Глава 10. Мотор!
Пак Джик Басман и А Киун стояли вплотную у входа в кинотеатр. Когда нас выводили, они глядели на нас с чувством вины. «Почему вы не считались с нашим предупреждением? Это очень глупо». Такие хорошие люди и попались в ловушку – замкнутый круг безнравственности отечественной киноиндустрии, где обнаружили нас – школьников, – которыми манипулировали. Они испытывали отвращение к своей профессии.
Серьёзная проблема. От помощницы визажиста невест на свадьбах – источника всех сплетен в нашей деревне – мы услышали, что недавно Пак Мустару стало известно о том, что мы тогда делали на складе со льдом. Однако он не хотел устраивать шум, так как в том инциденте и так было ясно, что мы безоговорочно провели его. Его самооценка была слишком высокой, чтобы признать, что гений – Арай – обдурил его. Он гнался за нами, но мы спаслись. Но он также потихоньку скрыл своё поражение там, на остановке, и его жажда мести нам копилась подспудно, превращаясь в целую гору, что увеличивалась в несколько раз.
В воскресенье вечером там находился только сборщик кукурузы, который много лет уже сидел перед кинотеатром, видя саронги с разными узорами. Узор малайского саронга не похож на узор саронга островитян. Да и запах у него иной. От него исходит запах заплесневелого склада, и это вовсе не похоже на саронги островитян, от которых несёт морем. Ему было известно, что в ветхий кинотеатр незаконно проникли трое пришельцев. И Пак Мустару, который от нечего делать патрулировал в ту ночь перемещения своих учеников, повезло. Сборщик кукурузы доложил ему обо всём. Пак Мустар улыбнулся сборщику кукурузы, а богиня Фортуна улыбнулась ему самому. Сборщик кукурузы выдал нас. Так что мы были пойманы с поличным. Положительным моментом было то, что даже сборщик кукурузы – и тот – заботился о нашей чести, чести учеников школы. Так что будет правильнее сказать, что не сборщик кукурузы выдал нас, а мы сами себя выдали. Эта новость быстро разлетелась по Магаю. И в скором времени наша арендованная будка наполнилась гостями-приятелями – «цирковыми обезьянами» из старших классов государственной средней школы. И пришли они вовсе не для того, чтобы выразить нам своё сочувствие, да и тот момент, когда нас поймали, также не волновал их. Им, как и нам, хотелось узнать судьбу тех двух Красных Лоскутков. И нас, которым удалось посмотреть этот фильм, они считали своего рода пилигримами, что только что вернулись из Вавилона с новостями, которые удовлетворят их звериные фантазии. Эти «цирковые обезьяны» битком наполнили нашу арендованную будку.
- Почему она носит собаку, одевшись в такую одежду, Кал? – невинно спросил Чонг Джин Кионг.
- Разве она не смущается? – выпалил Махадер, не дав мне возможности ответить.
- А вы знаете, что произошло под бельевой верёвкой? Ах, вот если бы Пак Мустара сварили в кипятке, я бы не стал возражать, – подогрел их настроения Арай.
Махадер, что выпекал тоненькое печенье из рисовой муки, воскликнул:
- Неужели это всё из-за того злосчастного сборщика кукурузы? Скажи мне скорее, друг!
«Цирковые обезьяны» затаили дыхание, когда Арай в своей излюбленной преувеличенной манере поведал им о непристойностях под бельевой верёвкой.
- Машаллах. Астагфируллах* – пробормотал Махадер, вяло откинувшись назад.
Когда они ушли, мы погрузились в ужасающую ночную темноту. Ужасную – из-за маячившей в ней тени
* Машаллах. Астагфируллах (араб.) – что-то вроде «Вот это да!», «Да простит Аллах».
наказания. У Пак Мустара было, по крайней мере, два дня, чтобы подумать об ответной мести, достигшей кульминационного момента в понедельник, когда он выместил её на нас. Именно тогда все старшеклассники государственной средней школы вышли снова на построение. И накануне этого дня – дня правосудия и возмездия – у нас оставалось две ночи, чтобы сожалеть о своём глупом поступке. Это были две очень долгие ночи.
Ранним утром я, Арай и Джимброн выстроились в отдельный ряд. Тем утром никто из учеников не опоздал на построение, так как всем хотелось увидеть воочию казнь трёх обвиняемых. Пак Мустар поднялся на трибуну. Голос его много раз повторялся в микрофоне, который постоянно давал обратный сигнал.
- После моей тщательной ревизии я обнаружил, что в школе есть мерзкая банда, в составе которой трое мелких бандитов, которые беспрестанно наносят вред! Эти трое – чемпионы по созданию проблем, мастера шумихи!
Мы просто вверили себя судьбе, понуро опустив головы в ожидании приговора о наказании. Я был поражён колебаниям собственной популярности в этой школе. Когда-то я был простым малайским деревенским мальчишкой, на которого никто не обращал внимания, и тут стал «Тибетской антилопой», которого радостно встречали все девушки на полуострове. Сейчас же, кажется, все вступили в сговор, чтобы отвернуться от меня. На кону стояла моя судьба.
- Просмотр фильма сопряжён с риском – это всё равно, что проглотить запретный плод, наказанием за что является изгнание!!
Лицо Арая застыло. Его глубокое сожаление было весьма явным. Я знал, так как думал о том же, – что все его мысли были с некоторых пор только о моём отце.
- Только потому, что двое из вас находятся в первых рядах отличников и уже учатся в третьем классе, я не вышвырну вас из этой школы, понятно?!
Уухх! Мы спаслись, выбравшись из игольного ушка! Но мы понимали и то, что Пак Мустар не может так просто выпустить нас: наверняка, в его голове зреет какой-нибудь ужасный план!
- Икал и Джимброн, почистите вон тот старый унитаз, чтобы им снова можно было пользоваться. Ещё один раз протрёте щёткой, и он будет сверкать. А ты, Арай, вычисти потолок во всей школе от испражнений летучих мышей.
Ах, это невозможно! Смотреть фильм в кинотеатре – это серьёзное нарушение правил. И такое наказание – слишком лёгкое. Это совсем не похоже на Пак Мустара. Другие ученики, которые за незначительные проступки раньше подверглась более строгому наказанию, тут же начали протестовать.
Мы же – я, Арай и Джимброн – со своей стороны, забеспокоились. Мы были уверены, что у Пак Мустара наверняка есть какой-то иной план, более впечатляющий и доказанный.
- А для разогрева сегодня утром вы сыграете в фильме! Вы станете звёздами дешёвой индонезийской картины! Отлично, не правда ли?!
Сразу сотни учеников зааплодировали, преждевременно захохотав, так как им предстояло увидеть такое дурацкое развлечение. Мы же задрожали в холодном поту. Это и было особое наказание Пак Мустара, которого мы так боялись: опозориться на виду у всех. Наказание в виде такого «разогрева», по сути, было основным содержанием того плана наказания, который он обдумывал с вечера воскресенья.
Посреди школьного двора Пак Мустар подготовил место для съёмок: привязал бельевую верёвку к двум деревьям – лагерстромиям, и развесил на ней бельё школьного охранника. Он также подготовил скамейку для пуделя, и сейчас занимался кастингом. То есть я буду служанкой, толстяк Джимброн, разумеется, будет хозяином, а Араю достанется роль пуделя. Весь же остальной состав государственной средней школы – а это почти тысяча школьников, десятки учителей, административный штат, охранники и сторожи, уборщицы и работники столовой, – переполнили двор, чтобы посмотреть, как мы будем играть. Пак Мустар с мегафоном выступал в роли режиссёра.
- Вы, конечно же, не забыли ту сцену за бельевой верёвкой, не так ли?
Это ужасно. Я на самом деле был не в состоянии сделать это. Это же настоящий позор. У меня страх сцены. Но, как бы то ни было, мы чувствуем, что это всё же лучше, чем если бы нас выгнали из школы. Смысл нашего образования, значение этой школы для моего отца и его гордая улыбка, существовавшая где-то на задворках в моей голове, заставили меня выйти вперёд, к месту съёмок. И когда мы подошли, готовые к игре, раздался гром аплодисментов. Пак Мустар объяснял публике, как и в том вонючем кинотеатре, что зрители-мужчины должны поддерживать хозяина – Джимброна, а женская аудитория должна защищать сексуальную служанку – меня. Он также пояснил сюжетную линию фильма, который так ненавидел, в том числе из-за пуделя, вывшего в тот момент, когда хозяину удавалось овладеть служанкой. Зрители были весьма воодушевлены: они проталкивались вперёд, плотно окружив место съёмок. Пак Мустар посадил Арая на скамейку. Ему приказали встать на колени, согнув руки так, как пудель складывает лапки. Пак Мустар несколько раз проверял, как он лает.
- Афф!.... Аффф!! – робко залаял Арай.
- Не так громко, не так твёрдо! – нетерпеливо пожаловался Пак Мустар.
- Аффффф!... Афффффф!!.... Аааффффф!!!
- Вот так, замечательно.
Зрители громко рассмеялись, не в состоянии сдержаться. Ничего пока не случилось, а уже от смеха у них заболели животы. А я ждал наготове с корзиной белья за лагерстремией. Там притаился Джимброн, выслеживая меня за сушившимся на солнце бельём жены школьного охранника, готовый напасть. А Арай стоял на скамейке, словно белка, готовый залаять.
- Мотор!
Я снова начал покачиваться плавной походкой, а зрители не могли сдержать свой смех. И ещё пуще они разразились громким смехом, когда Джимброн погнался за мной, а я убегал, покачиваясь, между бельевых верёвок.
Арай тявкнул:
- Афффф!... Ааффф!!... Афффф!!... Ааафффф!!!
Шаловливое лицо Арая, его причёска и сухой голос – всё это очень походило на пуделя. Роль собаки очень ему подходила. Я тяжело дышал и играл в промежутках между нервозностью, страхом перед Пак Мустаром и неподдающемуся исчислению смущению.
- Вырезать! Вырезать это! Это вообще что такое?! – закричал Пак Мустар, разочарованный моей игрой.
И сцена повторилась снова. Одному из первоклашек, пойманному на курении, было велено держать доску со словами из каждой сцены, которую можно было поворачивать во все стороны.
- Икал! Ах, ты должен сексуально покачиваться, а не как человек, что хочет взыскать долги! Арай, а где твой лай?
- Аааафффф!... Афффф!!
- Ещё раз!
- Афффф!
- Да, так.
Зрители хохотали, увидев, как Пак Мустар заставляет Арая двигаться, словно собаку-робота. Он снова залаял. Видимо, Нурмала тоже просуналась вперёд и захохотала, указывая на Арая пальцем.
- Ааафффф! Аааафффф!
Арай с воодушевлением лаял на Нурмалу. Арай для Нурмалы был тем же, что для Джимброна – лошади. Мы снова приготовились.
- Мотор!
- Вырезать! Вырезать!
На этот раз ошибся я. Из-за стыда я по-прежнему не мог играть так, как надеялся Пак Мустар.
- Мотор!
В конце концов, я был раздосадован на бесчувственного Пак Мустара. Итак, я был полон решимости внести побольше жизни в свою роль. Я очень сексуально покачивался – прямо как та служанка из дешёвого фильма. Выражение лица, движения, голос – всё это имитировало женщину.
Знаете, друзья, всё это вызвало необычайный переполох на нашем школьном дворе. Видя меня, зрители смеялись до слёз. А Джиброн же был весьма странным. Он весьма наслаждался своей ролью. Он и впрямь всегда относился ко всему серьёзно. Играл он тоже всерьёз. Его тупые мозги даже не подозревали, что Пак Мустар просто издевается над ним. Он по-настоящему с воодушевлением преследовал меня, желая изнасиловать. То же самое было с Араем. Ему было всё равно, что его унижают. Всё, что ему хотелось – это как можно громче лаять, так как Нурмала наблюдала за ним. Иногда он так замечательно рычал, как не делал даже настоящий пудель в фильме.
- Гггрррхх!.... Гггррррххх!!... Ааффф!... Ааффф!!
В то же время как недавно в кинотеатре мужская половина зрителей горячо поддерживала хозяина, крича:
- Давай, брат! Хватай, Брон! Забери у неё одежду!
А женская аудитория, со своей стороны, наоборот, истерически вопила:
- Беги, Кал! Бегииии!!!
На дворе нашей школы стоял шум и гам из-за голосов сотен людей, наблюдающих за самым зрелищным и забавным развлечением. Ещё никогда в государственной средней школе не было так оживлённо. Крики зрителей были оглушающими. Они скакали, хохотали и смеялись до упаду, видя, как Джимброн мчится за мной, желая изнасиловать меня. В это же время Арай панически и радостно лаял, так как, глядя на него, Нурмала весело, как ребёнок, смеялась. Едва бросив взгляд на Пак Балиа, я заметил, что он трясётся от смеха, держась за живот. Зрители же достигли пика в своём истерическом смехе, хохоча так, что аж покатывались от хохота, увидев, как Джимброн наконец поймал меня. Тесно прижавшись ко мне, его толстое тело страстно двигалось, словно плыло. Зажатый им, я задыхался. А Арай, стоящий, словно тупайя на скамейке, долго и мелодично завыл:
- Ааааааауууууффффф!!!.... Аааааауууууффффф!!!.... Аааауууффф!!!
Глава 11. Человек-паук
А ещё на нас обрушились плоды хлебного дерева – джекфрута, то есть такая у нас и впрямь была судьба – на нас упали плоды джекфрута. И от этого нельзя было увернуться никак. Ещё задолго до нашего рождения Господь бог записал в свою книгу, что на нас и в самом деле упадёт джекфрут. По этой причине нам следовало избегать находиться под хлебным деревом с поспевшими плодами, ибо стебли у него уже были хрупкими. Мы вполне мирно сидели себе под хлебным деревом, даже независимо от того, записал ли Господь в свою книгу, что на нас свалятся плоды, или нет.
Да, друзья, именно подобным образом мыслей Джимброн и воспринимал себя. Возможно, со стороны это и выглядит верно, но нельзя отрицать, то у подобного взгляда есть огромная польза, однако может ли человек обладать знаниями об этом? Я предполагаю, что способность предвидеть последствия чего-то требует определённой силы мысли. Нужна высокая целостность, чтобы понять, что плоды джекфрута уже созрели и разбухли, став размером с бочку, да ещё и держатся на таком хрупком стебле, что в любой момент могут упасть с глухим ударом только потому, что на них сели бабочки. Но целостность Джимброна явно до такой степени не дотягивала.
Так что в том, что касалось получения от Пак Мустара любого наказания Джимброн был искренен. Ему велели играть – и да – он играл на сцене так хорошо, насколько мог. Других причин не было. Велели ему вычистить унитазы, наводнённые бактериями, – он и тогда был просто счастлив. Всё это он выполнял с полным одушевлением, так как наказание для него было одним из звеньев в цепочке судьбы, дарованной ему на небесах Создателем, и было записано в его книге. То, что творилось на сердце у Джимброна, можно было понять по беглости его речи. Надев себе на шею как ожерелье шланг, он держал в руке большое ведро. Одет он был в короткую майку, и весь вспотел. Его шаловливое лицо, напоминавшее плод хурмы, было радостным. Его даже не отталкивала вонь из гнилого унитаза, а заикание было почти незаметным. С величественным выражением лица он болтал без умолку.
- Ах… Ливийская лошадь… – сказал он, держа в обнимку ведро. – Это самая великолепная из лошадей. И ты знаешь, почему, Кал?! Знаешь?
Незадолго до того, два часа назад, он болтал о лошадях. Я прикрыл носовым платком рот и нос, чтобы не чувствовать резкую вонь. Я измазал свой носовой платок месивом из листьев плухеи, но всё ещё был не в силах выдержать вонь туалета.
- Да откуда тебе знать о ливийской лошади, Кал?
Каждый раз, как я опускал взгляд, чтобы вычистить пол туалета, я задерживал дыхание, настолько была сильна эта вонь. Казалось даже, что она воплотилась в твёрдый предмет, растиравший мне глаза до тех пор, пока они не начинали слезиться. Я был зол на Джимброна до полусмерти за то, что он, видите ли, наслаждался таким наказанием. Я ненавидел его восхищённую улыбку при мысли о лошадях, в то время, пока я сам мучился. Меня также раздражал Пак Мустар, который строго следил за тем, как мы работаем.
- Ты можешь занять высокое положение, но как насчёт лошадей? Ничего ты о них не знаешь, Кал!
В то же время высоко на потолке туалета находился человек-паук, медленно ползавший по плафону. Тело его было связано верёвками. Соскребая грязь – помёт летучих мышей, – он сыпал бранью. И впрямь ужасное наказание!
- Тебе нечем ответить, да? Ну раз так, ладно. Я раскрою тебе, в чём для меня секрет великолепия ливийской лошади!
Тот туалет уже примерно год как был в запущенном состоянии из-за того, что краны были забиты. Но непоседливые ученики государственной средней школы, эти молодые интеллектуалы – решительно использовали его, когда зов природы уже невозможно было сдержать. Вооружившись лишь одним ковшом воды, входя в то сакральное место, они унижали сами себя в свете религии Аллаха, которая учит, что чистота – это часть веры. Теперь и нам пришлось терпеть всю их моральную подлость.
- Броооон! Воды! Водыыыы!!
Закончив скрести стамеской по небольшим участкам керамической плитки, и чистить их зубной щёткой, я выбежал на улицу, снял носовой платок, которым был обмотан мой нос, и глубоко вдохнул свежего воздуха. Затем крикнул Джимброну, чтобы он полил его водой. Этот покладистый увалень спокойно вышел из туалета. Он ответил:
- Это потттт… тому, чччч…то ливийская лллооо… шадь – горячая лошадь.
До чего же я ненавижу туалеты. Мы везде находим грязные туалеты: дома, в школе, в общественных уборных, на вокзалах, в государственных конторах, и даже в больницах. Почему мы настолько неряшливы?
- Ливийские лошади могут прятаться в песке даже при сорока пяти градусах жары! Сорока пяти градусах, Кал!! Ты можешь себе это представить?! Если ты закопаешься в песке при сорока пяти градусах жары, то у тебя даже дёсны сварятся, Кал!!
У меня аж уши нагрелись, но я молчал. Проведя с ним рядом многие годы, я молчал, и ему известно, что моё молчание – признак гнева.
- Но гораздо лучше – канадская лошадь, Кал. Вот какое животное! Вот какое млекопитающее! Канадская лошадь может купаться в снегу при температуре минус двадцать два градуса, Кал! Если бы ты искупался при температуре минус двадцать два градуса, то это была бы твоя последняя ванна, Кал!
Мне бы хотелось почистить Джимброну зубы той самой зубной щёткой для чистки кафеля в туалете, но я по-прежнему сохранял терпение.
- Монгольская лошадь!! Ммммм, Икал, она даже лучше канадской! Это дикое животное, которое бродит по пустыне Гоби, настоящий свирепый зверь!
Я наклонился вниз, глядя на кафельную плитку, отчего у меня закружилась голова, к чему прибавлялась ещё мучительная вонь мочи. Каждый раз, когда я вставал, перед глазами у меня было темно и рябило. Рассказ Джимброна казался каким-то ужасом. Я слышал, как его голос то появлялся, то исчезал. Я вот-вот готов был упасть в обморок.
- А ты знаешь историю о галапагосских лошадях, Кал? Это животное вначале было человеком, но потом, в День страшного суда, он воскреснет, словно ангел с тысячью лиц!
У меня уже выворачивало наружу желудок. Джимброн же беспощадно продолжал свою болтовню, словно отбивая барабанную дробь в виде рассказа о лошадях.
- Беговая лошадь… Крылатый конь… Лошадь Чингизхага… Индийская лошадь… Подковы…
Каждый раз, когда я слышу одно только слово «лошадь», то поднимаюсь выше ещё на одну ступеньку по лестнице гнева. Гнева – из-за того, что истории Джимброна о лошадях, которые я терплю уже два часа, а точнее, много лет, скучные. Рассказы Джимброна – словно испытание водой, которое продолжает точить камень моего терпения. И вот после стольких лет именно сегодня этот камень треснет: ещё несколько капель воды – и он расколется.
- Персидская лошадь… Африканская лошадь… Троянский конь… Верховая лошадь… Призрачная лошадь…
Меня преследовали усталость и стресс. И больше не мог терпеть мучений лошадиной саги. Все истории о лошадях должны прекратиться сегодня же!
- Жеребец… Пегас… Вьючная лошадь… Конная повозка, – Джимброн хихикал, рассказывая это.
Из-за невыносимой вони от мочи я работал, сдерживая дыхание и задыхаясь, как рыба, выброшенная из аквариума и барахтающаяся на этой кафельной плитке.
- Но вот австралийская лошадь! Да, авс… тра… лийская лошадь! Это самая лучшая лошадь из всех, которые есть на земле, Кал!! Авс… тра…лийская! Лучшая из лучших! Это животное красивее человека!
Кровь моя закипела. Это был пик моих чувств.
- Единственная лошадь, которая может сравниться с австралийской, это арабская лошадь, Кал!! А ты знаешь, почему жеребцов прозвали арабскими скакунами! Боже, Кал, обе задние ноги у этого животного – всё равно, что три ноги! Понимаешь, о чём я?
В конце концов, камень моего терпения раскололся, и я взорвался.
- Замооооооооллллллччччччиииииииииии!!!
Я встал и закричал, что было мощи на Джимброна, одновременно сотрясая зубной щёткой, тряпкой и стамеской. Брр! Арай, который собирал помёт летучих мышей, был ошеломлён. Если бы он не был привязан верёвками к потолочной балке, то рухнул бы на пол… Помёт летучих мышей потоком серной пыли вылился из сумки Арая прямо на голову Джимброна, который стоял и трясся, не способный пошевелиться, ибо его шокировал мой выпад.
- Меня уже тошнит от этого, Брон! Тошнит! Тошнит! Тошнит от этих твоих историй о лошадях!!! У тебя, что, нет другой темы?!! Ты разве не знаешь, Брон?! Ты одержим лошадиным демоном!
Джимброн застыл, бледный, как полотно. Он словно не мог поверить, что я посмею так громко накричать на него. И не мог поверить в те резкие слова, которые вырвались из моего рта и полились на него. Его губы дрожали, лицо было бледным и опухшим. Из глаз его струились слёзы. Он часто-часто дышал. Он был очень удивлён и обижен, ибо знал, что я никогда не выходил из себя. Более того – я и сам хорошо знал, что Джимброн – этот огромный, как дверь толстяк, пухлый, простодушный и вялый, никогда и никем не подвергался грубому обращению. Пастор Джованни воспитывал его очень деликатно, выбирая выражения.
Это событие произошло спонтанно, как рефлекс, всё вышло из-под моего контроля очень быстро. Ярость, достигшая вершины горы за секунду, сейчас – в следующую за этим секунду – охладила моё сердце, словно кусок льда, глубоко провалившись в бездну сожаления. Джимброна никто и никогда так резко не ругал, а я – никогда так не кричал на кого-то словно капитан корабля на палубе. Ах! Я никогда прежде не ранил вот так сердце Джимброна. Сердце его было мягким и пушистым. Разве я не обещал себе, что буду защищать постоянно Джимброна? Я в злости сам на себя пнул ведро, что стояло передо мной. Мне было грустно осознавать, что внутри меня есть другой я, который тихонько таится там, и которого я совсем не знаю. Этот персонаж быстро воплотился и так же быстро исчез, оставив меня одного перед Джимброном с навалившимся на меня грузом – многотонным чувством вины. Вины перед Джимброном, пастором Джованни, и даже перед Араем. Колени у меня подгибались. Я ощущал, как одна часть меня предала другую часть.
