«Область войска Донского. Казачка-капитан. В царствование императрицы Екатерины II на Дону имел место выдающийся случай поступление на военную службу казачки, дослужившейся до чина капитана. Фамилия этой казачки – Татьяна Мироновна Маркина. Вот что сообщает нам об этом факте сын племянницы Маркиной, казак Илларион Иванович Сергеев.
На хуторе Уткином, Нагаевской станицы, 2-го Донского округа, жил казак Федор Михайлович Пашкин со своей женой. У него жила родная сестра жены Татьяна Мироновна Маркина. Татьяна была девушка красивая и симпатичная. Стройная, с ровными щеками, светло-голубыми глазами и русыми кучерявыми волосами. Она отличалась веселым нравом и привлекала общие симпатии.
В семье своей старшей сестры и ее мужа она прожила 20 лет. По выходу же ее зятя на военную службу у Татьяны не осталось защитника, а между тем многие казаки, увлекавшиеся ее красотою и не встречавшие ее сочувствие, становились ее врагами. И Татьяна решила раз и навсегда избавиться от назойливых поклонников. В один прекрасный день, придя в Нагаевскую станицу проведать родных, она оставила всю свою одежду и обувь на берегу реки Дон, нагая прошла в воде у берега по течению и таким образом скрылась, никем не замеченная. С наступлением ночи родственники и жители станицы Нагаевской нашли ее одежду и решили, что она утопилась. И несколько лет нагаевцы с сожалением вспоминали о прекрасной утопленнице Татьяне Мироновной Маркиной. Нашлись даже люди, которые уверяли, что Татьяна была брошена в Дон с камнем на шее.
По прошествии многих лет, в течение которых о Татьяне Мироновне не было ничего слышно, она вдруг явилась на родину, в хутор Семенов, а потом в станицу Нагаевскую и уже не Курчихой, как ее назвали по-уличному за ее кучерявые волосы, а капитаном Курточкиным или Курчихиным. Станичники встретили ее с почетом, как офицера. При свидании с родственниками Татьяна Мироновна рассказала им подробно, как и с какой целью ушла из дома, и как дослужилась до капитанского чина.
Татьяна Мироновна, как она рассказывала, оставив Нагаевскую станицу, водою дошла до следующей станицы и там выпросила одежду и обувь, объявив себя странницей, постригла свои волосы в кружок, затем в мужской одежде добралась до города Черкасска и в последствии поступила на службу в один из пехотных полков. В течение многих лет своей службы Татьяна Мироновна скрывала, что она девушка. У солдат, товарищей по службе она заслужила общее уважение от части и тем, что была хорошей швеей.
Все время Татьяна мужественно несла военную службу, получила звание ефрейтора, а впоследствии за храбрость в сражениях с неприятелем, хорошее поведение, знанием фронтовой службы и грамотность произведена была в чин унтер-офицера. По прошествии многих лет, в царствование императрицы Екатерины II, Татьяна Мироновна произведена была в офицерский чин, а затем дослужилась до чина капитана и в этом чине командовала ротой и прозывалась капитаном Курточкиным или Курчихиным. Хорошо зная военную службу и умело обходясь со своими солдатами, Татьяна Мироновна, однако, по злобной клевете была предана суду и приговорена к лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь за обман девицы, офицерской дочери их батальона, у которой родился ребенок будто бы от капитана Курточкина. Тогда Татьяна Мироновна ходатайствовал о высочайшем рассмотрении решения суда и об освидетельствовании ее. Просьба была уважена императрицей Екатериной II, и когда оказалось, что капитан Курточкин женщина, государыня решение суда отменила, а Татьяну Мироновну оставила в прежнем чине капитана с увольнением в отставку и с назначением ей пенсии.
Выйдя в отставку с капитанским чином и с пенсией, Татьяна Мироновна сначала жила в родном хуторе Уткином, а затем в станице Нагаевской в своей уютной небольшой хатке, без всякой роскоши. Не имея даже прислуги, она сама управлялась по хозяйству, сама готовила себе кушанье и занималась рукодельем. Живя одиноко, она держала при себе двух дрессированных сурков, из которых одного называла Васькой, а другого Гришкой, по именам своих денщиков, памятью которых очень дорожила, и о верности которых часто рассказывала станичникам. Татьяна Мироновна постоянно носила очки в серебряной оправе, что в тогдашнее время считалось большой роскошью и внушало почет и уважение. Проживая на родине, Татьяна Мироновна лечила своих станичников и приезжих из других станиц, подавала советы, открывала кровь, ставила припарки и употребляла другие простые средства.
