусства в тот день. Мы почти сотню раз выступали в качестве живых скульптур по всей Европе, и возможно, на сей раз мы уже довольно ловко это делаем, чтобы называть себя профессионалами. Теперь мы умеем импровизировать, и это уже не просто сочетание томящихся матери-русалки и её ребёнка, а нечто более креативное: непослушная соблазнительная русалка, стеснительная русалка, хмурая русалка, покорная русалка. Это может быть также летняя русалка, русалка в сезон дождей, богатая русалка, русалка-должница, русалка-девственница, русалка-вдова и русалка, собирающая валюту. Все эти роли мы умело исполняли.
Иногда нас не интересовало, рассматривают ли, фотографируют ли нас, хвалят, ругают или кидают деньги. Мы уже научились получать удовольствие от привлекательности живой скульптуры, а именно: от театрального ощущения всего художественного контекста. Если дело доходит до этого ощущения, я чувствую себя элементом красоты в космической архитектуре. Это захватывающе, правда? Въезжая в какой-нибудь город, мы не сразу наряжаемся и выступаем, но сначала ради создания театрального эффекта мы обходим место, оцениваем ситуацию, узнаём местные вкусы, ищем вдохновение и уже потом выступаем.
В Вероне таким вдохновением нам служили Ромео и Джульетта. Если и есть на земле самая абсурдная вещь, то это – любовь. Я сам увидел это в Вероне. Недалеко от местного Колизея стоит старинный дом. Это обычный старинный дом, ничего особенно не представлявший собой. Но однажды из далёкого Лондона туда приехал Уильям Шекспир и поселился в нём, арендовав его. Конечно, всё из-за одной святой иллюзии, которую художники называют вдохновением. Шекспир хотел проникнуться страстностью итальянской любви. И именно в том старинном доме он и написал самое великое произведение о любви в человеческой истории: «Ромео и Джульетту».
Верона тут же стала манипулировать человеческим безумием из-за любви как возможность заработать. Тот старинный дом стал достопримечательностью. Его великолепие и блеск чуть не затмили собой веронский Колизей. Я вошёл в комнату на втором этаже, которую назвали комнатой Шекспира. За той комнатой был расположен балкон. Когда Шекспир писал сцену, в которой Ромео поднимается в ту комнату, залезая по шторам, спущенным ему Джульеттой, он, должно быть, черпал вдохновение из этого балкона. Сюда стекались туристы, особенно влюблённые, которые стремились побывать на балконе, известном также как балкон Джульетты. Ещё прекраснее то, что там они могут написать свои любовные клятвы. Изначально так было с балконом. Но по мере того, как сюда прибывало всё больше туристов, им позволили писать свои клятвы на всех внешних стенах дома. Для большей драматичности под балконом установили бронзовую статую Джульетты в стоячей позе. Она женственна; глаза – полны любви, однако лицо её угрюмо, а тело слегка оголено. Очень проницательно то, что, зная об абсурдности любви, городские власти, или уж не знаю кто, немного меланхолично жужжат о том, что следует потереть бюст статуи Джульетты, если вы хотите, чтобы ваш роман длился вечно.
Друзья, я много слышал о любовном безумстве, но лишь балкон Джульетты доказал мне это. Миллионы – да, именно так, миллионы влюблённых натирали правую грудь Джульетты, так что отшлифовали её, а всё остальное её тело оставалось тёмной бронзой. Мне было жаль видеть Джульетту такой. Опьянённые парочки пишут затем свои клятвы в любви. Десятки, а то и сотни миллионов любовных клятв на сотнях иностранных языков украшают стены. На стенах не хватает места, так что они пишут на полу, на парковых скамейках, на столбах и даже на люстрах.
Даже Арай не забыл об этом: так как писать уже было негде, он написал на оконной раме: Арай + Закийя Нурмала. Я написал на плите о любви своего друга Джимброна и его жены: Джимброн любит Лаксми. Мне и самому не хотелось отставать, и возле сточной трубы я написал своё имя и имя А Линг с большим сердцем. И ещё одно – с моим именем и именем Кати, только сердечко там было поменьше и очень озорное.
Благодаря дальновидным манипуляциям глупостью любви город Верона стал одним из самых богатых в Италии. Таково скрытое благословение от потерявших от любви голову туристов. Тем не менее, многие историки вообще сомневаются, написал ли Уильям Шекспир «Ромео и Джульетту» в Вероне, и жил ли когда-нибудь в этом доме. Более того, они думают, что история о Ромео и Джульетте – вообще выдумка. Вся суть здесь заключается в образе и его подаче.
Нам хотелось представить собой олицетворение Джульетты. На площадке веронского Колизея мы с Араем приняли позу бронзовой статуи Джульетты. И следуя злополучной участи любви Джульетты, превратились в двух русалок, что томятся из-за запретной любви. Выражения наших лиц были полны романтики и в то же время отчаяния. И впрямь, идеальное эстетическое воплощение.
В мгновение ока нас окружили влюблённые пары, собравшиеся в многочисленные ряды. Нас закидали евро-монетами. Наступила катастрофа. Сначала к нам подошла пара влюблённых, говоривших по-китайски. Они уже были не молоды: возможно, лет по сорок пять, и казалось, что оба сходят друг по другу с ума. Судя по их виду, полагаю, что мужчина только что прекратил быть прогнившим холостяком и познакомился со своей любимой через бюро знакомств или на свидании вслепую. А женщина выходила замуж уже раз пять, по-видимому, и имела четырнадцать детей, и вот наконец нашла свою любовь на всю жизнь.
Внезапно она сделала совершенно неожиданное для меня движение: протянула руку и потёрла мою правую грудь. Я был в шоке, но никак не мог реагировать, ведь был профессиональной живой статуей, а Фамке Сомерс дала нам твёрдый наказ о том, что реагировать живой статуе никак нельзя, даже если это будет провокация. К сожалению, за той китаянкой последовали другие пары. Зрители подходили, и не раздумывая, тёрли мою грудь и грудь Арая, как будто мы были статуями Джульетты. Десятки людей один за другим щупали мою правую грудь; кто-то тёр её; кто-то щипал; кто-то даже сжимал, хихикая. Мне стало больно; грудь стала горячей, покраснела и болела. Каждый раз, как кто-то прижимал руку к моей груди, я испытывал позывы в туалет.