Я подошёл к нему, высвобождая его шею от бремени дня, свившегося вокруг неё кольцом, и выводя его на улицу. Тело его всё ещё дрожало. Ласково гладя его по спине, я вёл его в сторону школьной столовой, пустовала сейчас. Джимброн рыдал без слёз. В груди моей всё сжалось. Я заказал ему его любимый сладкий чай в самой большой чашке, которая только имелась. Джимброн по-прежнему пребывал в шоке, и впрямь ошеломленный.
- Прости меня, Брон… – мягко сказал я. – Но тебе и впрямь уже пора прекратить думать о лошадях.
Джимброн отвернул в сторону лицо, смотря вдаль, на луг за школьным двором. Всё это время он словно созерцал и размышлял о своей ненормальности.
- Посмотри-ка, что мы получим от разговоров о лошадях? Ужасную ссору – вот что мы получим, друг. – Я старался говорить с ним настолько мудро, насколько мог, как делает советник из Управления по делам религий, помогая людям, желающим развестись троекратным разводом. – Только ссору, друг мой.
Упомянув своего друга, я смягчил интонацию до состояния кашмирского шёлка. Джимброн опустил голову и казался глубоко задумавшимся, словно что-то взвешивающим. Было в нём и сожаление.
- Этих историй о лошадях было уж чересчур много, друг мой. Разве ты не помнишь: мы с самой начальной школы обучались чтению Корана у Тайконга Хамима, и с тех самых пор тебя больше ничто не интересовало, кроме как лошади? Сейчас мы больше уже не в средней школе, Брон. Совсем скоро мы вырастем. Ты знаешь, что значит «вырастем», Брон? Что значит взрослый разум, согласно религиозным предписаниям?
Джимброн слегка кивнул. Я заметил, что он делает над собой огромные усилия, дабы понять собственные ошибки и прегрешения, и увидел его реакцию: он словно хотел избавиться от своей одержимости лошадьми. Я с ещё большим энтузиазмом принялся давать ему наставления.
- Взрослый разум означает, что расчет с нами за все наши поступки ведёт Аллах, Брон. А Аллах, друг мой, не любит ничего чрезмерного. Помни, друг мой, что это навлекает недовольство Аллаха; так Он повелел в Коране. Разве ты не считаешь, что эта проблема с лошадьми и так чрезмерна и преувеличена, друг мой?
Ах, мои наставления были великолепны! Не зря у меня за экзамен по фикху – мусульманскому праву – было семь баллов!
Джимброн был тронут и печален. Грудь его вздымалась и опускалась от избытка чувств. А его наивное лицо было глубоко растроганным из-за моих советов. Он неоднократно вздыхал. И что меня особенно радовало – лицо его постепенно просветлялось, словно у человека, только что воспрянувшего от тяжёлого, мрачного сна. Глаза его начинали сиять. Я же старался всё больше, так как на этот раз видел шанс изменить Джимброна.
- Друг мой, в этом мире есть много других, ещё более позитивных вещей, много интересных тем для разговора, например, почему мы – малайцы, – живущие на земле, богатой оловом, день ото дня становимся всё беднее, или о главе нашего региона – настоящий ли он мужчина, или не более чем вор, каких уже бывало немало, или о нашем стремлении перебраться на Яву, сев на грузовой корабль, или о наших планах поступить во французскую школу!! Ступить ногой в Европу и достичь Африки! Мы будем первыми малайцами из внутренних районов страны, которые поступили в школу во Франции! Правда, это замечательно, Брон?!
Я был очень счастлив, так как внезапно уголки губ Джимброна тронула лёгкая улыбка. Грусть его прошла. Глаза засияли. Он понимающе кивал, как будто был согласен с этим моим позитивным предложением и признал свою ошибку, которую совершал в течение всего этого времени и весьма сожалел о том. Он поднял голову. Выражение его лица сменилось на радостное и спокойное, так как тёмное и тяжёлое бремя только что покинуло его тело. Сим салябим! Джимброн получил и просветление, и исцеление одновременно!
Я был поражён и безмерно рад. Не иначе как он из тех, что бьются в судорогах, и которых можно снова вернуть к жизни с помощью электрического тока. И таким шоком стала моя недавняя угроза, которая и правда излечила Джимброна от его острой одержимости лошадьми. Ох, какая же это была радость для меня! Я взломал мутное, тёмное место в его голове, где он был заперт в ловушку навязчивой идеей о лошадях. Я освободил его от тех страданий, которые он испытывал на протяжении многих лет. Навязчивая идея – это неописуемая пытка, особенно в отношении лошадей. Даже невозможно представить, как Джимброн мог выдерживать её так долго и не сошёл с ума. Слава богу, Джимброн – мой самый любимый друг – исцелился сегодня от безумной одержимостью лошадьми! Я помню, как праздновал этот необычный день, подавая милостыню всем малайским сиротам.
Джимброн взял мою руку, крепко пожал её и потряс. Его улыбка была нежной и решительной, а выражение его лица впечатляло, так как он оставил позади мрачное, цепкое прошлое и был готов приветствовать светлое будущее.
Мы глядели друг на друга так трогательно, что у меня аж слёзы потекли из глаз. Я и впрямь был растроган, так как знал, что многие люди уже пытались вылечить Джимброна, но все они потерпели неудачу. Джимброна даже осыпали цветами семи различных форм, чтобы избавить от призрака лошади, что продолжала преследовать его. А сейчас грудь моя разрывалась от эмоций. В такой момент мы поняли, что наша давняя дружба связывает нас даже ближе, чем братьев. Мы боролись с одинаковой участью, усердно трудились плечо к плечу до последней капли пота ради учёбы в школе и ради семьи, спали на одной подушке и ели из одной тарелки, были вместе в горе и радости, и это, как оказалось, принесло нам бесчисленные блага. Эта закадычная дружба между нами, основанная на любви, сплела в моём сердце такую прочную внутреннюю связь, что сила её обладала поистине магическими исцеляющими способностями.
- Икал!! – позвал он меня очень мягким тоном, полным тайн и воодушевления.
Такой зов означал выражение огромной благодарности за то, что я спас его, а также вместе с этим и раскаяние – честное и обнадёживающее. Он был глубоко тронут моей помощью в его исцелении от хронической безумной одержимости лошадьми.
- Да, Джимброн, брат мой сердечный, – ответил я мягко и нежно, чувствуя, что хочу его обнять.
- А я тебе когда-нибудь рассказывал о пони?
Глава 12. Река Линганг
Бегаю я всегда. Мне нравится бегать. Чернорабочие-кули постоянно бегают. Акул и скатов, длина которых часто достигает двух метров, вешают на бамбуковое коромысло для переноски как люльку, и они брыкаются так, словно это трясётся певец в стиле дангдут. Их можно перенести только на бегу, взвалив коромысло на плечи. Так что стать спринтером в государственной средней школе было для меня нетрудно.
В школу я отправлялся бегом. Ой, я так люблю бегать под дождём, прорываясь как сквозь шаль через эту многослойную водную завесу. Бегать я никогда не устану. Тело моё лёгкое, маленькое, изящное, у меня длинные кудри, а пуговиц на одежде часто нет, и когда я бегу, то ощущаю себя индейцем, или сложенным вдвое листом цветной бумаги или стремительно летящим по ветру произведением искусства.
Из школы я также всегда бегом нёсся домой, но сегодня перед кафе, где подавали варёную лапшу, шаги мои замедлились. Я удивился, увидев в кафе трёх человек: себя, Арая и Джимброна, занимавшихся уборкой десятков грязных тарелок, разбросанных по столу. И я снова пустился бежать, глядя уже издали на трёх знакомых мне людей.
Я снова остановился, увидев три ветхих машины, водители которых подрабатывали «халтурой», что стояли перед конторой начальника порта. Трое помощников водителя – Арай, Джимброн и я сам – были растеряны, ожидая пассажиров до Танджонг Пандана. Мне было страшно наблюдать за тем, как другие люди превратились в меня. Я мчался в суматохе, и, добежав до нашей арендуемой будки, весь запыхался. И покрылся мурашками, увидев как там, на полуострове Отца, Арай, Джимброн и я сам, все в лохмотьях, несли мешки с плодами пахучего манго. Я несколько дней думал об этом странном случае и вот наконец сегодня отыскал ответ, так как именно сегодня мне удалось раскрыть один секрет. Теперь я понимаю, почему закон разрешает людям восемнадцати лет и старше заниматься разнообразными мерзостями, так как в этом возрасте человек уже может иметь представление о реальности. Это и есть тот секрет, который я раскрыл. Удивительно, как люди растут в моральном плане, переходя от одной ситуации к другой. Сегодня на маленьком тельце гусеницы в коконе выросли крылышки: я из подростка превратился в совершеннолетнего человека. Силы природы заставили меня перепрыгнуть черту, отделяющую зависимость от других к независимости, и я был вынужден научиться нести ответственность за себя самого. Эта тонкая черта как будто сдёрнула с моих глаз философскую завесу о том, что я, должно быть, повзрослел, а именно: что жизнь становится всё труднее и труднее.
Я сам, Арай и Джимброн, которых я заметил за уборкой столиков в ресторане, ставшие подмастерьями и учениками водителя, а также бродячие торговцы, что предлагают пахучие манго, – всё это не более, чем проявление моего отношения к жизни, которое может теперь стать реальным, ибо мне исполнилось восемнадцать. Сейчас я это осознаю – после того, как закончил старшие классы средней школы – что моя судьба будет такой же, как у двух моих друзей из начальной школы: Линтанга и Махара. Умному Линтангу даже не получилось, бедняге, закончить начальную школу. Этот мир и впрямь не справедлив: ученик-отличник, проворный бегун с кудрявой копной волос кончил тем, что моет теперь грязную посуду в кафе, где подают варёную лапшу.
Нахождение в компании малайских подростков, которые целый день работали, не покладая рук, и выслушивание их взглядов на своё будущее, видение того, чем заканчивалась их судьба у одного за другим, постепенно заставило меня реалистично оценивать своё положение. Но я никогда не осознавал, что быть реалистом на самом деле опасно, так как это напрямую связано с пессимизмом. Реализм – не что иное, как тормозная педаль, которая часто охлаждает пыл надежд. И сейчас всякий раз, как Пак Балиа убаюкивает нас прекрасными французскими стихами, я, склонив голову, только считаю дни, сколько нам ещё остаётся таскать рыбу с рынка и копить деньги. И уже подходя к нашей арендованной будке и глядя в свою копилку, наполненную мелочью, я ощущаю, как огонь в крови моей юности потихоньку гаснет. Я очень хорошо понимаю, что эти мои сбережения никогда не помогут мне сбежать с маленького острова Белитонг, пропахшего ржавчиной. Наша мечта поступить во французскую школу – не более чем мечта совы о том, чтобы ее обняла луна или лягушки о том, чтобы её поцеловала принцесса, после чего она превратится в принца. Священный алтарь альма-матер Сорбонны как и мечты о том, чтобы объездить всю Европу вплоть до самой Африки – это только уловка, обманом заставляющая утомлённое тело вставать в два часа ночи для переноски рыбы. Мы не более чем люди, передавшие все удовольствия молодости в залог суровой жизни на пристани – без выбора и сострадания. Теперь я стал пессимистом. Мне лень учиться. Я уже не так стремительно бегал, уходя в школу и возвращаясь из нее. Воздух позитива, имевшийся раньше в моём теле, рассеялся из-за подстреканий прагматизма. Для чего мне ломать голову над биномиальной теоремой для измерения бесконечности, если для меня эта самая бесконечность заключалась в том, что я, скорее всего, не смогу продолжить учёбу после окончания старших классов школы, и если всё, что я буду потом измерять, это количество рыбы, которое я потащу на себе, чтобы получить несколько мелких серебряных монет у шкипера? Чего ради мне проявлять настойчивость во время споров в школе о сложной Евклидовой геометрии, если всё, что мне осталось – это узкая будка размерами два на два метра на пристани? Теперь моей пословицей является глупый афоризм мексиканских чернорабочих, сломленных судьбой: насмеши бога рассказом о своих мечтах. Однако у бога, напротив, совершенно иное отношение к моему лучшему другу Джимброну – он и впрямь необыкновенное создание. Несмотря на значительное достижение: падре Джованни недавно предложили место под номером 128 вместо 74, которое он занимал, получая его табель с отметками в предыдущем семестре, он был настроен весьма оптимистично.
Сегодня днём он твёрдо стоял на пристани в ожидании прибытия товаров. На прошлой неделе он что-то заказал у штурмана, своего друга.
- Пак Джик, пожалуйста, купи мне лошадь-копилку в Джакарте!
Джимброн подружился со шкипером, так как недавно помог тому убрать его татуировку. Состарившись и желая начать молиться, тот понял, какую глупость совершил в молодости, нанеся татуировку на тело.
- Две штуки, две штуки, Пак Джик!
- А одной недостаточно, Брон?
- Две штуки, Пак Джик. Если можно, белую и чёрную.
Уже зная о его помешательстве на лошадях, тот шкипер больше не задавал вопросов о том, почему одной лошади-копилки будет недостаточно. Одна лошадь копилка – это то, что мы называем нормально, а две лошади-копилки мы уже называем обсессивно-конвульсивным расстройством. Аномалия – постоянная проблема Джимброна. А сегодня он был невероятно рад, так как для него пришёл подарок – копилка размером с целого козлёнка.
- С помощью этой копилки я продолжу учёбу в школе!! – возбуждённо закричал он.
Мы следили за глиняной лошадью, которую он прижимал к себе. Нам не хотелось обсуждать это, но Джимброн напоминал человека, которому приспичило помочиться – настолько не терпелось ему рассказать историю о лошадях.
- Ах, это просто местные лошади, друзья мои. Но разве они не красивые?
Звучало это так, словно мы сами спрашивали, были увлечены этим, и нам было не всё равно.
- Это явно сумбаванская лошадь, а вот эта белая – если рассмотреть её нос – ах, это ло… лошадь породы сандель на Сумбе. На Западной Яве есть большая популяция этих лошадей. Их обычно используют для прогулок в экипаже по городу…
В голосе его слышалась гордость, на сердце радость, а в глазах – блеск. Он не спеша прошёлся, вынул свои сбережения из-под матраса и поровну разделил их на две части, а затем положил каждую половину в лошадь-копилку: одну – в чёрную, другую – в белую. Позже всякий раз, как он получал свои чаевые от шкипера, он делил их пополам и раскладывал в обе свои копилки. Нам же оставалось только покачать головой.
- Даже когда ты наполнишь копилку размером с настоящую лошадь, приятель мой Джимброн, ты никогда не сможешь всей этой мелочью заплатить за учёбу во французской школе, – так говорило моё сердце. – Послушай, друг мой, циничные слова от пессимиста. Это и впрямь ядовитое жало пессимизма – ядовитый призрак. Это отношение экстраполируется в кривую, которая всё снижается и снижается, делая меня всё более мрачным и замкнутым человеком. Само собой разумеется, что дурное отношение порождает зло, пессимизм порождает цинизм, затем зависть, затем ревность, а затем, возможно, клевету. Послушай, друг мой: последствия такого отношения и так очевидны.
- Семьдесят пять! Снова семьдесят пять!! Это новый номер кресла моего отца!
Меня позвал Пак Мустар. А я как чистокровный малаец обругал его, на чём свет стоит:
- Остался только один семестр до окончания старших классов школы! Это же стыдно! По-настоящему стыдно! Возмутительно! Таким людям, как ты, подобает сидеть в одном сарае вместе с Малин Кундангом* – таким же, как ты сам, если хочешь знать! Как ты думаешь, кто ты такой? Пифагор, что ли? В этой строгой и требовательной школе, где все соперничают друг с другом, ты думаешь, что сможешь сохранить своё место, учась, как тебе вздумается?!
Голос его был громким и полным сожаления. Он и впрямь был строг, но все знали, что на самом деле он просто очень внимателен, хотя и жесток по-своему.
- А теперь далеко тебя забросило от первого ряда? – посмотрел он на меня в ярости.
В глазах его – злого, не понимающего, в чём дело, проблёскивало разочарование, залёгшего глубокой болью в сердце. Он молча смотрел куда-то вдаль через окно. Затем повернулся ко мне лицом и спокойным голосом спросил:
- Значит, ты знал это, парень? Всё это время я мечтал, чтобы мой собственный ребёнок сидел в первом ряду…
Я был тронут, увидев, как глаза Пак Мустара заблестели от слёз.
- Сейчас он учится в школе в Танджонг Пандане. Его примут даже в ту обезьянью школу, если он подаст документы. А ты даром растрачиваешь честь находиться в авангарде?! Почему ты прекратил стремиться к чему-то, парень?! Ты хоть понимаешь, что прекратить мечтать – это самая большая трагедия в жизни человека?!
Я молча склонил голову, слушая эти проникновенные по своему смыслу слова. Эти слова проникли в меня до глубины души.
- Я уже послал твоему отцу письмо с приглашением. Ты можешь сейчас представить себе, что он чувствует?
И когда прозвучало упоминание о моём отце, я вдруг осознал, что мой пессимизм предал меня. Я был разочарован всем сердцем.
- Осмелюсь даже держать пари, что твой отец не придёт.
Я весь съёжился, обмяк, пронзённый чувством вины.
- Ох, какое достижение!! Нарушение обещания!! Ребёнок не смог оправдать надежд своих родителей! Разве ты этого не знал, парень?! Ничто так не радует твоего отца, как получать твой табель об успеваемости!!
* Малин Кунданг, также называемый Си Танганг и Накхода Манис, – это герой сказки, популярной во всей Юго-Восточной Азии о возмездии неблагодарному сыну. Юноша из бедной семьи пробирается на торговый корабль матросом, и в конце концов разбогатев, женится на принцессе и приобретает собственный галеон. По возвращении в родную деревню он стыдится своего скромного происхождения и отказывается узнавать свою пожилую мать, которая в итоге проклинает его, и он превращается в камень.
На сердце у меня была ужасная боль.
- Ты его единственная надежда, Икал.
Вся жидкость, что имелась в моём теле, прилила к голове.
- Ах, если бы твоего отца пригласили на церемонию официального вступления в должность главы области, он и то не надел бы туда свою рубашку-сафари. Он делает это только ради тебя, Икал. Он делает всегда только всё лучшее ради тебя.
Слёзы, сверкая, полились из моих глаз. Та ночь в Магае словно существовала только для меня.
Слова Пак Мустара были подобны крепко сковывавшей меня тьме, глубоко терзавшей секунду за секундой моё сердце: эти секунды длились так долго, что напоминали смену времён года. Приедет ли завтра мой отец? Я сам себя проклинал и не на миг не сомкнул глаз. Я был в глубоком упадке. Никогда ещё не было в моей жизни ночи, которая бы закончилась вот так. В самой низкой с точки зрения морали ситуации старые болезненные воспоминания ожили и безжалостно впивались теперь в меня. Я представлял их себе как фильмы, что крутятся вокруг меня, кружась, словно призраки. Увидел Арая – маленького мальчика, ждущего меня посреди кукурузного поля, вспомнил расставание со своим лучшим другом Линтангом, которое разбило моё сердце, вспомнил грустную судьбу одного человека по имени Боденга, осознав, как с самого раннего детства мы вели тяжёлую жизнь ради того, чтобы получить образование.
Мы с Араем с раннего утра ждали отца, но надежда наша на то, что он приедет, была очень слабой. Мы понимали, каково ему будет отправляться с таким трудом рано утром и крутить педали тридцать километров через два холма и поле, только чтобы унижаться. С тех пор, как Арай узнал, что меня выкинули из авангарда отличников по собственной недальновидности, то даже разговаривать со мной ему было лень. Я беспокоился, видя, как родители других учеников толпами стекаются в сторону актового зала. Глаза мои уставились на дорогу позади школьных ворот. Мой отец так и не появился. Арай же смотрел на меня с ненавистью. Сердце моё было опустошено.
Но внезапно в глазах моих загорелся свет, едва я заметил белый алюминиевый шлем от велосипеда, педали которого крутил человек в рубашке-сафари с четырьмя карманами. Он крутил педали в изнеможении, пошатываясь, но всё быстрее, едва завидев нас. Остановившись перед нами, вытер пот.
Я запнулся, чувствуя стеснение в груди, увидев до блеска эти отутюженные складки и аккуратно подстриженные волосы и усы. Ему предстоит сесть в кресло под номером 75. Он взял освобождение на работе на два дня, и вот теперь совершает всё то же самое и в том же настроении, что и обычно, когда он получает мой табель успеваемости. От запаха листьев пандануса, исходящих от рубашки-сафари отца, у меня на глазах выступили слёзы. И хотя я опозорю их, моя мать продолжит вымачивать целые сутки листья пандана, чтобы использовать их при глажении рубашки-сафари отца. А отец радостно проедет весь этот дальний путь в своей самой лучшей и самой ароматной рубашке, только чтобы получить мой табель. Я не мог даже говорить, когда он тихо поздоровался с нами.
- Ассаламу алайкум, – и он улыбнулся, с гордостью похлопав нас по плечам в своей всегдашней манере.
Представляя себе, с чем придётся столкнуться отцу в актовом зале, я почувствовал, как само небо проклинает меня, а здание школы – обрушивается на меня сверху. Я не слышал больше аплодисментов, когда называли имя моего отца, чтобы тот взял мой табель успеваемости. Всё, что я слышал – это как перешёптываются люди, спрашивая друг у друга, почему мои оценки так сильно упали. Как мой молчаливый отец будет отвечать на целый шквал вопросов, которые оставят только рану в его сердце? Я погружусь в сожаление. Какой же я бесполезный ребёнок!! Как же мне жаль своего отца!
Мне было и впрямь тяжело ждать секунду за секундой, пока отец выйдет из актового зала. И вот наконец он вышел оттуда. Шаги его были такими же спокойными, как и раньше, когда я ещё был отличником. Он подошёл к нам и улыбнулся. Эта улыбка была всё той же его фирменной гордой улыбкой, которая нисколько не ослабла, как и тогда, когда я ещё находился в авангарде. Когда он поглядел на нас на одного за другим, по-прежнему было такое впечатление, что что бы ни случилось, и как бы ни обстояли у нас дела, мы оставались для него героями. Он всегда принимает нас такими, какие мы есть. Я молча склонил голову: сердце моё было разбито, а из глаз снова потекли слёзы. Он же по своему обыкновению мягко потрепал нас по плечам и тихо попрощался. А я всхлипывал, глядя, как отец нажимает на педали своего велосипеда и шатко валко уезжает, покидая нас. Я глядел на спину отца, медленно оставляющего за собой школьный двор, а в груди у меня всё было готово вот-вот взорваться.
- Теперь ты удовлетворён?! – излил на меня свой гнев Арай.
Я повернулся к нему спиной.
- Этого ты хотел? Ранить его в сердце?!
Я всё ещё стоял к Араю спиной, не желая, чтобы он видел мои мокрые щёки.
- Что с тобой произошло, Икал?! Почему оценки у тебя стали такими? Где вся та страсть, все те стремления?!
Арай был очень зол. Он перестал понимать меня.
