Конспект: В.Г. Ревуненков. "Очерки по истории Великой французской революции, 1789-1799гг." (1989г.)
Наступление "снисходительных"
Вокруг Дантона группировались депутаты-дельцы, которые устали от революции, от максимума, от террора. Буржуазия, особенно разбогатевшая на поставках в армию, на спекуляции национальными имуществами, хотела отделаться от всего, что мешало им "свободно" пользоваться приобретённым. Тем более, что армии республики стали побеждать и мятежников, и иностранных интервентов.
<- Правительственные комитеты были беспощадны к коррупции, особенно среди депутатов (арестовывали и подвергали допросу).
Не удивительно, что депутаты-дельцы были обеспокоены и начали кампанию за "милосердие".
Конвент декретировал 20 брюмера (11 ноября), что ни один депутат не может быть арестован без того, чтобы Конвент его предварительно не выслушал.
Но уже 22 брюмера Конвент отменил этот декрет (из-за резкой критики в Якобинском клубе на заседании 21 брюмера (12 ноября) и в правительственных комитетах).
Шабо, который ещё 14 октября Комитет общей безопасности подвергал запросу (о поставках в армию - хищение и мошенничество), из-за которого и заварилась вся эта каша, решил выкрутиться, донося на других. -> впутать в это дело эбертистов.
Он рассказал сначала лично Робеспьеру, а затем Комитету общей безопасности, что известный аферист и заговорщик барон де Бату и его агент Бенуа подкупили Делонэ и Жюльена из Тулузы, чтобы поживиться при ликвидации Ост-Индской компании, и чтобы они выдали ему, Шабо, 100 тысяч ливров для подкупа Фабра д`Эглантина, но он этого поручения не выполнил. Шабо заявил, что Эбер, Дюфурни, Люлье - это также агенты барона де Бату, которые наняты специально для того, чтобы "клеветать на патриотов" и путём "злоупотребления террором" внушать народу отвращение к революции. В этом плане он назвал также имена Паша, Шометта, Прош, Перейры, Дюбюнссона и Дефье.
Члены правительственных комитетов решили, что виноваты и сами доносчики (Шабо, Базир), и те, кого они обвиняли.
27 брюмера (18 ноября) они отдали приказ об аресте Шабо, Базира, Делонэ, Жюльена из Тулузы, барона де Бати, банкира Бенуа, Симона, Дюруа, Бойда, а также Прош и Дюбюиссона.
Эбера и Шометта, и других деятелей Коммуны и департамента они пока не тронули, но запомнили выдвинутые против них обвинения.
-> Барон де Бату, Жюльен из Тулузы и все банкиры скрылись, а Делонэ, Шабо и Базир оказались в Люксембургской тюрьме.
Обеспокоенный арестом своих политических друзей, Дантон вернулся в Париж из Арси сюр Об, где он провёл несколько недель, и лично включился в кампанию за "милосердие".
Нападать на крайности терроризма, чтобы остановить революцию, - такова была новая тактика Дантона. Этой же тактикой придерживался и самый блестящий публицист "снисходительных" Камиль Демулен (статьи в "Старом кордельере").
Социальная агитация Эбера
На рубеже 1793/1794гг. со всей остротой встал вопрос о дальнейшем развитии революции. В Конвент поступала масса народных петиций, через которые проходил один мотив: король свергнут, феодализм разрушен, но только богатые воспользовались результатами революции, пришла пора покончить также с тиранией "класса богатых", надо, чтобы свою долю счастья получил и "класс бедняков".
В петициях указывался и путь к этой цели: уравнительный передел земли.
Трудовой люд Франции хотел, чтобы в стране не было помещиков, ни крупных капиталистов, и чтобы каждый, кто трудится, был собственником, мелким собственником -> чтобы направить развитие страны по самому выгодному для народа пути, по т.н. "американскому пути", по которому Французская революция сделала лишь первые шаги.