Старые и молодые пары, пары среднего возраста, геи, лесбиянки, гетеросексуалы один за другим подходили и тёрли нам грудь. Я больше не мог терпеть, и заметил, как выражение лица Арая изменилось – с красивой русалки-Джульетты на русалку, скорчившую гримасу. Да, быть живой скульптурой – это большое испытание. Наконец, наш час подошёл к концу, и мы в спешке убежали из Вероны семимильными шагами. Той ночью мы смогли заснуть, только положив на грудь компресс из льда. Да, любовь действительно безумная вещь.
Глава 41. Гальяно
Она – самое красивое из того, что есть в Милане. Даже колибри, щебечущие на верхушках деревьев, замолкали, глядя, как она, милая и сладкая, как мёд, скачет пружинистыми шагами, выскочив из бордового Ferrari. Дверь ей открыл афроамериканец в форме с подходящим по цвету галстуком. Лицо его выражало полную готовность подставить себя под пули, если какой-нибудь одержимый фанат начнёт стрелять в его хозяйку. Одета она во всё белое: тонкая рубашка поверх обычной футболки. Она вошла в здание, над дверью которого была надпись Why Not*. Была ли это А Линг? В интернете она значилась как Роксана Линг. Было неясно, кто она в агентстве супермоделей Why Not: акционер, дизайнер или модель. Я пошёл туда на встречу с ней. Администратор спросила меня:
- У вас назначена встреча?
- Пока нет.
Девушка сняла трубку внутреннего телефона:
- Рокс, тут кто-то хочет тебя видеть.
Ответа не последовало. Она положила трубку телефона. Я поглядел в угол потолка, оборудованного камерами видеонаблюдения, зная, что Роксана сейчас за мной наблюдает. Тут внезапно вновь появился тот афроамериканский телохранитель. Слегка переигрывая, он оценивал ситуацию. «А, это просто один глупый парень, что хочет сделать фото», наверняка подумал он. Он поговорил с Роксаной по системе видеонаблюдения.
- Ok. Baby, clear**.
Роксана Линг вышла из комнаты и подошла ко мне. Я разволновался, так как она была очень похожа на А Линг, но это была не А Линг. Разочарования я не мог скрыть. Пока я долго разговаривал с Роксаной Линг, она приободряла меня.
- Если ты ищешь свою любимую, ты её найдёшь, – мудро произнесла она. – Поверь моим словам: ты найдёшь её в Африке.
У меня волосы встали дыбом. Я ещё никому не говорил, что нашёл в интернете кого-то по имени А Линг и напоминавшем её внешне в Заире, в Африке. Я поглядел на Роксану. Она была настроена очень серьёзно и весьма уверена в своих словах. На миг мне передалась её уверенность. Я поверил в это, но уже через секунду усомнился и извинился. Уже в дверях обернулся и посмотрел на Роксану: выражение её лица ничуть не изменилось.
- Африка, – твёрдо сказала она.
Мы коротали ночи в Милане, укрывшись в церкви, ибо Милан – полный опасностей город. Месяцы, проведённые в качестве туристов, путешествующих налегке, живущих на улице и спящих где попало, научили нас взвешивать уязвимые места. Парк – самое небезопасное место. После полуночи европейские парки становятся прибежищем психопатов. Крытые галереи магазинов также таят в себе высокий риск. Терминалы и вокзалы намного безопаснее. Самые ценные вещи – не деньги, а паспорта. На чёрном рынке поддельные паспорта имеют фантастическую ценность, а слишком дружелюбные знакомые – это худшие знакомые.
Многие города схожи по характеру с родителями: они защищают своих граждан, словно детей, уважают соседей и приветствуют вновь прибывших. Но есть и другие города, которые ведут себя, словно букмекерские конторы: пристращают к роскоши, позволяют кому угодно делать ставки на что угодно, а потом безжалостно выбрасывают проигравших. Милан – как раз такой город. Там уже многие годы идёт острая борьба между нелегальными мигрантами из Марокко и Индии, сговорившимися с изгнанниками с Балкан. Любому, кто выйдет на улицу поздно ночью, весьма вероятно, очень не поздоровится, если он окажется в эпицентре этого противостояния. Нам с Араем довелось пройти через это несколько раз. Они
* Why Not – (англ.) «Почему бы нет?»
** Ok. Baby, clear – (англ.) «Хорошо, детка, ясно».
соперничают за самую чёрную работу, такую как уборка мусора или парковка. В таких условиях нет более безопасного места, чем церковь.
Ещё будучи в Милане, стоя перед бутиком Eternita, меня заинтересовала группа людей, одетых как Элвис Пресли. Очевидно, это члены фан-клуба Элвиса, которые собрались здесь, чтобы открыть галерею памяти своего любимого артиста. Я подошёл к тому зданию. В холле ко мне приблизилась пожилая женщина, которая поздоровалась и пригласила меня. Видимо, клуб принадлежал ей. Началась инаугурация. Какой-то мужчина произнёс пылкую речь по-итальянски, и я понял, что он отдаёт честь той богатой женщине, которая меня поприветствовала, так как она передала свой дом в дар для организации там галереи. Раздался гром аплодисментов, когда назвали имя этой щедрой женщины:
- Дамы и господа присутствующие, громкие аплодисменты для Андреа Гальяяяно!!!
