В девять утра зазвонил телефон.
- Это дядя Вова, помните такого? – спросили на другом конце провода.
Помню, конечно. Дядя Вова – папин друг. Однажды летом мы с мамой пошли на рынок и увидали там дядю Вову и папу, стоящих в очереди у пивного ларька. Они купили по две большие кружки пенного пива и тут же заметили нас. Дяде Вове было хоть бы что: пил себе и улыбался. А папа глядел виновато: точь-в-точь наш кот Барсик, когда на ковёр нагадит… Мама не любит дядю Вову, считает, что он учит папу разным плохим вещам. И чем больше сердится мама, тем острее и притягательнее для папы редкие встречи с закадычным приятелем: столько всего надо успеть обсудить и сделать в отведённое время!
Папа был краток: привет, понял, да, скоро буду. Потом положил трубку и сообщил радостно:
- Кубики-рубики выбросили в универмаге! Народу уйма стоит! Вовка уже очередь занял!
Выбросили – значит завезли на продажу. А народу действительно может стоять хоть тысяча человек, хоть сто тысяч. Месяц назад мы с мамой шли мимо магазина канцелярских товаров и увидели километровую очередь. Давали прозрачные авторучки: не больше трёх штук каждому! Мама хотела идти дальше, но я упёрлась:
- Может у меня быть хоть одна красивая вещь?!
Кубик, как и те ручки – венгерский. Простой социалистический венгр по фамилии Рубик стал миллионером, изобретя игрушку-головоломку. Никто в нашей школе ещё не собрал всех шести сторон, и ходят слухи, что их вообще никому не собрать. А журнал «Наука и жизнь» между тем учит, как складывать разные цвета в причудливые орнаменты с не менее причудливыми названиями. Например, «тяжёлый мезон с вишнями», где в роли вишен выступают красные клетки…
- Ну съезди, купи, - мама достала из кошелька десятку, протянула её папе. – А потом сразу домой…
Об этом никто не говорит, но главное – не уметь собирать, а обладать модным предметом. Держать в руках его тяжеловатое тело. Морозно скрипеть тугими гранями. На базаре он стоит сорок рублей, четвертую часть маминой зарплаты. А в магазинах – семь, но это ещё надо дождаться, когда товар выкинут. Год назад мама, беременная моею сестрой, стояла на лютом холоде два часа, ожидая, когда, наконец, откроют игрушечный магазин: на витрине его пестрели заветные кубики. Когда же магазин открыли, толпа ринулась на штурм единственного прилавка. Какие-то яростные мужики сдавили маму сзади и спереди, и, поняв, что лучше оставить меня без кубика, чем потерять ребёнка, она прижалась к стене, и, пластаясь, выбралась на улицу… А папу с дядей Вовой – не задавить, они если что, сами всех расшвыряют, зря, что ли, они офицеры?
Кубик Рубика есть у тех, чьи родители в торговле работают. У тех, чьи родственники ездят в Польшу за дешёвым товаром. Остальные к ним в друзья набиваются, а я – нет. Не отдадут же они мне свою вещь навсегда, а временно мне не надо. И всё же обидно, что у них – всё заграничное, фирменное, а у таких, как я, - простецкое, из «Детского Мира.» Ну ничего, вот будут у меня свои дети – я им всё самое лучшее доставать буду: носки – и те с иностранной надписью. Кем для этого надо стать? Может, товароведом, как мать Лидки Кузиной? Или официанткой, как Лёшки Уварова сестра?
- Давай, иди после восьмого класса: вся золотом обвешаешься, зубы золотые себе вставишь, - саркастически советует мама. – И денег много будет, и учиться не надо!
- Только учти: вор ворует – тюрьмы не минует! – говорит бабушка, натирая морковку. Морковную кашицу она заворачивает в марлю и выжимает сок для десятимесячной сестрёнки. - Вот у нас в плановом отделе Шляпников воровал-воровал, и попался!
Бухгалтер Шляпников был продувной мужичонка: и на фронт его не взяли как сверхценного специалиста, и дебет с кредитом он сводил так, что ни один комар не мог подточить о его отчёты своего тонкого носа. В то злополучное утро, когда столичный ревизор переступил порог планового отдела, Шляпников потянул на себя ящик комода, и первым делом оттуда выскочил невесть откуда взявшийся кот. Ревизор заглянул в ящик и увидел множество мелких клочков, исписанных синими цифрами: это были останки отчёта.
- Васька разорвал, видимо, - проговорил бухгалтер, крутя беспечный ус, но вошедший в контору высокий военный уже вынимал из-за пазухи красную книжечку:
- Гражданин Шляпников, прошу проследовать за мной!
Бабушка любила рассказывать эту историю, всякий раз дополняя её новыми деталями, но сводя всё к одной великой морали: правосудие настигнет всех! И хитрых бухгалтеров, и нечистых на руку товароведов, не говоря уж о разных ворах и спекулянтах… Вот только у их детей – кубики Рубика, розовые пеналы и сумки с американскими флагами. А у таких как я – книги, английский язык и походы в театр по выходным. Но ни литература, ни спектакли, ни неправильные глаголы не ценятся в нашем шестом Б, да и вообще во всём современном мире считаются позорным пережитком убогого прошлого: па-де-катр, па-де-де, миль пардон, мадам Биде!
- А пойду-ка я в кино! – решила я ближе к обеду.
- А сходи! – ответила мама, меняя сестре пелёнки. – Как раз «Голова профессора Доуэля» идёт, которую ты никак дочитать не можешь!
