Сегодня вспоминаю эти эпизоды своего советского детства с иронией и ностальгией, а тогда мое поведение и поведение моих сверстников в нижеописанных ситуациях было настоящей крамолой — ослушанием родителей и хулением последнего генсека ЦК КПСС.
Две двойки в партбилете
Будучи третьеклассником, я услышал в не предназначавшемся для моих ушей разговоре взрослых анекдот с упоминанием еврея и партбилета. Юмора не понял, да и вообще ничего в том сюжете не разобрал, потому, наверное, и не запомнил надолго — не могу теперь пересказать, но тогда фабула, просто как набор серьезных, солидных, «взрослых» слов (да еще и произносившихся пониженным голосом и жуликовато-опасливым тоном, а значит — запретных и оттого особенно влекущих), запечатлелась в моей памяти прекрасно, и я стал при случае рассказывать тот анекдот, копируя ту жуликовато-опасливую интонацию, своим друзьям — механически повторял запомнившуюся последовательность совершенно тарабарских для нас высказываний, упиваясь своей причастностью к жизни взрослых, смакуя запретный плод и возвышаясь над слушателем — демонстрируя ему свое превосходство, посвященность в дела старших.
Слушатели, как и я, ничего не понимали и потому не смеялись, но меня это не огорчало: главное — я показал, с какими нешуточными вещами знаком, какими мудреными понятиями оперирую, в каких высоких сферах обитаю.
Значение слова «партбилет» тоже было покрыто для нас тайной, и я, возможно, даже произносил его неправильно, во всяком случае один мой друг расслышал его из моих уст и воспроизвел в письменной форме (зачем — поймете, читая дальше) с дефисом вместо буквы «т»: «пар-билет».
Был он интеллектуально, как и я, сильнее большинства наших сверстников. Превосходил меня начитанностью (в разговорах сыпал именами всяких литературных персонажей), а я его — живостью ума, самостоятельностью и «творческостью» мышления (на ходу фантазировал всякую ерунду — и он мне верил, а когда я неожиданно, поддавшись какому-то импульсу, предлагал что-нибудь рискованное вроде проникнуть на стройку или на колхозный мехдвор, то он без раздумий бросался в авантюру, как в омут с головой, а потом получал от родителей взбучку за порванную и вымазанную одежду и принимал к сведению сотое или двухсотое указание не водиться со мной, которое уже назавтра сотый или двухсотый раз нарушал, ибо со мной было интересно — интереснее, чем со среднестатистическими представителями серой массы; во взрослой жизни он стал юристом, а я вот — журналистом и литератором).
Услышав от меня анекдот, он, как и все, не засмеялся и ничего существенного не сказал, но, видно, сильно задумался и думал весь вечер и всю ночь, потому что назавтра, хоть я уже и не возвращался к теме анекдота, заговорщическим тоном, озираясь по сторонам (дело было на улице, мы вдвоем шли в школу), сообщил, что сделал себе «пар-билет», и извлек из кармана брюк сложенный наподобие служебного удостоверения-«корочки» кусочек альбомного листа размером с два положенных рядом спичечных коробка. На лицевой тороне «ксивы» было написано черной шариковой ручкой ее название — «Пар-билет», а внутри на обеих страничках ровно в центре каждой из них стояло по одной цифре «2», нанесенной тем самым стержнем. В общем, слово «партбилет» он воспринял как нечто имеющее отношение к идее двоичности, парности, а уточнять у родителей, вероятно, поостерегся, поскольку тем самым рисковал проговориться о нарушении запрета на общение со мной.
Детский митинг против сухого закона
А еще раньше, являясь воспитанником старшей группы детского сада, я услышал где-то переложенный куплет популярной в те времена песни «Комарово», содержание которого было направлено (в переложенном варианте) против проводившейся тогда властями страны во главе с генеральным секретарем компартии Михаилом Горбачёвым антиалкогольной кампании:
На недельку до второго
Закопаем Горбачёва,
Откопаем Брежнева —
Будем пить по-прежнему.
Не понимая своим детским умом всей неприемлемости, недопустимости и неблагонадежности этих строк, не видя в них ничего предосудительного (матных слов ведь нет — значит, все хорошо), я пропел куплет, катаясь во время прогулки перед обедом на качелях вдвоем со своим одногруппником. Он подхватил, и мы вместе, раскачивая качели изо всех сил, «взмывая выше ели, не ведая преград» (слова из популярной советской песни «Крылатые качели»), снова и снова горланили на всю площадку антигосударственное воззвание.
Вечером дома моя мама испуганно втолковывала мне, что за эту песню могут посадить в тюрьму, потому что Горбачёв — самый главный начальник, и закапывать его — преступление. Как видно, воспитатели уведомили ее о моей опасной шалости, хотя почему-то сразу во время прогулки не воспрепятствовали нашему с одногруппником недостойному поведению, не пресекли нашу идеологическую диверсию.
Чем объяснить их попустительство нашему отклонению от генеральной линии партии? Не иначе как заговором: они специально дали распоясавшимся малолетним диссидентам волю, чтобы остальные дети услышали и успели невольно запомнить вредительскую песню.
© Сергей Абрамович, 2024