Я упал на стул. Когда-то в детстве, когда у отца закончились для меня имена, я наткнулся в журнале Aktuil на заметку с новостью об одной итальянке, угрожавшей спрыгнуть с телефонного столба, если Элвис Пресли не ответит на её письмо. Ту женщину звали Андреа Гальяно. Её имя я взял в качестве своего имени. Никакой логикой не объяснить того, почему несколько минут назад я пожал руку Андреа Гальяно. Очень далеко от своего дома – в Милане – я нашёл ещё один маленький кусочек мозаики своей жизни. Случай с Андреа Гальяно заставил меня ощутить, что я увидел свет, убедивший меня, что даже самые незначительные события происходят не без причины. Вот почему я без колебаний направился во Флоренцию, ибо знал, что там со мной снова могут произойти удивительные события. Я даже не догадывался, откуда они могут взять начало.
Глава 42. Земля, обещанная мечтами
Едва взглянув на него, я понял: этот человек наверняка мой брат-мусульманин. Инстинктивно я узнал его: такие люди окружали меня ещё с детства: мой школьный учитель, учитель по чтению Корана, мой отец, проповедник в мечети, и тот, кто делал мне обрезание. Он наблюдал за нашим выступлением на Ponte Vecсhio, во Флоренции. Он передал нам купюру в десять евро – так, как будто это принадлежит не ему, а таким путешественникам, как мы; ему же – лишь вручено Всевышним Аллахом на временное хранение. Мы уже давно хотели выступить на Ponte Vecсhio, так как его очарование невозможно описать словами. Опоры этого моста прикреплены к вековым домам местного населения, и расположены они ярусом, словно голубятня.
После выступления я задумчиво глядел на рябь реки под тем старинным мостом. Я знал: вода в этой реке солёная, так как есть не что иное, как место встречи с бушующими волнами Тирренского моря. Именно отсюда в прошлом доблестные купцы из Занзибара, Аравии, Китая и Индии попадали в Италию. У меня заколотилось сердце. Я проделал огромное расстояние до Флоренции, и вот тут – прямо рядом со мной, буквально у меня под носом – Тирренские волны бились о тот берег, о котором мы давно мечтали. А знаете, что, друзья мои? На пятнадцати градусах южной широты от того места, где я стоял, на пути уже не было суши – там начиналась Африка!
Мы не знали, как, на какие средства добраться до Африки. Африка была чем-то совершенно иным. Там нет Шенгенской визы, нет культуры путешествий автостопом, а реакция населения на уличные представления непредсказуема. Там люди испытывают жажду, голод, болезни, их убивают, пожирают львы. Однако мы сделали надпись на мосту Ponte Vecсhio: Джимброн, мы едем в Африку! Ты это слышишь, Брон? Африка! Из Флоренции мы сядем на поезд до южной оконечности Италии – Редджо ди Калабрия. Этот наш брат-мусульманин запрыгнул в вагон. Мы ещё не поприветствовали друг друга. Каждый раз, видя нас, он улыбался.
Но чем дальше к югу, тем беднее становилась Италия, как выяснилось. Мы сели в шаткий вагон ночного поезда. Внутри него было нечто барака с двухъярусными койками, и мы крепко уснули, ютясь в нём рядом с бедными рыбаками. Так никто и не приходил проверять билеты. Рано утром кто-то закричал:
- Мессина! Мессина!
Вот несчастье! Мы проспали и проехали. Поезд пересёк Мессинский пролив. Наш билет был только до Редджо ди Калабрия, и нас перевезли сюда, что означало: мы застряли в логове главарей мафии: на острове Сицилия.
Мы испытывали счастье вкупе с паникой. В маленьком кафе мы заказали два кофе, и нам подали два крошечных стакана. За маленькими столиками сидели старики в жилетах и шляпах-беретках. Потрескавшиеся стены, вешалки для пальто и шляп, большой крест, статуя Девы Марии, чёрные деревянные стулья, низкий светильник с ажурным плафоном – всё как в фильме «Крёстный отец».
Женщина с очень выразительными итальянскими чертами налила нам кофе в крошечные стаканы. Кофе было очень мало, к тому же он был чёрным, густым и плотным. Мы видели, как все остальные пьют такой кофе залпом. Я сделал один глоток. Никогда ещё мне не доводилось в жизни отведать такого кофе. Когда он проскользнул сквозь горло, глаза мои тот же час загорелись, словно лампа, что вот-вот погаснет, а затем в моей голове вспыхнула молния. Это был кофе мафии.
Мы помчались в самый большой город на Сицилии: Палермо. Никогда ещё не видел я столь обходимого туристами стороной города в Западной Европе, как этот. Сама Сицилия и репутация её мафии отбивают у туристов желание посещать этот старинный и поистине красивый город. Мы устроили в Палермо представление, и как ни странно, одни из наших зрителей был тот самый брат-мусульманин!
- Ас-саламу алайкум! – поприветствовал он нас, когда мы упаковывали вещи.
Его зовут Билал. Он странствующий торговец и продаёт такие предметы культа, как молитвенные коврики, шапочки и мусульманская одежда. Мы поведали друг другу о наших целях.
- На самом деле мы бы хотели поехать в Африку.
- Просто посетите Тунис, – спокойно предложил Билал.
- О чём ты говоришь, брат?! Ты не представляешь себе, как сложно получить туда визу! – заявил Арай.
- Виза? Ты же говорил, что ты образованный, ты же учился в школе!
От сведений, полученных от Билала, у нас волосы встали дыбом.
Благодаря тому, что Индонезия – член Организации Исламская Конференция, оказывается, индонезийские мусульмане могут въезжать в Тунис без визы. Тунис – это северные ворота в Африку, мостик на Чёрный континент.
Не теряя времени, мы поспешили в таможенную контору и немедленно сели на корабль, отплывающий из Мазары в Тунис. Корабль скользил по Сицилийскому каналу, увлекаемый в сторону обширной материковой Италии, островов Сардиния и Мальта. Он пришвартовался на пристани Калибия, в Тунисе. Мы были тронуты эмоциями, ведь нам удалось-таки вступить на землю, обещанную нам мечтами десяток лет назад: Африку.