- Да будет тебе известно, Икал: такие люди, как мы, не имеют ничего за душой, кроме страсти и стремлений, и мы будем сражаться до последнего за эти стремления!
Я очнулся и замер, глядя на отца, пока его не стало видно вдали. Окрики Арая свистели у меня в ушах и жгли сердце.
- Без стремлений такие люди, как мы, умрут.
Я окоченел, как будто на меня вылили ушат с ледяной водой.
- Может быть, что после окончания школы мы будем добывать олово или станем чернорабочими-кули, но здесь, Кал, в этой школе, нам никогда не опередить свою судьбу!
«Опередить судьбу»: эти два слова были ответом на моё заблуждение относительно интерпретации своего пути в жизни. Пессимизм был не более чем высокомерием, стремлением опередить судьбу.
- Мы сделаем всё самое лучшее, на что способны, здесь. И будем странствовать по Европе и Африке! Мы поступим в школу во Франции! Мы ступим на алтарь священной альма-матер – Сорбонны! Что бы ни случилось!
Арай закричал. Голос его звучал отчётливо, заполняя обширное пространство нашего школьного двора, прорываясь сквозь темноту и ограниченность моего разума. Его слова были подобны фитилю аккумулятора, зарядившему батарею в моём теле.
В тот же миг глаза мои закрылись, чтобы разглядеть великую надежду, что скрывалась в сердце отца. Мой молчаливый отец никогда ничего не требовал. Меня всего трясло. Я смотрел на ровную дорогу перед собой, что лежала в десятках километрах от моей деревни. Мне хотелось догнать отца, и я побежал. Пересёк школьный двор, офисные комплексы и рынок. Я бежал через деревушки, пока не покинул Магай, но отца так и не увидел. Он был уже далеко впереди. Солнце уже клонилось к закату, а я бежал по горячему асфальту, но мой марафон не прекращался. Я отказывался от предложений встречного транспорта подвезти меня. И хоть я устал, но продолжал бежать: я буду бежать до тех пор, пока не встречу отца. И вот я уже достиг длинной дороги, которая выглядела, словно чёрная линия, делящая пополам обширные саванны, поросшие мелколесьем и сверкающие колеблющейся позолотой, облитые солнечным светом, что свободно перекатывается на ветру.
Там, в конце той одинокой линии, я увидел движущуюся точку – отца! И побежал ещё быстрее, словно разноцветный воздушный змей или индеец. Я бежал до боли в ногах из-за ран и догнал-таки отца, когда он уже находился посреди моста через реку Ленганг. Когда я бежал рядом с его велосипедом, отец удивился и улыбнулся – своей нежной улыбкой, полной гордости.
- Икал…, – сказал он.
Я стал крутить педали велосипеда, а он сел позади меня. Его грубые, старые руки чернорабочего обнимали меня за спину. Мой отец молчал. Отец чемпиона мира.
Тёплое полуденное солнце смешалось с холодным ветром, защищая нас на деревянном мосту. Под нами медленно текла древняя река Линганг. Тёмная и глубокая. Её истоки хранят печальную историю малайцев, а её притоки – это тайна, содержащая мистическую силу. Её плескающаяся днём и ночью рябь – тихая песня моей безграничной любви к отцу.
Глава 13. Бриллиантовый принц Раджа Брана
Вы когда-нибудь, друзья, видели, как в человека ударяет молния? Я видел, и не раз. Мы живём недалеко от моря, у нас просторные поля, под которыми слои горных пород. Подобный состав может вызывать искушение у электрических разрядов – детей небес – пошалить и посетить земли Белитонга, послав им поцелуй. И любой, кто встанет поперёк их доброй воли, будет беспощадно – бррр! – поражён тысячевольтовым разрядом, который мгновенно сделает иссиня-чёрным половину его тела. А если молния ударит в лоток для промывки олова, то потребуется помощь как минимум двух человек, чтобы освободить тело бедняги из тисков лотка.
У человека, в которого ударила молния, странное выражение лица и движения, словно в его тело проник инопланетянин, завладевший ещё и его душой. Именно на основе такого верования древние малайцы применяли одно эффективное средство, чтобы спасти жертву молнии. Если тот, в кого попала молния, не умирал сразу, то малайский колдун, а в данном случае – небесный колдун – тут же зажигал огонь под длинной печкой. В ту печь закладывались ещё зелёные листья кокосовой пальмы вместе со стеблями. И на этих листьях жертву молнии подрумянивали, словно шашлык. Всё это делалось с целью изгнать призраков электричества из его тела. Можете верить или нет, но этот метод часто срабатывает. Логическое объяснение тому, возможно, состоит в реакции между дымом, огненным жаром, электричеством, внушением и хитрыми уловками тёмного мира колдовства. Что касается тех, кому помочь уже было нельзя, это походило на то, что я видел в последний раз: охотника за свежим пальмовым соком поразила молния, когда он уже взобрался на дерево. И он умер на месте, цепляясь руками за пальму. Обе руки невозможно было распрямить.
Его накрыли саваном и похоронили с тем же положением рук: как у дирижёра, репетирующего с оркестром песню «Я капитан». Именно такой жест – онемелые, словно одеревеневшие руки – были у Джимброна, когда он услышал сегодня новость, чрезвычайно удивившую его. Я спешил передать ему эту новость.
- Брон!! Ты слышал новость, Брон?!
- Какую новость, Кал? – мягко ответил он. Даже если бы небо извергло на землю воду, он оставался спокоен. Таково было одно из его врождённых качеств.
В это время Джимброн как раз поливал тыкву, которую собирался возделывать, и повернулся ко мне спиной.
- Шеф собирается разводить лошадей!!
Тело Джимброна вдруг словно сломалось, одеревенев как у того человека, которого ударила молния. Руки его свисали вдоль туловища точь-в-точь как у дирижёра или как у робота, у которого сели батарейки. Он развернулся ко мне, но тело его не двигалось: повернулась лишь шея, да так, что это казалось непостижимым – на сто восемьдесят градусов! Он был похож на сову.
- Не….не….не… ненене…
Слова свои он не мог продолжить. На него набросилось заикание. Но я знал, что он имеет в виду.
- Не… не шути так, Кал!!
- Это серьёзно, Брон! На рынке все взбудоражены!
- Мин… Мин… – Джимброн, конечно же, имел в виду Минар.
- Да, Минар.
Минар, помощница свадебного визажиста, была источником сплетен в нашей деревне. Если на рыбном рынке появлялись сплетни, то она, наверняка, была ответственной за них.
- Не…не…не… не…
- Никаких «нет», Брон.
- Бер… бер…
- Семь лошадей.
- С как… как… каких пппп…ор?
- Две недели назад. И поверишь ли, Брон?! Они из Австралии!
Джимброн был похож на человека, который вот-вот упадёт в обморок. Дыхание его было учащённым, глаза расширились, уши стояли торчком. Я дал ему выпить воды. Руки его по-прежнему напоминали руки дирижёра. Та новость о лошадях сразу же разошлась повсюду, став «горячей»: в кафе, в деревенской администрации, на рынке, в правительственных конторах все только и говорили об этом. Многие комментировали: для малайцев в этом и впрямь было настоящее удовольствие. Но главная причина состояла в том, что ещё никто в нашей деревне не видел лошадей живьём. Лошадь для нас была нечто вроде инопланетянина. В малайских деревнях в центре острова нет лошадей. Да и не только лошадей: ослов также не было. В древности малайцы путешествовали на лодках или шли пешком, а в старинных малайских манускриптах лошади даже не упоминаются. Лошади не составляют часть малайской культуры. Вся эта суета в этот раз из-за лошадей не была чем-то новым: уже имелись признаки того, что Белитонг повторит судьбу Вавилона, так как Государственная Оловянная Компания была на последнем издыхании, и правительство пыталось найти выход из этой ситуации для малайцев-коренных жителей острова, чтобы они не кончили, подобно эфиопам. Сюда приезжали специалисты по сельскому хозяйству, чтобы распространить передовой опыт посадки и выращивания растений. Несколько студентов родом с Белитонга, которые уже учились на Яве и питали благородные планы развивать свои родные деревни, чтобы улучшить участь людей, возвращались в свои края.
Вся община собралась в доме деревенской администрации. Они возбуждённо ссорились, давая советы, полученные ещё в вузе.
- Если продолжать скрести и дальше, оловянная руда истощится, господа! Она не будет производить потомство, подобно нам с вами, так что нам следует превратиться из горнорабочих с менталитетом кули в крестьян с менталитетом торговцев…
Услышав слово «превратиться», эти несозревшие ещё кули отпили своего горького кофе, переглянулись, а затем улыбнулись и стали тыкать друг в друга указательными пальцами.
- Мы должны создать ирригацию! Следует научиться сажать кукурузу и обрабатывать рисовые поля! Нужно также изменить парадигму работы всех секторов. Начиная с этого момента, мы – малайцы, жители внутренних районов острова Белитонг, должны мыслить, жить, чувствовать, как крестьяне. И скоро мы станем аграрной общиной.
Присутствующие: староста деревни, секретарь-письмоводитель, старейшина, помощник свадебного визажиста, повар, колдуны и ещё сотни кули-горняков, которые хлопали в ладоши. В этот раз было множество колдунов с разными навыками: колдун-повелитель крокодилов, колдун-повелитель ветра, повелитель огня, повелитель неба, зубной целитель и повелитель дождя. Похоже, что в нашей деревне колдуны претворяли в жизнь свою специальность задолго до того, как учёный и менеджер Питер Друкер предложил всё то же самое в современной промышленности. Но присутствующие были очень рады услышать впервые такое слово, как «парадигма». Звучание его какое-то труднопроизносимое, литературное, высокопарное и очень книжное. Яванцы и впрямь первоклассно образованы, хотя я до сих пор встречал в некоторых яванских книгах такое явление, которое называется современной формой империализма на нашей родине, хотя в том, что касается обучения своих соотечественников-братьев и сестёр в их родных районах – то они в этом очень изощрённые. Присутствующие показали два пальца: я до сих пор так и не понимаю, что они имели в виду.
- И помимо этого…
У этого ученика иной стиль. Он не такой пылкий. Спокойствие, по его убеждению, это зеркало знающей и разносторонней личности. Должно быть, он подражал стилю какого-нибудь зловредного профессора с Явы, повышая тон на каждом последнем слоге тех слов, которые он проповедовал. И впрямь, звучало это интеллектуально.
- Господа, нам следует научиться коммерциализировать интеллектуальные ресурсы! Это означает, что мы должны научиться конкурировать с другими регионами, начав продавать свои знания, своё мастерство и различные услуги. Мы должны значительно увеличить свой интеллектуальный потенциал, и не зависеть только от моря, шахт и крестьян, ресурсы которых ограничены. Таким образом, развитие нашей деревни может идти одновременно и устойчиво во всех областях!
Аплодисменты были очень громкими. Присутствующие изо всех сил пытались показать свои пальцы – пять, семь, а также восемь. Вероятно, именно столько слов они не поняли в выступлениях тех сопливых студентов. А Пут, колдун, заговаривающий зубную боль, даже не постеснялся показать все десять пальцев и даже приподнял одну ногу. По крайней мере, пятнадцать слов загорелись в его голове. Если будут проводить конкурс бесед, то ручаюсь, что малайцы на нём победят. Бесчисленное их количество страдает безумием номер 21: они помешаны на выступлениях. Вот прямо до сего дня. После той яркой речи больше никто ничего не делал. Студенты были заняты поисками каких-то странных слов для своих следующих выступлений, а кули после этого ещё несколько недель тратили своё время, обсуждая в кафе значение каждого из тех странных слов. Способность мыслить, оказывается, это способность, которая в корне отличается от реальной способности что-либо делать. А шеф Ламп Ньет Пхо как истинная предпринимательница, явно обладает только что описанной мной способностью.
Это ваша болезнь, малайцы: вы привередливы – не то слово! У вас полно разных теорий, а богатства и знаний – кот наплакал, а сами вы – зазнайки. Шеф никогда не училась в школе. Это её младшие братья и сёстры ходили туда из-под палки, боясь до полусмерти. Она сбилась с ног, создавая с нуля свой клан. И сейчас её клан – самый богатый в деревне. Они пуд соли съели – настолько опытные. Я очень подозреваю, что шеф умеет только считать, а читать – нет, и в отличие от тех умных малайских студентов, говорит она очень медленно, потягивая свою сигарету. Слова она подбирала простые, понятные и точно бьющие в цель. Каждый раз, как она начинала говорить, торговцы рыбой за прилавком оставляли все свои дела. Советы, которые исторгает рот таких людей, как шеф, – настоящие алмазы.
- Поглядите на нас – народность кек. Мы живём с душой бродяги. У меня уже имеется кинотеатр, однако каждый вечер я сажусь за стол перед свечкой, чтобы упаковывать арахис. А найдётся ли любой из вас – малайцев, что будет заниматься тем же?
- Люди народности кек усердно работают и не хотят ни от кого зависеть. Если олова не будет, вы – малайцы – умрёте с голоду, а мы выживем.
Я восхищён способностью к выживанию этой китайской народности кек.
- Разве не видите, каков Белитонг? По нему разбросаны тысячи озёр, возникших вследствие раскопки шахт; по нему простираются саванны – насколько видят глаза. Всё это – тысячи гектаров, и земля эта – ничейная.
Аудитория задумалась.
- Лошади. Самое подходящее – коневодство. Им требуется обширное пространство. А если вам хочется немного побольше хлопот – то разведение крокодилов тоже очень подходящее занятие. Из Тасмании прибудут семь австралийских лошадей. Я буду разводить лошадей!
Такова и есть шеф: простая, непретенциозная, обладающая намного большей способностью воплощать идеи в жизнь, чем любой молодой малайский интеллектуал. Воплощение идей в жизнь, превращение их в конкретные поступки, возможно, следует считать новой дисциплиной в наших школах. Тогда Минар повсюду разносила слова, сказанные на рыбном рынке шефом.
А я раскаивался, что рассказал Джимброну о лошадях, так как он внезапно затих. Он работал в два раза усерднее, чем обычно, и спать тоже ложился позже. Перед сном он волновался, беспорядочно перекатывался с боку на бок. Было и так понятно: Джимброна ежедневно преследует новость о тех лошадях, и он на неё реагировал, не желая никому рассказывать, так как нервничал, что не сможет принять ситуацию, если новость окажется ложной. Это было совершенно типичное обсессивно-компульсивное расстройство. В то же время, в течение этих двух недель может произойти всё, что угодно. И если эта новость на самом деле всего лишь сплетня, то я рискую остаться его врагом на всю жизнь. Что бы ни связывало Джимброна с лошадьми, это была очень тонкая душевная связь. Эти умные улыбающиеся четвероногие создания были для него и телом, и душой. Я же, обеспокоенный психологическим состоянием Джимброна, пытался передать эту новость Минар. Эта миниатюрная женщина была необыкновенной. Она отвечала всем критериям разносчицы сплетен. Её рот был похож на полуавтоматическое ружьё. Как всегда, когда слушаешь такой источник сплетен, его интонации всегда колеблются на большом расстоянии. То он разговаривает криком, а секунду спустя – уже шёпотом.
- Думаешь, бой, я вру? Я слышала это сама от мадам Пхо!! Это уже несвежая новость!!
Голос у Минар был пронзительный, и потому мне было неловко, так как все уже начали оборачиваться на нас. Бой – это сленговое прозвище малайцев. А ещё обратите внимание на главную характеристику сплетников и спорщиков: когда они разговаривают, то вертятся то вправо, то влево, прямо как висячие попугайчики.
- Скажи это Джимброну! Но бой, – прошептала она. – А ты уже знаешь последнюю новость?! У одного из глав областей, который проиграл на выборах вчера, оказался фальшивый диплом! Фальшивый, бой! Возможно, его диплом бакалавра и настоящий, но вот его магистерский диплом, который он без всякого зазрения совести представил со своим именем, это явная подделка! Ты это слышал, бой?!
Минар произносила по буквам это слово – «подделка». Распространение сплетен – это сумасшествие номер восемнадцать – пристрастие к сенсациям.
- И я ещё сомневаюсь в подлинности его диплома бакалавра, потому что я знаю его, бой! Раньше мы учились в одном классе в начальной школе. До третьего класса он ещё…
Тут голова Минар повернулась, контролируя ситуацию, затем она обернулась и посмотрела на меня, зашептав:
- Ещё не умел читать! Как он мог стать дипломированным специалистом?! И посмел подать заявку на работу в администрации области! Это же мошенник, бой! Мо-шен-ник. Скоро его поймает полиция!
Минар оглянулась, опасаясь, как бы не появилась полиция. Вопрос о лошадях расширился до неопределённых размеров. Моральный урок номер девять: если вас часто видят выступающим перед публикой, то когда у вас заканчиваются темы, лучше научитесь сначала как следует сплетничать. Мне не хотелось долго разговаривать с Минар, не хотелось добавлять греха на душу. Я зашевелился, чтобы уйти. Но Минар все ещё не была удовлетворена. Её громкие крики непрерывно сопровождали меня, когда я уходил.
- Один раз он приехал из Джакарты и выставил свою кандидатуру в администрацию области, чтобы стать её главой! Он ещё поставил заглавную букву «х» перед своим именем, будто он хаджи! Но уж я-то знаю, чем он занимается! Когда он стал студентом, получив от матери денежный перевод, то использовал его для азартных игр!
Я уже был далеко от неё, убежав и оставив её позади, но всё ещё слышал её завывания:
- Такова, если хочешь знать, натура сегодняшних лидеров, бой! Выдвинуть свою кандидатуру, став до этого мошенником! А почему бы этому воришке вообще не выдвинуться на пост президента?
Флаг корабля «Звезда южного моря» виднелся на горизонте с трёх часов дня, а ещё, начиная с двух часов, вся набережная была переполнена малайцами, желавшими увидеть прибытие животных, которых они до сих пор видели только на фотографиях. Вся деревня вылилась на площадь: сотни человек, среди которых были главы областей, районов, микрорайонов и деревень, целители и колдуны различных специализаций – и каждый – в своей рабочей одежде. Длинный помост, выходящий прямо к трапу судна, уже был сооружён. Это была большая работа, но это не важно, так как предназначена она была и впрямь для важного события. Если во главе приветственного комитета стоял Джимброн, то я более чем убеждён, что на том помосте будет расстелена красная ковровая дорожка, а также он подготовит танец «Серампунг Дуабелас» вместе с девушками с полуострова, наряженными в традиционные костюмы, и они накинут на шеи тем лошадям цветочные венки. Джимброн прогулял школу. После полуденной молитвы он уже ходил взад-вперёд по пристани, не желая упустить ни секунды, дабы увидеть, как лошади будут сходить с корабля. Но что удивительно: его не было видно в первых рядах встречающих. Он находился где-то в углу позади, между бочек, на расстоянии ото всех. Его голова, казалось, тонет среди тех бочек, как будто он играет в прятки. Время от времени он показывал лицо, чтобы рассмотреть приближающийся корабль. Ему словно было стыдно показываться на глаза людям. Если он даже и нервничает, то испытывает некоторый страх от того, что объект его мечтаний вскоре появится перед самым его носом. Скорее всего, Джимброн испытывал именно это. Как говорит моя мама, существует сорок четыре вида безумия.
«Звезда южных морей» пришвартовалась. Основная дверь на корабль была как раз в конце помоста, так что создавался своего рода мост между пристанью и судном. Свет полуденного солнца отражался на поверхности моря, образуя очаровательную оранжевую ленту от пристани до самого горизонта. Если именитые гости из Тасмании прогуляются по мосту, то это, скорее всего, лишь добавит очарования этому историческому дню в нашей деревне. Двери корабля раскрылись, и все глаза оказались прикованы к этим дверям и тёмному помещению внутри. Ничего не было видно. Все присутствующие напряжённо и молчаливо ждали, когда великолепные австралийские лошади сделают шаг вперёд. Головы Джимброна вообще не было видно. И тут внезапно мелькнул чёрный силуэт, и из темноты раздалось смутное фырканье, как будто принадлежащее нескольким львам. Затем раздался звук стука на палубе корабля. Этот стук перерос в сильнейший шум и топот, точно от налетевших друг на друга кусков металла. Шум и гам снова и снова отдавались в ушах и проносились по всему кораблю, пока не достигли пристани. Гости в страхе были потрясены, а некоторые из стоявших в переднем ряду отступили. Но не успели они отойти от изумления, как вдруг в дверной проём выскочило огромное чёрное блестящее создание.
Зрители истерически закричали в унисон:
- Ахххххххх!!! О боже!
В дверях корабля внезапно появился вороной жеребец высотой почти три метра и в длину примерно четыре. Густого, маслянисто-чёрного цвета, словно густо залакированное махагоновое дерево, блестящий, как жук-самец. Его ничуть не заботила та пара сотен глаз, что устремились на него. Он слегка развернулся: такой гордый, но потрясающе прекрасный! Ноги его были огромными, как колонны. Морда его была свирепой, но красивой. К моему удивлению, австралийские лошади оказались размером чуть ли не со слона, но зато они были потрясающими! В ту секунду я понял, что Джимброн был одержим лошадьми по вполне понятной причине, сразу же осознав причину его помешательства в течение всего этого времени. Обсессивно-компульсивное расстройство, по-видимому, больше подходит тем, кто без ума от коз, так как лошади, тем более австралийские, действительно, необычайные создания. Животные, которые способны бежать так, чтобы подчинить себе ветер. А тем временем я заметил, как на мгновение откуда-то появилась голова Джимброна и снова быстро спряталась и опять вынырнула, как крот, что прячется от пустельги. Затем появился австралиец средних лет в ковбойской шляпе. Он успокоил жеребца и засвистел. Зрители зааплодировали ему, а после того, как в дверном проёме появились другие лошади, аплодисменты стали ещё оживлённее. Большинство из них были гнедые, похожие на группу моделей. Однако их было всего шесть. Неужели их не должно быть семь? Но не успел я ещё восхититься этими шестью прекрасными существами, как вскочил от изумления, услыхав истерические крики зрителей:
- Ааааааххххх! Субханаллах! Этот самый великолепный!
Толпа восторженно закричала, увидев существо, похожее на величественную, ослепительно снежную гору. Это была белая лошадь! Красивый, белоснежный жеребец. Он трепетал и подпрыгивал перед пристально глядящей на него толпой малайцев, огромный и блестящий, с длинной развевающейся гривой. Он ревел, отдаваясь в колотящемся сердце каждого. И впрямь красавец: на его теле не было ни одного пятнышка, ни одной вмятины. Строение его тела было грациозным, словно у ослепительного произведения искусства, и каждый изгиб был вырезан мастером, сочетая в себе великолепие монументальной скульптуры и харизму мужественности этого доблестного боевого животного. Этот могучий белый лихач и сам осознавал, что он – в центре внимания, а затем фыркнул так, словно улыбался. Он стучал ногами по земле, наслаждаясь похвалами, льющимися на его тело. Он был Венерой – утренней звездой сегодняшнего дня. Его грива была похожа на белую мантию, развевающуюся вслед за подпрыгивающим корпусом. Хвост его ритмично колыхался как свёрток шалей, а узор обнажённых мускулов переплетался в изумительной координации. Я мельком взглянул на Джимброна: он закрыл лицо руками. Возможно, грудь его вот-вот лопнет, но он определённо плакал. Из глаз его текли слёзы. Тут шеф указала на того белого коня и воскликнула:
- Бриллиантовый принц раджа Брана!! Вот как я назову его!
