Она была одета скромно, во что-то серое и строгое, что должно бы накинуть ей десяток лет. Никаких украшений или привычного вечернего макияжа, с которым она выходила в свет. По сравнению с пестротой и блеском присутствующих на банкете дам Наташа должна бы выглядеть бледной мышью, и именно такого эффекта она добивалась.
Но разве ускользнёт от внимания королевская осанка и прелестная грация, которую успели взрастить в ней родители? Неуместная грация на жестоком допросе – её сложно забыть.
Как-то Наташа обмолвилась, что до 1917 года её отец и мать принадлежали княжеским династиям – к сожалению, фамилии я не запомнил. Их семьи были слишком привязаны к Родине, чтобы её покинуть, как делали многие аристократы, подобные им. И только большие связи помогли тогда этим семьям избежать расправы. Частично их пощадили. Семье отца повезло больше: остались в живых он, его мать и старшая сестра Мария, которая вскоре спешно вышла замуж за партийного деятеля и уехала с ним в Брянскую область, поступив там учительницей в сельскую школу. Благодаря этому партийному деятелю её брата, молодого офицера царской армии Александра, быстро переквалифицировали в красноармейца и тогда же частично переписали его биографию и даже изменили фамилию, чтобы эти «белые» пятна не попались на глаза ВЧК.
Встреча с будущей женой произошла прозаично для тех времён: она убегала от бандитов, которые разбойничали тогда в Петрограде. Тонкая девушка, донашивающая платье, потерявшее цвет, но не изящество кроя, возвращалась с курсов домой, обняв растрёпанные книги, когда на неё из окна выпрыгнуло нечто белое. Следом – другое белое, и ещё... Непонятно, чем могли эти прыгающие грабители поживиться у бедной девушки, – вероятно, только её красотой, – но они преследовали её тёмным вечером в своих смертельно-белых балахонах, пока на дорогу не выскочила широкоплечая фигура и не переколотила их всех до кровавых пятен.
Позже Аделаида и Александр – Наташины родители – вместе с сердцем открыли друг другу и своё истинное прошлое. Они мудро решили не противиться новому времени, которое так отличалось от того, в каком они выросли и которое было бессмысленно возвращать. Вдвоём они быстро обжили новую эпоху, но в своём жилище – сначала скромном, а потом достойном советского офицера высокого ранга – во многом сохранили привычки прошлого: белоснежные скатерти, вечернюю молитву и ежедневные беседы на иностранном языке – чаще всего немецком. Уверен, что их дом хранил, как луч солнца, тот тонкий аромат настоящей породы, который всегда исходил от Наташи. Прошло много лет, а этот аромат неизменно был с ней – с бедной девушкой в глухом посёлке и с примадонной. И злые сны измучили её, но грацию они не сломали.
Попытки королевы-кошки превратиться в мышь поэтому казались забавными. Немцы смотрели на неё, как на новую религию, которую они хотели бы незамедлительно принять. Они подняли в её честь бокалы с розовым шампанским, не зная, что это её любимое.
Наташе не сразу на меня указали. Она выдержала паузу, прежде чем обернуться, нашла меня глазами и слегка кивнула в знак приветствия. Я ответил тем же. Но эта маленькая пауза была лучше всяких слов. Я видел её лицо. Кто-то удивился, что Наташа ко мне не подходит. Она отмолчалась с милой улыбкой, и Эрвин что-то тихо сказал ей: вероятно, напомнил матери о приличиях. Весь театр знал, что мы любовники, много лет живущие под одной крышей.
Они подошли. Я поднялся.
– Садись, пожалуйста, – я указал ей на свободное место, а Эрвин собрался утащить очередной стул от соседнего столика.
– Не смей, – бросила мать, и он, как ни странно, повиновался.
Я ожидал гестаповского тона или взгляда в ответ. Но мелкий отводил глаза всякий раз, как Наташа на него смотрела. Горела красная щека.
– Я выполнила твою просьбу? Я могу идти? – сказала она сыну.
Она упрямо стояла, и мы с мелким послушно сели под её взглядом.
– Мама, я хотел сообщить тебе и Эрвину, что перевожусь в МГИМО.
– Почему ты разговариваешь со мной по-немецки? – сурово спросила она.
Повисла неловкость.
– Белла, тебе лучше вернуться к своим обязанностям, – буркнул мелкий.
– Пусть общается с отцом! А про МГИМО – ты давно всё решаешь сам. То, что ты будешь в Москве, а я – в Ленинграде, – это неважно. Ты даже можешь остаться в Германии, если захочешь. А ты ведь хочешь. Я выживу. И не раскисну. Даже если больше никогда не увижу тебя.
Она налила себе в чей-то бокал вина и залпом его выпила.
– С вами скучно, а я пришла веселиться.
– Мама, но я никогда не хотел остаться в Германии! – удивлялся мелкий ей вслед. – Зачем мне здесь оставаться?
Белла смотрела на нас, чувствуя себя на спектакле-фарсе, где поначалу трудно разобраться в том бреде, который разворачивается на сцене.
Наташа неуверенно остановилась на полпути. Маленькая пауза. И вот она возвращается и смотрит прямо на меня – смотрит впервые за эти месяцы:
– Эрвин, я не знаю, в чём виновата перед тобой, но я точно знаю, что виновата. Поэтому прости меня, если сможешь. Прости меня.
Не было и следа от уверенной в себе женщины. Ранимый комок, покрытый язвами, облезлый и истерзанный. В чём она может винить себя? Я абсолютно не понимал. Но она хотела слышать это:
– Я прощаю тебя.
Наташа не сразу улыбнулась и снова тепло на меня посмотрела:
– Спасибо.
Она уходила. Уходила. Уходила.
Я понял, что больше её не увижу. Мой болезненный котёнок на королевском подносе. Свет мой. Мир мой.
Я вскочил, но голос меня не слушался, ноги, тело, шея – сжались ненасытной клешнёй. Ко мне кинулись люди. Кричала дочь. Звал Эрвин. И тут в самом углу я заметил человека. Затенённый неприметный уголок с крохотным столиком, за которым сидел человек, наблюдавший за нами всё это время. За тем, как я познакомился с дочерью. За тем, как проявляется эсэсовец в мелком. За тем, как приходит она, простая и светлая.
Он – последний, кого я помню. Этим человеком был Герхардт Бройт.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь: https://dzen.ru/a/ZaFa1vg4E25HQNLt?share_to=link
А здесь - начало этой истории: https://dzen.ru/a/ZH-J488nY3oN7g4s?share_to=link