Средиземное море – ни что иное, как волшебная завеса, отделяющая два совершенно непохожих друг на друга места. Всего несколько часов назад мы находились в холодной и равнодушной Европе; теперь же стояли в горячей и яркой Африке. Моему сердцу отрадно видеть, как вокруг бродят люди и козы. На женщинах – пыльные покрывала-кафтаны. Сердце моё переполнилось радостью, когда я услышал призыв к молитве.
Я стоял посреди луга, поросшего ковылём. До каких пределов простирается этот ковыль? Я не знаю. Луг тянулся до самых далей. Вон там – снова поле ковыля. Африка пуста, засушлива, желта и невообразимо обширна. В небе неизвестные мне птицы кричали намного громче, чем птицы в каком-либо другом регионе. Ряды цитрусовых деревьев выстроились непрерывным забором и уходя вдаль, уменьшались и пропадали из виду, но не прекращались.
На самом деле мы хотели пересечь Африку, начиная с самой северной её точки: Калибии в Тунисе до самой южной – Мыса Слоновой кости. После того, что мы испытали в России, мы были уверены, что сможем покорить Африку. Однако у нас не было времени: надо было возвращаться в Париж, чтобы заканчивать учёбу. В итоге было решено добраться до центральной точки Африки, а именно – Заира. А ещё потому, что я хотел встретиться с Нджо Линг – женщиной того же возраста, что и А Линг, медсестрой. Может быть, она и есть – А Линг – как предположила Роксана Линг? Что делала А Линг посреди Африки? Работала ли она волонтёром в ЮНИСЕФ? Честно говоря, я сомневался, что это именно А Линг, но чем больше я сомневался, тем крепче становилось моё желание подтвердить это. Я не стану давать себе клятву, что отыщу А Линг, где бы, и в каком бы состоянии она ни была.
Мы сели в поезд, следующий через страны-члены ОИК. На границе Нигерии и Мали мы встретили караванную группу торговцев, пересекающих пустыню Сахару по пути в Бурунди. Члены каравана двигались вереницей друг за другом, спокойно. Женщины и дети сидели на горбах верблюдов. Коз тащили за верёвки. Кто-то, таскавший воду в оазис Ниамей, произнёс слова, заставившие меня аж подпрыгнуть.
- Это караван кочевников Самии*, – сказал он.
Кочевники Самии! Мы с Араем побежали догонять тот караван. На простом арабском языке, как мог, я попросил у них разрешения следовать за ними. Растрёпанный ребёнок указал на мужчину впереди – это был их вождь. У меня сильно заколотилось сердце, когда я наблюдал за движениями лидера халифата Самии, ведь его почётное имя, передававшееся по наследству, Вадуд, когда-то давно использовал мой отец, чтобы назвать меня.
Я пожал руку Вадуду и обнял его, чувствуя счастье – ведь я словно обнимал самого себя. Несколько дней мы с Араем прожили вместе с кочевниками Самии. Мы скитались по холодной, недружелюбной России, теперь же мы пробираемся по грунтовой дороге сквозь палящий зной пустыни Сахара рядом с приветливыми и тёплыми людьми.
Насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме волн песка, одного только песка. Мы закрывали лицо платком-куфией, ходили целыми днями с палками и спали на листьях финиковой пальмы. Каждый день нам подносили особое угощение: козье молоко.
Мы добрались до Заира и повстречали одну шотландку по имени Надин Скотт. Она была уже старой и некрасивой. Но глаза её были прозрачными, как синие сапфиры. Хотя она была единственной белой женщиной среди сотен темнокожих женщин города Камина, было ясно, что она самая влиятельная. С некоторых пор я неотрывно наблюдал за ней. Всё в этой женщине, что уже давно перестала быть
* Самия – город на юге Нигера, находится недалеко от города Зиндер.
красавицей, производило на меня впечатление. И прежде всего потому, что её власть над женщинами из Камины с грубыми чертами лица, похожими на бронзовые маски, уж точно истекала не из полномочий или назначения. Любовь давала власть Надин.
Ежедневно женщины из Мванзы, Букамы и даже из Мобы на берегу озера Танганьика, что разделяет Заир и Танзанию, приезжали в Камину с ребёнком, у которого были различные недуги. Сестра Надин лечила детей бесплатно. Надин принимала все жалобы и сетования, посвятив Африке десятилетия своей жизни.
Иногда сестре Надин помогали добровольцы из церковных миссий. Оттуда-то и просочилась информация о женщине, похожей на А Линг. Насколько мне известно, А Линг эта очень набожна, и вполне возможно, что работала вместе с сестрой Надин ради исполнения своей религиозной миссии. Я рассказал сестре Надин, что приехал в Камину не только ради того, чтобы осуществить свою давнюю мечту путешествовать по Африке, но и ради того, чтобы найти А Линг. Реальность, с которой я столкнулся, была сурова и горька. А Линг здесь не было. Следы, ведущие к ней, заводили в тупик. Везде был тупик. Почему Роксана Линг в Милане была так уверена, что я встречу А Линг в Африке?
Сестра Надин сказала мне одну мудрость:
- Ваши поиски А Линг привели вас так далеко – в Заир, в центр Африки, и вы не встретили её. Вам не кажется, что вы её уже нашли?
Я был поражён. Внезапно слова Роксаны Линг и сестры Надин выстроились в моей голове в целую философию поиска: поиска того, чего мы больше всего хотим в этой жизни, поиска самих себя. То, что имели в виду Роксана Линг и сестра Надин, было отнюдь не таким буквальным, как их слова, потому что то, что мы изо всех сил пытаемся найти, и в самом конце результат наших усилий – по-прежнему ничтожен, значит то, что мы искали, мы на самом деле нашли – в самих себе. Такова реальность, и какой бы горькой она ни была, нужно принять её.
Мы с Араем вернулись в Европу, так и не сумев отыскать А Линг. Но как ни странно, я не чувствовал, что возвращаюсь с пустыми руками. Сестра Надин ответила на один из моих вопросов. Она же приблизила меня к величайшей вещи, которую я искал в жизни: любви.
