Аглая. Повесть. Часть 16.
Все части повести здесь
После того, как Аглаю отвезли в районную больницу, а оттуда в городскую, Кузьма словно бы пришёл в себя. Стыдно ему стало – ведь никогда извергом не был, а тут словно бы с ума сошёл, в зверя превратился.
Ну, непокорная девка, не любит его, ну, потеряла честь девичью, но ведь он, Кузьма, знал тогда, на что шёл, когда давал согласие Игнату, чтобы взять в жёны Аглаю. Знал и про их любовь с Иваном, и про то, что Аглая до сих пор не забыла его, слёзы её в ночи чуял. Но хотелось подчинить, подмять под себя, чтобы хотя бы не полюбила, а уважала, боялась.
Поколачивают же мужики своих бабёнок в деревне, а он что, хуже всех что ли? А на деле оказалось – дурак дураком, пожалеть нужно было неприкаянную её душу, обогреть, глядишь, оттаяла бы Аглая, хоть немного потянулась бы к нему. Баба – она ласку любит, а толку от того, что будешь долбить её каждодневно? Только больше ненавидеть станет.
И когда вернулся он домой в тот вечер, и от матери узнал, что Аглая подалась по тропинке в лес, первой мыслью было – идёт к бабке Писте, чтобы его, Кузьму, извести. Приготовит та какое-никакое снадобье, Глашка его ему в чай добавит, и пиши – пропало, можно с жизнью проститься!
Но позже, после того, как стало известно, что попала Аглая не просто в больницу, а отвезли её в город, захлестнул его страх – а ну как, из-за его побоев?! Тогда может и милиция нагрянуть из райцентра, хотя чего они разбираться будут – между мужем и женой всякое может быть…
Он решил, что, как только Аглая выпишется из больницы, он, Кузьма, сразу попросит у неё прощение и уговорит несмотря ни на что остаться с ним, мол, он больше пальцем её не коснётся. Да и куда ей идти? К отцу в дом вернуться, да к мачехе – опять же, позор на всю деревню… И даже мысли в голову Кузьма не брал, что жизнь Аглаи совершенно по-другому повернётся.
Когда же выяснилось, – мать Степана на хвосте новость принесла – что Аглаю в город отправляли в сарафане, который был буквально пропитан кровью, и пошли по деревне слухи, что Аглая к Писте ходила, чтобы плод скинуть, Кузьма испугался и в то же время разозлился. Неужели это его ребёнок? И как решилась Аглая на такое? Ну, пусть не любит она его, но зачем же дитя невинное губить? И пришла ему в голову страшная мысль, такая страшная, что стало плохо и голова закружилась. То не его ребёнок, не его, Кузьмы, дитя, то ребёнок того неизвестного, с кем Аглая любовь крутила. Потому, чтобы избежать позора ещё большего, она и пошла к Писте.
Сжал он кулаки в бессильной злобе своей, выругался самыми грязными словами, да что теперь сделаешь. Да и не смог бы он, Кузьма, чужого ребёнка воспитать. А вот как быть теперь с Аглаей, он не понимал, что делать, коли она вернётся?
Но шли недели, потом месяц, второй, а жена всё не возвращалась из больницы. Сам Кузьма навещать её не ездил – он не знал, что ей говорить, как на неё смотреть и вообще, как вести теперь себя с ней.
И вскоре узнал он от председателя, что Стеша выписывала для Аглаи справку о том, что ей разрешено покинуть деревню для проживания и работы в городе. Обомлел тогда Кузьма, стал орать на Сазона Евдокимовича, что тот не имел права такую справку выписывать, он, Кузьма, муж Аглаи, у неё семья, как он посмел без его согласия такую справку дать?!
Но Сазон Евдокимович тоже не робкого десятка.
-Сядь! – гаркнул он так, что Кузьма тут же на стул опустился – орёт он тут! Коли ты муж, и жена тебе люба, собирайся, да езжай в город, ищи её там! Если тебе надоть! Она просила – я выписал справку, а дальше сами разбирайтесь! Или я должон вашу семейную жизнь склеивать?! Захотела Глашка уйти, значит нужда у ей в этом, у нас в стране не рабовладельческий строй, чтобы я её тут силком держал!