Уже под старость Татьяна Мироновна переселилась на жительство в хутор Дарханов, расположенный на левом берегу Дона. Летними вечерами и по утрам до восхода солнца она любила прогуливаться по возвышенным местам берега или сидеть на простом вязовом треножном стуле. В настоящее время стул этот находится в доме казака Трофима Алпатова, родившегося в 1813 году. Алпатов хорошо помнит Татьяну Трофимовну. Мать его, живя по соседству с ней, прислуживала и помогала ей в то время, когда Татьяна Мироновна состарилась и силы ее значительно ослабели. Когда Татьяна Мироновна умерла, Алпатову было 10 лет. В настоящее время он потерял зрение, но обладает твердой памятью и может рассказать, где погребено тело капитана Курточкина.
От Татьяны Мироновны осталась еще книга с собственноручной надписью следующего содержания: «О житии св. мучеников. Книга сия подарена казаку Ивану Куликову. Книга 8 руб.». Книга теперь находится у внука названного казака, Иллариона Евграфова Куликова, живущего на хуторе Дерхановом. Отец его Евграф жив и также помнит Курчиху.
У Татьяны Мироновны остались родственники от ее сестры Настасьи и зятя Федора Пашкиных: от родной дочери последних Прасковьи Федоровны (по мужу Сергеевой) – сын казак Илларион Иванович Сергеев и внук казак Андрей Арсеньевич Сергеев, от родного сына Лаврена Федоровича Пашкина – дочь его Марина Лаврентьевна, (по мужу Аксенова), сыновья его Карней, Михаил и Алексей Лаврентьевичи Пашкины и внуки Иван и Степан.
За неимением письменных документов в станичном правлении и Тихвинской церкви о Татьяне Мироновне я воспользовался словесным рассказом родной ее племянницы, и моей матери Прасковьи Федоровной, по мужу Сергеевой. Матери моей теперь нет в живых, но рассказы ее о Татьяне Мироновне я так хорошо помню, как будто слышал их вчера. Мать моя, племянница Татьяны Мироновны, часто посещала ее в то время, когда она жила на родине. Тетка и племянница любили друг друга, и моя мать во время своих частых посещений наслушалась рассказов от самой Курчихи о ее подвигах, нуждах и терпении. При каждом воспоминании о службе Татьяна Мироновна всегда плакала, рассказывая о тяжелом положении солдат. Ил. Сергеев». (К сожалению, не записал, из какой газеты взята эта статья, поэтому помещаю эту статью здесь).
1895 год
«Жизнь Таганрога за 1894 год. Январь. Год начался с непогод. Лютые морозы и лютый господин Кошкин свирепствуют (неразборчиво). В городском складе было мало места для угля и очень много угля. Пока было тепло, отцы города относились к этому холодно, но, когда стало холодно, принялись с «жаром» за Кошкина: «горячо» настаивали, «жарили» телеграммы за телеграммами, получали в ответ «теплые» уверения без угля, а, тем временем, «мороз красный нос» в союзе с угольными складчиками «нагревал» обывателя так, что небу было «жарко».
У врачей стали требовать отчета по холерным расходам – это было также не своевременно, как «после ужина горчица» и «после смерти покаяние». Стрельба холостыми зарядами из дедовских пистолетов во время крещенской процессии храбрым греческим поликарам полицейским «вето» запрещена навсегда. Тени Марка Боцариса и Колокотрони содрогаются, а поликары выпивают для успокоения по стакану холодной воды, даже не заедая баклавой.
Клубный буфетчик от этого в восторге и убытке. Новый триумвират театральных директоров из молодых «меценатов» сразу оправдывает возложенные на него ожидания; дирекция нанимает для себя лучшую литерную ложу внизу, из которой, благодаря двери на сцену, можно непосредственно «сообщаться с закулисным миром»; проектируются гастроли «Петрушки». Введение квартирного налога обнаруживает, что в Таганроге никто не занимает дорогих квартир, и местные крезы обитают чуть ли не в Диогеновых бочках.