Мы вернулись в Европу через Касабланку, Марокко. По пути я с радостным чувством льстил себея, ибо мы пообещали МВРЧ Мануджу, Гонсалесу, Ниночке, Стенсфилд и Таунсенд встретиться в Испании. Я соскучился по ним, и в и то же время меня одолевало любопытство узнать об их путешествиях. Но помимо этого я также испытывал беспокойство: как бы нам не проиграть пари и не понести унизительное наказание в Париже. Из Касабланки мы отплыли в Португалию, а оттуда прямо в Барселону, Испания.
В Барселоне я широко разинул рот от изумления, стоя под куполом Саграда Фамилия, чувствуя себя так, будто оказался в призрачном королевстве. Этот кафедральный собор опирался на странные колонны, выполненные с необычном художественным вкусом: конические, коричневые, старинные, резные – они возвышались и казались неподдающимися человеческому воображению. Я и не подозревал, что архитектором его окажется известный человек, которого считали безумцем: Антонио Гауди. В парке Гуэль я увидел ещё один великий шедевр Гауди: скульптуры рептилий, чешуя которых была отделана мозаикой. Именно с этими кусочками мозаики Пак Балиа когда-то давно сравнивал человеческую судьбу и вдохновлял нас путешествовать. В Барселоне я достиг вершины своей философии странствий. В этот момент моё сердце благоговейно преклонилось перед священными посланиями Корана и гипотезой Харуна Яхьи о том, что ничего, даже самые незначительные события, не происходят случайно.
Мы с Араем ждали уже более получаса в кафе Nou Camp, рядом с официальным магазином футбольного клуба Barcelona. В этом месте мы пообещали встретиться и назначили рандеву друг другу. С другой стороны дороги появились двое мужчин, что медленно шли, плавно покачиваясь. Их лица пока были видны нечётко, зато жесты были знакомые. Этими двумя были не кто иные, как МВРЧ Манудж и сын кузнеца Гонсалес. Завидев меня, Гонсалес ускорил шаг. Лицо его было опухшее: как у человека, который хочет излить миллион чувств.
Глава 43. Великая Индонезия
- Mamma mia, mamma mia! Таков мир, amigo, – негромко воскликнул Гонсалес. – Он очень жесток.
МВРЧ Манудж сидел неподвижно после того, как выпил всю минеральную воду, что я заказал. Я заказал снова, и он высосал и её до конца. Он хотел пить и есть. На его шее, качающей головой, было полно пластырей. Он даже не мог повернуться. Когда он говорил, его взгляд был прямой, измождённый и отчаянный.
- Едва приехав в Швецию, мы заблудились, – посетовал он.
Я с жалостью глядел на эту уникальную парочку. Сейчас она сильно отличалась от той, какой была во время отъезда, более походя на нищих оборванцев. И вдруг…
- Hi, Guys!*
Стенсфилд. Очень чистая, опрятная и красивая. Без тромбона и следов заработка в качестве уличной музыкантши. Даже ещё свежее, чем обычно. Стенсфилд явилась с каким-то мачо: очень высоким, огромным, как гора – подобно Конану-варвару из Киммерии.
- Знакомьтесь, это Антонио. Антонио Блендер – мой новый парень.
Мы усмехнулись, но этот мужчина, по взгляду глаз которого можно было догадаться, что он не слишком умён, просто проигнорировал это. Он был весьма уверен в себе и тепло поприветствовал нас. Он не особо хорошо понимал по-английски, однако всё время пытался завести беседу. Вообще он был дружелюбным и попросил называть его кратко: мистер Блендер. В середине разговора мистер Блендер извинился и вышел в туалет. Не успел он далеко уйти, как мы окружили Стенсфилд.
Я громко прошептал:
- Стенс, почему его зовут вот так – Блендер?
Стенсфилд довольно улыбнулась, не в силах скрывать свои эмоции, и тоже громко прошептала:
- Он актёр в фильмах для взрослых!
Все всё сразу поняли.
Вскоре прибыла Таунсенд. Её крепко прижимал к себе мужчина, комплекцией похожий на героя рестлера по кличке «Гробовщик». Ну, пока тут всё ясно со Стенсфилд и Таунсенд и их глубоко укоренившемся соперничеством. Вначале они путешествовали по Европе, играя на тромбоне и аккордеоне, пока не застряли в Испании. Стенсфилд заполучила себе Блендера, а Таунсенд тоже не хотела отставать от неё. После этого они не покидали Барселону, и фокус их соперничества сместился.
Наконец прибыла Ниночка. Как обычно, она была весела. Было непонятно, сопутствовал ли ей успех, или одни страдания. Ниночка осталась всё такой же. Мы поболтали о приобретённом каждым из нас опыте. Ни один из них не мог поверить, что мы с Араем пересекли Россию и достигли Африки, коснулись пустыни Сахары и Заира, нас ограбили, и мы выжили, питаясь листьями деревьев.
Пари окончено, проиграла команда МВРЧ Мануджа и Гонсалеса. Когда мы напомнили им, что им придётся ехать на велосипедах задом наперёд от Лувра до Триумфальной Арки через Елисейские поля, да ещё с их велосипедов будут свисать лохмотья, МВРЧ Манудж и Гонсалес смутились так, что казалось, потеряли дар речи. Они прямо ненавидели самих себя. Победителями соревнования стали мы с Араем. Я был тронут, и у меня было такое чувство, что хотелось спеть гимн Индонезии – «Великая Индонезия».
Мы вернулись в Париж ночным поездом. Чувство изумления никак не покидало моё сердце. Моя экспедиция открыла тайный путь, скрытый меж складок границ пространства и времени. Этот тайный путь связывает то, что я испытываю сейчас, с событиями прошлого. Это величайший экстаз, который могут достигнуть только те, кто осмелится мечтать, осмелится выйти из раковины улитки, чтобы найти ответы на свои вопросы. Таков постулат закона судьбы? Не это ли имел в виду Альберт Эйнштейн в качестве
* «Привет, ребята!» – (англ.)