Зрители зааплодировали, услышав это. Аплодисменты не прекратились, даже когда они увидели шесть других замечательных созданий, огромных и высоких, выстроившихся в ряд на дружеском мостике, отделявшем зарубежную страну – Австралию – от пристани родного селения малайцев из внутренних частей острова Белитонг. Когда они приблизились, я уловил запах ветра, дождя, ночи и свободы бежать по траве на бескрайних просторах. Солнечный свет заливал эту почётную делегацию из Тасмании: они ступали грациозно, словно семь гурий, спускающихся с небес. А на спине Принца солнечный свет отражался так, словно тот был огромной жемчужиной. Лошадей погрузили в грузовик, и там, в уголке, я заметил Джимброна, твёрдо стоящего на асфальте. Он неоднократно вытирал блестевшие на глазах слёзы рукавом рубашки.
Бриллиантовый принц раджа Брана вместе со своей свитой направился вниз – в сторону ранчо шефа на окраине деревни. Это было захватывающее шоу, которое, возможно, когда-нибудь однажды в будущем изменит образ жизни малайцев, или, по крайней мере, изменит их образ мыслей. И оно закончилось. Сегодня семь тасманийских лошадей проложили себе путь в малайскую культуру острова. И этот день был похож на тот, когда Колумб открыл Америку. Никто раньше даже и не думал взяться за такой бизнес – привозить лошадей из Австралии. Шеф была пионером в этом деле, достойным медали. Шанс – вот каков был менталитет шефа: позитивный и верящий в любую возможность!
Зрители толпами устремились по домам, фантазируя и шумно комментируя. Причал же снова опустел, и единственным, чьё присутствие ощущалось там – это толстый увалень весом почти под 80 кг, неподвижно стоящий на асфальте. Нарастающее, словно пузырь, переливающееся через край безумие, рыдание со всхлипыванием сейчас уставилось на ту оранжевую волнистую полосу, зыбью бегущую к горизонту. Бриллиантовый принц раджа Брана ушёл всего несколько минут назад, однако запахи ветра, дождя и ночи, исходящие от его чудесного белого тела, всё ещё не растворились на пристани, однако там, на том сияющем лице, мокром от слёз, в юном сердце, обретшем невыразимую радость благодаря всего одному коню, я ясно видел тоску, которая нахлынула на него по тем лошадям, что только что ушли. И теперь его бесхитростное сердце опустело – точь-в-точь как тот асфальт, на котором он стоял.
А неделю спустя арендованная нами будка превратилась в могилу эйфории, так как Джимброн внезапно стал апатичным. Если до появления тех лошадей он был тихим и активно работал, то теперь стал ещё тише, а работать просто ленился. Всё время он только и делал, что предавался мечтам, скучая по тем лошадям. Сон его становился всё более беспокойным, а мы частенько вскакивали от удивления в полночь, так как Джимброн бредил и ржал. Разбудить его можно было только в том случае, если зажать ему нос верёвкой с прищепками для сушки белья. Время от времени мы слышали, как доверенные люди шефа брали австралийских лошадей на прогулку по деревне. Однако нам самим больше не удавалось увидеть тех очаровательных животных. К тому же за ними интенсивно ухаживали в таком месте, которое было недоступно для обзора снаружи.
Джимброн часто подолгу глядел на картинку с головой лошади на стене нашей арендованной будки. Он даже стал лениться есть и начал забывать, что на самом деле являлся учащимся средней государственной школы. Даже к домашним заданиям ему не хотелось прикасаться. Мы с Араем не могли найти способа развлечь его: Джимброн превратился в какого-то другого человека, жизненная сила которого сломлена из-за тоски по лошадям. Ежедневно видя его умственный упадок, я начал верить, что теория моей матери о существовании сорока четырёх видов безумия, и впрямь верна. Ситуация становилась всё хуже, так как Арай решил на время прекратить работать носильщиком рыбы.
- В Гедонге есть небольшая сдельная работа – это занимает много времени, можно работать сразу после возвращения из школы. Там готовы платить хоть каждый день, да и оплата там тоже хорошая…
- Разве нам не нужно много копить, чтобы поступить учиться во французскую школу? Не так ли, братец Джимброн?!
- Это не займёт много времени, всего два месяца, а затем мы снова станем перетаскивать рыбу…
Я был растерян тем, что Джимброну было всё равно. Следующие два месяца были для меня невыносимыми мучениями, так как с каждым днём Джимброну было всё хуже. Если я к нему обращался, то получалось, что разговаривал я один, сам с собой. Каждый день, в тот час, когда появились лошади, глаза его грустно глядели на пристань. У меня же сжималась грудь, когда я смотрел на него. Даже его горделивый велосипед, превращённый им в «лошадь», теперь висел без дела. Он сам лениво шёл в школу пешком. Арай всегда возвращался ночью и сразу начинал храпеть, не слушая мои жалобы. Я впервые так волновался из-за состояния Джимброна: он даже похудел.
Я каждый день молился о чуде, и знаете, друзья, это чудо свершилось! Это изумительное чудо, подобное миллиону взрывающихся звёзд, яркое и красочное, льющееся как из рога изобилия, нисходящее прямо с небес! Было воскресенье, и мы, как обычно, будто состязаясь между собой, спешили в постель после утренней молитвы, чтобы позже снова проснуться, когда большой барабан мечети призовёт на полуденную молитву. Это было своего рода желанием компенсации после целой недели напряжённого труда, выжимавшей у нас до последней капли пота. Крепко заснув, всего через пару минут я услышал мягкий стук в окно. Ранним утром в тот день на пристани было тихо. Тот стук превратился в трение чем-то острым о дощатые стены будки. Мы с Джимброном проснулись и поглядели друг на друга. Мы были напуганы, так как не впервые обитателей пристани посещают морские призраки. Считается, что из-за непрекращающихся штормов на море тем призракам нравится бродить по домам людей во время сезона муссонов. На улице ещё было темно, а мы ещё больше оробели, услышав потрескивающий звук за окном нашей будки. Мы с Джимброном уселись рядышком, так как стук слышался ещё ближе. Затем наступила тишина. В этой тишине медленно дул тихий ветерок и смутно повеяло ветром, дождём и ночью. Я прыгнул к окну, торопливо открыл его и…Машалла! Сердце моё словно выпрыгнуло из груди. Я и сам подпрыгнул и чуть не упал в обморок, потому что на расстоянии вытянутой руки от меня на дыбах стояло озорное, огромное существо белого цвета. Тело его колебалось, как парус корабля на ветру. Оно повернулось ко мне, и я воскликнул что было мочи:
- Бриллиантовый принц раджа Брана!
Я ахнул, затаив дыхание, а Принц элегантно кивнул головой. Выражение его морды было дружелюбное и очень радостное. Но что самое необычное – на спине его довольно и гордо сидел малайский герой-красавец – Арай!
Рыцарь седьмого неба радостно хихикнул, демонстрируя свои торчащие зубы. Бриллиантовый принц весело заржал, вторя своему посмеивающемуся хозяину.
- Священный обруч…
Я не мог больше ничего сказать. Обернулся внезапно и увидел Джимброна. Он сидел ещё не одетый; всё тело его застыло, как будто его околдовали, превратив в камень, а дыхание было медленным и прерывистым. Глаза его были вытаращены, а рот – широко открыт. Круглая морда коня просунулась в окно спальни – всего в дюйме от носа Джимброна. Джимброн же не шевелился, даже не мог сдвинуться со своего места. И если бы Принц захотел его проглотить его живьём, он бы доверился судьбе. Тонкие волоски на затылке Джимброна одновременно встали дыбом. Глаза его блестели. Да, есть и такие виды тоски, которые рассыпаются на части.
- Быстрее одевайся, парень! Давай поедем верхом! – воскликнул тот рыцарь с торчащими зубами.
Конь стоял перед нашей арендованной будкой, и Джимброну не терпелось подойти к Бриллиантовому принцу. Животное же, поняв, что его сейчас погладят, опустило морду вниз, так как знало, что мы просто не сможем дотянуться до его головы, которая располагалась примерно на той же высоте, что и баскетбольная корзина. Мы были тронуты, видя, как Джимброн мягко прикасается к гриве Принца. Он с изумлением гладил всё тело коня и ласкал его белую морду. Принц улыбнулся ему мягкой, дружелюбной улыбкой. Арай ехал на Принце вдоль берега моря ночью, во время прилива, и утром, во время отлива, и белый конь мчался рысью, нарушая рябь волн вдоль отлогого песчаного побережья, тянущегося на сотни метров. Окутанный туманом с неподвижной поверхности моря, Принц казался каким-то волшебным существом, только что спустившимся с луны. Джимброн внимательно следил за шагами Принца, держа его за хвост, и шлёпая по воде вслед за ними вместе с радостно шумящими детьми рыбаков, никогда прежде не видевшими на побережье подобное существо.
Наступило утро. Силуэты коня и рыцаря вырисовывались как тени на красно-оранжевом круглом предмете, медленно появляющемся на горизонте. Это было самое прекрасное утро, которое я когда-либо видел: ещё более необычное утро, так как Арай дал Джимброну прокатиться верхом на Принце. С клокочущим сердцем Джимброн поставил ногу в стремя, чтобы взобраться на Принца. И к удивлению, Принц нагнул колени, чтобы облегчить задачу Джимброну. Через мгновение этот увалень уже выглядел так, как будто он теперь – его величество король, что совершает аристократическую конную прогулку. Неловкому Джимброну было не так-то легко сразу освоить верховую езду на этом белом коне, возможно, потому, что в своём воображении он уже сотни раз практиковал езду. Джимброн без остановки улыбался и был безмерно счастлив получить тот опыт, о котором мечтал десяток с лишним лет. Поначалу он просто кружил на лошади, но вот вдруг неожиданно для нас Джимброн пришпорил Принца и понёсся прочь с береговой линии. Мы запаниковали и поспешно стали догонять его:
- Брон!! Брон!! Ты куда? – кричал Арай.
Джимброн напряжённо направлял этого огромного белого коня в сторону рынка. Если такое животное должным образом не контролировать, оно, несомненно, просто разнесёт весь рынок. Принц рысью промчался меж рядов торговцев овощами, грохоча товарами, выставленными на веранды магазинов. Потрясённые торговцы хаотично разлетались в сторону как брызги, однако были безмерно рады видеть Бриллиантового принца раджу Брана. Они последовали за мной и Араем, в страхе быстро догонявшими Джимброна. Джимброн же скорости не сбавлял, прорываясь сквозь толпу на утреннем рынке. Грива Принца развевалась, мерцая, когда он стремительно пересекал поворот перед оживлённым лотком. Покупатели и продавцы рыбы радостно закричали и громко захлопали в ладоши, видя Джимброна скачущим верхом на лошади – прямо как ограбивший банк бандит, которого преследует шериф из вестернов. Джимброн вызвал необычайное столпотворение. Белый австралийский конь мчался рысью по рыбному рынку в малайской деревне: такое зрелище и впрямь трудно было забыть. Проезжающие мимо машины вдруг останавливались. Взволнованные и вместе с тем очарованные люди видели извивающегося волной Принца между бродячих торговцев с тележками и посетителями рынка. Джимброн кричал, подстёгивая Принца. Принц же бежал со скоростью ветра к северу всё дальше, и мы уже поняли, куда он направляется: в цех по изготовлению желе и напитков из циклеи – чинчау!
Джимброн остановился перед цехом по изготовлению чинчау. Принц стал бить копытом в землю. Лаксми, которая была занята тем, что мыла тазы, раскрыла от изумления рот. На улицу высыпали работники кофейни, что была расположена в окрестностях цеха, и, присоединившись к тем, кто гнался за Джимброном, окружили Принца. Лаксми была ошеломлена. Она не могла поверить своим глазам: Джимброн внезапно появился перед ней верхом на знаменитом белом коне – Бриллиантовом принце радже Брана. Она ведь всегда думала, что Джимброн нервничает в присутствии лошадей, да только и может, что болтать и хвастаться ими. Джимброн гордо улыбнулся, а затем развязал вожжи, которые связывали рот Принца. Принц понял приказ своего нового друга: белый конь высоко поднял обе передние ноги. Поразительно! Животное весом более полтонны, высокое и огромное, словно слон, приподнял половину своего тела, подбросив ноги в воздух и заржал так громко, что само небо раскалывалось от этого звука.
Все отступили назад. Лакшми была поражена. Принц снова вскинул ноги с гулким стуком, сотрясающим основы цеха по изготовлению чинчау, что было встречено восторженными криками и аплодисментами толпы. Лакшми остолбенела, а затем слабо улыбнулась. Она смотрела на Джимброна, и чем дольше был её взгляд, тем шире расплывались в улыбке губы. Все люди были ошеломлены: спустя столько лет сегодня утром они наконец увидели, как Лаксми улыбается. Да, Лаксми улыбалась! И её улыбка была такой милой!
Глава 14. When I fall in love
Ширину океана можно измерить, но вот широту сердца – кто бы мог подумать! Таков Арай. Два месяца назад он сдался и позволил шефу, известной своей жёсткостью, эксплуатировать себя. И всё из-за Джимброна. Работа на ферме шефа была похожа на принудительные работы, так что каждый раз, как Арай возвращался с работы вечером, то сразу же засыпал, ибо ходил весь в синяках. А когда он сказал, что хочет пойти работать в Гедонге, то на самом деле он тайно подал заявку на работу к шефу с единственной целью – чтобы сделать Джимброна ближе к Принцу. Позже я узнал, что Арай несколько недель уговаривал шефа дать возможность Джимброну проехать верхом на том белом коне. Он держал всё в секрете, потому что понимал, что вопрос о лошадях для Джимброна – очень деликатный, к тому же он очень хотел устроить сюрприз для своего друга-пухлячка. Неописуемо приятный сюрприз. Таков весь Арай: я как-то говорил вам, друзья, что Арай – художник повседневной жизни. А план Джимброна вызвать улыбку Лаксми был непредсказуемым. Как и в случае со злом, которое нередко приводит к добру, сделанное добро тоже может принести добро. И даже маленькое и незначительное добро тоже может породить большое. После езды на Принце Джимброн снял изображение лошади со стены в нашей комнате, а затем с превеликим старанием нарисовал лицо красивой худенькой женщины с очаровательной улыбкой. В конце концов, у него получился рисунок женского лица, похожего на зомби. Но в углу этого рисунка Джимброн гордо написал имя: Лаксми. Так что в нашей арендованной будке были выставлены все три наших идола: любимец Арая Джим, любовь Джимброна Лаксми и Рома Ирама – мой любимый певец.
Приведя Бриллиантового принца раджа Брана Джимброну, Арай расположился на ферме шефа и вновь и вновь вкладывал свою энергию и идеи, будучи и там чернорабочим. Когда он засыпал, утомлённый, свернувшись клубочком, я глядел на этого своего дальнего кузена, позабыв сон. Этот человек, сидя или лёжа, не чувствовал ничего, даже если его обнимали в темноте, так как тело его было раздавлено и разбито усталостью от непомерной работы.
Арай становился всё длиннее и тощее. От тела этого сироты, Священного Обруча, воняло, и было оно каким-то помятым. Ногти его были чёрными, волосы отросли и растрепались, так что он решил подстричь себя сам как мог перед зеркалом. На шее кругами лежала грязь, но сердце его – Машаллах! – сияло белоснежной чистотой и всегда было тёплым. Он – тот человек, который всегда ощущает счастье, так как может сделать счастливыми других. Что же ему ещё остаётся? Ничего. Как он сам заявил мне: «Без мечты и энтузиазма такие люди, как мы, умрут». Тот, кто лежал на камышовой циновке в бело-серой спецодежде, служащей для школы или работы, просыпался в два часа ночи, чтобы перетаскивать пойманную рыбу на рынок, и всё, что оставалось ему, это питать энтузиазм и мечты.
Мне хотелось сделать Арая счастливым, сделать для него что-то такое, что он сам сделал для Джимброна или то, что он всегда делает для меня. Я часто замечаю, что мои порвавшиеся ботинки, что похожи на крокодилов, раскрывших пасть и жарящихся на солнышке, вновь снова оказываются починены – это Арай тайком прибывает к ним подошвы. Я также всегда удивляюсь, видя, как пуговицы, оторванные на моей рубашке, неожиданно снова оказываются пришиты: это Арай без лишних капризов взял и пришил их. Когда я просыпаюсь ночью, то часто обнаруживаю, что закрыт одеялом: это Арай накрыл меня. И это, не считая его доброты, когда он защищал меня во время инцидента с секущимися волосами Тони Кесвойо в начальной школе.
Прошли годы, но я так и не забыл тебя, Рай, и отплачу за твою доброту ко мне, за твои бескорыстные заслуги передо мной, за твою очевидную честность, точно зная, как это сделать, так как сейчас я знаю, что счастье Арая на самом деле заперто в одном сундуке, ключ от которого в рукой одной женщины: Закийи Нурмалы бинти Берахим Матарум. Любовь Арая к Нурмале – одна из самых печальных любовных историй на земле. Любовь, что раскололась на куски из-за обмана и предательства, – это вызывает наибольшую боль? Отнюдь. Любовь, которая была обречена на распад из-за статусных, имущественных, религиозных различий – самая удушающая вещь? Тоже нет. Любовь, что остыла из-за болезни, произвола и скуки – самая мучительная? Нет. Или любовь, которая разделена океаном, долинами и горами, и есть самая печальная? Вообще нет. Как бы горько не переживали двое эти четыре вида обстоятельств, они по-прежнему могут или любить, или ненавидеть друг друга. Однако больше всего раздирает душу любовь, которой всё равно. Поэтому философ, который и днём, и ночью размышлял об искусстве любить, просто написал: «love me or just hate me but spare me with your indifference»*. Но к сожалению, с Араем случилось именно последнее. Увидев её впервые в день записи в среднюю школу, Арай влюбился в Нурмалу. Это была любовь с первого взгляда. С тех пор он слал в нашу школу цветы сотни раз, но ни разу она не ответила ему даже приветствием. Ни разу. Он даже послал ей заманчивые стихи:
Не путайте перец и мускатный орех,
Они разные по виду,
И вкусом отличаются,
Охотно я наступлю на угли
Из любви к Нурмале.
И это, не учитывая бесчисленные частушки-гуриндамы, народные стихи Малайского полуострова, и даже цветы, начиная с шореи, которая очень редка, так как прорастает только раз в семь лет, и собирать её нужно в джунглях на большой высоте, откуда виден весь остров Белитонг, и заканчивая нежными цветами камнеломки, которая усердно растёт из кучек буйволового навоза. Всё это Арай уже испробовал. Обычно он тайком подкладывал эти цветы в велосипедную корзину Нурмалы вместе с письмом. И как же у меня разрывалось сердце, когда я видел, как она выбрасывала их на велосипедной стоянке. А что касается писем, то участь их была не менее прискорбной: ни разу не открывая их, Нурмала складывала их самолётиком и пускала в сторону школьного бассейна. Но Арай не звался бы Араем, если бы не был настроен оптимистично.
- Нурмала – это непробиваемая стена, Кал, – дипломатично поведал он мне. – И все мои усилия – это всё равно, что обливать грязью эту стену, – продолжил он. – Ты полагаешь, что эта стена рухнет, если её будут поливать грязью? – риторически спросил он. – Никак нет! Однако грязь оставит на ней след, что бы я ни делал, и даже если она категорически это отвергнет, это оставит след в её сердце, – философски подвёл он итог.
С первого класса средней школы и до сих пор мы испытали почти все способы, которые изобретал Арай, и ни один из них не сработал, включая его запутанную, абсурдную теорию. Как оказалось, сейчас Арай и сам запутался, столкнувшись с равнодушием Нурмалы. Может быть, Нурмала хотела выразить симпатию Араю, но ей противна эта его теория. Вела себя Нурмала как тигр, желая разрушить представление Арая о женском характере.
Ему претили непрофессиональные усилия по определению качеств людей. По-видимому, его теории, оптимизма и философии просто недостаточно, чтобы покорить Нурмалу. Арай лишь усугубил проблему, предположив, что женщин понимать легко. Ведь даже сам Зигмунд Фрейд не знал этого: исследуя женскую душу на протяжении тридцати лет, он по-прежнему говорил, что не понимает, чего хотят женщины. Вопросы, связанные с женскими эмоциями, не так просты подчас, как думает большинство людей.
- Прагматический подход! Вот настоящее решение этой проблемы, и все теории и философия больше ни к чему, – попробовал я убедить Арая.
- Ты знаешь Банг Зейтуна, да, Рай? – спросил я.
Арай удивлённо переспросил:
* «love me or just hate me but spare me with your indifference» – Люби или ненавидь меня, но избавь меня от своего равнодушия (англ.).
- Дирижёра малайского оркестра на рыбном рынке, по переулку слева?
- Туда тебе и нужно обратиться для обучения вопросам любви…
Арай улыбнулся. Кто же не знает Банг Зейтуна, яркую личность, прославившуюся в мире боевых искусств на любовном поприще? В Белитонге есть четыре крупных деревни, и в каждой из них у него по жене. Этот позитивный человек хранит в сердце любую фразу, мыслит легко и радостно.
Арай просветлённо посмотрел на меня.
- А ты уверен, что Банг Зейтун обладает достаточным научным авторитетом, чтобы решить мою проблему, Кал?
- Нет ничего такого в том, чтобы попробовать, друг мой, тем более, что это гораздо более уважаемый человек, чем знахарь и колдун.
- Ах, Кал, я только сейчас понял, какой ты разумный!
***
Мы вошли в приёмную Банг Зейтуна, заполненную разнообразными безделушками, чёрно-белыми фотографиями в рамках и розовыми бумажными игрушками, развешенными по всей комнате. Комната была выкрашена яркими, бросающимися в глаза красками: красной, жёлтой и зелёной. На полу лежал розовый пластиковый ковёр с узором в виде гвоздик. Пластиковые цветы размещались произвольно также и на полке с коробками, забитой всевозможными керамическими предметами невысокого качества: кувшинами, пепельницами, тарелками и совой – уже затвердевшей, но с выпученными глазами. Освещение в комнате было представлено переплетением маленьких лампочек, которые обычно можно увидеть на рождественской ёлке. Они мерцали сине-зелёным светом, распространяясь по всем стенам, словно листья батата.
Войдя в эту комнату, я почувствовал, что стал настоящим женихом. Весь интерьер в ней был оформлен во вкусе, который был воодушевлён сценой малайского народного оркестра и пьедестала для новобрачных. Возможно, так назывался мексиканский бордель (декорации интерьера дешёвого мексиканского борделя).
Это был дом Банг Зейтуна и его четвёртой жены. Его чёрненькая, милая и страстная жена, всё ещё похожая на ученицу средней школы, была занята тем, что сосала леденец на палочке. В целом она напоминала мне плод душистого манго. На мгновение мне захотелось отказаться от всей своих мечтаний, как уже заявленных и записанных Господом богом, так и ещё нет, пока только рассматриваемым им, и стать музыкантом в оркестре. От Минар я услыхал новость: что вскоре к жёнам Банг Зейтуна добавится ещё одна – певица в стиле дангдут, которая умеет так трястись в этом танце, что лодка пойдёт ко дну. Ох, как же мне захотелось стать музыкантом оркестра! Банг Зейтун – большой шутник, и ему нравится говорить – вещать, как радио. Наряд его эксцентричен, что типично для музыкантов: на нём железный ремень с замком в виде гитары, на рубашке – узор из фортепианных клавиш, а брюки – вообще порезаны. Пальцы унизаны перстнями с крупными агатами. Он намеренно вырвал два здоровых передних зуба–клыка и заменил их протезами из белого золота. И впрямь верно заметил комик Джерри Льюис, когда сказал: «Безумие есть у любого артиста, в котором чуть больше «каратов», чем у большинства людей».
