Осенью 1941 года враг был на подступах к Москве. Сюда он стянул почти половину всех своих сил и боевой техники, брошенных на Советский Союз: 1.798 тысяч солдат и офицеров, около 13.500 орудий и миномётов, 1.170 танков и 615 самолётов. С нашей стороны насчитывалось 1.100 тысяч бойцов, 7.562 орудия и миномёта, 774 танка и 1.000 самолётов. Таким образом, только в воздухе мы имели превосходство. И всё-таки уже к концу ноября фашистские полчища были остановлены. А на рассвете 5 декабря наши войска перешли в контрнаступление.
Много погибло в сражениях за столицу наших бойцов. Только на одном участке боёв — в Калининской области — смертью храбрых пало более двухсот тысяч советских воинов. Сотни братских захоронений приняла в себя земля Верхневолжья. Каменный боец над ними — в каменной же плащ-палатке, с непокрытой головой и венком славы в левой руке, автомат переброшен через плечо правое — стал со временем как бы естественной, необходимой деталью местных пейзажей, святой принадлежностью здешних перелесков, дорог, сёл да деревень.
Одна из таких могил с таким памятником есть и у деревни Терехова Конаковского района — на возвышающемся берегу реки-матушки, среди берёз, берёзок и елей. Здесь похоронены рядовые Абрамов Михаил Сергеевич, Ахматдуллин Зинат, Боричев Михаил Афанасьевич, Борисов Василий Кириллович, сержант Балывердин Илья Фёдорович, Бондаренко Кирилл Матвеевич и Волков Василий Евгеньевич — тоже рядовые, старший сержант Васильковский Вячеслав Викторович и ещё один рядовой — Лаптев Владимир Андреевич. Скупы данные мемориальной плиты, четверо не имеют даже года рождения. Среди них и Васильковский. Восьмеро погибли в одно время — в декабре сорок первого. И Васильковский среди них.
Кто-то уже побывал здесь с утра, оставил букет окаменевших на морозе гвоздик. Словно кровь проступила сквозь заледеневшую землю и снег.
Тишина над Волгой, тишина...
Надежда Васильевна Жагрова живёт в деревне Рябинки. Ещё полчаса назад мы ни деревни этой ни разу не видели, ни с пожилой этой женщиной не были знакомы. Шла она по пустынной улице с порожним бидоном и газетами в руках, ходила, как вскоре узнали, к почтовому ящику у въезда в Рябинки да заодно и колодезной воды прихватила для престарелых приятелей своих супругов Трофимовых, — поздоровались с нею, и вот уже сидим, приглашённые, за крестьянским столом, чай пьём, хозяйку слушаем. И кажется нам, её случайным гостям, что знаем друг друга тысячу лет.
Не торопясь рассказывает Надежда Васильевна о своём житье-бытье. Как в начале Великой Отечественной, девчонкой ещё, была призвана на трудфронт — окопы да рвы рыла. Как была гуртоправом, лесорубом, плотогоном... Как выучилась на тракториста, колхозные поля пахала, а тут ребёночек, первый сыночек родился... Куда его? Муж Коля — фронтовик, весь израненный, — колясочку сладил. Сыночка в колясочку, колясочку на прицеп к трактору — и в поле. Время пришло младенца кормить — покормит, и снова пахать.
А потом на животноводческой ферме работала, а потом муж заболел — на десять лет приковала его к себе постель. И стала Жагрова работать на дому совхозной швеей-надомницей. Да так, теперь уже вдовая, а сыновья поразлетались, и осталась ею...
— В общем, какой-то одной специальности у меня не было, всю жизнь — многорабочая, — скупо улыбнулась хозяйка и без перехода: — А под столом, с которого чай пьём, был блиндаж. Он вырыл, вернее, подпол под своё укрытие приспособил...
— Кто он?
— Ну... он...
Деревня Рябинки — последний здесь населённый пункт, в котором побывал неприятель, или, как говорит Жагрова, «он». Через поле, в деревне Первомайской, «его» уже не было. Хорошо помнит Жагрова и тот день, и ту ночь: б декабря 1941 года...
— Много тогда народу нашего полегло за эти Рябинки да за этот вот дом, — рассказывала она. — Снегу и так по пояс было, а потом ещё больше намело, навьюжило. Всё сровняло. Но пришла весна, в марте наст начал таять, и в колхозе выдали мне лошадь, полусанки, занарядили — собирать с полей солдат наших, которых зимой найти не смогли и не похоронили... Там, смотришь, шинелька под солнцем уже оголилась, там — валенок.
