− Она беременна от меня, и у нас будет ребенок, Санечка, представляешь?
Наша с тобой история длится так долго… Но я очень хорошо помню один момент, который никак не стереть из памяти. Уже тридцать лет почти прошло, а помню, как сейчас. Это был февраль, самое начало двухтысячного года, и тебе только-только исполнилось тридцать лет, и Новогодние праздники всегда ассоциировались с твоим днем рождения.
Но…
Ты никак не мог найти ту самую женщину, и очень хотел детей. Я думала, что ты шутишь, не воспринимала всерьез все твои заявления. Именно поэтому я не поверила своим ушам, когда услышала это от тебя.
Твоя счастливая улыбка готова озарить вместо фонарей весь тёмный полупустой двор моего старого дома, в который ты меня вытащил, чтобы сообщить столь радостную для тебя весть. Сидим, облокотившись на лавочку, холодно. Позади нас из окна видно, как мелькают силуэты людей. Кто-то помогает ребенку с уроками, кто-то курит на балконе, а кто-то уже спит.
Ты только и делаешь, что улыбаешься, готова поспорить, что ты бы переплюнул солнце в радиусе свечения, ведь ты − мое персональное солнце.
Улыбаюсь в темноту сквозь сжатые зубы, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех, граничащий с истерикой. Дергаюсь, поправляя воротник старого пальто, нервно облизываю пересохшие губы. Из горла вырываются мерзкие всхлипы, и я прикрываю рот рукой, отворачиваясь от тебя, сгибаясь подобно дряхлой старухе.
Дрожа от холода, нащупываю в кармане портсигар и поспешно прикуриваю самокрутку, чтобы скрыть проступающую далеко не от холода дрожь в пальцах. Главное − не смотреть на тебя, поэтому внимательно наблюдаю, как, благодаря моей затяжке, вспыхивает уголек на кончике самокрутки.
− Какой срок, Артем? − Стараюсь, чтобы голос был немного развязным, как обычно, будто я рада за тебя, и мне, правда, интересно, что твоя девушка залетела.
Залетела… Стараюсь убедить саму себя, что на самом деле ты для меня не больше, чем просто друг. Старый такой. Друг, который всегда рядом.
− Ох, пара недель всего. — Ты такой счастливый, когда мне в эту самую минуту хочется провалиться сквозь землю. — Она должна позвонить, как от гинеколога придет. Возможно, что ошибка, а я уже радуюсь, как дурак, − как-то расстроенно говоришь ты, кутаясь в шарф, пряча за ним свою погасшую улыбку.
Это не она совершила ошибку, это я совершаю ошибку, что до сих пор думаю о тебе не так, как должна думать. Замечаю, что ты со своего прихода сюда не выпускал перчатки из дрожащих рук, так и не надев их. Нервничаешь. Хочешь, чтобы все подтвердилось? Хочешь? Я знаю, что ты обожаешь детей. Ведь ты — педагог. Каждый день молишься, чтобы у вас с ней все получилось.
— Я, как узнал, то сразу к тебе прибежал, — вновь подал он голос, поднимая голову вверх, так, что отросшие волосы мягко обрамили его лицо, освещаемое желтым светом фонаря.
− А ты ее любишь? − Говорю в лоб, практически перебивая тебя, как всегда, вот только до этого меня никогда не интересовали твои отношения.
До какого-то момента.
А ты сидишь и смотришь на меня исподлобья, не ожидая такого резкого вопроса. Дышишь через нос, так, что клубы пара, подобно призракам, летают вокруг тебя. Хлопаешь своими длинными ресницами, молчишь. Ну же, не томи, говори.
− Ну, так что? − повторяю я, туша самокрутку о край лавки, и поднимаюсь, отряхивая припорошенные снегом длинные волосы, и открывая подъездную дверь. − Пошли, ты уже замёрз, выпьем что-нибудь горячее, отметим твое счастье, − усмехаюсь я, придерживая для него дверь.
Нет. Не такого счастья я тебе желала. Примите и получите, Александра Васильевна, ваш любимый человек счастлив, но не с вами.
Забегаешь в подъезд следом за мной, неся какую-то чепуху о том, что якобы пить не будешь. Ну да, каждая наша дружеская вечеринка с этих слов и начинается.
В прихожей, как всегда, нас встречает мой рыжий кот, а ты, не разуваясь, сразу наклоняешься и начинаешь его гладить, и это, блин, так привычно; настолько, что я не могу сдержать улыбку, смотря на тебя такого. Такого родного, домашнего, моего лучшего друга. Наклоняюсь и запускаю руку в локоны твоих светлых волос, поглаживая по голове, а ты поднимаешь свой взгляд на меня и смотришь теплыми карими глазами, улыбаясь мне. Как настоящий кот, вот только кошки преданностью не отличаются… Раздается звонок моего телефона, ты берешь трубку, словно ждал звонка, а я в это время снимаю пальто и вешаю его в шкаф, как слышу твой вздох облегчения и слова, которые меня шокируют:
− Как соврала? Катя! Да что же это за напасть? Мы потом поговорим, пока.
Ты кладешь трубку, а я смотрю на тебя ошарашенным взглядом.
− Как же так, ты же…
− Ее сестра звонила, сказала, что та соврала, потому что жутко ревновала меня к тебе. Я так распереживался… из-за ребенка, а у нее просто задержка была, − говоришь ты, снимая ботинки и вешая пальто на крючок. — Я давно хотел с ней расстаться, а тут ребенок, подумал — ну, судьба, а это, оказывается, ошибка. Я решил ее больше не мучить напряженными отношениями. Пошли на кухню? Саш, ну, ты чего?
− Да, ничего Тём, − счастливо улыбаюсь я.
Опять ты попрощался с очередной девушкой и снова сидишь со мной на кухне, попивая чай и рассказывая какие же бабы злые существа. Только я вот одна не такая: понимаю тебя и вообще должна была родиться мужчиной. Как сестра тебе, даже ближе.
А я смотрю на тебя блаженно и думаю, какая же я испорченная; понимаю, что я дефектная, что нельзя любить такого мужчину, как ты. Нельзя и все тут. Но я, все так же, подперев рукой подбородок и перекатывая между пальцами самокрутку, смотрю на твои волосы, руки, шею, и понимаю, что да. Блин, да. Ты для меня не просто лучший друг. Ты для меня просто − лучший.