Если Банг Зейтун разговаривает, то всегда со смехом, и смех его звучит так: Хи-хи-хи-хи! – с целью продемонстрировать те два своих зуба из белого золота. И хотя его верхняя челюсть немного выдавалась вперёд, он был уверен, что два его золотых зуба представляют собой два магнитных полюса. И ради тех двух магнитных полюсов Банг Зейтун был готов смеяться от всей души, хотя ничего смешного и не было. Но что ещё более важно, так это то, что в тот памятный день Банг Зейтун нас очень любезно поприветствовал. Повсюду самыми дружелюбными в профессиональной среде являются музыканты, самыми бестолковыми – политики, а самыми неприятными – книжные издатели.
- Видимо, вы рады, что исполняете музыку, Банг… – сказал я.
- Ах, парень, трава у соседа всегда зеленее, не так ли? Хи-хи-хи-хи.
Голос Банг Зейтуна звучал болезненно. Вот что происходит, если часто по ночам сидеть на ветру. В песне Ромы Ирамы «Не спать допоздна» предостерегают о неприятных последствиях ночного сидения на ветру для молодого поколения нашей республики.
- Во мне видят учителя? Тебе хотелось бы, чтобы я стал учителем. Я не знаю, что чувствуешь, когда имеешь дело с нервными, капризными детьми. Хи-хи-хи… Смотришь на полицейского? Хочешь стать полицейским? Но я не знаю, каково это будет потом – нести внутри себя бремя, когда выйдешь на пенсию. Посмотри – дети рыбаков хотят стать рыбаками. Но я никогда не хотел стать членом парламента, парень. Этих людей всегда считали некомпетентными. Жалко их, не так ли? Хи-хи-хи. Я уже больше тридцати лет играю в оркестре, парень. Если подсчитать государственных служащих, то меня приглашали выступать в Государственном дворце и даже приглашали прогуляться в сад «Мини Индонезия» вместе с самим президентом. Хи-хи-хи. Бедняге пришлось переходить со сцены на сцену, из деревни в деревню с той же самой песней. Разве ты этого не знаешь, парень? Я стал музыкальным автоматом!
На секунду на тощем лице этого очень приятного человека промелькнула горечь, а в интонациях его было явно заметно тяжкое бремя – то бремя, которое он хотел сбросить на другого человека, не музыканта.
- Ты же знаешь, парень, что такое музыкальный автомат, не так ли? Это музыкальная машина наподобие тех, что в вестернах. Ты засовываешь внутрь него монетку, после чего эта машина поёт. Вот я и стал этаким музыкальным автоматом. Хи-хи-хи…
Теперь я понимаю, почему музыканты, и особенно басисты, часто выглядят грезящими. Видимо, его уже тошнило от исполнения одной и той же песни сотни раз, надоело постоянно улыбаться эгоистичным зрителям. Он попал в силки, став роботом ритма.
- Я исполнил песню «Молодая кровь» Ромы Ирамы, по-видимому, уже двести раз. Публика же продолжала требовать её, тогда как на меня просто напала апатия из-за тональности этой песни. Хи-хи-хи…
Как только я услышал это имя – Рома Ирама, – уши мои сразу навострились. Мне хотелось попросить Банг Зайтуна спеть именно эту песню, но я не желал ещё больше отягощать его жизненное бремя. И я был изумлён тем, как Банг Зайтун способен смеяться над своей горечью и в то же время быть счастливым из-за двух своих искусственных золотых зубов.
Но к счастью, люди могут «выудить» удовольствие даже из самых простых мелочей.
- Хи-хи. Не следует людям так относиться к музыке, парень… Но что поделать? Таково требование. Только не думай, что стать музыкантом просто. За всеми этими улыбками и смехом на сцене скрываются определённые муки, которые не видно снаружи. Хи-хи-хи-хи! Глупость это, парень. Люди могут поглупеть, если споют двести раз одну и ту же песню. Хи-хи-хи.
После того, как мы выпили кофе, чёрный порошок этот застрял в щели между двумя его зубами из белого золота – такой контраст! Затем у него во рту стал клубиться дым сигарет. Он сам был воплощением менталитета человека, настроенного против истеблишмента. Я не верил своим глазам, сидя перед этим человеком, что у него было шестьдесят семь подружек! Это и впрямь просто фантастический рекорд. Он даже одновременно встречался как-то с восемью женщинами сразу!
- Не пытайся подражать мне, парень. Это всё всерьёз. Я и сам в суматохе, словно кошка, что невольно уселась на чужое место. Хи-хи-хи.
- Мы можем находиться несколько раз в одном и том же месте, но не можем быть в нескольких местах одновременно. Таков закон физики, парень, так как Господь бог велит своим созданиям быть верными. Понимаешь, что я имею в виду?
Уникально здесь то, что от каждой бывшей своей подружки он оставлял себе сувенир на память: это всякие безделушки, висевшие в этой гостиной, такие как шпильки для волос, губная помада, расчёска, повязки на голову, носовой платок и множество других вещичек. «Молодой же плод манго», всё ещё держащая во рту леденец, с гордостью ухаживала за этими сувенирами, словно желая сказать, что из всех этих женщин, потерявших голову от Банг Зейтуна, лично ей повезло, хотя она всего лишь четвёртая из его жён. На самом деле, это она демонстрировала в гостиной все эти безделушки. То, как женщины воспринимают конкуренцию друг с другом, – это, пожалуй, самый большой пробел в знаниях у мужчин. В случае же с Банг Зейтуном можно было понять только одно, а именно: что этот «душистый манго» обладал красотой в сочетании с непередаваемой тупостью. Я начинал восхищаться Банг Зейтуном. И потихоньку стал присматриваться к нему. В чём же заключалась привлекательность этого плейбоя? Уж точно, его репутация Казановы основывалась не на внешности. Он был кривым и слишком худым. Одежда на нём – деревенская, волосы – точно грива медузы Горгоны, а лицо – такое же, как у большинства малайцев, согласно одной красивой версии, распространённой среди малайцев и опирающейся на образ Рахмата Картоло*, хотя по сути, ему далеко даже до этого образа. Богач? Невозможно. Самым ценным предметом в его доме был «персидер» – это малайское обозначение холодильника, который превратился в посудный шкаф. Дружелюбный? Но все малайцы в целом дружелюбны. Взгляд его глаз и впрямь был успокаивающим, но глаза эти были замутнены дымом от сигарет. Что же заставляло женщин хаотически бегать за ним? Загадка. Неужто это всё перстни с агатами на его пальцах? **Нет, ведь его поклонение богу было на самом деле весьма беспорядочным, хоть он и не был язычником. Мне и впрямь стало любопытно. Я рассказал Банг Зайтуну об истинной цели нашего визита и в открытую спросил, в чём секрет торжества любви. Он в смятении посмотрел на Арая.
- В восемнадцать лет не иметь подружки? И в самом деле, не везёт тебе, парень. Жизнь иногда бывает такой несправедливой. Хи-хи-хи!
Эти его клыки из чистого белого золота впечатляюще сверкнули.
- Но это только ради тебя. Я этого никогда никому не разглашал ещё!
Лицо Банг Зейтуна было таинственным. Именно этого мы и ждали.
- Но нужно очень стараться, чтобы достичь успеха.
О боже, Банг Зейтун, я и впрямь всё это время не подозревал, что у тебя подобная натура. Неужели ты учился искусству варить приворотное зелье? Нужно ли поститься в течение сорока дней? Или требуется носить талисман в виде женской особи вши, взятой со спины белой обезьяны, обитающей лишь на вершине горы Гудха? Но что бы то ни было, это, несомненно, особенный рецепт, раз у представителя богемы имеется шестьдесят семь подружек и чуть ли не пять жён.
- Подождите-ка минутку…
Банг Зейтун вошёл в свою комнату, пока мы с Араем напряжённо ждали, и вернулся, неся в руках большой футляр.
- Вот и весь секрет, – спокойно сказал он, открывая футляр. Внутри него лежала гитара.
Мы были в замешательстве.
- Да, гитара. Эта гитара и есть мой маленький секрет, если хотите знать, парни. Хи-хи-хи.
Банг Зейтун нежно погладил свою акустическую гитару, словно этот предмет был одной из его жён – конечно же, самой младшей женой. Гитару ведь часто рассматривают как изображение женщины с красивым телом. Волшебная ли это гитара, поддавшаяся действию заклинания в смеси с состраданием?
Банг Зейтун словно прочитал наши мысли с предубеждением:
- Нет, парни. Если вы имеете в виду магию, то её здесь нет. Это обычная гитара, такая же, как все.
* Рахмат Картоло – (1938 - 2001) индонезийский актер и певец.
** Агаты – дозволенное и предпочтительное украшение (в виде перстней) среди мужчин-мусульман, согласно Сунне пророка Мухаммада, который носил их сам, будучи примером для других.
Банг Зейтун обхватил гитару и взял медиатор, а потом, без лишних капризов, принялся с чувством перебирать струны, бормоча: «Хмммммм…. Хммммм…. Хммммм…».
Он красиво настроился на вступление и начал исполнять стихи. Мы были убаюканы.
Я сразу же узнал эту песню с первого аккорда: это была малайская песня «На пороге вечера» Исмаила Марзуки. На мой взгляд, в песне «На пороге вечера» не было даже тихого шёпота, и всё это прекрасное представление было немым. А начиная со второго аккорда, я уже не видел перед собой деревенщину с двумя искусственными зубами из белого золота, ибо он превратился в иную личность – красивую и высококультурную. Голос Банг Зейтуна, безмятежная песня с Малайского полуострова и ноты, отдававшиеся в углублениях гитары из бальзового дерева; всё это было упаковано в очаровательный свёрток. Банг Зейтун предстал перед нами в образе реинкарнированного Фрэнка Синатры.
На каждой мелодии, которую исполнял Банг Зейтун, он улыбался, сияя своей самой милой улыбкой, и в тот момент, когда женщина на него взирала, сердце покидало её. Те женщины, что ещё не закончили обучение Корану, и чья вера ещё не так тверда, всё же наверняка охотно променяли бы своё здравомыслие на витые струны гитары. Не требовалось много времени, чтобы понять мнение Банг Зейтуна: гитара – это и есть весь секрет его обаяния. Мы зааплодировали Банг Зейтуну после того, как он спел, после чего он вновь принялся поглаживать свою гитару.
- Если оптимально применять её, то гитара и в самом деле может оказать самое большое влияние на успех романа. Хи-хи-хи… Было даже доказано, что очень много красивых женщин, как психически, так и физически здоровых, были готовы к тому, что семьи выгонят их из дому только потому, что они без памяти влюбились в гитаристов, несмотря на то, что будущее тех гитаристов представлялось смутным, а внешний вид даже уродливее, чем у злого духа – ифрита, и неделями они не принимали душ! И всё это потому, что гитара обладает магической силой сострадания, если хотите знать, парни. И покажите-ка мне, парни, такого гитариста, подружка у которого была бы безобразной. Таких нет, нет, парни.
Мы кивнули, поражённые и изумлённые. Только что мы услышали глупое мнение, но оно не было лишено логики, ибо если его проверить научным способом – опросом – то можно быть уверенным, что даже у самого средненького гитариста есть симпатичная девушка.
- Научись играть на гитаре, парень. Выбери для себя самую красивую песню и играй хорошо, от всей души и в наиболее подходящий момент. Лучше всего даже, если ты устроишь небольшой сюрприз: Нурмала обязательно обратит на тебя внимание. Хи-хи-хи.
Арай был счастлив, получив одобрение от специалиста в области любви. Его уверенность в себе резко поднялась. Действительно было полезно посовещаться с Банг Зейтуном. Я всё более был согласен с тем мнением, что зачастую самым полезным вещам в школе не научишься. И даже самый простой совет основан на опыте – и горьком, и сладком, – опыте того, кто на самом деле дал нам практическое руководство в жизни. Школа жизни – это наиболее подходящее название в данной ситуации. Обычная школа не учит нас тем вещам, о которых нужно думать, а просто учит думать – для этого, видимо, и нужна школа.
***
Проблема в том, что Арай абсолютно не был наделён музыкальным слухом. И даже гитару он держал в руках только впервые. Когда мы пришли снова на следующий день, Банг Зейтун спросил:
- Ну, ты уже нашёл свою песню, парень?
- Да, Банг, – с готовностью ответил Арай.
- Ну и какую?
- When I Fall in Love*, Банг.
Я точно знаю, почему Арай выбрал именно эту песню: её текст представляет всё то, что он желает передать Нурмале, и особенно вот эта часть: When I give my heart,it will be completly... Тут Банг Зейтун нахмурил лоб.
- Прекрасная песня, но знаешь, парень, в её аккордах много мажора, она достаточно однобокая, в джазовых оттенках, да и исполнять её несколько трудно. Хи-хи-хи. Почему бы не попробовать какую-нибудь песню попроще, парень? Песню, что подойдёт для новичка вроде тебя? Как насчёт песни «Пара круглых глаз»?
Его не звали бы Араем, если бы он так легко сдался. Несмотря на то, что и профессиональный гитарист не всегда может хорошо исполнить When I Fall in Love, не говоря уже о том, чтобы спеть её, Банг Зейтун одолжил ему свою гитару вместе с большой картонкой, на которой он нарисовал струны с подробной инструкцией о том, какую и каким пальцем следует перебирать, чтобы получить правильный аккорд. Пальцы Арая покрылись волдырями, ибо он не привык перебирать струны гитары. Первые две недели он всё ещё не мог исполнить ни одного аккорда, но энтузиазм его нисколько не уменьшился. Иногда Банг Зейтун приходил, чтобы просто понаблюдать за его прогрессом. И увидев, что тот играет на гитаре, этот плейбой просто смеялся: Хи-хи-хи-хи.
Спустя ещё две недели Арай пробовал уже петь, так что каждый вечер голова у нас шла кругом, когда мы слушали его сухой, хриплый и лающий голос. Песня When I Fall in Love шла в одном направлении, а мелодия гитары – в другом. Он тренировался часами, пока с него не начинал литься пот, на шее не выступали вены, и пока струны гитары не обрывались. В течение недель десятки раз повторялась одна и та же песня, и он ни разу не захотел попробовать выучить другую. Чернорабочий, которому медведь наступил на ухо, осознававший, что он никогда не сможет играть на гитаре, как оказалось, всем сердцем смог посвятить себя музыке, и только ради того, чтобы сыграть всего одну песню и передать крик сердца своей второй половинке. В этом заключалась сила любви, сила души человека по имени Арай, и действительно это было трогательно.
Прошло два месяца, но прогресса у Арая не наблюдалось.
- Осталось совсем немного времени, Кал, – сказал он мне, обнимая свою гитару. – 14 сентября – день рождения Нурмалы, и я должен суметь исполнить эту песню.
И, как и предполагал Банг Зейтун, оказалось, что Арай заранее спланировал очень приятный сюрприз для Нурмалы. Это уже стало сейчас классической идеей, и её часто используют в фильмах. И ночью 14 сентября мы пробрались под окна спальни Нурмалы, где чуть позже Арай исполнит песню When I Fall in Love. Ох, как же красиво! Мы даже не могли уснуть, думая о всей прелести этого плана. Но с другой стороны, за оставшиеся тридцать дней Арай тренировался изо всех сил. За неделю до 14 сентября, хотя и было пока неуместно извиняться, Арай наконец-то смог до конца исполнить эту песню. Не было пределов его счастью.
- На этот раз Нурмала преклонил колени, друзья!
И он крепко обнял нас с Джимброном. Банг Зейтун смеялся:
- Хи-хи-хи-хи.
После ночной молитвы Арай тщательно нарядился, приготовив букет цветов. Мы замерли посреди кукурузных початков, подойдя к большому дому в викторианском стиле. Недавно прошёл дождь, но сейчас небо прояснилось, а полная луна поднималась и опускалась меж комьев облаков. Лампы в доме преломляли тусклый свет. Атмосфера стояла тихая и грустная, и впрямь идеально подходящая для исполнения песни When I Fall in Love. Мы спрятались за саговой пальмой. Между нами и очень высоким окном находилась пологая и ухоженная площадка, засаженная зелёной травой. Из оконных створок мы заметили, как Нурмала ходит взад-вперёд. По Араю струился пот; грудь его то вздымалась, то опускалась. Он что есть мочи старался сдержать себя.
- Арай, будь храбрым! Пора!!
* When I Fall in Love – «Когда я влюблюсь» (англ.). Песня, исполненная в своё время Фрэнком Синатрой.
** When I give my heart, it will be completely... (англ.). «Когда я отдам своё сердце, всё будет закончено…»
Арай шагнул вперёд. Посреди площадки, между мной и окном комнаты Нурмалы он остановился, перекинул ремень от гитары через плечо и приготовился действовать. Он жестом указал мне и Джимброну, что нам следует бросить в окно гравий. Этот пример уже десятки раз показывали в фильмах индонезийского телевидения. И тут Арай начал свою песню.
- Хххххммммм… Хммммммм… Хммммммм…
Нурмала, ходившая из стороны в сторону, остановилась и взглянула в окно. Арай повысил голос. Но, к сожалению, возможно, из-за того, что он нервничал, пел он так же, как и на третью неделю репетиций: голос – на восток, гитара – на запад, темп – на юг. Нурмала выглянула из створки окна. Завывания Арая стали ещё громче, словно жук, на которого наступили. И тут вдруг Нурмала отвернулась и отошла от окна. Вскоре после этого из окна послышались звуки оркестра. Десятки скрипок и виолончелей мягко и гармонично играли вступление, а затем настал черёд подключения потрясающего вибрирующего вокала…
When I fall in love, it will be forever...
In the restless day like this,
Love is ended before it’s begun…
When I give my heart
It will be completely*
По всей видимости, Нурмала поставила граммофонную пластинку с записями Ната Кинг Коула**, величайшего джазового вокалиста всех времён, который несравненно прекрасно исполнил песню When I Fall in Love. Арай был в панике, но всё ещё продолжал свои завывания: теперь его песня покатилась, тогда как темп, звучание гитары и самого голоса не выражали никакого направления и фальшивили. И чем выше были его завывания, тем больше Нурмала увеличивала громкость своего граммофона. Я был ошеломлён. Это была самая садистская, самая зверская расправа, которую я когда-либо видел. Мы с Джимброном смеялись до ужаса, но вместе с тем мне не хватало духу смотреть на Арая, который не прекращал петь. Он всё больше боялся сцены, но ни на миг не желал сдаваться, хоть ему и приходилось соревноваться с легендарным Натом Кинг Коулом, а сердце его упало. Мы с Джимброном пытались сдержать свой смех, чтобы Арай не обиделся. Арай же храбро продолжал завывать. Голос его перекликался с голосом Ната Кинг Коула, и чем дальше, тем всё хаотичнее. В конце концов, мы с Джимброном не могли больше сдерживать себя, так как в этот момент голос Арая повернул куда-то на северо-восток; его гитара неслась на юго-запад, а темп остался далеко позади на юго-востоке. Мне было невыносимо видеть, как с Арая струится пот. Он и сам, казалось, с трудом сдерживал смех. Голос его ослаб. Он понял, что с Натом Кинг Коулом вообще невозможно соревноваться.
Я молча схватил гитару Арая, осознавая, что его приятный сюрприз только что с огромным треском провалился: струны гитары перестали вибрировать, а та равнодушная молодая женщина в викторианском особняке не стала ближе ни на дюйм. Арай измученно потупил взгляд, тяжело дыша, устав в этой суматохе контролировать свой голос. Я потащил его наружу с той травянистой лужайки. Мы возвращались через кукурузное поле. Мокрые стебли кукурузы врезались нам в руки, и те зудели и болели. А я всё ещё издалека слышал голос Ната Кинг Коула: такой мелодичный, словно звуки райской арфы. Действительно, иногда жизнь бывает просто ужасной.
* «Когда я влюблюсь, это будет навсегда… В такой суматошный день, как сегодня. Любовь окончилась до того, как началась. Когда я отдам своё сердце, всё будет закончено».
** Нат Кинг Коул – Американский джазовый пианист и певец, настоящее имя которого — Натаниэль Адамс Коулс (1919—1965).
Глава 16. Чипутат
Привычка – это отрава, а рутина – не что иное, как хладнокровный убийца. Я гляжу на вонючий рыбный рынок: когда жарко, там стоит грязь, а как пойдёт дождь – плавают всевозможные виды отходов. Ветхий кинотеатр становится логовом всяческих блох и грызунов, а в нашей арендованной будке комары уже невосприимчивы к разного рода отравам против насекомых: воспламенишь их, распылишь или наэлектризуешь. Находиться в ней просто невыносимо: быстро зажмурив глаза, входишь внутрь и так же быстро засыпаешь, похрапывая. Но боже мой, я испытываю нервозность, покидая эту трущобу.
- Бежать отсюда, мы должны бежать отсюда, сколько бы у нас ни было сбережений, вплоть до самой Явы, куда нас недавно завели дела, – Арай был весьма уверен в этом плане.
Мы хотим отправиться на Яву – процветающий, густонаселённый остров, и поразмышлять о нашей судьбе. Пока что желание учиться у нас приуменьшилось. Без помощи же семьи и друзей на Яве наших сбережений на жизнь хватит лишь на шесть месяцев. И если мы не найдём себе работу за эти шесть месяцев, то участь нашу будет решать сам Вершитель судеб, обитающий на небесах. Мы отчалим от причала Оливир по курсу на Танджунг Приок, где сядем на корабль «Звезда южного моря». Это не пассажирское судно, а грузовое, везущее бакалейные товары и скот. Мы можем расположиться на нём только потому, что знакомы со штурманом. Штурман обговорил со шкипером вопрос о том, можно ли добавить на судно пассажиров во время перевозки скота из Каримуна с остановкой в Белитонге, следуя далее курсом на Яву.
- В итоге вас какое-то время будут считать млекопитающими, так что можете помогать готовить пищу, драить палубу и люки, а также чистить туалет. И не считайте, что это легко, парни. Вскоре этот корабль потянет за собой баржу, а это не бывает быстро, тем более, что сейчас дует западный ветер. Мы будем плыть по морю минимум пять дней. Вы готовы?
- Это не высокомерие, братец, но у нас сейчас трудные времена с тех самых пор, как мы открыли глаза и увидели этот мир, нет, даже с того момента, как были в колыбели, и подобную работу мы привыкли делать и на суше. Так какая разница – делать это на суше или на палубе корабля все четыре дня? Так что мы согласны.
- А вы знаете, что такое Джакарта? Были там когда-нибудь? Есть среди вас тот, кто был там? – спросил нас штурман.
Мы отрицательно покачали головами.
- Ого, это серьёзно.
- Интересно, почему же, братец?
- Ах, ну вот так. Вы, главное, направляйтесь на юг Джакарты. Тот район достаточно безопасный по сравнению с другими районами Джакарты. По прибытии в Приок садитесь на автобус до терминала Чипутат, что на юге Джакарты.