естественного окружения человеческой философии? Однако я по-прежнему испытываю одиночество, потому что пока неясно, где же А Линг. Я больше не знаю, где ещё её искать. Я могу её найти только по оставленному ей для меня мемуарному роману. Я снова открыл тот потрёпанный роман и перечитал отрывок о красотах воображаемой деревни Эденсор, чтобы успокоить свою тоску.
Деревенские дорожки поднимались в гору, извиваясь и петляя, окружённые рядами дубов, чередующимися с запущенными виноградными лозами. Медоносные пчёлы жужжали вокруг петуний. Вдоль забора фермы росли нарциссы и астры, протиснувшись меж щелей каменных скамеек. Позади домов жителей деревни тихо осыпались ласкаемые ветром оранжевые листья. Затем раскинулись обширные просторы лугов, над поверхностью которых разносились хлопковые облака…
Вот каким реальным был образ Эденсора у меня в голове, словно я сам чувствовал аромат нарциссов и астр, растущих вдоль заборов той фермы, и мог прикоснуться к тёплым каменным скамейкам, залитым летним солнцем. Эденсор превратился в некую рамку в моей голове. В той рамке я изобразил ворота деревни Эденсор, на которых был вырезан петух, который вращается под ритм ветра. Слева от ворот я нарисовал дома людей, а справа – ивы, растущие во дворе.
Глава 44. Тёрнбулл
Когда мы приехали, Париж вновь объял злой холод. Температура внезапно упала. Любой торопился, не в силах долго стоять на улице, скрепя зубами и закутавшись по самые уши. Улицы были пустынными и хмурыми. Профессор Хопкинс Тёрнбулл – весьма уважаемый, и к тому же руководитель моего дипломного исследования, изо всех сил пытался сдержать гнев, когда я пошёл в его кабинет. Возможно, только из-за того, что он считал себя набожным приверженцем церкви Свидетелей Иеговы, бранные слова застряли у него в горле.
- Вам не кажется, что вы слишком долго были на каникулах, молодой человек?
Учитывая репутацию Тёрнбулла, этой фразы должны было быть более, чем достаточно, чтобы смутить меня. Не знаю, помогло бы это. Разве я заслужил, чтобы надо мной так иронизировали? Вот почему я отмалчивался на тысяче языков, пока он нагружал меня чтением десятков обязательных текстов и кучей статистических тестовых заданий. Профессор Тёрнбулл уже был стар и часто признавался:
- У меня нет сил и энергии на все эти элементарные академические мелочи.
Эта фраза, брошенная мимоходом, породила для меня неописуемые трудности, так как фактически это означало, что он желает иметь дело только с теоремами. Проверку с моделированием и прочими пустяками подобного сорта он тут же отшвыривал. Что бы я ни высказывал, выкладывая свои варианты на его престижный большой стол, это должно быть приемлемо с научной точки зрения, а не просто результат поспешной из-за крайних сроков работы со спекулятивными аргументами. Для Тёрнбулла студент в классе естественных наук – это человек, который должен уметь создавать теории каждый раз, как я приходил к нему, чтобы доложить о прогрессе в своих исследованиях, на меня часто самым таинственным образом нападала диарея. Мне потребовалось два дня, чтобы избавить разум от эйфории путешественника и вернуться к своим учебным обязанностям. Некоторое время спустя я начал погружаться в своё исследование, забывая и о себе, и о времени, и даже почти игнорируя Арая, который тоже был занят своим исследованием.
Однако именно сегодня вся эта научная рутина дала трещину. Катя позвонила мне и задыхающимся голосом сказала:
- Поспеши в кампус Арая.
Я тут же понял, что произошла какая-то беда и в спешке побежал в кампус. Когда я прибыл туда, то увидел, что Арая несут на носилках, и у него идёт кровь из носа. Он был помещён в отделение интенсивной терапии. Спустя час доктор сообщил неприятное известие.
- Зимой это заболевание может стать фатальным. Ему лучше будет отдохнуть сначала в каком-нибудь более тёплом месте.
У Арая была бронхиальная астма. Это заболевание связано с функционированием лёгких, и обычно оно поражает население бедных стран и может быть генетическим. Эта же болезнь когда-то унесла жизнь его отца в молодом ещё возрасте. Из-за сужения сосудов у Арая сильно шла кровь из переносицы. Кровеносные сосуды сужаются, а затем лопаются из-за аллергии на холод.
Моран Ле Бланш, наш офицер-«связной», была обеспокоена, видя состояние Арая. Ей было известно, что Арай – блестящий студент. Но Моран несёт большую ответственность за безопасность студентов, находящихся под её опекой. Она столкнулась с непростым выбором. В итоге Моран решила вернуть Арая обратно в Индонезию, но он мог вернуться летом на следующий год, чтобы завершить свой диплом.
У меня похолодело сердце, когда я прощался с Араем в аэропорту Шарль де Голль. Он беспомощно сидел; лицо его было бледным. Но как всегда, в самых грустных обстоятельствах он попытался меня приободрить. Я глядел в глаза этого человека – «священного обруча», который всегда защищал меня. Он – мой Одинокий рейнджер. Эти глаза были всё такими же невинными, прежними глазами маленького ребёнка, «отрезанного ломтя», который поднял меня себе на плечи, когда мы играли во дворе, сражаясь за разбросанные кусочки хлопка. Это по-прежнему были глаза ребёнка, который тайком от меня зашивал мне порванную одежду, пришивал пуговицы и укрывал меня одеялом во сне.
Теперь мне снова придётся с ним расстаться.
- Be strong*, Тонто – сказал он, улыбаясь.
Я крепко обнял своего героя. Хотя он всё ещё стоял передо мной, я уже начал по нему скучать. В груди моей всё сжалось, пока я глядел в спину удаляющемуся Араю. По щекам катились из глаз слёзы. Я вернулся в квартиру, где всё теперь казалось пустынным. Комната внезапно стала огромной. День за днём я всё больше погружался в своё исследование, в основном, чтобы пережить потерю Арая. Но мои испытания стали ещё тяжелей, когда Моран позвонила мне и сообщила ещё одну дурную новость:
- Профессор Тёрнбулл уходит на пенсию. Он хочет вернуться домой и там продолжить работу. Это в Шеффилде, Англия.
