Машина въехала в маленькое село, одно из тех, куда в лучшем случае раз в день ходит автобус. Поэтому черный явно дорогой джип привлек всеобщее внимание тех жителей, кому довелось его увидеть.
Машина остановилась возле церкви. Мужчина за рулем и женщина рядом с ним какое-то время еще сидели молча. Внешность мужчины была запоминающейся. Курчавые черные волосы с легкой проседью, узкое и какое-то длинное лицо, светло-зеленые глаза под подвижными бровями…
На женщине были темные очки. Выглядела она как после тяжелой болезни.
— Наверное, ты мне все-таки дорога, — сказал мужчина, — Видишь, отпускаю живую…Что мне стоило войти к тебе тогда на десять минут позже…. Или просто постоять над тобой, ничего не делая…
Женщина не проронила ни слова. Лицо ее оставалось все таким же неподвижным.
— Ладно, иди…., — разрешил мужчина со вздохом, — Шагов двадцать пройдешь, и вон они, нищие сидят… Можешь присоединиться. Или найдется добрый человек и позвонит твоим родителям, чтобы забрали тебя…Но помни – скажешь обо мне хоть слово – и подпишешь себе приговор.
Никто не докажет, что произошедшее с тобой – моих рук дело. А вот что ты сошла с ума и страдаешь манией преследования – я докажу запросто… А после этого, я тебе обещаю – или ты, или твои близкие где-нибудь повстречаются со змейкой. С такой маленькой хорошенькой змейкой, которая может отправить на тот свет быстрее, чем удар молнии. Может быть, кто-то из вас обнаружит ее под подушкой… или в почтовом ящике, когда будет доставать газету… или просто в ботинке. О, змейки могут забраться куда угодно. И чтобы они тебя не тронули, тебе нужно одно – молчать.
Женщина продолжала смотреть перед собой.
Мужчина перегнулся, открыл дверцу с ее стороны.
— Иди, — разрешил он.
Она неловко выбралась из машины. А потом и ему пришлось выйти, взять ее за плечи и слегка подтолкнуть, указывая направление:
— Туда.
Женщина пошла неуверенным спотыкающимся шагом. Когда она приблизилась к нищим, что сидели у входа в храм, мужчина завел мотор и уехал.
Марина знала, что тьма теперь останется с нею навсегда. Противоядие сохранило ей жизнь, но не зрение. Видимо, что-то было повреждено в голове необратимо. Еще несколько недель назад, поняв, что осталась жива, она проклинала судьбу и думала, как можно наложить на себя ру-ки. Потому что в качестве слепой пленницы существование ее будет гораздо хуже смерти.
Почему Эдуард решил отпустить ее – она не знала. Вообще Марина чувствовала себя сейчас как Лазарь, тот самый, который побывал на том свете и вернулся.
— Пьяная, что ли? — услышала она голоса.
Марина поняла, почему люди так решили – это из-за ее шатающейся неверной походки.
— Подайте… с праздничком….,— на всякий случай затянул кто-то, решив, что она, может быть, при деньгах.
Марина, наконец, добралась. Схватилась обеими руками за церковную ограду. Потом повернулась. Тут она и будет стоять, вместе с прочими нищими. Что ей делать дальше, она не знала. Да и до последнего момента не была уверена, что муж отпустит ее.
— Ты откуда взялась? — женский голос был сердитым, — Тебе чего, есть нечего, что ты Христа ради просишь? Вон как одета хорошо…
А Марина и не знала, что на ней. Какое-то платье. Муж застегивал утром молнию на спине.
Наверное, надо было протянуть руку и повторять что-то такое…как все эти люди. Пожалейте, подайте…Марина не знала, как называется деревня, в которой она сейчас находится. Но в любом случае, чтобы добраться до отца или матери ей нужны какие-то деньги. Она пыталась вспомнить их номера телефонов, но цифры плясали перед глазами, путались – и она ни в чем не была уверена. И адрес она помнила лишь один – той квартиры, где когда-то они жили все вместе. Она больна, совсем больна…
Кто-то положил монету ей на ладонь, и лишь на ощупь, по размеру денежки, Марина смогла определить, что это – пять рублей. Ей хотелось хоть чем-то отблагодарить тех, кто дал ей деньги. Не руки же целовать? Да она и не видит этих рук.
И тогда она запела. «Голос вернется к тебе в трудную минуту»,— вспомнила она чьи-то, почти забытые уже слова. Марина была готова к тому, что будет петь голосом срывающимся и неверным, что те же нищие попросят ее замолчать. Но ее точно подхватило и понесло. Она не знала духовных песен, да и откуда ей было бы знать их? На ум приходили романсы, их слова она почему-то помнила. Про белой акации гроздья душистые, и про очи черные, и про то, как она сидела вся в тревоге у раскрытого окна… Голос ее набирал и набирал силу, так что ей самой становилось страшно – есть ли предел ему, или он возносится от земли и до неба?
Кто-то рядом заплакал, тоненько, жалобно, но это был не ребенок…какая-то старушка, скорее всего. А потом Марину взяли за руку, и мужской голос спросил:
— Что у вас случилось?