Пропитанная скептицизмом счетная палата просит таганрожцев не умолять своих достоинств. Принцип «унижение паче гордости» не совместим с квартирным налогом. Слава таганрогской благотворительности гремит и в Екатеринодаре, оттуда является к нам администратор учиться «творить добро». Судебный турнир между штукатуром-обличителем и городским строителем о добром имени и взятках запутывается, и, как стая голодных воробьев на мякину, налетают претенденты на ставший вакантным архитекторский пост. Два кризиса разражаются: судебный и танцевальный; на должность мирового судьи 4-го участка нет кандидатов и на «приличных» танцевальных вечерах в маленьком клубе нет посетителей. Последний кризис легко разрешается: «приличные вечера» заменяются маскарадами для «общедоступных» дам – и веселья в клубе хоть отбавляй. Руктешель снова затягивает в Петербурге свою старую песню о глубоком порте – к ней начинают у нас прислушиваться.
Февраль. На бой, на смертный бой со злым волшебником Руктешелем, хотящим поглотить Таганрог, выезжают два богатыря… Иль гордая решимость победит или умрет, и тарасконская фанфаронада сражает хитрого немчика. Руктешель «отрекается от злых стяжений», таганрогские богатыри облегченно вздыхают и возвращаются к родным пенатам, где им приготовлены лавры…, разумеется, кулинарные в супе и соусе. В виду малоуспешности «приличных» вечеров в маленьком клуба, вводится, в виде пробы, новый вид увеселений – кулачный бой. Этот древний русский спорт нравится особенно старшинам, и они охотно предаются ему. В обывательских дворах, пригретых солнышком, начинает скверно пахнуть, и управа убеждается, что началась весна. Ассенизационный заботы заслоняют собой великолепный отчет о городском хозяйстве за 1893 год.
Отчет делает несколько новых изумительных коммерческих открытий: оказывается, что санитарный обоз более доходное предприятие, чем городской банк, а последний почти такое же выгодное коммерчески дело, как городская библиотека с пятачковыми взносами. Особенно удобно поддается у нас экономии такие статьи, как народное образование, санитарная и медицинская часть и помощь бедным. Все эти важные открытия и начинания решено применять и впредь в городском хозяйстве. Чудаки-интеллигенты внезапно дезертируют из думы. Руктешель сражен, но не побежден: у него растут проекты, как у Лернейской гидры, с которой бился Геркулес, вырастает новая голова – теперь идет уже речь о порте-монстре в 12000000 рублей. Таганрожцы замирают от ужаса.
Март. Весеннее солнце рождает буколические стремления у дамы-докторши. С разрешения городового врача, который случайно приходится ей мужем, дама свозит навоз со своего двора в один пустопорожний двор в центральном пункте и начинает, по примеру Горация, сажать капусту. Невинное, но зловонное занятие докторши не нравится коллегам ее мужа и полиции. Происходит административно-научно-судебная расправа, и, докторша, в конце концов, поет известную народную песенку: «Ах, зачем было огород городить! Ах, зачем было капусту садить!» Рушится дом на Петровской улице, несмотря на то что стоит он рядом с кабинетом городского архитектора и прямо перед уголовным судом. Хуже всего то, что под развалинами погиб и хозяин руины, в которой долгие годы непостижимо избегали той же опасности его фабричные рабочие. Сосед-суд не заглянул под развалины, а сосед-архитектор воздвиг новый фабричный корпус. Эта катастрофа навела думцев на мысль вывести городскую библиотеку из ее дряхлого здания и, вообще, обновить ее. Крушение библиотеки для обывателей не опасно – там мало кто бывает, но жаль библиотекаршу, положим, женщину не молодую, но, все-таки, к чему грех на душу брать – да, и зазорно, если провалится старенькое книгохранилище на главной улице. Завелась по этому случаю особая комиссия, а потому, конечно, дело и вовсе стало. Открылась навигация и секта хлыстов, появились апельсины и дифтерит. Весенний воздух поверг думцев в игривое настроение, и было целое думское заседание, на котором горячо, обстоятельно и с задором, дебатировался музыкальный вопрос о сравнительных достоинствах духового оркестра перед струнным для сада. В конце месяца, как отдаленный гром, послышался голос неугомонного Руктешеля: «Иду на вас и 12000000 от французских банков везу!» «Свят! Свят! Рассыпься!» – твердит в страхе обыватель.