Я вяло обдумывал это.
- Если вы не хотите тратить время, то просто присоединяйтесь к программе обмена студентами, переводитесь в Шеффилдский Университет Халлама и продолжайте с ним своё исследование там.
Если честно, я не был намерен ехать в Англию. После отъезда Арая мне всего лишь хотелось побыстрее закончить своё учёбу в Сорбонне и вернуться домой, однако в Тёрнбуллом я не мог оборвать все связи. В мире есть только шесть профессоров экономики, специализирующихся на экономике телекоммуникаций, и Тёрнбулл был одним из них, и к тому же одним из лучших. Судьба моего диплома – в его руках. Паром перевёз меня через Ла-Манш из Кале в Фолкстоун. Издали показались знаменитые белые скалы Дувра. Я почти прикоснулся к Британии, но в сердце у меня была прежняя тоска. Без Арая всё было иначе. Я ощущал себя неполноценным, словно какой-то однобокий, перекошенный воздушный змей. Мне не хватало равновесия. Арай был моим вдохновением в жизни. В мыслях я представлял себе маленького Арая, лет 8, стоящего рядом с мешком и ждущего посреди поля сахарного тростника, когда мы с отцом заберём его с собой. Я оплакивал судьбу этого одинокого ребёнка-сироты, но вместо этого он сам стал развлекать меня с помощью волчка и сагового жука.
Арай всегда убеждал меня отстаивать наши мечты, а затем подпитывал мою страсть к их достижению. Арай – полная противоположность пессимизму, он полководец, разрушающий трусливый менталитет, предтеча великой души. Он подвёл меня к тому, чтобы жить так, как я хочу. Жить с вызовами, опасностями. Вместе с ним я покрывался волдырями на палящем солнце, пошатывался под ударами ветра и съёживался от холода. С детства мы упорно работали, не зная жалости к себе. Нас грабили, изгоняли, мы влачили жалкое существование, голодали. Мы кипели от жары в Сахаре, достигающей 45 градусов, и оказались в ловушке холода – минус 19 градусов у берегов Северного моря. Мы объехали 42 страны, имея в запасе только храбрость. Всё это мы испытали на себе – в сладких, блестящих победах и в горьких и самых постыдных поражениях, но не отступали ни на шаг. никогда. Мы падали, поднимались, снова падали и снова поднимались.
* «Будь сильным» – (англ.)
Глава 45. Коридор времени
Я задумчиво и тихо стоял на автовокзале Виктория в Лондоне посреди суеты молодых людей, желающих отправиться в Бристоль – Мекку для любителей поп-музыки, где можно изучать музыку и заниматься сценическим и изобразительным искусством. Междугородный автобус повёз меня в Шеффилд в Мидланде – районе в центральной Англии, недалеко от Манчестера, Бирмингема и Лидса. До самого Шеффилда всё было именно таким, как я читал в книгах и видел в фильме «Мужской стриптиз». Никто не соврал об этом: Шеффилд и впрямь невесёлый город. Это вообще не что иное, как фабричный городок. Но что ещё хуже – тот завод уже давно обанкротился. Его вздымающиеся чёрные дымоходы стали гнёздами для аистов. Гигантские склады с высокими заборами из колючей проволоки повсюду стояли заброшены. Небольшая группа людей собиралась у киосков с жареной рыбой и картофелем. Но и то – только когда были соревнования по дерби, на которых команда Sheffield United обыгрывала своего «собрата» – Sheffield Wednesday на стадионе Брамор Лэйн.
В Шеффилде я живу на Лондон-роуд, в пакистанской общине.
- Sheffield is dull, – сказал Захид, владелец дома, где я снимаю жильё. – Одного слова «скучный» тут не достаточно.
Я проводил месяц за месяцем без всякого энтузиазма. Город, когда-то бывший о себе высокого мнения как о центре британской промышленности, пока не смог даже выйти из рецессии, которая овладела им с 1990-х годов. Люди переходили из одного бара в другой – всё точь-в-точь как в фильме «Мужской стриптиз»** о бывших рабочих завода в Шеффилде, вынужденных стать танцорами из-за того, что они больше не могли бездельничать, сидя без работы, после того, как их завод обанкротился. Но было кое-что интересное: язык. Английский Шеффилд или в целом язык Мидланда и впрямь необычен. Их песни, обороты и обмен любезностями весьма особенные. Неужели у этого языка английские корни? И это – самый настоящий английский акцент? Если они говорят «О», то это твёрдое «О». Если они говорят «enough»***, то слышится это не как обычно – «инаф, а «иноф». «Т» у них становится «К», так что «it» становится «ik», «what»**** становится «whak», «put»***** становится «puk». А если вы спрашиваете у них о том, как дела (How are you?), то достаточно всего одного слова: Allright?****** Это даже звучит забавно: «Oraik?» Более того, у них просто очаровательный обмен любезностями. Мужчины и женщины часто обращаются друг к другу «Love» или «Dear», то есть «любимый», «дорогой». «Love» звучит в их произношении как «лоф», а не как «лав». Эти их «love» и «dear» звучат и для моих ушей, и для моего сердца мягко, смешно и приятно.
Однако я до сих пор не чувствую себя как дома в Шеффилде. По ночам я поднимаюсь на верхний этаж в своей квартире, выглядываю из окна и смотрю на небо. Иногда ночной ветер шипит, рассеивая тонкий туман, и тогда мимо проносится созвездие Ориона и лицо Веха.
28 марта я отправился на реку Уз в Сассексе. Весь день я грезил на берегу той реки, представляя себе писательницу Вирджинию Вульф, накладывающую себе в карманы камней, чтобы утопиться в тот роковой день – 28 марта. Мне кажется, что река Уз похожа на реку Ленганг в моей родной деревне. На сердце у меня мрачно, когда я вспоминаю, как развязывал тогда верёвку из конопли, из которой Вех сделал петлю и
* «Шеффилд – угрюмый город» – (англ.)