«Это священник, отец Александр», - шепотом подсказали откуда-то сбоку. Видимо, все уже поняли, что певица – незрячая. И еще кто-то сказал:
— Вот деньги, что тебе накидали. Я собрал…Подставляй руки.
…А потом она сидела где-то в храме, потому что явственно пахло ладаном. И телефонный номер, который она все-таки вспомнила, оказался верным, и мама плакала в трубку, и говорила, что сейчас заберет ее, то уже выезжает.
**
Наверное, в ее историю не поверила даже впечатлительная уборщица в полиции. Марина говорила, что поссорилась с мужем и ушла. Да-да, вот так, в порыве чувств – просто подхватилась и ушла ему назло. Даже такси не вызвала – отправилась до города через лес. И заблудилась, конечно. Кажется, ее кто-то укусил, наверное, змея, потому что она некоторое время была больна. И многого не помнит. Например, как оказалась в этой деревне. Скорее всего, ее кто-то подвез.
— Вы понимаете, что это даже не шито белыми нитками? Белые нитки просто положили сверху! — в конце концов не выдержал следователь, - Вы же мне врете! Кого вы выгораживаете? Кого боитесь?
— Больше я ничего не знаю, — повторяла Марина механически, как автомат.
От нее отстали лишь потому, что она ни против кого не хотела выдвигать обвинения. Полиции так было проще. Нашлась, жива – и ладно.
Отец Марины настоял на том, чтобы ее мужа вызвал следователь. Но дома Эдуарда не оказалось. А верный Павел, пожав плечами, сказал, что не знает, куда уехал хозяин. И надолго ли:
— Он не отчитывается передо мной.
От медицинских обследований не было особого толка. Родители видели, что дочь их изменилась разительно. Из цветущей девушки превратилась в бесцветную женщину неопределенного возраста. Врачи говорили, что каких-то критических изменений в организме нет. Со временем Марина окрепнет, нев-роз можно взять под контроль, что же касается зрения…Что ж, люди живут и слепыми.
Марине не пришлось думать, чем ей теперь заниматься, как зарабатывать на жизнь. Она оформила инвалидность, но это, конечно, не было выходом. И дело даже не в малых деньгах. Марина сошла бы с ума, оказавшись заперта в четырех стенах. Поэтому она согласилась, когда ее позвали в Дом культуры. Оформили руководителем какого-то липового кружка, но на самом деле она стала украшением всех вечеров и концертов. Через некоторое время люди уже ходили специально «на нее».
А потом ее позвали петь на большом концерте, на главной сцене города. Там было телевидение, восторженные отзывы написали и журналисты. Марине пророчили карьеру, спрашивали, не хочет ли она попробовать полечиться за рубежом, удивлялись, что она совсем не страдает звездной болезнью. А ей казалось, что все самое страшное случилось с ней вчера, что не год прошел, а одна ночь. И этот страх, поселившийся в душе, мучил ее больше, чем тьма перед глазами.
*
Он не поверил, когда увидел ее в новостной ленте. В его доме давно уже не было телевизора, он не читал газет, но интернетом пользовался, как единственным окном в мир.
Оставляя Марину на волю судьбы, он видел два варианта. Скорее всего, она свяжется с родителями, и будет жить очень тихо, на иждивении у матери. Это будет борьба за выживание, как у других людей с тяжелым физическим недостатком. Или же она не захочет расстраивать близких, показывать им, какой она стала. Тогда будет мыкаться оставшийся век – или окажется в каком-нибудь интернате для инвалидов или просто сопьется.
Третьего не дано.
Но когда он увидел ее на снимке, выходящей из дорогого автомобиля, когда узнал Марину, несмотря на то, что она была в темных очках, ярость взыграла в нем. Она сумела-таки обвести его вокруг пальца. Он не нашел следов мальчишки, его после побега не видели ни живым, ни мертвым. И сама Марина устроилась неплохо, тогда как он, напротив, вынужден жить тихо, не привлекая к себе внимания.
Это было несправедливо. И в какой-то миг он понял, что эту справедливость нужно восстановить.
… Орудием возмездия он выбрал ту самую змейку, о которой говорил Марине. Маленькая, но быстрая как молния. Смер-ть наступит не позже, чем через сорок пять минут после укуса. За это время никто даже не догадается найти антидот.
Он был настолько поглощен своей затеей, настолько сосредоточен на ней, что план сложился очень быстро. Змейка уместится в футляре, а его так легко спрятать среди букета цветов… Когда там следующий раз выйдет на сцену новоявленная звезда?
Он просмотрел афишу и едва не рассмеялся. Она должна была выступать на открытой сцене, в городском парке…Если что, он сможет незамеченным скрыться в толпе. А может, он захочет остаться и досмотреть спектакль до конца, чтобы она, наконец, отправилась на тот свет, где ее уже заждались, отправилась у него на глазах.
Это будет легче легкого, ведь она не увидит его, не поймет, кто протянул ей букет. И в этот самый момент он откроет футляр….