Из всех публицистов революции этот социальный идеал наиболее смело и решительно отстаивал Эбер:
"Я не претендую, чёрт возьми, чтобы мы все стали одинаково богатыми. Если бы Франция была разделена на равные участки, каждый получил бы, как говорят, лишь сорок экю ренты. Естественно, справедливо, кто лучше работает, кто имеет больше талантов, приобретает больше; но также достойно осуждения, что вся собственность, все выгоды находятся в руках презренных бездельников, низких эгоистов, тогда как остальные являются лишь рабами".
Свой социальный идеал Эбер формулировал в следующих словах:
"Санкюлоты составят одну семью; они будут знать лишь святое равенство... Не увидят больше наглых богачей, несметных богатств, но и нищета также исчезнет".
Эбер поддержал популярное в народе требование о разделе имуществ участников роялистских и жирондистских мятежей патриотами. В дальнейшем Эбер распространил это требование на имущества тех собственников, которые нарушают закон о твёрдых ценах на хлеб...
сентябрь 1793г. ->
"Декретируйте, чёрт возьми, что всякий собственник, который не поставит республике определённого количества хлеба, пропорционального продукции его земель, будет лишён своей собственности, и что его поля будут разделены между всеми санкюлотами, которые имеют умелые руки и не пашут".
Наиболее смело Эбер выступил с требованием уравнительного раздела земель в одном из последних номеров своего "Пер Дюшена" (№ 345 от 12.02.1794г.). "Чтобы убить одним ударом купеческую и фермерскую аристократию, пусть разделят все крупные имения на мелкие участки. Они будут лучше обрабатываться... Добрый санкюлот, который будет иметь для вспашки лишь несколько арпанов, удовольствуется тем, что будет жить свободно и счастливо; он... не будет закапывать свой хлеб, но станет лучше обрабатывать своё поле, чтобы оно больше производило; он не убьёт, как крупный фермер, своих коров, но заведёт их побольше... Если в то же самое время станут продавать национальные имущества лишь мелкими частями, если станут обрабатывать все парки эмигрантов... мы снова будем продавать продовольствие и никогда не испытаем недостатка".
=> его разногласия с руководством Горы.
Правое крыло Горы вообще настроено против того, чтобы наделять землёй неимущих.
Где в таком случае владельцы разного рода предприятий найдут нужные им рабочие руки?
Шарль Делакруа (19 января 1794г.): "Мы считали, что при столь значительном населении неимущий должен находить источник существования не в сельском хозяйстве, но в промышленности, в торговле, в ремёслах".
Лозо: "В республике, насчитывающей 24 миллиона человек, невозможно сделать всех земледельцами. Нельзя, чтобы большинство нации сделалось собственниками, ибо в случае осуществления этой гипотезы каждый был бы вынужден обрабатывать своё поле и свой виноградник, чтобы жить, торговля же, ремёсла и промышленность были бы в скором времени уничтожены".
Центр Горы не склонен был идти в деле наделения землёй неимущих дальше тех мер, которые Конвент декретировал 10 июня и 13 сентября 1793г.
Робеспьер 1794г. всё больше внимания уделял вопросам этики, морали, а затем и религии. Вопросы же социально-экономической политики хотя и не исчезли совсем из его речей, но всё более отодвигались в них на задний план.
-> программный доклад: "О принципах политической морали" (выступление в Конвенте 05.02.1794г.)
Представители левого крыла Горы нападали на богатых не менее резко, чем Эбер.
Но почти все они не шли дальше того, чтобы "поприжать богатых" посредством "революционных налогов", которые они установили своей властью, пока Конвент им этого не запретил.
Хотя были и исключения среди депутатов -> (депутат от Парижа Раффрон; Декенуа в Якобинском клубе).