Апрель. Готовят встречу холере, но, к счастью, напрасно. Обличитель-штукатур торжествует, зодчий посрамлен, и от этого практика его разом увеличивается; архитектурное междуцарствие ознаменовалось разными прискорбными для обывателя и для обывательских карманов фокусами. Артельщика-кассира управы судят за растрату; растрата признана, но артельщик оправдан, так как следствие выяснило, что, при существовавших управских порядках, нельзя было не растратить (?). Паника таганрожцев перед Руктешелем передается Ростову. Оба города хлопочут об избавлении от Руктешельского ига. Городские школы являются ареной для борьбы самолюбий; темные силы берут верх, и полезный деятель оттирается. Господин Кошкин без ведома города отводит себе, сколько ему нужно, места в порту для своего склада и конторы. И тут неожиданно оказывается, что место, на котором сооружается гавань, и земля в порту не принадлежит Таганрогу. От неожиданности управцы впадают в сомнамбулический транс и недоумевают – принадлежит ли им еще право на столетнюю собственность, землю, на которой он стоит, считать своею? Навозно-огородный инцидент с докторшей вызывает политическую свалку всех врачей города: в жаркой катавасии принимают участие все эскулапы, происходит взаимно-профессиональная травля к большой потехе обывателей. Суд торжественно празднует свой четвертьвековой юбилей!
Май. В думе все еще грехопадение архитектора занимает внимание гласных; кандидатами на свободное место хоть пруд пруди.
Виды на урожай, по обыкновению, хорошие и, по обыкновению, цены же скверные. Начинают желать неурожая. Соединенными силами трех юридических управцев решено господина Кошкина судом согнать с занятого места; он, однако, в ус не дует, заключивши «настоящее» условие с министерством путей сообщения, которому хочется, чтобы порт ему принадлежал. Услуга за услугу: загорелся ассенизационный обоз, тушить его приехал пожарный обоз, но, по обыкновению опоздал и явился уже после пожара – и то без воды. На зло Стороженко Русское общество пароходства и торговли выписало себе два «настоящих» пассажирских парохода, и мучения азовских мореплавателей-путников прекратились.
Июнь. Таганрогское сельскохозяйственное общество выдвигает спросонья проект о печении хозяевами хлеба из своего зерна; в таком виде земледелие выгоднее, так как, несмотря на понижение цен в зерне и уменьшения таксы булочникам, они продолжают продавать хлеб по старой высокой цене. Для пополнения ассортимента архитекторов, из которых придется делать выбор, управа вызывает охотников на теплое местечко через газеты. Страшная морская катастрофа на азовских водах; подробности о гибели баржи «Маруси», столкнувшейся с «Египтосом», долго волнуют общество, требующего строгого надзора за судами торгового флота и безопасностью плавания. В виду наступления летнего зноя, а с ним несвоевременности вопроса о снабжении города топливом, все огорчения, претерпевавшиеся зимой от Кошкинского склада, предаются забвению.
Внезапно возникает вопрос, что такое учебное судно «Св. Ипполит» и кому оно принадлежит? Оказывается, что постройка его обошлась втрое больше, чем он стоит, и плавает судно с непосильным грузом в виде долгов, превышающих его стоимость; за этот груз фрахта оно не получает, кредиторы кладут в рот от удивления палец изумления.
Открывается, что в городских и еврейских училищах до сих пор с древних времен сохранился способ непосредственного вколачивания в головы учащихся школьной премудрости. Решено это явление отвезти в область «исторических преданий», а педагогическую линейку, палочку и фотографию с учеников, обучавшихся по методу вколачивания, отправить на педагогическую выставку, в коллекцию упрощенных полезных учебных пособий». (Приазовский Край. 1 от 01.01.1895 г.).
1903 год
«Из прошлого. Прусский шпион о донских казаках и о начальнике их Краснощекове в семилетнюю войну. (Архив князя Воронцова том VI, стр. 478-493). В 1757 году секретарь бранденбургского министра разослал «Письмо вояжира из Риги о состоянии российской армии и генералитета», составленное с очевидной целью уронить в глазах немецких жителей и войск нашу армию и ее военачальников. Препровождая экземпляр этого «Письма вояжера» вице-канцлеру Воронцову, наш резидент Симолин докладывает, что «оное содержит в себе только порицание и ложные предъявления, дабы тем уничтожить доброту наших войск и достоинство генералитета, о которых дерзновенным образом несходственные с правдою разглашения чинятся… и есть ли то, о чем он предъявляет, основательно, то никакой в том славы нет, чтобы побивать такое худое войско».
Сам вице-канцлер М. Л. Воронцов сделал такое примечание на «письме»: «Сочинитель сего письма был явным шпионом при нашей армии, которой чаятельно откуда-нибудь с хорошими рекомендациями прислан был, что подозрения на него не имели. Впрочем, все сие письмо наполнено злостным ругательством и поношением армии и генералитета».