Чипутат – это единственная подсказка для нас, за которую можно зацепиться в пути, который мы предприняли, чтобы испытать свою судьбу. Мы с Араем вернулись домой попрощаться с моими родителями. Оба они сделали немного комментариев, лишь выразив практически одновременно одно и то же наставление:
- Первое, что вы должны сделать, это найти мечеть.
* Чипутат – название района в южной Джакарте.
Собрав сумки, Джимброн подошёл ко мне и Араю.
- Лош… Эта сумбанская лошадь – для тебя, Кал…
Я был поражён. Джимброн вручил мне свои сбережения, что держал в сумбанской лошади-копилке.
- И вот ещё лошадь породы сандель – для тебя, Арай…
Мы были ошеломлены и были не в силах принять это.
- Я уже давно откладывал эти сбережения для вас…
Наивное лицо Джимброна опухло. Он казался очень тронутым, так как смог хоть чем-то помочь своим закадычным друзьям.
- Вы умнее, и у вас есть больше шансов продолжать дальнейшую учёбу. Вы просто отправитесь на Яву. Используйте эти деньги и воплощайте в жизнь свои мечты…
Мы чуть не сели на землю, ведь всё это время мы никак не ожидали от Джимброна таких доброжелательных намерений.
- Да ладно тебе, Брон. Ты же так тяжело трудился ради этих сбережений!
Джимброну стало грустно.
- Возьми, и пусть твоя жизнь имеет смысл. Если бы я мог дать вам больше, чем эти накопления, то отдал бы. Отправляйтесь. Если вы сможете добраться до Франции и объездить всю Европу вплоть до самой Африки, это значит, что и я туда доберусь, и поеду вместе с вами.
- Но как же насчёт тебя самого, Брон? – спросил Арай.
- Я останусь в Магае. Ведь меня, в конце концов, взяли на работу на ферме Шефа. Я буду ухаживать за лошадьми!
Мы были тронуты. Подойдя к Джимброну, обняли его. У него было такое мягкое, доброе сердце! Когда-то на полном энтузиазме он заказал шкиперу корабля привезти ему из Джакарты две лошади-копилки, и как же мы смеялись, когда эти две копилки прибыли! Он экономил свою зарплату, тяжело работая по меньшей мере два года, и регулярно пополнял обе копилки. И ни словом не проговорился о том, каков его замысел. И вот теперь он вручил каждому из нас по одной из них. Такова была жертва, на которую пошёл Джимброн ради нас. И мы пообещали писать его имя повсюду, куда бы ни отправились: на зданиях, на деревьях, на дороге.
***
Когда мы расставались, мой отец крепко обнял Арая и очень сильно вздохнул. У него не было слов для нас, только нежная улыбка, полная гордости и блестящие от слёз глаза. Он оставался один, так как ни разу мы прежде не оставляли его. А Пак Балиа дал мне картинку, которую всегда показывал классу: художник, Эйфелева башня и река Сена. Он ничего не сказал, но я и так понял, что он имел в виду: Франция – не только наша с Араем мечта, но и его тихая мечта.
- Не возвращайтесь, пока не станете дипломированными специалистами, – дала нам наказ Бу Муслима, моя учительница из начальной школы. Стоявший рядом с ней Пак Мустар закивал. Они улыбнулись, когда мы тепло попрощались с ними, так как знали: это был знак того, что мы приняли брошенный нам вызов – никогда не возвращаться на остров Белитонг, пока мы не станем специалистами.
Мы с Араем, держа лошадей-копилок, стояли на носу корабля, пока тот поднимал якорь. Корабль медленно отчаливал от пристани, и я уже издали увидел нашу арендованную будку, кинотеатр, рыбный рынок, магазин «Свет надежды», цех по изготовлению напитка-чинчау, а также людей, что беспрестанно махали нам: моих родителей, моих одноклассников из начальной школы – членов Отряда Радуги, Джимброна, Пак Балиа, школьных охранников, десятки наших коллег из числа носильщиков-чернорабочих, Махадер, А Киун, Пак Джик Басман – продавец билетов в кинотеатре, Тайконг Хамим, Шеф, Банг Зейтун, падре Джованни и Лаксми. Наши провожающие были очень оживлены, но молчали. Они взяли за руки, отпуская двух детей острова, которые отправлялись на Яву испытать судьбу. Сердце моё застыло, а щёки увлажнились от той мысли, как сильно мы будем по ним всем тосковать. Красное солнце садилось за мангровые заросли, когда мы отходили от полуострова Отца, высвободившись из узкой, извивающейся бухты. Упругие волны образовывали стрелы, когда корпус корабля рассекал коричневую спокойную поверхность реки. Её коричневый цвет постепенно становился дымчато-серым, пока корабль пробирался по устью, и потускнел в синей гряде, так как мы только что пересекли Южно-Китайское море. Я всё ещё видел издали машущих людей. Чем шире становилось море, разделяющее нас, тем больше росла пустота в моём сердце. Их руки словно покачивались на волнах, напоминая листья кокосовой пальмы. Я смотрел на свой маленький остров, опустошённый из-за человеческой жадности. Все были там: мой отец, мать, родственники, друзья, учителя, моя гордость и подлинная личность, слёзы и смех, моя судьба и чувства, которые только имелись в сердце. Прекрасные ряды деревьев приглашали к себе стаи диких голубей, и получали продолжение в виде волнистых равнин, заросших травой, которые облепили воробьи, а за ними следовали стиснутые группы деревьев, тропинки, дома на сваях, карликовые олени, плоды карамболы, пруды с солоноватой водой и древние камни, уязвимые перед временем, но более стойкие, чем само это время.
Остров Белитонг пролил мою кровь, находясь посреди могучего бушующего океана, замыкающего меня в четырех стенах. Непреклонный, непобедимый Белитонг, когда же я увижу тебя снова? «Звезду южного моря» повсюду уже окружал океан.
Шкипер запустил главный двигатель, и я увидел на палубе сгустки пены, подпрыгивающие вверх и вниз из-за того, что три гигантских винта с грохотом врезались в воду. Я был застигнут врасплох этим рёвом и крепко прижался к железной ограде кормы в тот момент, когда корабль начал раскачиваться на волнах, нагнетаемых сезонными ветрами с запада. В моей голове беспрестанно вертелось только одно слово: Чипутат. Я никогда не забуду нашего путешествия, так как все эти четыре дня, непрерывно, секунду за секундой мы мучились. Первое мучение – из-за того, что мы испытывали морскую болезнь, проплыв всего несколько часов, и причиной тому были высокие волны и необычайно грязный камбуз. Добавьте сюда же бонус в виде прогорклого запаха от горы гнилых кокосов под названием копра, а также нескольких тонн сырого каучука, загруженного на корабль. Этому «опьянению» также способствовала песня «Сумерки в Каймане», которую десятки раз ставил шкипер, страдавший прямо-таки обсессивно-компульсивным расстройством в отношении этой песни. В течение следующих пяти дней мы были постоянно пьяны. Но даже испытывая все эти мучения, мы должны были драить палубу и трюм, чистить туалет и готовить четыре раза в день. К тому же наш шкипер был очень привередлив в еде. Он недовольно морщил брови, если на столе было хоть чуточку солёных овощей. При этом мы сами всё время мучились, так как нас постоянно рвало от той еды. Удивительно, как это мы с Араем не заболели и продолжали с энтузиазмом выполнять свои обязанности в качестве компенсации платы за проезд на этом корабле, гружёном скотом.
Вот как, друзья мои, бывает, если вы желаете узнать всю силу оптимизма, силу экстраполяции восходящей кривой, силу мечтаний. Если мы выходили на палубу, чтобы подышать свежим воздухом, то у нас ещё больше кружилась голова, так как единственное, что было видно, это пенистый горизонт, хотя нет, даже этого горизонта не было видно: только синева, синева и сияние, слепящее глаза. Казалось, мы никогда не доберёмся до места назначения: мы будто тихо стояли на месте, плескаясь в гигантской чаше, наполненной голубой водой. Будто мы ошибочно выбрали направление, заблудившись на водной планете, не имевшей суши. Даже один час на том корабле казался целым годом. Изо дня в день только синева. И я уже начал скучать по Белитонгу, по Джимброну, по Бриллиантовому принцу и по своему отцу.
До чего же ужасно находиться посреди океана! Что творится в голове у тех, кто решил работать в море? Ответом будет вопрос самих же моряков: что творится в голове у тех, кто решил работать на суше? Если начинается шторм, то нас с Араем рвёт до тех пор, пока уже нечего будет исторгать из себя, и польётся только жёлтая горькая жидкость. Это так и называется – рвота желчью. В таком состоянии хочется, чтобы тебя выкинули в море, так как у тебя уже нет сил противостоять этому. Рвота желчью – пик морской болезни. Если у нас начиналась рвота желчью, мы двигались взад-вперёд до радиорубки, раздражая Маркониса своими постоянными вопросами о том, сколько ещё времени нужно, чтобы добраться до Джакарты. Мы чувствовали себя немного получше, если шкипер натирал нас эвкалиптовым маслом и применял немного массажной техники, которую можно было использовать для шпаклёвки лодок. Он также хвалил нашу стойкость:
- Если вы сможете вынести пребывание на этом корабле, то и в Джакарте тоже сможете выжить, – действительно обнадёжил он нас.
На шестой день, в час дня, когда я был уже весь синий, потрёпанный, и скучал от безделья, я выглянул наружу из палубного люка, и – какой сюрприз! – где-то там, на синей линии горизонта, заметил какие-то появляющиеся и вновь исчезающие предметы, похожие на ящики. Я подскочил и что есть сил закричал:
- Арааааай! Джакартаааааа!!!
Арай, который в этот момент помешивал варёные плоды хлебного дерева в паровой кастрюле, тут же понёсся ко мне. Он удивлённо посмотрел вдаль, в ряды всё более приближающихся ящиков, подскочил и крепко меня обнял. Мы быстро закончили готовить и приняли душ. Мы много раз поглядывали на те коробки, которые выглядели как джакартские небоскрёбы. И вся тошнота и усталость наши улетучились, сменившись экстазом от того, что мы вскоре прибудем в Джакарту. Мы надели свою самую лучшую одежду. Посещать столицу просто невозможно в чём попало. Там находится президент. Это очень важное событие. На мне была рубашка-сафари с четырьмя карманами – подарок отца. В ботинках, с расчёсанными после втирания геля волосами, я смотрел на себя в зеркало и улыбался. Побрызгал одеколоном те места на теле, которые могут оказаться в непосредственном от меня радиусе и почувствовать мой запах, подготовил свой большой чемодан и понёс в одной руке лошадь-копилку.
Арай сделал то же самое. Его мокасины блестели, густо смазанные гуталином. И хоть день стоял жаркий, одежды на нём было надето в два слоя. Из нижнего белья на нём была толстая, облегающая тело футболка с длинными рукавами тёмно-жёлтого цвета, бросающаяся в глаза своим воротником, закрывавшем всю шею до самого подбородка как зимняя футболка. Действительно, классная футболка: Арай купил её специально в Танджонг Пандане для этой поездки в Джакарту. На её рукавах были большие зелёные полоски? как у спортивного костюма, а в области груди – надпись, сделанная каллиграфически красивыми буквами. Поверх футболки на Арая был надет толстый пиджак коричневого цвета – подарок Тайконг Хамима. Этот пиджак, немного отдававший плесенью, Тайконг часто надевал, проповедуя в мечети по пятницам. Когда Арай выходил, то казался послом.
Держа в правой руке большой чемодан с двумя ключами, он грациозно направился в переднюю часть корабля. Вся команда хихикала, глядя на нас, но нам до этого не было дела. Мы твёрдо стояли на носу корабля, борясь с жарким солнцем в два часа пополудни, готовясь ко встрече с Джакартой. Мы ждали, но силуэты тех коробок так и оставались прежними. И хоть всё это длилось долго, но всё так же было бессмысленно. Мы поджарились на солнце. Гель у меня на волосах начал таять. Пот обильно струился, а стоять мы устали. Арай расстегнул свой пиджак. Мы сели, опираясь на железный столб на носу корабля. Только что мы осознали, почему над нами смеялась вся команда: до Джакарты ещё очень далеко. Через четыре часа, ближе к закату, корабль пришвартовался. Мы с Араем твёрдо стояли на палубе и дрожали от вида такого огромного количества народу в Танджонг Приоке: старые и молодые, мужчины и женщины, быстро бегающие туда-сюда, и непонятно, что же они делали.
- Добро пожаловать в Джакарту, парни, – сказал матрос, одетый так же, как Дональд Дак, поднимая железный якорь и пришвартовываясь к краю причала.
Но нам по сути было уже всё равно, что он там говорит, так как мы напряжённо ждали, когда же сделаем первые шаги по Джакарте. Я крепко сжимал чемодан и лошадь-копилку. Когда корабль бросил якорь у края причала, матрос бросил рыболовную сетку, которую подхватили внизу два человека. Он подал нам знак спускаться. Мы скинули свои чемоданы в сетку и медленно поползли вниз. С «бисмиллой»* мы вступили в
* Бисмилла (или Басмалла) – сокращенно от «Бисмиллахир-рахманир-рахим», то есть по-арабски «Именем Аллаха, Милостивого и Милосердного». Распространённая формула в исламе, которую произносят в начале какого-либо дела.
Джакарту. Шкипер и члены команды столпились на носу корабля, махая нам руками. Пять ужасных дней мы были вместе с ними.
- Будьте осторожны в Джакарте, парни, – сказал нам шкипер.
- Если не выдержите в Джакарте, то в июле приезжайте сюда снова, мы заберём вас обратно в Белитонг!! – воскликнул штурман.
Мы с Араем вышли, по-прежнему слыша позади затихающие крики штурмана, но их поглотили звуки корабельных свистков и галдёж сотен людей.
- Чипутат, парни! Не забудьте: Чипутат!
И я, и Арай поразились, увидев огромные корабли «Камбуна», «Лавит», «Сиримау» и ещё разные названия, окончание которых было на «Loyld». Корабль же «Звезда южного моря», который мы считали очень большим, даже не шёл в сравнение с этими судами. Это всё равно, что сравнивать курицу со слоном. Звуки рёва корабельных свистков сотрясали нашу грудь. Это был как раз период, когда люди целыми потоками возвращались из родных краёв после празднования Курбан-байрама, и сотни их сновали туда-сюда в каком-то бешеном темпе. Мы не могли и слова вымолвить, настолько были поражены, и выглядели словно утята, случайно забредшие на конюшню. Мимо нас прошла огромная толпа народа, только что спустившаяся с огромного корабля. Мы оказались зажаты. Я спросил прохожих:
- Где можно сесть в автобус на Чипутат?
Кто-то велел мне следовать за непрерывно двигавшейся группой. Вдали я заметил большой автобус. Мы подошли к терминалу Танджонг Приок. Пока мы шли туда, то всё больше изумлялись, так как людей становилось всё больше. В клубах выхлопных газов мы просто сбились с толку. Но вдруг кто-то подхватил мою сумку и сумку Арая, а затем забросил их внутрь автобуса.
- Вперёд, поднимайтесь! Поднимайтесь! – скомандовал он.
- В Чипутат, Пак?
Он не ответил, а только посмотрел на нас сверху вниз, а затем закинул внутрь ещё чью-то сумку. У малайцев если не отвечают, это означает согласие. Мы забрались в автобус, и он выехал из терминала. Он безжалостно звенел клаксоном и петлял из стороны в сторону, выжимая газ. Мы сели спереди, споткнулись и снова удивились, видя, как много народу набилось в автобус. Затем чувство удивления сменилось уже изумлением при виде трущоб, скопившихся вокруг порта Танджонг Приок. Настолько сильна нищета, что люди могли выживать прямо на чёрной стоячей воде, в тесных картонках, пить сточную воду и вдыхать отравленный воздух!
Наступила ночь. Пассажиры один за другим исчезали, и автобус опустел. В Чипутат мы так и не прибыли. Утомлённые, мы с Араем быстро уснули. Если бы кто-то захотел взять наши чемоданы и лошади-копилки, мы бы так и не узнали об этом. Внезапно я вскочил от испуга.
- Проснитесь, проснитесь! Мы уже прибыли! – закричал кто-то.
Я разбудил Арая. Мы прибыли на вокзал, который был намного тише, чем Танджонг Приок. Парковые часы показывали полночь. Как оказалось, автобус надолго останавливался в разных местах, но мы этого не заметили. Было очень холодно. Арай застегнул свой пиджак. Неся чемоданы и лошади-копилки, мы вышли из терминала. На воротах терминала висела большая вывеска, и две длинных неоновых лампы освещали название терминала: Богорский автовокзал. Первая наша миссия по нахождению терминала Чипутат провалилась, и мы застряли в таком месте, которого не знали и никогда не планировали там побывать: Богор был для нас совершенно чужим. Когда мы ещё учились в начальной школе, то читали в книге «Коллекция общих знаний», что Богор расположен на западе Явы; там возделывают таро, а ещё там есть президентский дворец, и это настоящий «город дождя». Вот и всё, что нам было известно о Богоре. А сейчас мы сами застряли посреди ночи в этом Богоре, не зная, куда идти и даже не ориентируясь, где тут запад, где восток, а где север с югом. Бесцельно бредя по дороге, мы вышли из терминала Богора, спотыкаясь и волоча за собой тяжеленные чемоданы. Шли мы неустойчивой походкой, так как всё ещё страдали морской болезнью. Наша аккуратная одежды, которую мы надели специально для посещения столицы, вся помялась. Пиджак Арая выглядел неопрятно, а рубашка-сафари с четырьмя карманами моего отца больше не казалась выглаженной.
Недалеко от Богорского терминала, на перекрёстке, где высился высокий монумент, мы с Араем остановились, засмотревшись на один очень красивый магазинчик. Мы стояли перед этим магазином как зачарованные, не в силах вымолвить ни слова, так как никогда ещё в своей жизни не видели заведений подобной красоты. Окрашено здание было и впрямь великолепно, а внутри него было всё ярко от огней. Там было множество ламп самых разных видов. Были и маленькие лампочки, что карабкались по стене тут и там, кружась вверх и вниз, и даже выходили за пределы здания, мерцая так, как в доме одного китайца в нашей деревне, в котором справляли свадьбу. Также по магазину были разбросаны забавные воздушные шарики до самой люстры, украшенной свисающими лентами. Стены были декорированы прелестными познавательными картинами, расположенными между рядами стеклянных шкафов с куклами. Блестящие столы выстроились в ряд. Магазин был уже закрыт. Снаружи мы заметили сотрудников в форме, занятых чисткой сверкающего пола и протиркой стеклянных шкафов. Это были красивые молодые люди и девушки. Несмотря на то, что работали они допоздна, они радостно улыбались. Вся наша усталость и головокружение из-за шестидневной рвоты на корабле как в воду канули, настолько потрясающ был это магазин. На фасаде здания красовалась большая звезда с названием этого великолепного заведения: KENTUCKY FRIED CHICKEN. В дверном проёме стояла большая статуя одного толстого господина с тростью и в очках. Ещё на нём был такой же пиджак, как на Арае, с той лишь разницей, что он ещё носил галстук-бабочку. Выглядел он богато. Однако у данной статуи совсем не было цвета: она была просто белой, особенно в области лица. Этим бледным цветом, видимо, скульптор пытался убрать с лица этого господина капиталистическую ухмылку.
Мы с Араем всё ещё стояли как прикованные, не в силах оторвать взгляд от этого прекрасного заведения, похожего на дворец. В конце концов, мы уселись на обочине дороги на свои чемоданы из крокодиловой кожи, всё ещё держа лошади-копилки в руках. Мысли каждого из нас парили. Нам было известно, что Кентукки – название какого-то места в Америке, однако не знали, что же означает fried chicken*. Может, из-за того, что мы по-прежнему страдали от морской болезни, мы не понимали, что fried – это слово в пассиве. Я спорил с собственным заблуждением о том, что Кентукки – это птицеферма из Кентукки или фабрика в Америке, производящая корм нового образца для кур, или магазин для коллекционеров кур. Возможно, из-за того, что многие горожане сходят с ума от странных коллекций. Кажется, Арай тоже погрузился в собственные мысли. Наконец, он заговорил, нарушая последние 15 минут нашей рассеянной, одурманенной очарованием магазина, жизни:
- А знаешь, Икал…? – медленно сказал он, застёгивая пальто, унаследованное от Тайконга Хамима. – Это ресторан, особое заведение для богатых.
- Ооо! – ответил я в глубине души.
- Чтобы здесь поесть, нужно заранее договориться, забронировать столик как минимум за три дня!
- Это разумно, – снова ответил я в сердцах, восхищённо покачивая головой перед магазином.
- Столик можно заказать только по телефону! А если прийти так, то никто тебя обслуживать не будет.
Я понимаю, что все эти знания он наверняка приобрёл благодаря радиоспектаклям сингапурского радио, которые часто доходят до нашей деревни.
- Не думай, что после еды сможешь расплатиться обычными деньгами!
- А чем же тогда, Рай?
- Членской картой!
* Fried chicken – жареный цыпленок (англ.)
- Если я расскажу тебе, каковы условия членства, ты вытаращишь глаза, Кал!
- А тебе не кажется, что стать посетителем этого ресторана легко, Рай? Среди прочего, у тебя должны быть доказательства частных поездок за границу на самолёте.
Я поразился, слушая его. Мне никогда не приходило в голову, что современные люди могут оказаться в ловушке – в такой трудной ситуации – только ради того, чтобы набить себе желудок.
Атмосфера стояла тихая. Мы вновь один за другим вернулись к созерцанию великолепия ресторана Kentucky Fried Chicken. Затем Арай медленно, но уверенно продолжил:
- А знаешь, Икал…
Я повернулся к нему, выпрашивая новую информацию, которая, несомненно, удивит меня.
- Владелец этого ресторана – вот этот толстяк, мистер Фред…
- Оооо. – Я благоговейно кивнул.
Потрясающе. Поистине, потрясающе.
И мы ушли, снова волоча свои чемоданы из крокодиловой кожи и неся в руках лошадей-копилок, не зная, куда идти. Несомненно, тогда я ещё не понимал, что Арай просто невежественный. Он взял это имя – мистер Фред – из Kentucky Fried Chicken. Уже позже, когда я узнал, что того толстяка зовут полковник Сандерс, у меня постоянно имелся повод высмеивать Арая фактически всю жизнь. Однако всё, что нам оставалось делать сейчас, посреди ночи, это выполнять наказ родителей.
И тут пошёл дождь: моросящий, тёмный, утомительный и холодный. Всё ещё не зная направления, мы просто шли, решив выполнить наказ родителей и найти мечеть. И вот удача! Недалеко от терминала мы нашли здание с надписью, которая нас обрадовала, ибо в средней школе мы не раз уже слышали это: Богорский аграрный университет (IPB). Ещё веселее нам было от того, что позади него была мечеть. На следующий день в деревне позади IPB мы без труда нашли съёмную комнату. Даже название той деревни было каким-то особенным: факультет Бабакан. Может быть, потому что он находится рядом с другими факультетами IPB. Эта деревня представляет собой долину, населённую студентами со всей Индонезии, численность которых больше, чем местных жителей. Так что Бабакан – это интеллектуальная долина. Стены в нашей комнате были из бамбуковой плетёнки, а пол – цементный, частично ставший уже земляным. Комната принадлежала одному торговцу луком на рынке Аньяр в Богоре.
