Повозка, в которой сидел жених браво пронеслась по узкой прибрежной улочке, пролетела мимо старой черемухи, наклонившейся над самым склоном, вырулила, чуть не свернув к берегу, но кучер вовремя опомнился, натянул вожжи, и притормозил у небольшого домика, в палисаднике которого росли три вишни. В этом доме жила тетя Аня, батина сестра, он был точно напротив их, соединялся задами огородов, и по тропке, ведущей вдоль “картох” Аленка всегда бегала на пляж купаться. Пробежит свой двор, потом по огороду, нырнет в теткин Аннин малинник, потом по саду - вот и ее дворик, маленький, уютный, заросший розами и флоксами, со смешной будкой Полкана, на которую кто-то прилепил флюгер. А там и калитка, толкнешь ее и несись, сломя голову, по небольшому склону к реке, скидывая по дороге опостылевшие сандалии, куная усталые ноги сначала в прогретую пыль дороги, а потом в горячий песок. А потом падай прямо в студеную воду, замирая от сладкого ужаса - вода в Карае никогда особым теплом не баловала, быстрая, чистая, в любую жару обдавала прохладой. Но сейчас до лета было далеко, двор замело февральским снегом до низких окошек дома, но тропинка была прочищена. А как же… Жених к невесте приехал, не из бани же ее забирать. Аленка не стала дожидаться. пока батя вылезет, как медведь со своей лавки, бесстрашно сиганула в протянутые руки Прокла, глянула мельком, как он тащит вниз Машку, и побежала во двор.
В распахнутой, украшенной гирляндами белых сатиновых ромашек и шелковых роз (тетка Анна была мастерица искусственные цветы делать, все село ей заказывало и на свадьбу, и на крестины, и на похороны), перегородив проход тучным телом стояла баба Клава. Вокруг нее, как оса вокруг куска мяса вилась Любка, на лавке у палисадника, взобравшись на нее с ногами подпрыгивала Лушка, а у стола, выставленного прямо на улицу, накрытого белой скатертью топталась Катерина. Впрочем уже пол села толпилось вокруг, всем хотелось посмотреть, как чудаковатый вдовец Алешка будет невесту немолодую выкупать.
Аленка подбежала к лавке, стянула Лушку вниз, шепнула на ухо
- Что будет- то? Батя, вон, белый со страху, места себе не находит. А там что?
Лушка покачала круглой головой, пискнула
- Дурочка ты, Аленк. Все ж знают. Невесту выкупить надо, денежки за нее отдать. Коль денег хватит - ее в жениху выведут, ему чарку нальют и хлеб дадут. А коль нет - погонят метлою. Гляди!
Она отдернула Аленку в сторону, потому что батя шел по расчищенной дорожке прямо к столу. А из толпы выскочил его друг дядька Петр - длинный, как жердь, сутулый, но с лицом, как у артиста из газеты, в модном пальто с воротником и блестящих ботинках. Он ухватил батю за локоть, остановил, а сам гоголем пошел вперед, напирая на Катерину мощной грудью.
- Ну… Сколько хочешь, девка? Цену-то не ломи, женишок у нас не из царев!
Катерина хихикнула, подтерла мокрый рот варежкой, и от нее пахнуло водкой и колбасой.
- Много не мало, а невеста у нас пион алый, роза розовая, ромашка белоснежная, такой красоты твой женишок и не видывал. Давай. Не скупись, Петруша.
Что было дальше Аленка не видела. Во-первых стол загородили спинами, а во-вторых чья-то цепкая рука ухватила ее за воротник и протащила сквозь толпу в палисадник.
- Ты ж моя сладкая, внучечка родная, горькая моя. Пошли в дом, что на холоду топтаться, я тебе пирожка с яичком дам. Выросла-то как.
Аленка, ошалев, смотрела на бабушку. Та теребила ее за щеки, чмокала в нос. поправляла платок, говорила быстро и звонко. Аленка бы ее и не узнала, увидев на улице, бабушка была одета по-городскому, черная блестящая шубка отливала шелком на солнце, пушистый серый шарф искрил, при каждом движении ее маленькой головы, потом вдруг сполз назад, открыв гладко причесанную голову и оттопыренные уши с золотыми сережками - кольцами. Бабушка выглядела молодой, у нее были накрашены красным узкие губы, а черные глаза подведены с вискам тонкой острой линией, и от нее пахло остро и сладко.
- Пошли, пошли, горемычка моя. Я тебе там платьишко привезла, сапожки теплые. Оденем, королевна станешь.
Оттолкнув толстую Катерину бабушка протащила Аленку в дом к Анне, сняла с нее в жарко натопленных сенях платок и пальтишко, подвела к низенькому и плотному, как пень дядьке. У дядьки светилась и отливала лаково лысая голова, круглый живот с трудом держался на ярких подтяжках, а круглые без ресниц глаза напоминали глаза петуха Яшки.
- Дедушка твой новый. Михал Сергееич. Он тебе шоколаду привез, настоящего с Балашова. Давай, не дичись. А то рассердится, с собой тебя в город не возьмет.
Аленка, открыв рот, смотрела, как Михал Сергеич роется в кармане необъятных штанов, несмело взяла из его толстых потных пальцев мятую шоколадку и вопросительно глянула на бабушку. Но та уже отвлеклась, забыла про внучку, рванула вперед - из-за печки вывели невесту.
Софья была похожа на сказочную бабочку. В светло-голубом платье, сплошь расшитом кружевами, она казалась совсем юной, трогательной и пугливой. Волосы, свободно зачесанные назад и убранные в пышный узел были кое-где украшены мелкими голубыми цветочками, то ли незабудками, то ли фиалками, сережки в виде таких же цветков, только крупнее удивительно красили ее нежное смуглое лицо, вот только всю эту красоту портил взгляд. Смотрела она напряженно и странно, как будто видела что-то такое, чего Аленке было видеть не дано. Увидев девочку, она улыбнулась, пошла было навстречу, но две Лушкины сестры, которые держали ее под руки не дали двинуться, задержали.
И тут в комнату ворвался дядька Петр, у него было красная, как пасхальное яйцо физиономия, он приплясывал и кричал
- Давайте нам бумагу, которая не писана, не читана!
Тут как-то все замолчали, затихли, сестры разом отпрянули назад напуганными лошадьми, но дядька Петр не растерялся и снова заорал
- Ну-ко, свашенька, давай хлеб-соль!
И тут выскочила бабушка, ткнула дядьку в грудь, ухватила Софью за руку, подвела ее к совершенно уже посиневшему бате и громко, четко сказала
- Вот, отдаю тебе эту красавицу, держи ее честно-благородно, много не спрашивай. Христос с вами!
Батя взял за руку Софью, краска разом хлынула ему в лицо и он стал бордовый и мокрый. Сестры пришли в себя засуетились, зашептали
- На ногу, на ногу ей ступай. Что стоишь, как пень?
Батя аж всхрапнул, тихонько, носком ботинка прикоснулся с лаковой туфельке Софьи, и от волнения уронил сверток.
И в ту же секунду кто-то выстрелил на улице из чего-то громкого, потом еще и еще, а Софья покачнулась, уперлась рукой о печку и заплакала.