Для нас это письмо, вообще, очень занимательное, представляет особый интерес потому, что автор его, делая характеристику всех войск нашей армии и ее генералов, с особенным вниманием и подробностями останавливается на донских казаках и их предводителе, известном бригадире (позже генерал-майор) Ф. И. Краснощекове, сыне бригадира Краснощекова, убитого в 1742 году в шведскую войну.
Из 14 страниц «Письма вояжера» казакам и Краснощекову посвящено 2 страницы, причем отзыв о последнем занимает более места, чем даже отзыв о фельдмаршале.
Это обстоятельство с достаточной наглядностью выясняет, какое значение казачьему войску придавал наш противник того времени. Кроме того, отзыв этот полон многими интересными подробностями. Вот он:
«Казаки, коих у них множество, служат по собственному их объявлению, токмо к тому, чтобы неприятеля беспрестанно тревожить и беспокоить, за оным присматривать и в страхе содержать от нечаянного их нападения. Меж тем командующий генерал совсем о том не думает, много ли или мало сего сброду в поход пойдет. Меж всеми казаками донские почитаются за лучших по искусству и храбрости. Сколь же их действительно есть, я не могу точно объявить, ибо и собственные их генералы того не знают. Я сам в Сегурене в Польше встретил команду, состоящую из осьми сот казаков, они из-за Киева были. Они имели негодных крестьянских лошадей, которые насилу бродить могли.
Оружие всех казаков, как я о том осведомился, состоит в одном копье, у седла нет у них пистолетов, а имеют оные при себе, иные по одному, иные по два, а у иных же есть и по фузее, а почти у всякого по сабле. Поход их происходит весьма беспорядочно, а восемь сот человек едва ли не занимают полумили. Атака их бывает по турецкому обыкновению, толпою и без шеренг, о которых они и слышать не хотят. Казаки имеют по большей части по две лошади. Ружья свои они заряжают из рожка, а пули держат в кошельке. Всю свою надежду полагают они на предводителя своего, которому над всеми казаками команда поручена.
Имя ему Краснощеков, а чин бригадирский. Они говорят, якобы он ворожить умеет, а и сие само утверждают и некоторые генералы, ибо генерал-аншеф Лопухин за подлинно меня о том обнадеживал, а как я ему на то сказал, что в Германии ворожеям быть не верят, то ответствовал он мне: как-то статься может, чтобы такому подлинному делу не верить? После того имелся случай часто видаться и разговаривать с сим столь славным наездником Краснощековым, ибо на праздник Святой Пасхи съехались к фельдмаршалу для поздравления, по российскому обыкновению, все казацкие и калмыцкие начальники, и он, Краснощеков, прожили там более недели.
Но вся его премудрость состояла только в том, что он своим копьем и из своего лука расстоянием на пушечный выстрел попасть может, тако ж и в том, что он предъявлял, что ни от кого пардона не примет. Я спрашивал его, каким образом он разъезды свои предпринимает, на что он сказал мне, что сие учинить легко можно и тогда, когда неприятель усмотрен и сведано будет, сколь оный силен. На дальнейший мой вопрос, при многих ли он компаниях присутствовал, ответствовал он мне, что он был в турецкую войну под Очаковым. Я просил его, чтобы он мне несколько рассказал о своем удальстве. Он уведомил меня, что единожды с тысячью человеками сто человек турок в полон взял, напав на них в лесу спящих, и принудил их в полон к нему сдаться.
Каким же образом разъезжать в партии, нашел я, что он ничего не знает. Особливо же не хотел он и слышать о том, что ночью действовать, говоря, что он таким образом со всеми своими войсками пропасть может – черт-де узнает ночью чужого. И как я весьма мало премудрости приметил в сем казаке, в столь великой знатности находящемся, то осведомлялся я у генерал-майора Вильбоа, что тому за причина. Он мне открыл, что отец его долго Российской империи служил и противу турок, поляков и шведов, во всех походах присутствуя, храбро поступал. Слепые его удальства удавались ему всегда, как по превосходящей силе, так и по счастью его; чего ради думают, что и сыну также удаваться будет. Но по большей части способствовало к его знатности свойство с Разумовским. Сообщил Л.Б».
«Станица Гниловская. В станице Гниловской, в верхней ее части, на угольном складе Феофани, проживает 120-летний старик С. Деркач. Несмотря на такой феноменальный в наш век возраст, Деркач чувствует себя вполне здоровым, хорошо видит и слышит. В молодости он долгое время служил матросом на вольных судах. Во всю долгую жизнь свою Деркач пил водку и курил табак». (Д.О.В. 1 от 01.01.1903 г.).