*
Каждое утро, когда Марина просыпалась, первое, что она делала – пела какую-нибудь музыкальную фразу, проверяя, не исчез ли голос. Она воспринимала его не как нечто неотъемлемое, что останется с нею навсегда, а как чудо, пришедшее к ней, чудо, которое всё длилось и длилось…
Так бабье лето – подарок осени – может задержаться на неделю, и на две, но каждое утро с тревогой смотришь за окно – не сменилась ли ясная теплая погода на бесконечный холодный дождь.
Для этого концерта мама выбрала ей длинное светлое платье с широким поясом. Она уверяла, что оно очень идет Марине. И машину тоже научилась водить мама за этот год.
Они приехали незадолго до начала концерта, и в ожидании сидели неподалеку от сцены, на скамье, что тонула в кустах сирени. Марина молчала, а мама не тревожила ее, понимая, что дочери надо настроиться на выступление, на тот высокий душевный подъем без которого невозможно настоящему артисту выйти к публике.
А потом пришла женщина-организатор, и взяв Марину под руку, повела ее к сцене. Помогла подняться на ступеньки. И оставила только после того, как вложила в руку певицы микрофон.
…Марину вызывали на бис, снова и снова, но она лишь покачивала головой. Другие артисты ждали своей очереди.
— Подойдите… , — услышала она, — Вам несут цветы…
Редкий случай был – если вообще можно припомнить такой – когда Марине не вручали букеты… И вот она стояла у края сцены, нагнувшись, цветы в целлофане чуть слышно хрустели в левой ее руке, а к правой кто-то из поклонников прильнул губами.
Марина замерла – она узнала этот шрам – эти губы со шрамом.
— Васька, — сказала она едва ли не со страхом, — Это… Это ты? Подожди, я сейчас спущусь. То есть, помоги мне спуститься.
Она знала, в какую сторону идти, где ступенький у сцены. А возле самой лестницы ее подхватила чья-то крепкая рука. И вот она уже стоит на твердой земле и чувствует мохнатый бок собаки…
— Ты не один? Ты даже не представляешь, что со мной было за все это время…
— Я не представляю, — сказал голос, который она, оказывается, помнила все это время, — Я знаю.
— Но откуда?
— Так Валька рассказал. Он очень хотел, чтобы тебе передали – он жив, он у нас…
— Вы его подобрали?
— Так получилось. Наши рыбаки его увидели первыми. И теперь он живет у нас . У него же не осталось больше родни, там, в миру, он никому не нужен.
Марина взялась руками за голову – это же было невозможно совершенно, чтобы все сложилось именно так.
Васька тронул ее за плечо.
— Тебе еще несут цветы, — сказал он.
Позже Марина попыталась восстановить эту картину, но не смогла. А ведь она стояла рядом. Но память точно разбилась на отдельные осколки… на фрагменты.
Она протянула руку за букетом.
Сдавленное рычание, окрик Василия, какое-то резкое движение возле нее, и тяжелый стон. И этот голос…
Кровь отлила у нее от лица, а мрак перед глазами начал рассеиваться…
— Собака…собака укусила…, — слышалось вокруг.
… И тогда она увидела его, этого страшного человека, который до сих пор являлся ей во сне… А сейчас он лежал перед ней в пыли и корчился, терзая пальцами горло, точно ему не хватало воздуха… А маленькая змейка скользила по его телу, поднимала точеную головку и шипела, предупреждая окружающих, что с ней шутки плохи.
Люди шарахнулись прочь.
Ничего не понимая, Василий и ее хотел увлечь прочь. Вряд ли он видел прежде эту черную заморскую гостью, но Марина-то знала цену ее укуса.
— Она не успела цапнуть собаку? Пес цел?
Прямо на лужайке он стал осматривать собаку.
— Должно быть цел. Если она человека вот так свалила с ног, то пес бы уже кончился… Прямо на месте. Ведь никогда прежде не бросался ни с того, ни с сего… А тут схватил за руки, и вдруг не пойми откуда – змея. Что это было вообще.
Он поймал взгляд Марины и понял, что она – видит. А она знала, что если вернуться, если осмелиться подойти к ее бывшему мужу, и вывернуть его карманы, наверняка где-то там спрятан антидот. Беря с собой одного из своих питомцев, он непременно брал и противоядие от его укуса.
— Потому что могут быть разные случайности, — говорил он ей.
Это было так давно, в какой-то прошлой жизни… Но сейчас это могло бы спасти ему жизнь. И наверняка, эта ампула антидота – единственная на весь город. Вряд ли у здешних медиков в ходу противоядие от редких африканских змей.
Марина обняла собаку и зарылась лицом в ее серый мех. А потом Васька, держа ее за обе руки, помог ей встать.
— Пойдем отсюда, — сказала Марина, — Мама, наверное, меня ищет. А по дороге ты мне все расскажешь.
— А ты мне.
И они пошли, говоря что-то друг другу, порой перебивая. А серый пес, похожий на волка трусил рядом с ними…