Помолчала, продолжила:
— Свозили мы по весне солдат в братскую могилу в Павлюково сначала, а уж потом их переместили в Терехова, на Волгу. Вон там, свекровь говорила, четырёх танкистов захоронили, а там вот, у ивушки, сержанта откопали...
— Сержанта Васильковского?
— Нет, этого не скажу, — ответила Жагрова, — мы их тогда по фамилиям не различали. Не помню, не знаю... А вот с мамой Васильковского — Раисой Григорьевной хорошо была знакома. Она приезжала в Рябинки, несколько дней жила у меня, много рассказывала про сына своего Славика...
На рассвете 5 декабря в контрнаступление пошли войска Калининского фронта, а 6-го — Западного. 30-й армией здесь командовал Д. Д. Лелюшенко, 185-й дивизией в её составе — К. Н. Виндушев. Жагрова помнит Константина Николаевича молодым, статным. В составе дивизии находился 1319-й стрелковый полк...
— В тот день наши солдаты трижды ходили брать Рябинки, но он никак не давался, уж больно хорошо закопался, — рассказывала Жагрова.
А командир роты противовоздушной обороны М. А. Бутырин оставил об этом дне такие строки: «Наш 1319-й стрелковый полк получил задание овладеть сильным опорным пунктом противника в д. Рябинки... На переднем крае и в глубине обороны было построено много дзотов с перекрытием в три-пять накатов брёвен... Деревня Рябинки расположена на небольшой песчаной возвышенности, а перед ней расстилалось замёрзшее в то время болото. Движение наших бойцов на этом ровном, уже покрытом снегом поле...»
Движение наших бойцов по этому полю просматривалось из Рябинок как на ладони. Пехота не поспевала за танками. Полк под шквальным огнём нёс большие потери, залёг. Комдив Виндушев приказал командиру полка Д. В. Казаку остановить наступление, людей накормить, пополнить боеприпасы и подготовиться к ночной атаке.
В декабре в этих местах уже в пять вечера сумерки, в девять — ночь. В 21.00 полк снова бросился в атаку.
Противник молчал. Не видел? Ждал? Когда до Рябинок оставалось полторы сотни метров, по нашим бойцам в упор ударили пулемёты из двух крайних изб, переоборудованных фашистами под огневые точки. Домов этих уже давно нет, снесены до колышка, а две старые ивы, под которыми когда-то игры играли дети крестьянские, сохранились, стоят... Пулемёты били нещадно, и бойцы снова залегли.
Тогда вперёд подался старший сержант из роты противовоздушной обороны Васильковский. Прорывая лаз в снегу, он дополз до ближайшего дзота — забросал гранатами. Добрался до дзота второго, но, видно, был уже ранен и не смог попасть точно в амбразуру. Второй дзот тоже было замолчал, как вдруг снова заговорил...
А гранат уже не было...
Вячеслав Васильковский, рассказывала его мать, прожил недолгую и нелёгкую жизнь. Его отец погиб от тифа в гражданскую войну, а отчим был бродячим фотографом и постоянно водил с собой мальчика. К тринадцати годам он ещё нигде не учился, и брат отчима забрал подростка к себе в Ленинград. Здесь Слава поступил в первый класс одной из старейших на берегах Невы школ. Старанием, тягой к знаниям переросток поражал учителей. За год он овладевал программой двух классов, в конце концов нагнал сверстников, стал «ударником учёбы» и школу окончил в числе лучших выпускников.
В том же 1934 году Вячеслав поступил в Ленинградский университет на только что открывшийся исторический факультет. Васильковский, вспоминают его сокурсники, был вежливым, сосредоточенным студентом, старостой группы. Об был красивым парнем — крепкий торс, лёгкая походка, тонкие, чуть ли не девичьи черты лица...
Учился с упорством. Учился и работал, преподавал в вечерней школе для взрослых. Работал, чтобы материально помогать матери. Спустя пять лет окончил университет и был призвав в армию, попал в кавалерийский полк и вскоре сражался уже с белофиннами на Карельском перешейке. Здесь получил солдатскую закалку, стал отличником боевой и политической подготовки. Служил затем в Москве, писал отсюда жене в Ленинград: «Я назначен старшим учителем части и подчиняюсь непосредственно командиру. У меня много дел и забот, но дело интересное, и, самое главное, сознаёшь, что не просто живёшь, а с пользой...»
Да, не просто жил он...