Кузьма, конечно, прекрасно понимал, какую цель преследовал Сазон, когда такую справку выписывал его жене, вся деревня слухами давно уже полнилась, что дочь его, Софья, не ровно дышит в сторону Ваньки, Демьянова сына, с которым Аглая любовь крутила. А тут, значит, он для своей дочурки дорогу к Ивану освобождает, ничего удивительного.
Выскочил из его кабинетика злой, как чёрт, пришёл домой, взял литр самогону, да уединился в мастерской. Не выдержали нервы, стал там всё крушить, рушить, сметал с рабочего станка на земляные полы бутылочки с растворами, заготовки, да шерсть валяную, матерился при этом так громко, что из дома, испуганная, прибежала его мать.
Досталось и ей. Не умел Кузьма понять, что во многих вещах он сам виноват может быть, а потому обвинял во всех своих бедах всех вокруг, кроме самого себя.
Оттаскал её за седые космы, приговаривая:
-Ты чего же, старая дура, мне не поперечила, когда я Глашку стегал, а? Чего не поперечила, не заступилась за неё? Можа, она и не ушла бы от меня!
-Да ты что, сынок! – причитала старуха – да как же я могу, ты ить хозяин в доме! Заступаться бы я стала, ты бы вовсе меня убил!
С тех пор стал Кузьма пить самогон, как не в себя. Пил один, плакался неизвестно кому о судьбе своей, пропавшей, винил себя в том, что с женой случилось, каялся перед Господом, что не будет он так больше, просил вернуть себе жену. И абсолютно не осознавал, что для того, чтобы вернуть Аглаю, нужно хотя бы начать делать хоть какие-то шаги – самому. Хотелось ему, чтобы разрешилось всё без его участия, и думал он, что не сможет она в городе, вернётся рано или поздно, со злорадством думал, что приползёт Аглая на коленях, умоляя его принять её обратно.
Но шло время, а Аглая всё не появлялась. Кузьма ещё ниже опустился под тяжестью своего горба, на него словно давила печаль-тоска какая-то, он ещё хуже стал пить самогон и совсем превратился в старика, страшного, скрюченного, с небритым лицом, бородой и давно не стриженными волосами.
Когда узнал он, что Игнат в больнице и ноги ему отняли, подумал про себя равнодушно: «Так тебе и надо, старый хрен. Видать, не за просто так тебя эдак вот Господь наказует.»
А вскоре и к нему в дом постучалась беда – слегла мать. Кузьма тогда протрезвел ненадолго, как мог, ухаживал за родительницей, со страхом думая, как же он останется один, если она вдруг уйдёт. Но ничего не помогло – мать вскорости умерла, и остался горбун в одиночестве.
И стал пить ещё сильнее, так как теперь и вовсе был одинок. Пил и плакал, жалуясь неизвестно кому на свою горькую долю, жгло его чувство вины перед Аглаей и матерью, хотелось всё вернуть назад, чтобы исправить свои поступки, но это было невозможно.
Пару раз он издалека видел приехавшего на побывку Ивана, и ненавидел его ещё сильнее. Казалось ему, что Иван очень быстро и из корыстных побуждений переключился на председателеву дочь и злорадствовал про себя Кузьма, что вот и Ивану Аглая не досталась, и недостижима она для него теперь.
А вскоре появился у него собутыльник, тот, кто ему и был нужен, с кем можно было поговорить на какие-то отвлечённые темы, чтобы не думать о матери, которая в последнее время часто ему во снах являлась, и о Аглае.
Игната привезли из больницы домой, обе ноги ему отрезали по бёдра, и теперь они ждали очереди на изготовление протезов, хотя Игнат и был против этих «бесовских штучек». Но Анна пригрозила ему, что соберёт детей и уедет к себе в деревню, и обслуживать его не станет, если он не начнёт хотя бы пытаться жить по-новому и привыкать к себе такому, какой есть. Хотя было маловероятным, что Анна уйдёт от мужа – Игнату назначили пенсию по инвалидности, и, хотя оставался он таким же скупым, как и раньше, и выделял Анне небольшую сумму, за которую требовал тщательного отчёта, а остальное куда-то складывал, лучше ей было всё-таки при муже, чем без него.