Когда мы открыли чемоданы, то обнаружили ответ на свой вопрос – он содержался в содержимом чемоданов. Видимо, моя мать наполнила их солёной рыбой, рисовой крупой, банками с мёдом, таблетками аспирина, лекарством от глистов, велосипедным насосом, различными специями и даже ступкой с пестиком.
На факультете Бабакана и впрямь приятно проживать. Я впервые видел студенческую жизнь, тем более, студентов IPB – они умные и высокообразованные. И разговаривают в мечетях или в кафе об экзаменах, планах исследований, предисловиях к дипломной работе и практике. А когда они говорят об исчислении, сетевой культуре, теории вероятностей и механике, я начинаю скучать по школьной скамье. На факультете Бабакана я вновь ощущаю себя отличником. Нас с Араем соблазняло каждое их научное слово, но мы понимали, что нам самим ещё не время присоединиться к академическому сообществу.
Пока же у нас было только два чемодана из крокодиловой кожи, немного денег на жизнь и две лошади-копилки. Несмотря на то, что обстоятельства наши были ограничены, мы были уверены, что сможем поступить в институт. Сейчас для нас главным было побыстрее устроиться на работу, чтобы получать какой-то доход и есть по три раза в день. Следующие дни были без сна и еды, когда в газетах нам попадались красные заголовки новостей и фотографии об убийствах, грабежах, изнасилованиях, происходящих в городе почти ежедневно.
Таков уровень преступности в Богоре, Джакарте или в Тангеранге, словно эти города превратятся в города мёртвых, если там хоть на один день не будет преступлений. Но самое странное было в том, что постепенно к этому начинаешь привыкать. И даже когда всех этих старушек грабили, насиловали, совершали бесчинства и убивали, я был как большинство: делал глубокий вздох, а через минуту забывал даже инициалы той старушки. Это было самым большим пороком, который я обнаружил в себе, пока жил в городе. Нам было всё равно, наверное, из-за паники, которую мы испытывали сами. Живя в Богоре несколько месяцев с одним лишь аттестатом средней школы, мы не устроились на работу. И даже стать охранниками в магазине было сложно. На четвёртый месяц были вынуждены разбить копилки-лошадки. Возникло чувство вины перед Джимброном. Но что я мог поделать: даже за составление резюме для работы нужно было платить. При таких темпах нам оставалось денег только на три месяца жизни на Яве. Я помнил наказ шкипера возвращаться в Танджонг Приок в июле, если Ява не проявит симпатию к нашей судьбе. Но до июля ещё целых семь месяцев, что значит, что на четыре месяца мы должны впасть в зимнюю спячку, подобно морским свинкам, живущим в Альпах. Они живут только за счёт своих жировых запасов. Но, к сожалению, мы слишком худые. На нашу удачу, на пятом месяце у нас появилась особая работа. И всё потому, что шкипер подарил нам красивую форму: чёрные ботинки (хотя и из блестящего пластика, но их можно сделать ещё лучше, если отполировать их водой), чёрные длинные брюки, белая рубашка с длинными рукавами и галстук! Этот галстук приклеивался. Каждое утро нас подбрасывали до различных жилых комплексов среднего класса в Богоре, затем мы стучались в дверь за дверью, предлагая купить тефлоновую сковороду и разнообразную кухонную утварь. Концепция такой работы весьма милая, но её осуществление для нас с Араем очень сложно. Это намного сложнее, чем таскать рыбу. Проблема в том, что торговец-коммивояжёр – это такая профессия, которая требует навыков ведения торговли лицом к лицу при поддержке коммерческой коммуникации высокого уровня.
Моря, озёра и прожилки олова – вот в каких условиях закаляется наш характер. У нас ни малейшей квалификации для ведения торговых переговоров. В течение целого месяца мы не смогли продать даже ложку. В соответствии с подписанным соглашением, мы должны быть готовы к увольнению из-за отсутствия достижений. Потом мы устроились на работу на фабрику по изготовлению канатов и верёвок. Там изготовляли разнообразные верёвки, начиная от неразрываемой пеньковой диаметром почти полметра, которая обычно используется для швартовки кораблей весом пять тысяч тонн, и заканчивая любимой верёвкой висельников: из нейлонового пластика диаметром 30 мм, выдерживающей и собственную их тяжесть, и импульс удара, когда стул вышивают из-под ног, вплоть до 150 килограмм. К сожалению, фабрику вынуждены были закрыть из-за банкротства. Положение наше становилось всё более критическим. Хотя на наше счастье, у нас ещё оставались деньги, чтобы поесть два дня, когда наш сосед, тоже арендовавший комнату, предложил нам поработать в его фотокопировальном киоске при IPB. Жизнь вновь продолжалась.
С утра до ночи мы стояли перед разгорячённым копировальным аппаратом. Его ослепительный свет попадал а глаза, изменяя направление наших знаний о ботанике, физиологии растений, генетике, статистике и математике. Стопки научных писем на острой бумаге рвали нас на части, разрывая сердце, ведь мы так жаждали продолжить свою учёбу после школы. Мы уставали от завалов толстых книг, приносимых нам начиная с первокурсников и заканчивая профессорами, собирающимися на заслуженную пенсию в атмосфере академической эйфории, к которой мы даже на миг не могли прикоснуться. Работа с копировальным аппаратом вызывала боль в наших сердцах. Однажды мы с Араем громко рассмеялись, когда делали ксерокопию одной брошюры.
Видимо, это был отличный семинар на одну очень высокопарную научную тему: «развеивание лживой патриархальной этики: культурные усилия по повышению достоинства женщины при мужском доминировании». В этой брошюре докладчик подписался: «Наблюдатель и защитник достоинства женщин». Под этими словами шёл основной доклад спикера. Фото было сделано, видимо, когда этот защитник выступал с речью на семинаре, который также был посвящён защите достоинства женщины. На этом фото руки этого человека сжаты и потрясают воздух как у тех, что кричит о свободе. Рот и глаза пылали. Видимо, ему очень нравится проводить такие семинары. Мы испугались, взглянув на него, так как хорошо знали этого защитника женского достоинства: это была не кто иная, как та женщина, что держала пуделя на коленях, одетая только в две красных лоскутка из фильма, что мы смотрели в кинотеатре, полном тараканов, ещё когда учились в старших классах школы. Удивительно, как люди способны искажать свой образ. Она совершенно не умела играть, и на протяжении всего этого дешёвого и пошлого фильма было абсолютно ясно, что режиссёру было нетрудно попросить её раздеться, пока она прохаживалась, плавно покачиваясь, перед бельевой верёвкой, одетая в два маленьких лоскутка, прикрывающих последнюю часть её достоинства. Не сомневайтесь теперь даже в малейшем унижении её достоинства, ведь она превратилась в защитницу достоинства женщины. Мы были рады выразить ей свои поздравления. Подобно Насио, Мармо и многим другим, оправленным правительством в Белитонг в качестве переселенцев, а затем случайно превратившихся в чернорабочих-кули, эта женщина в красном купальнике-лоскутке тоже, похоже, претерпела те же метаморфозы. Раскаялась, если говорить точно. Волосы теперь у неё коротко подстрижены как у тех женщин, что много времени проводят, думая, и часто носят квадратные минусовые очки, чтобы выглядеть образованными. Но громко смеяться нас заставило воспоминание о том, как мы сами играли персонажей того развратного фильма под руководством Пак Мустара.
- Аааафффф!!!!... Ааааффффф!!!!... Ааааффффф!!!! – завыл Арай.
Время ещё было раннее, в фотокиоске «Канг Эмод», где мы работали, было тихо, так как у студентов сейчас каникулы – тёмная неделя перед экзаменами.
- Двадцать штук, парень, – приказала молодая дама, ходящая взад-вперёд, которая только что вышла из оранжевого такси.
Мне нравится её стиль. Он обусловлен её одеждой. Униформа служит для тех, кто готов уставать, пачкаться, иди, не раздумывая, на площадь и всё приводить в порядок. Она из светло-голубой холщовки – выглядит очень круто, когда её носишь. В мужской модели есть два кармана и ещё небольшой кармашек для шариковой ручки вверху рукава. Над правым карманом – изображение голубя и надпись POS и GIRO.
Мы делали копии объявления о найме новых сотрудников в Богорское отделение почты.
- Если вам интересно, можете подать заявку, – сказала та дама, оставив нам одну копию.
«Интересно» это просто не уместное слово в нашей с Араем ситуации, так как для того, чтобы выжить, причём пока законными способами, мы достигли стадии готовности делать даже то, что нас меньше всего интересует. Возможность, в соответствии с философией шефа, это самое точное слово для нас, а именно, возможность, которую мы должны увидеть, учитывая различные ограничения или, возможно, преимущества, которыми мы обладаем.
Заявку мы подали, но Арай не прошёл медицинскую проверку, что заставило меня волноваться, так как с его лёгкими что-то оказалось не в порядке. Тогда как я на последнем физическом испытании, а именно – в беге – сразу поверил в то, что меня возьмут. Арай сделал ещё одну ксерокопию, а я вместе с десятками потенциальных почтовых служащих забрался в зелёный грузовик, и нас повезли в центр подготовки коммуникаций сухопутных войск в Чимахи. Затем кто-то меня раздел и заставил перекатываться в воде, которую использовали на автомойке, а также отжиматься, ползать и прыгать как лягушка. Мне также запретили ходить больше, чем пять шагов, – только бегать. Каждое утро, как я просыпался, я должен был бегать. В полдень перед обедом – снова бегать. Бегать весь день, и даже нельзя было заснуть, если прежде я не бегал. Я похудел, но стал крепким, как железо, и угольно-чёрным как асфальт. За полный месяц я прошёл базовую военную подготовку, чтобы позже в почтовом отделении мог дисциплинированно служить обществу.
Глава 17. Научная компетенция
Во время своего рабочего опыта, начиная с двух начальных средних школ – работа почтового служащего была верхом моей карьеры. И хоть я всего-навсего сортировщик, и это мне не по душе, зато я – госслужащий! А вы знаете, друзья, что это значит? Это значит, что я – чиновник! Конторский служащий! Мне трудно сомкнуть веки по ночам, думая о том значительном прыжке, который совершила моя карьера: с кули-чернорабочего до государственного служащего всего несколько месяцев спустя, который ходит на работу в форме. Мой бригадир – Оджи Дахроджи, родом из Читаям Богора, очень внимательный. Этот человек уже двадцать семь лет возглавляет отдел экспедиции. Он очень высокий и пугающий. Волосы у него прямые и жёсткие, лицо твёрдое, а усы пушистые. Походка у него прямая, как у Хрущёва. И впрямь, такая внешность нужна для надзора за сотнями почтальонов. Но улыбка его была очень милой. Голос же вообще неожиданно оказался мягким и нежным как у принцессы из дворца. Ему не скучно повышать мой энтузиазм: сегодня он собрал всех сортировщиков, сельских почтальонов и почтальонов на велосипедах.
- Сортировщик, – сказал он с сунданско-богорским акцентом, подобно учителю перед учениками начальной школы. Чтобы подбодрить меня, он использовал слово «сортировщик», а не «рабочий». – Это очень важное задание. Ваааажное! Вызов на работу, любовное письмо, закладная, всевозможные письма лежат на сортировочном столе… Будущее людей в твоих руках, братец…
Почтальоны уважительно посмотрели на меня.
- Сортировщик… – похвалили они меня практически в унисон.
Да, на моём сортировочном столе имелись разнообразные письма, их копились тысячи изо дня в день. Однако каждый день, как мне на стол вываливали почту, я всегда с огромной печалью на душе молился, чтобы и мне пришло письмо от Арая. Арай не оставил свой адрес и никогда от него не было новостей. Я искал информацию о его друге с верёвочной фабрики, но тот человек был просто бродягой с Калимантана, личность которого не была ясна. Я потерял след Арая. Мать писала мне в письме, что Арай иногда отправляет ей письма и даже денежные переводы с почтовым штемпелем с Калимантана, однако свой адрес он не давал. Наказ же отца в письме матери о том, чтобы я искал Арая, всё больше беспокоил меня. На самом деле Арай даже как-то отправил мне письмо, но свой обратный адрес не написал. Понимаю: часто Арай держит всё в секрете, так как очень любит устраивать сюрпризы, а ещё я понимаю, что он одержим самостоятельной жизнью в собственной манере. По крайней мере, он мог бы сообщить, где он. Мне грустно, так как я не могу связаться с Араем. Не знаю, в каких таких джунглях находится Арай.
Единственное, что утешило меня, когда я сортировал письма, это то, что я нашёл письма и денежные переводы с Белитонга для некоторых белитонгских студентов в IPB. Они часто приезжали на почту, если у них возникали проблемы с удостоверением личности, что затрудняло обналичивание переводов. Так что резиновым штампом, на котором были выгравированы моё имя и личный номер сотрудника, я давал разрешение для того, чтобы обналичить перевод: личность такого-то установлена. Я горжусь этой своей личной привилегией сотрудника почты, помимо того, что могу оказать небольшую помощь своим односельчанам. Однако это удовольствие не было долгим, так как с начала 1990-х годов Государственная Оловянная Компания оказалась парализована. Я был обеспокоен, видя, как денежные переводы для белитонгских студентов уменьшаются месяц за месяцем. Эти умные ребята дышали из последних сил: у некоторых из них даже больше не было никаких денежных переводов.
На следующий год и меня приняли в Индонезийский Университет. Я составил сменный график сортировки писем в соответствии с плотным расписанием своих занятий. Каждый день я тосковал по Араю: мне хотелось сообщить ему новость, что если он вернётся в Богор, то сможет тоже поступить в вуз, так как у меня теперь был постоянный доход. И даже, несмотря на то, что он был весьма посредственный, если он устроится на работу на неполный рабочий день, то я уверен, что вдвоём мы сможем оплачивать свою учёбу. В Индонезийском Университете Депока я смог познакомиться с одной красивой женщиной: в тот момент я проходил мимо каучуковых деревьев и свернул к Экономическому факультету по «Шёлковой тропинке», так как там было много студентов с Факультета литературоведения и философии.
- Икал! Икал! – позвали меня.
Я обернулся и изумился: откуда Ван Азиза могла меня знать? Невозможно, чтобы Кэйт Уинслет носила хиджаб! Видя меня прежде, она смеялась вместе со своими друзьями – мужчинами и женщинами, всё в которых демонстрировало современность, а любое слово, срывавшееся с их уст – это информация, обновлявшаяся каждую минуту. Благодаря этим двум качествам я знал, что эта группа студентов специальности «Коммуникации, коммерческое управление и информатика». Она приблизилась, и у меня в ушах зазвучала песня «When I fall in love».
Сердце же моё шептало: это же Закия Нурмала бинт Берахим Матурум*. Как же я рад был встретить Нормальную, особенно сейчас, когда она носит хиджаб! Для меня хиджаб был грамотой славной победы, величайшей победы мусульманки надо собой и миром с помощью своей веры.
- Как дела, Икал? Как дела у твоего отца? – Нурмала была всё такая же дружелюбная. – Я учусь на Факультете литературоведения и философии, – сказала она.
Похоже, она попала в ряды умных женщин на Факультете литературоведения и философии. Для меня она была воплощением какого-то чужого, далёкого существа. Мы болтали. Было так приятно встретить старого друга, более того: она привезла множество новостей из нашей деревни, так как часто туда возвращалась. Услышав её рассказ, я пришёл в замешательство.
- Государственная Оловянная Компания развалилась, и десятки тысяч человек были уволены.
Что же будут делать люди на том маленьком острове? Тамошняя земля не годится для возделывания. Дары моря тоже ограниченны. К сожалению, нам с Нурмалой нужно было расстаться. Мы обменялись с ней нашими адресами, и я даже втайне был рад, что она не спросила ничего об Арае, ибо я не знал, как мне тогда ответить. Закия Нурмала бинт Берахим Матурам была по-прежнему равнодушна к Араю, а я уважал непосредственность в её характере. Однако я ошибся. Она уже отошла от меня, как вдруг повернулась и спросила:
- Ай, Икал, а как дела у Арая?
Вот и пришёл тот момент. Там, недалеко от себя, я отчётливо уловил странную вспышку на её лице. Она было ясной, хоть и длилась всего секунду, так что я решился задать себе вопрос: «Может быть, она скучает по нему?»
Щёки этой красивой девушки покраснели.
- Ха, это ты сказал, не я. Я просто спрашиваю, как у него дела. Рэй Чарльз. Где этот Рэй Чарльз?
Она застенчиво улыбнулась. А я продолжал поддразнивать её.
- I Can’t stop Loving You… Фиии. Неужели такое существует на самом деле, Икал? Видимо, да, раз так сказал Арай. Если это сказал Арай, интересно, почему?
- Из-за его целостности, – ответил я.
- Так значит, теперь Арай – целостный человек.
Её слова витали в воздухе. Было очевидно, что ей очень хотелось, чтобы я «продал» ей побольше информации об Арае.
- А ещё он верный.
Я намеренно заинтересовал Нурмалу, «подогревая» её.
- О! Целостность и верность! Могу ли я ожидать чего-то большего от мужчины? Арай, значит, такой? Самый завидный холостяк в мире? Ты это имеешь в виду, Икал?
Нурмала была расстроена, устав бороться со своей гордостью, не задавая по-настоящему вопросов об Арае. Она оказалась в ловушке своего высокомерия. А я её ещё больше мучал её.
- Ты хочешь, чтобы я передал Араю от тебя привет?
- А! Это ты хочешь этого, а не я! Я просто спрашиваю, как у него дела.
Нурмала продолжала всё отрицать, хотя глаза её были полны сомнений. То впечатление, что я заметил за секунду на её лице, не было ошибочным: оно застыло, исполненное страданий, так как ей очень хотелось узнать какие-нибудь новости об Арае, но при этом её эго разрывалось на части. Однако она могла контролировать всё это, просто прячась за толстой стеной своего положения в обществе, что лишь причиняло ей ещё большие страдания.
Женщины! Теперь я понимаю, почему Зигмунд Фрейд не мог понять, чего хотят женщины, несмотря на все тридцать лет исследования их: всё потому, что зачастую даже сами женщины не могут понять, чего же на самом деле они хотят.
- Если я потом встречусь с Араем, то передам ему, что ты передаёшь ему привет. Идёт?
Нурмала стала кокеткой:
- Ок. Только не говори, что привет от меня.
Привет от тебя? Разве малайцы так говорят? Да уж, действительно, сильные наставления о поддержании общения! Настолько, что некоторые люди даже потеряли свою идентичность. Интересно, сколько нам с Араем нужно заплатить, чтобы стать такими же пиарщиками, как ты? А вообще мне нравятся такие разговоры, словно в той книге популярной литературы. А может после этого она спросит меня: «А у Арая уже есть девушка? Когда ты его видел в последний раз?»
В животе у меня всё скрутило.
- Когда ты снова увидишься с ним?
***
Однако время, когда я мог жульничать, очень быстро подходит к концу. У меня даже в голове не укладывается, что я так быстро закончил колледж. Зато сейчас я ощущаю, что у меня появились новые силы, чтобы составить воедино кусочки мозаики собственной судьбы. Работа на почте по сортировке писем и моя жизнь в целом привели к тому, что я начал ощущать вызов, который бросало мне одиночество. Мне бы хотелось столкнуться с какими-нибудь трудностями, которые нужно преодолеть, и постоянно расти над собой, хотелось стать частью чего-то большого и важного. И я задумался о том, чтобы оставить эту сортировку и снова экстраполировать кривую роста своего духа, и так постоянно тянущегося вверх. Я только что закончил учёбу и был ещё новичком, когда мне попалось на глаза объявление о наборе на обучение со стипендией Европейского Союза для индонезийских дипломированных специалистов.
- Возможность! – говорила шеф, так что я ни за что не упущу свой шанс. К тому же я научился взлётам и падениям, чтобы побороться с конкурентами за эту стипендию. Пройдя множество тестов, я прибыл на заключительное, решающее собеседование. Мой интервьюер – бывший министр, профессор, известный своим высоким интеллектом. Он по-прежнему преподавал в Индонезийском Университете и стал выдающимся преподавателем в Высшей бизнес-школе Гарварда.
На его столе лежала моя автобиография и исследовательские предложения. Этот профессор казался подавленным моей автобиографией. Казалось даже, что он неохотно смотрел на меня вплоть до этого заключительного собеседования для получения стипендии, и я вполне понимаю такое его отношение, ведь уже несколько дней он был занят изучением резюме стольких блестящих дипломированных специалистов, выпускников лучших университетов страны, и даже тех, кто получил диплом за границей. В их биографиях наверняка был перечислен опыт исследований, работы в консалтинговых компаниях, карьера менеджеров в транснациональных компаниях, публикация авторитетных книг и научные награды как в стране, так и за её пределами. Вот почему, глядя на моё резюме, основанное по предложению моего друга на максимально большем количестве подробностей, он много раз протирал глаза, пока читал его: продавец кухонной утвари, контрактный рабочий на канатной фабрике, копировальщик и сортировщик. Естественно, его это не заинтересовало; его гениальный лоб наморщился. Трогать моё резюме ему было явно лень.
Однако, друзья мои, когда его лицо за дорогими квадратными очками в титановой оправе сдвинулось на десять градусов в сторону моего исследовательского предложения, морщинки на его лбу одна за другой расправились. Затем лоб его стал твёрдым, гладким и блестящим, подобно шаньдунской груше. За толстыми минусовыми линзами очков я заметил пульсирующие зрачки, которые читали слово за словом в моём исследовательском предложении. Голова его спешно поворачивалась влево-вправо, так как он быстро читал, в то время, как лицо его было застывшим. Острый нос этого образованного господина, словно нос гиены почуял запах мочи, идущий с территории более сильного вида – дикобраза. Он пошевелил губами, сдвинул оправу очков на середину переносицы, так как хотел разглядеть теперь именно меня. Его крик застрял в области двух адамовых яблок, дёргавшихся вверх-вниз как счёты.
- Вы имеете в виду трансфертное ценообразование?!
У меня не было времени на ответ, ибо он вскочил со своего места, помчался в мою сторону и встал прямо перед моим носом, оторопело и недоверчиво смотря на меня. Теперь-то он больше не смог сдержать свой крик: голос его был настолько мощным, что дошёл до смежной комнаты.
- Я имею в виду, что все эти диаграммы – это модель трансфертного ценообразования?!
Я был поражён воодушевлением этого профессора и тихо ответил:
- Да, господин…
Он же долго, упорно и громко, как пулемётная очередь, повторял:
- Кратковременное равновесие?! Измерение внутренней нормы доходности с помощью катализатора диапазона выработки?! Что это?! Тогда это что?! Карта прибыльности?!
У меня не было времени ответить ему, так как он был похож на человека, впавшего в транс.
- Кратковременное равновесие! Боже мой, почему я раньше никогда не думал пойти в этом направлении?! Краткосрочное равновесие для модели трансфертного ценообразования! Невероятно!! Невероятно!! Кто же вы такой, молодой человек?! Продолжайте, продолжайте! А как там с математикой?! А, вот, вот, как насчёт этого?!