Вершиной социальной мысли робеспьеристов были вантозские декреты, которые в обстановке обострившейся в начале весны 1794г. борьбы фракций Конвент принял по докладу Сен-Жюста:
"Те, которые делают революции наполовину, роют себе могилу. Революция привела нас к признанию того принципа, что тот, кто показал себя врагом своей страны, не может быть в ней собственником... Собственность патриотов священна, но имущества заговорщиков предназначены для всех несчастных. Бедняки составляют силу земли; они имеют право говорить как хозяева с правителями, которые ими пренебрегают... Не допускайте, чтобы в государстве был хотя бы один несчастный или бедняк".
NB: Однако и эти декреты не выходили за рамки частичных и половинчатых мероприятий, какие только и могли предпринять в пользу неимущих буржуазные революционеры, исходившие из принципа неприкосновенности частной собственности.
Декрет от 8 вантоза IIг. (26 февраля 1794г.):
"1. Комитету общей безопасности предоставляется право освобождать заключённых патриотов...
2. Собственность патриотов священна и неприкосновенна. Имущества лиц, признанных врагами революции, будут секвестрированы в пользу республики".
Декрет от 13 вантоза (3 марта):
"1. Все коммуны республики составят списки проживающих в них неимущих патриотов...
2. Когда Комитет общественного спасения получит эти списки, он представит доклад о способах вознаградить всех несчастных (indemniser tous les malheureux) за счёт имуществ врагов революции.
Толкования этих декретов:
Санкюлоты и их вожаки уже давно требовали конфискации имуществ "подозрительных" и передачи их неимущим -> приветствовали вантозские акты, видя в них шаг именно к этому.
Из донесения полицейского наблюдателя Латур-Ламонтан: "Этот популярный закон вызвал всеобщую радость, граждане поздравляют и обнимают друг друга. "Вот декрет, - говорил один, - который значит больше, чем десять сражений, выигранных у неприятеля... Теперь, - сказала другой, - республика покоится на непоколебимых основах: никакой враг революции не будет собственником, никакой патриот не останется без собственности".
Крупные собственники, особенно покупатели национальных имуществ, были обеспокоены: а не подвергнутся ли секвестру и их имения? Сен-Жюст поспешил рассеять эти опасения...
А 22 флореаля IIг. (11 мая 1794г.) Барер выступил в Конвенте с докладом о средствах искоренения нищеты, по которому был принят декрет об учреждении "Книги национальной благотворительности" -> что понимали правительственные комитеты под "вознаграждением несчастных". Он предложил (и это было декретировано) выдавать денежные пособия из казны вдовам, сиротам, старикам, увечным.
"Путч" кордельеров. Казни жерминаля IIг.
Весной 1794г., измученные нехваткой продовольствия и трудностью получить его по твёрдым ценам, беднота роптала. Полицейский наблюдатель Гривель докладывал, что простые люди из народа считают "единственными виновниками своих бед торговцев и мясников. Эти люди говорят, что достаточно изрядное количество их гильотинировать, и этот суровый закон поможет вновь прийти к изобилию". -> продовольственный вопрос.
Эбер:
"Чтобы положить конец грязным делишкам спекулянтов и жадности торговцев пусть удвоят, пусть утроят революционную армию, чёрт возьми. Пусть пошлют её сильные отряды во все департаменты; это единственное средство установить максимум. Пусть головы кровопийц народа падут, как и головы изменников и заговорщиков. Пусть мясник, который обращается с санкюлотами, как со своими псами, и который даёт им лишь глодать кость, сохраняя филе для важных клиентов, будет укорочен, как враг санкюлотерии. Пусть поступят так же с торговцем вином, который устраивает сбор винограда под новым мостом и отравляет веселящихся республиканцев... Трепещите, пиявки народа, его топор поднят, чтобы поразить вас!" ("Пер Дюшен" от 12.02.1794г.).
Правительственные комитеты, напротив, стремились к тому, чтобы по возможности смягчить закон о максимуме -> в пользу торговцев Декретом от 3-4 вантоза IIг. (21-22.02.1794г.), принятым по докладу Барера, Конвент внёс существенные изменения в этот закон ("третий максимум") -> к цене каждого товара 1790г. - прибавление процентов...