Как-то раз, увидев вечером свет в их доме, Кузьма, который бесцельно бродил по деревне, уже «тяпнув» с утра, решил зайти и проведать Игната.
-Здоров будете! – переступив порог, сказал он и помолился на образа в «красном» углу.
-Здорово! – протянула Анна – какими судьбами?
-Игната проведать.
-В опочивальне он.
Игнат лежал на кровати, укрытый полушубком овчиной наружу и смотрел в потолок. Заросшее щетиной лицо было злым и неприветливым, но при появлении Кузьмы он оживился и повеселел.
-О, зятёк! Ну ты как, давай, рассказывай!
Кузьма неуверенно начал что-то бормотать про смерть матери, а потом осторожно спросил, не знают ли они что-то про Аглаю.
В разговор вступила Анна.
-Она выше этажом лежала. Я хотела её проведать, но меня какая-то чокнутая с её палаты даже на порог не пустила. А потом доктор подошёл и сказал, чтобы я вообще в отделение не смела приходить.
-А чё так? – удивлённо спросил Кузьма, насторожившись.
-Да хто их, дохтуров, знает – ответила Анна – сказали, волноваться ей нельзя.
-Кузьма! – перебил жену Игнат – а не найдётся ли у тебя… чего для души?
Горбун сразу понял, о чём Игнат ему сказать пытается.
-Найдётся! – повеселел он и достал из кармана бутылку самогонки.
-Анька! – крикнул Игнат – закуски, быстро!
-Игнатушка, а можа, не надо? – слабо пыталась возразить женщина – врач не велел…
-Много они, врачи твои, понимають… Пошевеливайся давай!
Анне ничего не оставалось, как собрать в комнате, около кровати Игната, закуску и лафитники*.
С тех пор стал Кузьма частым гостем в доме Игната, и никогда его визиты не обходились без бутылки самогона. Сначала они пили молча, иногда перекидываясь парой фраз о делах в деревне, да сплетничая о людях, потом стали плакаться друг другу на свою жизнь, потом разговаривали об Аглае. А в один из вечеров, когда они особенно сильно напились, Игнат вдруг опустил кудлатую голову себе на руки и пьяно зарыдал, повторяя:
-Я это, я, Кузьма, подонок! Это я дочушкину жизнь погубил, я! За то меня сейчас Бог и карает!
-Ты о чём это, дядька Игнат? – посмотрел на него Кузьма мутными, пьяными глазами – ты-то тут при чём?
Игнат склонился к нему и, дыша перегаром и чесноком в лицо, зашептал:
-Я Глашку снасильничал тогда, я! Но я не виноват, Кузьма! Пьяный был и мне показалось, что передо мной Таська моя, покойница. Дюже Глашка на неё похожа! И дитё она от меня понесла!
После таких речей Кузьма протрезвел словно. Отшатнулся от Игната, глядя на него, как на сумасшедшего, спросил:
-Правда это, нет ли? Или ты спьяну чушь такую несёшь?!
-Вот те крест!
Не в силах даже смотреть на этого человека, который погубил свою дочь-красавицу, горбун отшатнулся и кинулся прочь из дома тестя. Игнат остался один.
Кузьма шёл по улице, выделывая ногами кренделя. Сначала он было решительно направился к дому председателя, чтобы сообщить ему о признании Игната, но потом подумал: «Куды я в таком виде? И не поверит он мне. Протрезвиться сначала надоть. А завтра итить.»
Он пошёл к своему дому. В голове его не укладывалось то, что сказал ему Игнат. Может, врёт? Но зачем ему так на себя наговаривать?
В это время Анна, которая слышала весь разговор, вошла в комнату мужа. Он храпел, широко открыв рот.