** «Мужской стриптиз» (The Full Monty) – британский фильм-комедия 1997 года, четырежды номинированный на премию «Оскар» и получивший премию за лучшую музыку к фильму. Фильм рассказывает о застое и безработице в Шеффилде, который когда-то был одним из ведущих промышленных центров Йоркшира с численностью населения почти в полмиллиона человек и развитой сталелитейной промышленностью. Шесть безработных пытаются как-то выжить, цепляясь за призрачные надежды. Успех заехавшей в Шеффилд группы мужских стриптизёров рождает у одного из них идею организовать своё стриптиз-шоу, но так как бывшие сталевары не отличаются ни идеальным телом, ни умением танцевать, то необходимо придумать ещё что-то для привлечения женского внимания. Новоявленные стриптизёры решают, что смогут добиться успеха благодаря полному раздеванию на своём шоу.
*** «Enough» – (англ.) «Достаточно». Произносится по правилам английской фонетики «инаф».
**** «What» – (англ.) «Что».
***** «Put» – (англ.) «Ставить».
****** «Allright?» – (англ.) «Всё хорошо?»
накинул себе на шею, повиснув не ней. На берегу Уза я вновь встретил Веха, который оставил в моей душе немоту и тоску.
В конце концов, мне удалось завершить своё исследование. И сегодня в три часа дня я увижусь с профессором Тёрнбуллом. Обычно мы встречаемся в кампусе. Семья Тёрнбуллов до сих пор поддерживает традицию чаепития, как и все в Мидланде. Он пригласил меня к себе домой, чтобы подписать мой заключительный отчёт прямо за чаем. Дом профессора Тёрнбулла находится далеко за пределами Шеффилда, точнее, в Донкастере. В этом доме имеется двор с красивой обстановкой. На самом деле он очень прост: японские анемоны там теснятся среди ангелонов. Все растения в этом дворике не более, чем дикие, полевые. За опрятностью садика следит хозяин дома, ограждая дикие цветы плотными рядами календулы.
Я нажал на кнопку звонка один раз. По дому зашлёпали медленные шаги. В проёме двери стояла женщина среднего возраста, наверное, лет пятидесяти. Она улыбалась. Лицо у неё было изящное, как у истинной английской леди. Кожа её отливала сияющей белизной, а седые волосы хорошо уложены – завязаны и закреплены заколкой-крабом того же цвета, что и кружево на её блузке и домашние туфли.
- О, лоф, ты, должно быть, Андреа, так? – мягко произнесла она. – Ой, Кинс некоторое время назад ждал тебя, но его внезапно вызвали в кампус. Он сообщил мне передать тебе, чтобы ты его подождал, пока он не вернётся…
Я только что узнал, что домашние называют Хопкинса Тёрнбулла Кинсом.
- Должна сказать тебе, что его не будет часа два, дорогой мой.
Эта добрейшая женщина впустила меня в дом. Я сел в гостиной, в которой каждая вещь отражала ум и цивилизованность хозяина дома. И я почувствовал себя как дома среди этих художественных полок, заполненными увесистыми книгами, энциклопедиями и журналами о новейших научных открытиях. Однако два часа – немало времени. Госпожа Тёрнбулл прочитала мои мысли.
- Значит, так, молодой человек: вы вольны выбирать – либо здесь попить чай и поболтать со мной, либо прогуляться по моему маленькому садику, и мы с вами обсудим цветы и погоду, либо… А вы когда-нибудь бывали в здешней сельской местности? С остановки перед домом автобус ходит каждый час, и сегодня прекрасный день, чтобы увидеть деревню, а через два часа вернуться сюда…
Честно говоря, мне очень хотелось выпить чаю и побеседовать с этой элегантной женщиной, однако поездка за город меня тоже соблазняла. Всё это время Шеффилд меня совсем не привлекал. Что же плохого в том, чтобы попытаться съездить?
Я пошёл в сторону автобусной остановки и сел в обшарпанный сельский автобус. Там по отдельности расположилась группа фермеров. Все молчали, погружённые в свои грёзы. Автобус тронулся со скрипом, останавливаясь в каждой деревне, и по очереди то входили, то выходили всё новые, помятого вида фермеры. Никто не разговаривал. За окошком я видел старые сараи, поля подсолнухов, сложенную на корм скоту сухую траву и скачущих по широким дворам лошадей. В английской деревне мрачные сумерки.
Сам того не ощущая, я ехал в автобусе больше часа, а он всё ехал и ехал, извиваясь по незнакомым мне дорогам меж деревень, оставив Шеффилд далеко позади. Затем автобус поднялся на пологий склон. Вначале склон холма покрывали густые казуарины, а когда он сделал поворот и деревья расступились, передо мной тут же предстала панорама, заставившая меня почувствовать, будто я прыгнул в некие рамки, что были у меня в голове. Автобус полз, и я всё больше приближался к деревне, огороженной чёрным булыжником. Увидев вдали дома жителей, чередующиеся с заброшенными виноградными лозами и извилистыми дорожками, я задрожал. Меня словно поразил эффект дежавю, когда я увидел просторы этой очаровательной деревни. А деревенские ворота с вырезанным на них петухом показались мне знакомыми; как и ивы во дворе, каменные скамейки, ряды нарциссов и астр у забора фермы. Я словно проник в коридор времени: меня забросили в воображаемую страну, которая давно существовала в моём сердце. Я бросился к водителю с просьбой остановиться и выскочил наружу. Тысячи фрагментов воспоминаний о красоте этого места в течение не одного десятка лет внезапно предстали перед моими глазами. Это было невероятно прекрасно. Я спросил проходившую мимо женщину:
- Вы не могли бы сказать мне, как называется это место, мадам?
Она нежно посмотрела на меня и ответила:
- Sure lof, it's Edensor*.
* «Конечно, дорогой. Это Эденсор» – (англ.)