Старший учитель части сержант Васильковский выбрал себе для преподавания командному и начальствующему составу географию и историю. Сослуживцам по эскадрону читал лекции о революционном и героическом прошлом России, на антирелигиозные темы. Тучи обложили горизонт, приближалась Великая Отечественная. Историк Васильковский преподавал товарищам по оружию историю Родины. Историю, в которую вскоре сам вошёл, став одной из её нетленных, огненных страниц...
Гранат было четыре — две своих и две командир роты дал. Но гранаты кончились, и ребята, которым сержант ещё столь недавно читал лекции, с которыми уже немало хлебнул огня на дорогах войны, падали в снег, словно снопы соломенные под ударом внезапного смерча...
Или — или...
Для коммуниста Васильковского выбора не было...
В университете он специализировался по Китаю, изучал историю Древнего Востока, Греции, Рима. Древние мудрецы учили: если надо выбирать между отдельным человеком и семьёй — выбирай, семью, если надо выбирать между семьёй и деревней — выбирай деревню, если надо выбирать между деревней и страной — выбирай страну, но если надо выбирать между страной и собой — выбирай себя. Такова мудрость высшего эгоизма.
Васильковский выбрал себя. Но себя выбрал по законам другой мудрости — самой высокой и самой светлой — мудрости подвига ради других, во имя Отчизны. Эгоизм и героизм несовместимы... Сержант бросился в ту критическую минуту на амбразуру вражеского дзота и телом своим заглушил её, или, как сказано было в боевом донесении, «грудью преградил огонь противника». И тут же над снежным полем загремело «Ура!», поредевшая рота ворвалась в деревню. За ротой пошёл полк. За полком — дивизия.
Пошли до самой Эльбы...
Вячеслав Васильковский был первым в битве за Москву, первым среди тех, кто, презрев смерть, отринув страх, добровольно и сознательно встал на пути вражеского огня, бросившись на амбразуру. Вскоре такой же подвиг на калининской земле совершили младший лейтенант Николай Шевляков, спустя два дня — рядовой Яков Падерин... Затем был легендарный Александр Матросов и ещё двести с лишним героев-матросовцев. Мы, живые, их не забываем...
Нет похожих одна на другую школ, каждая имеет своё лицо, несёт своё знамя. Ленинградская 222-я средняя школа, в прошлом называвшаяся Петровской, издавна слывёт знаменитыми выпускниками. Её окончили архитектор Карл Росси, адъютант Кутузова в 1812 году, военный писатель Александр Михайловский-Данилевский, композитор Модест Мусоргский, врач Пётр Лесгафт... Окончил её и Вячеслав Васильковский. Окончил, ушёл и снова вернулся — навсегда, навечно зачислен в её ученики. Первого сентября каждый год его имя называют на торжественной линейке. И по весне в первую субботу апреля на традиционной встрече выпускников он снова среди всех.
В средней школе № 3 г. Конакова чтят Васильковского столь же благоговейно. Возглавляемые бывшим фронтовиком, подполковником в отставке военруком Владимиром Николаевичем Поротниковым, ребята здесь вот уже многие годы ведут поиск материалов о 185-й дивизии, оборудовали зал боевой славы. С охотой занимаются в стрелковом кружке, старательно изучают военное дело. По окончании десятого класса вместе с аттестатом зрелости получают значок ГТО «Сила и мужество», причём к сдающим нормы «труда и обороны» предъявляют здесь такие же требования, как и к солдатам первого года службы... В коридоре галерея портретов молодых сегодняшних офицеров, вчерашних выпускников школы. Некоторые из них уже с орденами — боевыми...
Нынешней зимой, 6 декабря, в Первомайской собралось около трёхсот конаковских школьников. Решено было в полном соответствии с документами сорокатрехлетней давности и воспоминаниями ветеранов восстановить живую картину наступления на деревню Рябинки. Ребята намастерили себе автоматов и винтовок из дерева, очень похожих на настоящие, запаслись взрывпакетами... Атака шла по всем правилам военного искусства, одно только плохо — «танки» не двигались: роль их «исполняли» заснеженные скирды соломы. И грохота много было, и «ура» неслось над полем.
Вышел дедушка Трофимов на крыльцо, подивился, съязвил:
— Васильевна, уж не тебя ли атакуют?
Соседка, знакомая нам Жагрова, тоже руку козырьком к глазам: и правда, к её дому «солдаты» бегут. Нет, не дошли, стали падать в снег. Да вдруг один ползком, ползком вперёд — шустрый такой — и прямо к двум старым ивам на околице. Размахнулся, гранату бросил. Одну, вторую...
Ребята играли в подвиг.
Примеряли подвиг на себя.
Станислав ПАСТУХОВ (1985)