-Игнат! Игнат! – стала она расталкивать его – Игнат, проснись!
Он наконец открыл один глаз, посмотрел на неё:
-Чего случилось?
-Ты что горбуну наговорил? С ума сошёл, что ли? Он же к председателю пойдёт!
-Не пойдёт! – усмехнулся Игнат – у него у самого рыло в пуху! Он ведь Глашку лупасил… Да и времени много прошло. Если Глашка тогда скрыла – сейчас тем более ничего не скажет.
-Ну, и дурачок же ты, Игнат! Он по пьяни кому сболтнуть может! Зачем треплешь о таких вещах? Мало того, что ног нет, так ты ещё в тюрьму захотел?
Но Игнат махнул рукой и опять захрапел.
Анна же так и ворочалась, не могла заснуть. В голове крутилась одна мысль – что же делать теперь, как отвести беду от мужа?
Волновало её скорее даже не это – не станет мужика, заберут его в тюрьму – не видать ей его пенсии, не на что будет детей кормить. Промаявшись до четырёх часов ночи, она вышла на крыльцо и села на холодную деревянную ступеньку. Как быть? Что делать? Ведь как пить дать – по пьяной лавочке Кузьма может кому угодно проболтаться о словах Игната.
Встала и направилась в сторону сарая. Взяла бутыль с керосином, дома переоделась в более тёмное платье, голову повязала платком тёмным, и отправилась к дому горбуна.
Осторожно толкнула ворота, стараясь не скрипеть, вошла в открытую дверь дома, убедилась, что Кузьма спит. Вышла, дверь тщательно снаружи подпёрла, окна ставнями наглухо закрыла. Плеснула на дверь и окна керосину, кинула по зажжённой спичке.
Сухое дерево занялось быстро, схватилось жгучими всполохами пламени. Огненные языки лизали его с удовольствием, уползая всё выше и выше, поднимаясь к крыше, а оттуда к небу. Стремительный натиск огня было уже не остановить.
Боясь встретить кого-нибудь по дороге, Анна углубилась в лес, обошла деревню, и вышла аккурат у своего дома, пробралась через заднюю калитку и легла спать, на этот раз она была спокойна, и ничто её сна не нарушало.
Кузьма же так и не смог выбраться – после попойки с Игнатом и услышанных новостей он спал так крепко, что совершенно не почувствовал, как запахло дымом, и страшный, предсмертный крик вырвался из его горла только тогда, когда безжалостный огонь подобрался к нему вплотную со всех сторон.
Наутро Анна, вышедшая к колодцу якобы за водой, а на самом деле, чтобы узнать последние новости, услышала от баб, что горбун напился и сгорел в собственном доме.
Приехавшая на место пожара милиция ничего подозрительного не обнаружила, поспешила выписать заключение о том, что горбун был пьян и уснул с самокруткой, и уехала в райцентр – там были дела посерьёзнее, чтобы заниматься ещё этим горбуном, одиноким и никому не нужным.
*Лафитник - (прим.автора) рюмка среднего размера из тонкого стекла тюльпанообразной формы, предназначенная для употребления красных вин, а также небольшой графин с узким горлом для водки, настойки или вина. Дополнение автора: в нашей деревне "лафитниками" называли тюльпанообразные небольшие гранёные рюмки из толстого прозрачного стекла, пили из них в основном водку.
Продолжение здесь
Всем привет, мои родные) я снова с Вами рядом и очень счастлива, что могу Вам снова дарить кусочек своей души и тепла, делясь своими рассказами.
Но сначала хочу поблагодарить всех Вас за тёплые, душевные поздравления в канун Нового Года, столько тёплых строк я не читала одновременно уже очень давно) Спасибо всем Вам за Ваше неравнодушие, за Ваши поздравления, за тепло, которым вы щедро делитесь со мной и за участие! Я счастлива, что вы есть у меня, мои дорогие, что мне есть, для кого писать и с кем делиться миллионом своих творческих идей. Спасибо и низкий поклон за то, что Вы рядом со мной и моими героями. Ваша Муза на Парнасе.