Лидеры Горы с беспокойством следили за агитацией Эбера, направленной на усиление террора против торговцев. ->
Сен-Жюст (26 жерминаля в Конвенте):
"Но вот явился Эбер и нагнал на парижскую торговлю такую панику, что стало совершенно невозможно снабжать этот город продовольствием. Из Парижа паника распространилась по всей Франции".
Росла внутренняя рознь в рядах самой санкюлотерии. Дробились и таяли её политические силы.
С общественной арены уже исчезли "бешеные". Исчезли "революционные республиканки". Якобинцы изгнали из своих рядов и заключили в тюрьму своих собственных "ультрареволюционеров" (Перейра, Дефье, Дюбюиссон и др.).
Выступив против попытки Коммуны установить свой контроль над революционными комитетами секций и исключив из своих списков Шометта (17 декабря), кордельеры фактически изолировали себя от Коммуны, а дело Венсана и Ронсена внесло полный разлад в отношения между кордельерами и Якобинским клубом.
Ронсен - актёр и драматург; Венсан - бывший клерк у прокурора -> "эбертисты" (из клуба кордильеров).
Арест Венсана и Ронсена был актом вопиющего произвола. Освобождения этих популярных в Париже деятелей требовали Клуб кордельеров, секции, народные общества, а в конце-концов этого же потребовал и Якобинский клуб. Даже Амар был вынужден заявить от имени Комитета общей безопасности, что против арестованных нет никаких улик. 13 января 1794г. был арестован сам Фабр д`Эглантин, по доносу которого они оказались в тюрьме. Однако Венсан и Ронсен продолжали томиться в заключении.
На заседании клуба кордельеров 12 плювиоза IIг. (13 января 1794г.) -> закрыть чёрной вуалью скрижали Декларации прав и одновременно они назначили комиссаров, чтобы потребовать от Комитета общей безопасности немедленного представления доклада по делу Венсана и Ронсена.
14 плювиоза (2 февраля) Конвент по докладу Вуллана постановил взять обратно свой декрет об аресте Венсана и Ронсена.
Освобождённый из тюрьмы Венсан жаждал полной реабилитации и настаивал на своём приёме в члены Якобинского клуба (Ронсен уже был членом этого клуба). Но вопрос о принятии Венсана в Якобинский клуб был отложен. Кордельеры, едва успевшие снять траурную вуаль с Декларации прав, опять заговорили о "притеснении патриотов". На заседании Клуба кордельеров 24 плювиоза Моморо обрушился на "всех этих износившихся в республике людей, людей с переломанными в революции ногами". Это был уже явный намёк на Робеспьера, который последнее время болел. "Эти господа считают нас крайними, - продолжал Моморо, - так как мы являемся патриотами и так как они не желают больше быть таковыми, если они когда-либо ими и были".
Эти запыльчивые слова подхватил Эбер, который также напал на Робеспьера, правда, не решаясь назвать его по имени: "Это те, которые, будучи жадными до власти, которую они забрали в свои руки, но оставаясь всё ещё ненасытными, выдумали и высокопарно повторяют в длинных речах слово ультрареволюционеры, чтобы погубить друзей народа... Как будто бы можно сделать достаточно для народа!"
На заседании Клуба кордельеров 12 вантоза (2 марта) Ронсен впервые заявил о "необходимом восстании", о "новом 31 мая". Эбер ещё возражал. Он находил, что достаточно потребовать наказания 60 депутатов Конвента, составляющих фракцию "новых бриссотинцев", в том числе Филиппо, Бурдона от Уазы и Камиля Демулена. Но 14 вантоза (4 марта) увлечён был и Эбер.
На этом заседании кордельеры опять завесили Декларацию прав чёрной вуалью.
Венсан выразил своё возмущение действиями тех, кто мешал его приёму в Якобинский клуб, и заявил, что новая клика непременно погубит республику, "если мы не прибегнем к орудию, внушающему страх врагам народа [т.е. к гильотине].
Пришедший на это заседание Каррье признался, что по своём возвращении из Нанта он был поражён появлением новых людей на Горе, которые сожалеют об участи тех, "кого поразил меч национального правосудия". "Изверги! - воскликнул этот ультратеррорист. - Они хотели бы разбить эшафоты; но граждане, помните, что иметь гильотины не хотят именно те, которые сами достойны гильотины". В заключении Каррье призвал кордьльеров действовать. "Восстание, святое восстание, - вот чем вы должны ответить злодеям", - сказал он.
Речь Каррье, вызвавшая аплодисменты, подстегнула Эбера, который опять напал на Неподкупного, но опять не решился прямо назвать его:
"Самыми опасными являются не воры, а честолюбцы, - сказал он. - Я назову вам этих людей, заткнувших рот патриотам в народных обществах. Два месяца я сдерживался, заставляя себя быть осторожным, но теперь я не могу больше молчать". Тут весь зал стал ободрять Эбера. Помощник командующего Национальной гвардией Парижа Буланше крикнул ему: "Пер Дюшен, говори и не бойся; мы все являемся Пер Дюшенами и мы будем действовать". Всё же Эбер не рискнул произнести имя Робеспьера, но заявил, что пресечь замыслы "новых бриссотинцев" может лишь восстание. "Да, именно восстание! И кордельеры первыми подадут сигнал, который должен сразить всех притеснителей".
Призыв к восстанию не нашёл поддержки в секциях, ни в Коммуне. К тому же, призвав к восстанию, кордельеры не предприняли никаких практических шагов к его организации. Они не послали даже своих комиссаров ни в секции, ни в клубы, как это делалось накануне 10 августа и 31 мая. Кордельеров поддержала лишь секция Марата, во главе которой стоял Моморо. Эта секция явилась 16 вантоза в Коммуну "всей массой" (около 600 человек) и заявила, что она "поднялась" (debout) и будет находиться в этом состоянии до тех пор, пока продовольствие и свобода не будут гарантированы, а лица, "преследующие патриотов", не понесут должного наказания.
Шометт призвал секцию Марата к спокойствию: "Помните, граждане, насколько опасным было бы возникновение в Париже хотя бы малейших беспорядков в тот самый момент, когда на фронте начинается новая кампания и когда все наши силы должны быть сосредоточены для борьбы с внешним врагом". Чтобы показать, насколько необоснованным является выступление секции Марата, Шометт согласился также на то, что именно сейчас Конвент "по превосходному и основательному докладу Сен-Жюста принял благодетельный и, пожалуй, наиболее популярный декрет, в силу которого люди, признанные подозрительными, будут приговорены к изгнанию, а их имущества секвестированы, чтобы послужить для помощи неимущим патриотам".
Одной из причин того, почему секции не поддержали "путча" кордельеров, было то, что Конвент только что принял вантозские декреты, внушившие такие большие надежды беднякам.
Убедившись в своей изоляции, кордельеры сразу же забили отбой. Когда 17 вантоза в Клуб кордельеров явилась депутация Якобинского клуба во главе с Колло д`Эрбуа, то кордельеры сорвали и передали Колло траурную вуаль, закрывавшую Декларацию прав, а Эбер заявил, "что Комитет общественного спасения, якобинцы и весь Париж были введены в заблуждение неверными рассказами о заседании 14 вантоза". Эбер разъяснил далее, что под восстанием он и его друзья понимали "более тесный союз со всеми истинными монтаньярами Конвента, с якобинцами и со всеми добрыми патриотами для того, чтобы добиться правосудия над изменниками и остающимися ещё безнаказанными преследователями".
21 и 22 вантоза на стенах домов Парижа был расклеен плакат "Ответ Ж.-Р. Эбера, автора "Пер Дюшена", на ужасную клевету", где оправдывались кордельеры и сетовали на несправедливые преследования и аресты -> из-за чего и завесили Декларацию прав.
Не было никакой реальной угрозы того, что в Париже вот-вот вспыхнет восстание "крайних" против Конвента. Тем не менее правительственные комитеты поспешили начать репрессии, направленные не только против группы кордельеров, но и против довольно широких кругов секционного актива.
-> эти репрессии они готовили уже давно и выжидали лишь удобного повода к ним.
В ночь с 23 на 24 вантоза были арестованы Эбер и др. руководители кордельеров, а 28 вантоза - Шометт, которого Комитет общественного спасения предварительно сместил с поста национального агента Парижской коммуны. Одновременно последовали аресты многих секционных активистов, которые в той или иной мере были связаны с Эбером и Шометтом по их деятельности в Коммуне, но которые, как и сам Шометт, не имели никакого отношения к "путчу" кордельеров. Однако Каррье, который наиболее решительно призывал кордельеров к "восстанию", не был потревожен.
1-4 жерминаля (21-24 марта) состоялся процесс эбертистов, а 21-24 жерминаля (10-13 апреля) - процесс Шометта: печально знаменитые процессы-"амальгамы", когда Фукье-Тенвиль и его помощники посадили на скамью подсудимых одновременно и плебейских революционеров, героев 10 августа и 31 мая, и монархистов-заговорщиков, банкиров-спекулянтов, иностранных шпионов и пр., стремясь создать впечатление, что такие люди, как Шометт и Эбер, добивались того же, что и эти последние, т.е. гибели республики и Конвента, восстановления монархии, победы армий интервентов.
По процессу Эбера судили 20 человек. Здесь были: лидеры кордельеров (Эбер, Венсан, Ронсен, Моморо), санкюлоты-активисты (член Генерального совета Коммуны Декомб, комиссар по борьбе со скупкой из секции Марата Дюкроке, командир эскадрона кавалерии "революционной армии" Мазюэль и др.), якобинские "ультрареволюционеры" (Дефье, Перейра, Дюбюиссон), "иностранные агенты" (Проли, Клоотс, голландский банкир Кок), а также такие лица, как бывший губернатор Пондешири Ломюр, жена генерала Кетино (который сдался вандейцам) и другие, включённые в этот "гурт" с той целью, чтобы доказать связь главных обвиняемых с монархистами и иностранными шпионами.
Все подсудимые были обвинены в том, "что они составили заговор против свободы французского народа... что они стремились низвергнуть республиканское правительство и заменить его монархической властью; что они условились... подвергнуть республику ужасам гражданской войны и рабства посредством клеветы, мятежа, развращения нравов, низвержения социальных принципов и голода, который они хотели обрушить на Париж".
Никакие возражения не были приняты во внимание. Оправдали лишь одного подсудимого - медика Лабуро, он являлся фактически полицейским осведомителем. Все остальные подсудимые были признаны виновными и уже 4 жерминаля гильотинированы.
Вместе с Шометтом судили ещё 25 человек, в том числе бывшего парижского епископа Гобеля, вдов Эбера и Камиля Демулена, а также генерала Артура Диллона и депутата Конвента Филибера Симона, обвинявшихся в "заговоре в тюрьмах" (якобы с целью освобождения заключённых). Но основную группу подсудимых и здесь составляли активисты секций и народных обществ, муниципальные служащие, солдаты и офицеры "революционной армии". Обвинительный акт приписывал им всем участие в заговоре, "составленном Эбером, Ронсеном, Клоотсом, называемом Анахарсисом, и другими, чтобы распустить национальное представительство, убить его членов и патриотов, уничтожить республиканское правительство, завладеть народным суверенитетом и дать государству тирана".
Шометт обвинялся ещё в попытке превратить Коммуну Парижа в орган власти, противостоящий Конвенту, а также в том, что вместе с Гобелем и Клоотсом стремился "изгнать всякую идею о божестве и основать французское правительство на атеизме с той целью, чтобы, разрушив общественную нравственность, дать почву подлой клевете объединившихся против французской нации деспотов".
На этот раз были оправданы 7 подсудимых из числа санкюлотов-активистов. Все остальные с Шометтом во главе были признаны виновными и 24 жерминаля гильотинированы.
Несмотря на всё уважение к к якобинским властям, санкюлоты не очень-то поверили их версии, что Пер Дюшен составил заговор с целью свержения республиканского правительства.
Тот факт, что Пер Дюшен был всё же казнён и что за этим последовали такие меры, как роспуск "революционной армии" и другие, потряс санкюлотов. Но подорвана была не их вера в Пер Дюшена, подорвано было их доверие к якобинским властям, к правильности их политики.
Сознавали ли монтаньяры, что, казнив руководителей Коммуны и бросив в тюрьму изрядное количество санкюлотов, они встали на путь репрессий, направленных не только против "аристократии", но в известной мере и против "народа"? А если сознавали, то чем они пытались обосновать право правительства на такого рода репрессии?
Вот что говорил Сен-Жюст (доклад в Конвенте 23 вантоза IIг. (13 марта 1794г.) от имени Комитета общественного спасения):
Сен-Жюст обвинил Эбера и его друзей в подготовке восстания против Конвента. Разумеется, Сен-Жюст не мог обойти вопроса о том, что конституция 1793г. признаёт право народа на восстание, если правительство нарушает его права. Как же он истолковал эту статью? Сен-Жюст заявил, что между "свободными правительствами" и "свободными народами" существует "естественное соглашение, по которому правительства обязуются жертвовать собой для спасения родины, а народы обязуются быть только справедливыми. Восстание - это гарантия народов, которая не может быть ни запрещена, ни изменена; но правительства также должны иметь свою гарантию; она заключается в справедливости и добродетели народа". Из этой посылки Сен-Жюст заключал, "что самый зловещий заговор, который только может быть составлен против правительства, заключается в развращении общественного сознания, в отклонении его от справедливости и добродетели с той целью, чтобы, лишив правительство его гарантии, можно было осмелиться на всё для его разрушения".
Да, лидеры Горы ясно сознавали, что в лице эбертистов и деятелей Коммуны они покарали народные элементы, но они пытались представить дело так, что это были "развращённые" элементы народа, отклонившиеся от "справедливости" и "добродетели", и заявляли о своём праве подавлять эти элементы в такой же мере, как и "аристократию".
Камиль Демулен в седьмом номере "Старого кордельера" (который распорядились конфисковать), продолжая поносить павших уже Эбера, Ронсена, Моморо, резко нападал и на членов Комитета общей безопасности, называя их "Каиновыми братьями", а их агентов - "корсарами мостовых". Высмеян был и сам Робеспьер, которому Камиль адресовал следующие слова Цицерона:
"Если ты не видишь, чего требует время, если говоришь необдуманно, если повсюду выставляешь себя напоказ, если не обращаешь никакого внимания на окружающих, то я отказываю тебе в репутации человека мудрого".
Между тем репрессии продолжались. 25 вантоза (15 марта) был арестован Эро де Сешель, которого обвиняли в связях и со спекулянтами, и с "иностранными агентами", и который уже давно был фактически отстранён от участия в в работе Комитета общественного спасения. 28 вантоза (18 марта) Конвент одобрил обвинительное заключение против депутатов, замешанных в деле Ост-Индской компании: Фабра д`Эглантина, Базира, Шабо, Делонэ.
Наконец, в ночь на 10 жерминаля (30 марта) на совместном заседании правительственных комитетов было принято решение об аресте Дантона, Жана Делакруа, Демулена и Филиппо. Из 20 присутствовавших на этом заседании членов обоих комитетов приказ об их аресте отказались подписать лишь Рюль и Робер Ленде.
Поздно ночью к Дантону явился Панис и от имени Рюля информировал его о принятом решении и дал совет: бежать за границу. Дантон усомнился: "Не посмеют". А затем были произнесены слова, ставшие бессмертными: "Да разве можно унести родину на подошвах своих башмаков?"
Через несколько часов после этого все четверо были арестованы.
Арест Дантона вызвал огромное возбуждение в столице. Ведь это был один из самых популярных революционных вождей! Утром 11 жерминаля (31 марта) Лежандр заявил в Конвенте, что считает Дантона невиновным и потребовал, чтобы и он, и другие арестованные депутаты были доставлены в Конвент и выслушаны. По адресу членов правительственных комитетов раздаются крики: "Долой диктаторов! Долой тиранов!" На трибуну поднимается бледный, но решительный Робеспьер:
"Не думает ли Лежандр, что с именем Дантона связана какая-нибудь привилегия? Нет, мы не хотим никаких привилегий, мы не хотим никаких идолов. Сегодня мы увидим, сумеет ли Конвент разбить мнимый и давно прогнивший идол или этот последний, падая, раздавит Конвент и французский народ... Дантон - продолжатель дела жирондистов и враг отечества... И тот, кто содрогнётся в данный момент, тот преступен".
После этого никто уже больше не рискнул защищать Дантона. Среди гробового молчания Сен-Жюст зачитал обвинительный акт против Дантона и его друзей, который и был единодушно одобрен.
13-16 жерминаля (2-5 апреля) состоялся процесс Дантона - такой же процесс-"амальгама", как и процесс Эбера.
Суду были преданы 16 человек. Кого тут только не было. И крупные политические деятели (Дантон, Эро`де Сешель) и известный журналист (Демулен), и храбрый солдат, герой восстания 10 августа и войны в Вандее (генерал Вестерман) и коррумпированные депутаты Конвента (Фабр д`Эглантин, Шабо) и проворовавшиеся поставщики армии (аббат д`Эстаньяк) и подозрительные иностранцы (австрийцы братья Фрей). Оправдан был лишь один Люлье, бывший прокурор-синдик Парижского департамента, совсем уж непричастный к этому делу. Все остальные подсудимые были признаны виновными в участии в заговоре, "клонящемся к восстановлению монархии, к уничтожению национального представительства и республиканского правительства", а также в том, "чтобы опозорить, унизить и уничтожить их путём коррупции", и уже 16 жерминаля (5 апреля) казнены.
-> Правая опасность продолжала нарастать, в то время как левые силы были совершенно деморализованы.
=> комитеты фактически стимулировали активность "умеренных".
Декретом от 28 вантоза Конвент обязал правительственные комитеты проверить поведение установленных властей Парижа и произвести их чистку. Декрет разрешал любые изменения в личном составе муниципальных властей, причём для этого не нужно было обращаться ни к секционным собраниям, ни к самому Генеральному совету Коммуны, которым принадлежало право выбора всех администраторов.
Ещё 27 вантоза Комитет общественного спасения назначил вместо Шометта и Эбера временным национальным агентом Селье, а Леграна - его заместителем. После того как 8-10 жерминаля был смещён и арестован другой заместитель Шометта - Реаль, комитет назначил национальным агентом Парижской коммуны правоверного робеспьериста Клода Пейана, а Моенна и Любена - его заместителями. 21 флореаля (10 мая) правительственные комитеты приказали сместить и арестовать Паша, мэра Парижа, и своей властью назначили на его место робеспьериста Флёрио-Леско. Комитеты сместили также многих полицейских администраторов Коммуны и членов её Генерального совета, назначив ни их места новых лиц.
Так, на смену старой, эбертистской Коммуне, избранной парижскими секциями, пришла новая, робеспьеристская Коммуна, руководящий персонал которой весь состоял из назначенцев правительственных комитетов.