- Вот ведь ерпыль*, все не как люди, посреди зимы ожениться решил. Холодрюга, кони стынут, куда там. А ты, свербигузка*, что растопырилась-то. Надевай пальту, да иди конфет на телеги накидай, чем шашу* вершить будут, олухи, ничего не помнят-не знают.
Бабка Динара пихала Аленку в бок сушеной лапкой, похожей на куриную, да больно пихала, сильно. Одной рукой толкала, другой совала ей здоровенный кулек из грубой коричневой бумаги, из которого торчали хвостики разноцветных фантиков. Сколько ей лет, какого она роду-племени толком никто и не знал в селе, говорили, вроде казашка, судачили, что ей сто лет уж, и даже больше перевалило, но старуха была бодра, весела, и совала свой короткий нос-картошку везде, все знала, во всем разбиралась. Почти спрятавшийся в складках задубело-смуглого лица рот улыбался, но в узких, черных, как ночь глазах улыбки не было, правда, может быть ее было не видно из под огромных, толстых очков. Как она попала к ним в дом именно сегодня - неизвестно, хотя не попасть куда-нибудь, а особо на свадебку бабка просто не могла, она находилась везде одновременно. Аленка нехотя взяла у старухи кулек, положила его на лавку, потянула к себе пальто
- БабДин, мне тетя Мила велела к Проклу идти, там им помочь надо. Куда я на улицу - то?
Бабка подпрыгнула, как вспугнутая наседка, да и глянула так же - остро, настырно, немного зло
- К Проклу? Ишь ты, зернышко. Не проклюнулось еще, а уж росточки тянешь. Бери кулек, беги к телеге, да и еще вернись. Три кулька тут, везде распихать надо. Да платок повяжи!
Аленка послушалась, натянула пальто, поплотнее повязала платок и потащила тяжеленный кулек на улицу. Но когда пробегала мимо зала, заглянула. Длиннющий стол, накрытый вышитыми скатертями тянулся от стены к стене, казалось нет ему ни конца ни края. И он ломился от наставленных тарелок - все стояло сплошь, впритирку, наверное между блюдами и ножа было не втиснуть. Вдоль всей этой красоты бегали бабы - но Аленка на них даже не посмотрела. Она увидела только Машку. Та, раскрасневшаяся так, что щеки отливали свекольно и блестяще, навалилась всем телом на угол стола, на котором еще ничего не успели поставить, распластала телеса по скатерти, а напротив стоял Прокл, тоже красный, как рак. Они держали за концы длинное полотенце, тянули каждый к себе, а Аннушка - одинокая вдовушка веселая и разбитная, хлопала Машку по круглому заду и кричала звонко
- Сильнее тяни! Сильнее! Что салом трясешь, большая ж девка! Мятое положили, бесстыжие, расправляйте, старайтесь. Ишь, телепни.
А когда, напрягшись так, что все ее не худенькое тело вытянулось в струнку, Машка выдернула из рук оторопевшего Прокла полотенце и полетела в сторону, как камешек из пращи, поймала ее, отобрала полотенце и что-то стала нашептывать прямо в розовое ухо. А Машка слушала, прищурив маслянистые глазки и похрюкивая.
…
На улице стояла невесть откуда взявшаяся прекрасная погода. Как всегда в феврале небо меняло свое настроение враз, неожиданно, безо всякого предупреждения. Только недавно валил снег, срывался колючий мокрый ветер, и вдруг как будто кто-то открыл заслонку. Вернее, распахнул створки окна, сначала отдернув серые тяжелые занавески, и там, в небесном окне рвануло яркой голубизной, ослепив, и даже, почему-то, оглушив. Аленка даже остановилась на крыльце, у нее заслезились глаза от этого белоснежного снизу и голубого сверху, она глотнула воздух, пахнущий лимонадом - точно таким, как батяня привозил из Мучкапа, и на мгновение даже забыла, куда бежала. Но дурацкий кулек тянул ей руки, она поудобнее перехватила ношу, скатилась с крыльца и побежала к лошадям. А там…
Такой красоты она даже не ожидала. Три повозки, не телеги, а именно повозки, укрытые яркими коврами, украшенные красными бумажными пионами и георгинами, стояли у дома. В них запрягли белых лошадей в расшитым попонах, и у каждой на голове красовался венок из шелковых ромашек и ландышей. Аленка постояла, раскрыв рот, потом подергала за штанину какого-то мужика, стоящего в повозке к ней спиной. Мужик обернулся, сверкнув белоснежной улыбкой и Аленка узнала Санко - соседа цыгана, веселого раздолбая и гитариста.
- Чего тебе, кагнори́? Вишь, народ работает?
Санко отнял у Аленки кулек, потом наклонился и втянул ее в повозку, как будто она и вправду была цыпленком маленьким и невесомым. Усадил на скамью, сыпанул конфеты в разрисованную красками коробку, свистнул углом рта - звонко, аж уши заложило
- Эй, Джура! Запрятался там, стервец, греешься? Иди, кульки девчонкины притащи, а не то ее бабка загоняет конфетами этими. А птичку эту - вон, как ниточку перервать можно.
Аленка радостно вертела головой по сторонам, и даже не заметила, как рядом очутился смуглый лохматый паренек. Он зыркал на нее исподлобья, как соседский козлик, и, если бы не веселая ухмылка, которую он сдерживал, Аленка бы подумала, что он сердится. Паренек сдвинул чудную высокую шапку на затылок, поправил мохнатую безрукавку и сиганул через край, мягко опустился на снег и рванул к дому.
- Сатаненок. Мамки нет, так он и балуется… Хоть вожжами дери.
Санко говорил куда-то в сторону, туда, где мужики обихаживали соседнюю повозку, но Аленка слышала и представляла, как этого чудного Джуру лупанули вожжами вдоль спины, а он взвизгнул, вскочил на коня и умчался прочь.
…
- Давай, дочушка, со мной садись, ехать пора. А то опоздаем же, нехорошо.
Батя ледяными руками вцепился в Аленкины кисти, тянул ее к себе, усаживая рядом, и Аленка видела, как он боится. Бледный, как стена, в новой меховой шапке, которая ему совсем не шла, и в какой он был похож на соседского Полкана, в тесноватом пальто с мохнатым воротником, он казался чужим и далеким. В руках у него был сверток, блестящая бумага сверкала в лучах по весеннему теплого солнца, он ерзал на сиденье, глядя в сторону. Тетка Мила подпирала его с другой стороны, напротив сидел прямой, как палка Прокл, а рядом с ним Машка в новой шубейке и белом платке в незабудки. Она облизывала такой масляный рот, как будто только что наелась сала, от нее пахло чесноком, капустой и сиренью. Батяня сунул сверток Аленке, поправил шапку, засипел, как простуженный
- Меланья! Что там за выкуп еще, сваха говорила? Может хватит в игрушки -то играть, не девица Софья-то, куда нам. И чего мы по кругу поехали, нельзя было через двор что ли пойти?
Тетка Мила сморщилась, как от зубной боли, прошипела тоненько
- Не положено. Все будет как надо. Сиди и не трепыхайсь.. И не Меланья я. Мила, сколько раз говорить?
- ерпыль - торопыга
- свербигузка - непоседливая девчонка
-кагнори - цыпленок
-шиша - казахский праздничный обряд, когда кидают в толпу монеты, конфеты, пряники. Очень распространён был и в сёлах по берегам Карая