Его охватила истерия. Грудь его вздымалась и опускалась, словно он наконец нашёл что-то, что очень давно искал. Быстро пролистал пять страниц моего исследовательского предложения, смяв страницы, и снова закричал:
- А вы в курсе, молодой человек, что ваша модель может стать новой теорией в микроэкономике?!
Восторг учёного закипел в этом старом профессоре. Он взъерошил свои седые волосы.
- Машаллах*! Я многие годы углублённо изучал трансфертное ценообразование, но почему мне в голову никогда не приходила такая логичная мысль?!
Он радостно и восторженно улыбнулся, метаясь по кабинету взад-вперёд, словно утка. Моё предложение он считал важным научным открытием.
- Отлично! В микроэкономике после Фишера, Эджворта и Антонелли больше нет никого, кто мог бы создать новую теорию, и знаете что, молодой человек? Прошло уже почти более двухсот лет, и я не преувеличу, если скажу, что все эти ваши гипотезы будет трудно доказать, но если ваши предпосылки и допущения верны, то ваше исследование может получить научную премию!
У меня аж волосы встали дыбом, когда я услышал его. Невозможно, чтобы этот профессор был обманщиком.
- Невероятно! Рабочий с канатной фабрики!!! – взорвался он.
Я погрузился в интеллектуальную эйфорию профессора. Друзья, только не думайте, что я высокомерен. Так на самом деле я просто исходил из простой идеи и создал модель нахождения наиболее подходящего метода, чтобы определять цену телекоммуникационных продуктов, таких как у SLJJ**, к примеру.
Что же, определение тарифа на телекоммуникации всегда сталкивалось с трудностями в силу естественных характеристик самого телекоммуникационного бизнеса, а именно: его услуги достигают потребителей, зачастую проходя через множество операторов в этой сфере, что называется внутренними связями. Телекоммуникации представляют собой сложные связи, в которых трудно определить структуру операционных расходов. Определение цены продукта для внутренних связей в таком бизнесе, как телекоммуникации, и называется трансфертное ценообразование. Трансфертное ценообразование – одна из сложнейших тем как в теории микроэкономики, так и на практике. Вся отрасль телекоммуникаций испытывает эти трудности, поэтому, когда оператор определяет какой-нибудь тариф, всегда возникают
* Машаллах – арабское восклицание, дословный перевод которого «Так захотел Аллах», часто используемое мусульманами во многих странах для выражения удивления, одобрения и восторга.
** SLJJ – Saluran Langsung Jeni Joni – Интернет-провайдер в Индонезии.
разногласия между потребителями, законодательством и операторами.
- Впечатляюще! Как вы смогли достичь такой свежей идеи, разносчик кухонной утвари?! Если всё будет идти, как и должно, по плану, телекоммуникационные компании больше не смогут продавать кота в мешке!... Ха! Ха! Ха!... Согласны, молодой человек?
Профессор был уверен, что моя модель трансфертного ценообразования может применяться, если оператор установил слишком высокий тариф связи, или слишком низкий для своих коллег – других операторов, либо слишком высокий для клиентов, так что оператор может использовать клиентов для рекламы тарифа.
Он похлопал меня по плечу. Лицо его было светлым и очень радостным. Он намного лучше меня разбирался в вопросах трансфертного ценообразования и мог увидеть широкие возможности прикладного использования моей модели во всех связях, не только в телекоммуникациях. Сейчас же он колебался, оглядывая меня всего, начиная со старомодной причёски, потёртой почтовой формы с изображением голубя, мешковатых деревенских брюк, которые носят угловатые, низкорослые люди, не следящие за модой, и заканчивая белыми шнурками на ботинках.
- А вы уверены, что сможете провести такое исследование, сортировщик? – обеспокоенно спросил он. – Вы ведь знаете, да? Это исследование необычайного масштаба, просто подавляющего! В нём будет обширнейший сбор данных, нормативные исследования, трудные технологические материалы, но то, над чем вы будете больше всего ломать голову, это то, что ваша модель – многовариантная с привлечением сложнейшей динамической математики! Ах, это замечательно!
У меня не было причин обижаться, ибо я вполне осознавал, что материал исследования, в который я погружусь, доказательства всех гипотез модели в моём плане предназначены для открытия новой теории. Таким образом, это не просто доказательство, сделанное путём симуляции, а доказательство с применением математических теорем, а также динамической математики. Однако я не отступлю. К такой ситуации меня подготовили выдающиеся личности: Ибу Муслима, учительница из моей начальной школы, научившая меня не бояться никаких трудностей, отец с его мягкой улыбкой, сжигающей мою душу, Пак Балиа, открывший мне всю красоту научного исследования, и Арай, напоминавший мне, что не стоит опережать свою судьбу.
- Вот поэтому мне и нужна эта стипендия, господин, дабы я мог стать умным и провести своё исследование.
Профессор улыбнулся.
- Если бы решение зависело только от меня, вы бы уже давно получили данную престижную стипендию! Но знаете, молодой человек, тут всё решает экзаменационная комиссия!
Голос его был мягким, полным надежды, но внезапно его как громом ударило:
- Ах! Из-за вашего предложения я совсем забыл: вам ещё нужно пройти интервью со спонсором! Отвечайте внимательно. Судьба вашей стипендии – в его руках. Минутку! Профессор потянулся к многофункциональному телефонному аппарату Panasonic, включил громкую связь и набрал номер с кодом Бельгии, после чего заговорил с какой-то дамой с ирландским акцентом.
- Доктор Микаэла Вудворт хочет вас проинтервьюировать. Она говорит, что это эффективно. Сейчас она на связи, – профессор передал мне трубку телефона.
- Hello...hello...helloooo, – голос по ту сторону был прерывистым и нетерпеливым.
Я был довольно напряжён, ведь мне впервые кто-то звонил из-за границы, да ещё и доктор экономических наук, и к тому же представитель Европейского Союза.
- Hello...hello, – нервничая и задыхаясь, ответил я.
- Hello, – голос из Бельгии торопился. – Hi, Mr. Hirata**.
- Мадам…. Хм… Хммм…
- Ок, мистер Хирата. Каково ваше мнение относительно коровьего бешенства?!
* «Здравствуйте» – (англ.)
** «Привет, господин Хирата» – (англ.)
Я был ошеломлён: коровье бешенство? И впрямь, неожиданный вопрос. Я ожидал, что она меня спросил о пользе моего исследования для нашей нищей страны, которая будет счастлива рассчитаться с долгами. Я заикался, не находя слов, отвечая только «Хмммм… Хмммм… Хмммм».
- Ооо! Простите меня, мистер Хирата, я была так прямолинейна. Европейский Союз сейчас пребывает в замешательстве, столкнувшись с этим бедствием – коровьим бешенством. Политика истребления коровьего бешенства серьёзно нарушает экономический баланс Европейского Союза, однако если эта болезнь перерастёт в эпидемию, которая скажется на здоровье человека, то это действительно будет представлять очень высокий по своей стоимости риск. Предположим, что вы здесь определяете политику – как бы вы поступили?
У меня не было слов. Поскольку ей известно, что область моей специализации – экономика, конечно же, ей хочется увидеть с моей стороны какое-то действие, содержащее экономическую перспективу. Но проблема коровьего бешенства – из разряда макроэкономики, в которой я не так хорошо разбираюсь. Я хочу сформулировать связь между коровьим бешенством и проблемами безработицы, а также немного теорией кривой Энгеля, но я имею дело с высокопоставленным доктором экономики из Европейского Союза. Стоит мне хоть немного ошибиться, она сразу поймёт, что я выдумываю.
- Ну так как, мистер Хирата?
Она давила, а я нервничал, не зная, что ответить. Внезапно тихим движением, подобно белке, профессор проворно шмыгнул передо мной, проведя ребром ладони по собственной шее и забавно высунув язык. Я понял, что он имеет в виду и воскликнул:
- Kill them all, madam, yes, kill all the mad cows…*
Профессор поднял и показал мне два пальца**. Доктор Вудворт же молчала. В своём кабинете – там, в Бельгии, – возможно, украшенном репродукциями картин Рембрандта, она была поражена, услышав мнение дипломированного экономиста из бедной страны, у которого ещё молоко на губах не обсохло. И тут – кррак! – профессор хлопнул по телефону и хихикнул, стоя рядом со мной, полностью ошарашенным.
- Не беспокойтесь о ней, молодой человек!
И профессор лично закончил её интервью со мной.
- Просто дождитесь объявления результатов. Экзаменационная комиссия примет решение в течение месяца. Имеется сто пятьдесят человек, дошедших до данного финального собеседования. И вам самому известно, что только пятнадцать человек получат эту стипендию. Из тысяч претендентов отобрано сто пятьдесят человек.
- Ваш план исследований и впрямь хорош, однако те сто пятьдесят человек действительно великолепны, и у них тоже есть необычайные планы исследований. Но меня тревожит ваша профессия. Обычно на Западе люди заинтересованы в предоставлении стипендии только тем, чья профессия вносит большой вклад в общество: преподаватели, исследователи, консультанты, сотрудники НПО, журналисты, молодёжные лидеры, кадры политических партий, менеджеры или талантливые деятели искусства. Но я никогда не слышал о том, чтобы стипендию давали сортировщику писем. Профессор повёл меня к выходу.
- Другая проблема, даже если вы будете приняты, заключается в том, чтобы найти университет, который захочет руководить вашим исследованием, а это – непростой вопрос, так как тема исследования весьма специфична. В таком университете должно быть отделение микроэкономики, которое хорошо разбирается в телекоммуникационном бизнесе, чтобы вам найти себе научного руководителя. Европейский Союз состоит из десятков стран. И в одной стране имеется как минимум двадцать вузов: нам придётся среди сотни университетов искать один, подходящий вам, но и это только в том случае, если вы получите эту стипендию.
Я поблагодарил его и извинился.
- Удачи вам, молодой человек, – сказал этот внушительный профессор.
* «Убейте их всех, мадам, да, убейте бешеных коров» – (англ.)
** Два пальца в данном контексте означают жест победы (в форме буквы V – от английского «Victory» – «Победа», впервые использованного Черчиллем).
По воле случая я шёл коридором, по обе стороны которого – и справа, и слева – выстроились в ряд двери. Это было то здание, в котором планировалась национальная история. За этими дверьми молодые интеллектуалы, отчаянно конкурировавшие друг с другом за получение стипендии, вели дебаты с экзаменующими их профессорами. Они пытались убедить экзаменаторов, что они заслуживают стипендии, и их голоса иногда выходили наружу. Я ошеломлённо остановился перед одной такой комнатой, так как услышал голос, который смутно показался мне знакомым.
- Теория эволюции фактически исчерпала себя, господин.
- Значит, данная теория – не более, чем иллюзия, археологический обман, поверхностный и основанный на случае?!
Я был изумлён, услышав те слова, что звучали то громко, то тихо.
- Моё исследование – биологическое, но с религиозным уклоном, господин… В нём я исправляю взгляды Дарвина на вводящие в заблуждение репрезентативные формы…
Этот голос был громким, сухим и неприятным на каждом окончании ломаной фразы. Я убеждался всё больше и больше.
- Основываясь не только на священных аятах Корана о процессе творения, я также предъявляю другой аргумент – мнения ряда христиан викторианской эпохи.
Это были слова Арая! Конечно же, Арая! А я убедился ещё больше, услышав его грозные аргументы.
- Харун Яхья обладает научным авторитетом, чтобы оправдывать теории, которыми хвастались эволюционисты!
Сердце моё задрожало. Дверная ручка повернулась. Я точно знал: Арай там.
- Привет, парень, – мягко сказал он.
- Священный обруч!
Мы обнялись. Как же я соскучился по своему дальнему родственнику. Тому, которого я даже одно время ненавидел, но при этом всегда считал героем. Определённо, Арай выглядел повзрослевшим. Игриво-озорной блеск в его глазах не изменился. Однако кожа его посветлела.
- Я работаю на Калимантане, – сказал он. – Шлифую агат на ювелирном заводе.
Теперь он был красавцем. Нос, который прежде был собран посередине лица, и выпуклый лоб сейчас вслед за всем его лицом, принявшим овальную форму, вытянулись вниз. Учился он на отделении биологии в Университете Мулаварман, и получил диплом бакалавра с отличием. Если знать Арая, то нет ничего удивительного в том, что ему было известно, что я собираюсь подать заявку на стипендию, и даже видел меня, когда другие соискатели стипендии столпились на стадионе во время первоначального отбора. Он в тайне снял комнату в Джакарте и был намерен встретиться со мной во время последнего собеседования. Таков Арай – художник современной жизни.
Я уволился с почтового отделения в Богоре и вместе с Араем впервые вернулся в свою родную деревню на Белитонге. Мы ответили на вызов, брошенный моей учительницей из начальной школы – Ибу Муслимы, а также Пак Мустара: вернулись, став дипломированными специалистами. Я с гордостью вспоминал, что мы смогли закончить своё обучение на Яве, не получив ни разу денежного перевода. Мы оставили домашний адрес моей матери в секретариате отделения стипендий, чтобы нам могли переслать результаты наших тестов.
Глава 18. Эпицикл
Мы с Араем устроили ему засаду, когда он помещал своего сына в особую железную корзину, изготовленную специально для того, чтобы её можно было прицепить к рулю велосипеда. Именно так малайцы возят своих маленьких детей на велосипедах. Такие железные корзины обычно производят в сварочном цехе Государственной Оловянной Компании. А когда ребенку исполняется пять лет, поскольку к тому времени он уже становится тяжёлым, малайские родители, ездящие на велосипеде, помещают ребёнка в корзину-пемпанг, которая делается из ротанга и ставится позади велосипеда, где ребёнок сидит, широко расставив ноги. Он был не на шутку удивлён. А когда он удивлён, то проглатывает слова, снова заикаясь:
- Ког… ког… ког…ког… ког…?!
Но я, конечно, знал, что он имеет в виду.
- Только что, Брон!
- На… на… на… на… на…?!
- На «Звезде южных морей»!
Он стал старше, но лицо у него было по-прежнему детским, а тело ещё больше выросло вширь. Я не мог дышать, когда он обнял меня.
- Уж… уж… уж… уж… уж…?
- Ты имеешь в виду, закончили ли мы уже свою учёбу? – сразу же сказал я.
- Да, уже, и с отличием! – с гордостью крикнул я, указывая на Арая.
Услышав это, Джимброн тут же вытащил сына из железной корзины. Высоко над собой подняв двухлетнего мальчика, он радостно закричал. Его упитанный белый сынок, который был одет в вязаную шапочку с разноцветными забавными помпонами, весело засмеялся, когда отец закружил его в воздухе. Мать ребёнка тоже ласково улыбнулась – эта ласковая улыбка Лаксми стала уже повсюду известной. Мы посетили дом Джимброна, то есть нашу будку, которую мы снимали когда-то давно, которая была немного расширена. Он по-прежнему работал на ферме у шефа, а на стенах в его будке до сих пор висели три фотографии, с которыми он не расставался: Джим Моррисон, Лаксми и Рома Ирама.
Около полуночи я в одиночестве прохаживался по узким улочкам Магая, встречался со старыми друзьями: дикой эписцией, растущей на краю канавы, мёртвой водой той канавы, створками жёлтого уличного фонаря, скрывающаяся за баньянами, скатами крыш из щепы домов-курилен опиума, тихими обочинами дороги, корзинами с овощами, сложенными на веранде магазина «Свет надежды». До чего же чудесна сила первой любви! Улыбка А Линг всё ещё источает аромат в тайниках моей души, точно так же, как и тогда, когда я стоял перед этим самым магазином, ошеломлённо заметив, что она смотрит на меня из-за занавески, сделанной из крошечных улиток. Это было семь лет назад. Кусочки мозаики – А Линг и красивая воображаемая деревушка Эденсор, кажется, и не были частью моих мыслей, – по крайней мере, время бессильно скрыть это. Я направился на причал.
Тёмный «гриб» в форме быка заслонил луну, однако вскоре её свет погрузился в узкие бухточки, питаемые за счёт притоков реки Мангар, соперничающие за право достичь устья и сливающиеся с серебристо-белой аркой полуострова Отца. Затаившийся полуостров таил в себе тысячу историй. Недалеко оттуда выстроились в ряд дома, в то время, как истинным домом людей в капюшонах, живших там, были лодки. Эти люди были влюблены в море, их женщины были суровыми, умевшими красиво исполнять нараспев священные аяты, а мужчины – вежливыми, а их мягкие слова всегда трогали меня. Луна ярко светила, и тут я услышал крик:
- Магай!
Это кричал шкипер. Затем он сделал мягкий поворот на несколько десятков метров – так тонко и нежно, словно искусный танцор поворачивал пальцами. Чахлые паруса были плотно сложены. Рыбацкие лодки вновь выходили в море. Они устремлялись туда толпой, словно стайка термитов, и всё ближе к пристани их встречала суматоха носильщиков-кули. Эти кули бегали, наступая на жидкую грязь, ступали ногами в неглубокое в тех местах море, хватались за лодки с помощью палок-балансиров и вытаскивали их на берег, выливая всё содержимое.
Я словно увидел самого себя, Арая и Джимброна – как мы, пошатываясь, носили десятки килограмм рыбы с лодок на прилавки. Целых три года мы выполняли труднейшую работу на этой пристани, терпя сонливость, усталость и холод, покрывая свои тела теплом мечтаний. До чего же мы были храбрыми, мы – патриоты своей судьбы! С ногами, тонущими в этой жидкой грязи до самых колен, мы не сдавались, а мечты наши достигали до луны: нам хотелось учиться во Франции, ступить своими бедными ногами на алтарь священной альма-матер – Сорбонны, объездить всю Европу вплоть до Африки.
Я по-прежнему «сова», и мои мечты всё ещё достигают луны, но они такие же яркие, как и сама луна сегодня ночью. Эти мечты по-прежнему излучают свет в моей груди. Стихи Пак Балиа никогда не забудутся, и особенно стихотворение «Belle de Paris»*, Эсташа Дешана**, которое он цитировал. Ни один другой город не может сравниться с Парижем. Мы с Араем несколько месяцев с замиранием пульса ждали решения экзаменационной комиссии. Только пятнадцать человек из тысяч претендентов – это очень малый шанс. И даже если мы пройдём, шансов на то, что у нас с Араем будет один и тот же университет среди сотен вузов Европейского Союза, который простирается с самой западной точки – берегов Шотландии – и до самой восточной – стран, окружающих Россию, также был невелик. С другой же стороны, мы считаем, что объявление по поводу данной стипендии очень важно для определения нашего следующего направления в жизни. Каждый день мы с нетерпением ждали письма от почтальона.
И вот наконец-то, сегодня вечером…
- Почтальон, – сказала мама.
Отец, который был занят прополкой двора, тут же бросился к обочине дороги получить от почтальона письма. Он вручил их нам с Араем, а мы решили вскрыть их после вечерней молитвы. Сразу после молитвы мои родители уселись на стулья за обеденным столом. Я знал, что отец нервничает, однако он пытался быть как можно спокойнее. Мать же никак не могла скрыть свою тревогу. Это был тихий и напряжённый вечер. Арай взял в руки чёрно-белую пластмассовую рамку с фотографией своих родителей и направился в гостиную, где уселся в кресло моего отца под тусклым светом лампы. Письмо он открыл не сразу, а после того, как быстро прикрыл и письмо, и рамку с фотографией родителей. Я же пошёл с письмом и уселся на лестницу нашего дома на сваях. Мать с отцом последовали за мной и уселись справа и слева от меня. У меня не было сил открыть письмо, и я вручил его матери, пока отец нервно ждал. Я отвернулся. Мать медленно открыла письмо и прочла его. Она размышляла, потом подняла лицо и посмотрела куда-то вдаль. Глаза её наполнились слезами. В ту же секунду я понял, что прошёл. Мой отец гордо улыбнулся. Я вытаращил глаза, прочитав название того университета, который меня принял.
- Альхамдулиллах***! – неоднократно повторяли мои родители.
Отец обхватил меня за плечи. Его чёрная, старая, жёсткая рука рабочего-кули обвилась вокруг моей шеи. С тех пор, как он впервые записал меня в первый класс начальной школы Мухаммадийя, эта гордая улыбка ни разу не стиралась с его лица. Теперь я полностью понимаю значение этой улыбки отца: давным-давно, когда я ещё учился в нищей школе Мухаммадийя, он уже тогда верил в то, что однажды я получу стипендию для обучения в вузе. Он никогда не переставал верить в своего сына. Но сейчас мы были поражены, услышав из гостиной неясные всхлипывания. Мы направились в гостиную, и из дверного проёма увидели опухшее от слёз лицо Арая. Он крепко сжимал рамку с фотографией родителей и то письмо с решением по поводу стипендии. На нас он поглядел с выражением, наполненным болью и тоской. Тоской по своим родителям. За всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы Арай плакал, и никогда не наблюдал его в таком грустном состоянии. Его слёзы капали на рамку с чёрно-белой фотографией родителей и мочили толстую глянцевую бумагу письма, которое он держал дрожащими руками.
Мы всё ещё стояли как вкопанные в проёме двери, когда он тихо произнёс:
- Я прошёл.
* Belle de Paris (франц.) – «Парижская красавица».
** Эсташ Дешан (1340—1406) — французский горожанин, занимавший видные должности (королевский курьер, судейский чиновник), один из наиболее плодовитых поэтов своего времени; ему принадлежит около 1100 баллад, около 200 ронделей, много мелких пьес и 2 больших дидактико-аллегорических произведения.
*** Альхамдулиллах (араб.) – «Хвала Аллаху».
В груди моей всё сжалось, ибо я не в силах был смотреть на выражение лица Арая. Его желание сообщить новость о том, что его приняли, своим родителям и всем близким было вполне понятно. В чём же заключалась сила священного обруча? Он остался «отрезанным ломтём» в своей ветви семейного древа. Теперь же и живёт он один. С кем ему поделиться этой счастливой новостью в такой радостный и благословенный день, который он будет праздновать? Всхлипывания его становились всё громче. Я грустно посмотрел на него и снова вспомнил того маленького мальчика, зажатого мешком и одетого словно в лоскутное одеяло с оторванной пуговицей. Он одиноко стоял посреди своей хижины среди заброшенного поля калебасовых тыкв и с нетерпением ждал, когда же мы заберём его.
Отец подошёл к Араю. Тот плакал и рыдал, обнимая моего отца. Я взял письмо о приёме Арая в вуз, прочитал решение слово за словом, и душа моя воспарила.
Сегодня все науки о человеке стали капелькой воды в океане знаний Аллаха. Сегодня пророк Моисей рассёк надвое Красное море своим посохом, и миллиарды вращающихся звёзд, которые пересекались и образовывали круг эпициклов, вращаясь вокруг миллиардов более крупных эпициклов – бесконечных и многослойных, недоступных человеческому разуму. Всё это аккуратно организовано в протоколе Вселенной по мановению руки бога. И если всего лишь один такой эпицикл из этих миллиардов сойдёт со своей орбиты, тогда в считанные секунды вся Вселенная взорвётся на части, и от неё останутся только крошки. Одна эта фраза и может описать то, с каким совершенством Господь сложил кусочки мозаики моей жизни и жизни Арая. Насколько прекрасно, что он из года в год внимал нашим мечтам, прислушиваясь к тихим надеждам в глубине наших душ, ибо на письме Арая было написано название университета, который принял его: тот же самый, что принял меня. Там был ясно и чётко написано: Сорбонна, Париж, Франция.
Конец