Одной – не то чтобы скучно, но можно нарваться на одноклассников, и неизбежными будут постыдные расспросы: ты что – одна? А почему ты одна, хи-хи-хи? Ну да, кто ж с тобою пойдёт-то? Всем хорошим приятельницам было не до кино: одна собиралась в гости, к другой, наоборот, какие-то гости пришли, а третья и вовсе уехала к бабушке в деревню. Не занятой оказалась только соседка по парте, тихая троечница и зануда, которую я обязана подтягивать по всем предметам – чтобы самой не расслабляться, как пояснила классная. Шефство организовывает ленивых и мобилизует пассивных.
- Я города не знаю, - не стыдясь, сказала мне троечница. – Давай ты за мною заедешь, а потом от меня в кино отправимся…
Год назад мы переехали в новый район, и кинотеатр от нас – в одной остановке. А подшефная моя живёт в центре, возле самой школы. И добираться до неё минут сорок – оно мне надо?
- Чаю попьём, - убеждала она. – У меня зефир в шоколаде…
- Ишь, барыня какая! Заехать за нею! – неожиданно рассердилась мама. – Даже не смей бегать за другими, как собачка! Надо вести себя так, чтобы за тобой бегали!
- У неё зефир в шоколаде…
-Тем более не смей! – мама взяла со столика бутылочку с молочной смесью, сунула сестре соску. – Продаваться за еду – самое низкое падение в жизни!
Сестра не хотела есть, рвалась с маминых рук – ползать. А мама пихала и пихала ей смесь, пытаясь накормить получше.
- Ты привыкнешь бегать за своими подружками, - говорила мама, краснея щеками. – А потом познакомишься с мальчиком и будешь так же бегать за ним! И он будет вытирать о тебя ноги! И ты будешь всё это терпеть! Нет, ты даже понимать не будешь, что тебя унижают!
В комнату вошла бабушка, взяла у мамы сестру, спустила на пол. Та радостно поползла к двери.
- А потом, когда ты ему окончательно надоешь, он тебя пнёт! – продолжала мама, стоя руки в боки. – И ты полетишь далеко-далеко! И будешь несчастной! На всю оставшуюся жизнь!
- Но я только первый и последний раз… А потом больше никогда…
- Если ты проявишь слабость один раз, ты проявишь её и потом! – кричала мама. – Все, все будут садиться тебе на голову, и никто твоей жертвенности не оценит! Сейчас же позвони ей и скажи, что тебе нет смысла ехать в такую даль! И если ты не сделаешь этого, ты никогда не станешь сильною личностью!
- Надо быть гордой! – добавила бабушка из прихожей. – Только тогда тебя уважать будут!
Соседка по парте обиделась, и в кино я пошла одна. Фильм был так себе: киношники переименовали ресторанную певичку Брике в какую-то Монику Браун, а гибрид её головы и тела погибшей оперной дивы превратили в потерявшую память девицу, вынужденную учиться жить заново. На оставшиеся двадцать копеек я купила мороженое и подумала, что жизнь, в принципе, не так уж плоха. Тем более дома меня ждёт сам кубик Рубика.
Но папа пришёл, когда начиналась программа «Время.» Другая девочка на моём месте сразу бы спросила, где кубик, но я деликатно молчала – надо быть гордой, надо быть гордой. Пряча глаза, папа медленно расстегнул «дипломат» - в нём не было ничего отдалённо напоминающего долгожданную игрушку.
- Я купил его, - сокрушённым голосом сказал папа. – И потерял… Вот буквально пятнадцать минут назад, в троллейбусе…
-Испания заявляет о своем согласии прекратить блокаду Гибралтара, - сказал диктор в телевизоре. Я ушла в свою комнату. Села за письменный стол и уставилась в микроскоп: под покровным стеклом у меня лежала раздавленная муха. Я сама сегодня утром её убила, сама расплющила между двумя стёклами, а теперь вот собиралась полюбоваться.
Папа вошёл в комнату своими неслышными шагами.
- Я тебе завтра мокрицу принесу из подвала, - вздохнул он, садясь на диван. – А кубик я вправду потерял, сам не знаю, как это произошло. Но они ещё будут в магазине, все эти кубики. И мы купим новый. Слово даю.
Папа не сдержал слова, да и кубики Рубика вскоре вышли из моды, уступив пальму первенства пирамидам, цилиндрам и змейкам. Продавались они почти свободно. Я купила и то, и другое, и третье – собирать их оказалось легко и просто. Такие же головоломки были у всего нашего класса, и все собирали их с одинаковым успехом.
А в наше время можно легко научиться собирать кубик Рубика, посмотрев специальный ролик в Ютубе. Умные парни разбирают его на двадцать четыре кирпичика, оставив лишь чёрный скелет, а потом как-то вставляют кирпичики обратно, но дальше смотреть мне лень. Впрочем, я не исключаю того, что когда-нибудь я приобрету себе такой кубик, досмотрю мастер-класс и научусь тому, чему не научилась до сих пор.
До самого окончания школы я не уступала другим людям, больше всего на свете боясь, что они мне на шею усядутся: не заходила за подругами по дороге в кино и на дискотеку, не просила и не давала в долг, не давала списывать и не списывала сама. А, окончив школу, перестала быть неуступчивой, потому что взрослый мир слишком многообразен и сложен, чтобы жить в нём по раз и навсегда усвоенному правилу. Да и какая беда в том, если кто-то сядет на мою шею, а я этого даже не почувствую?
13Anna Gluchova, Natalija Sharova и ещё 11Все реакции: