Главы из книги
С огромной любовью и глубокой благодарностью
ко всем моим родным и близким
Джулия Арье – художник, фотограф, член пяти творческих союзов, отечественных и международных; заслуженный художник ассоциации Искусство народов мира.
Недавно в московском издательстве вышла книга её воспоминаний, проиллюстрированная детскими рисунками Джулии, чудом сохранившимися в семейном архиве.
Книга описывает период детства и ранней юности художницы.
Джулия Арье Фото:из фотоархива автора
Детям 21 века
Когда-то, давным-давно, жила-была девочка.
То было странное время: дети играли в космонавтов и полярников, носили красные галстуки и ходили в Дом пионеров.
Не было караоке, игровых автоматов, Макдаков и аквапарков…
И ещё — страшно сказать! — не было персональных компьютеров, цифровой фотографии, цветных телевизоров.
А телефоны тогда ни фоток не делали, ни видосиков, ни музыку не играли! Стоит такой на тумбочке, с трубкой на верёвочке, один на всю семью.
Ой, лучше не продолжать, ведь если я скажу, что не было кроссовок, никто никому не лайкал, а про интернет в те времена и слыхом не слыхивали, вы мне, конечно, не поверите.
Без Тик-Тока, без пиццы, без Турции в летние каникулы! …
Да ладно, скажешь ты озадаченно.
Слушай, слушай. Итак, жила-была…
Да разве это жизнь! — с негодованием воскликнешь ты.
Ну я же говорю: всё это было давным-давно, в прошлом тысячелетии…
Когда это было? Когда это было? Во сне — наяву?
Во сне — наяву по волне моей памяти я поплыву…
Н. Гильен
Иногда мне снится старый двор. Мир моего детства. Сны тревожные, запутанные. Вот я кружу вокруг дома с потерянным видом, пытаюсь зайти в родной подъезд и не попадаю, вот вглядываюсь в лица прохожих, угадываю в них черты полузабытых лиц… Что я оставила здесь, что ищу десятилетия спустя? В поисках ответа я приезжаю по старому адресу. Я захожу во двор, но не попадаю в детство: остатки наших деревьев кронировали, любимый тополь, возносивший меня к небу, превратился в низенький пенёк, и одуванчики не растут на пластиковом «асфальте». Музыкальная школа, куда я тихонько пробиралась «поиграть» на пианино, стала пожарным управлением, в каменный гараж проникли «Ритуальные услуги», а детский садик за чугунным забором вдруг превратился в туберкулёзный диспансер…
И все же мой двор жив, и живы все его обитатели, и качаются золотые шары на тонких шеях, и вечерами всё так же гулко несутся звуки мяча и хлопки выбивалок ковров… Стоит только очутиться на волне моей памяти.
Мое детство пришлось на пору, которую позднее назовут «эпохой застоя».
Возможно, потому то время связано у меня с ощущением покоя и безмятежности. Ни войны, ни катаклизмы не омрачали мою жизнь, жизнь моих близких, моего города.
Это было то нереальное время, когда дети выходили во двор, не опасаясь маньяков, наркоманов и серийных убийц. Лишь иногда дядя Гера пройдёт вечером нетвёрдой походкой и скроется в своём подъезде. Бабушка охотно отпускала меня гулять на весь день с уговором: вовремя приходить обедать.
В пространстве дома, двора, школы и города и проходило моё детство, но этот ограниченный мир не надоедал мне, и был без конца интересен. Ничто не разрушало моей уверенности, что ты — вечен, мир — хорош, и каждый день несёт новые приключения!..
Мне никто не мешал думать. Никто не комментировал события, не навязывал мнение, не делал за меня выводы. Мне никто не показывал, как правильно рисовать. В результате из-под моего карандаша рождался самобытный мир, я рисовала так, как видел мой глаз, без привнесённых снаружи шаблонов и правил. Мне никто не мешал делать то, что хочу. Меня не мечтали вырастить «надеждой и гордостью» мамы, папы и страны. Все были заняты своими делами и оставляли за мной право заниматься моими. Это не было равнодушие, это было доверие и спокойствие.
Спокойствие окружало мою жизнь: дома всегда было тихо, взрослые выясняли отношения за закрытыми дверями, никто не обсуждал негативных тем, никто ни на кого не кричал, не сплетничал, не истерил. Я сладко спала допоздна, а потом спешила во двор. Я могла босиком бегать по лужам, лазить по деревьям, разглядывать с ладошки жуков и гусениц. Мне позволяли познавать мир как я хочу, и я приходила «с улицы» в испачканном платье, в ссадинах на коленках, с воробьями и котятами…
Не помню, чтобы соседи ругались, а старушки на лавочках всегда кивали в унисон. Мирно и тихо было во дворе: не жужжали газонокосилки, истребляя одуванчики и зелёную траву, и деревья никто не вырубал, а наоборот, высаживали и растили все вместе… В пространстве моего детства всё было спокойно. «Мирное небо», «братские страны» — неслось с экрана нашего телевизора «Рекорд».
Если вдруг появлялась в «Новостях» тревожная «гонка вооружений» — то проходило время, и она менялась на «разрядку напряженности», и пионеры из радиоточек дружно пели: «За детство счастливое наше — спасибо, родная страна!» А по местному телевидению радостно неслось: «Эх, Уфа, город мой, я горжусь своей страной!» И мне это очень нравилось…
Просыпаясь, я азартно включалась в игру, общение, учёбу, а затем с упоением изображала всё, что происходило дома, в школе и во дворе. Карандаш был моим летописцем. Папа собирал бесконечные мои рисунки и складывал в папки, а туго завязанные папки запирал в ящике стола и больше никогда мне не показывал.
…Проходили десятилетия, несли с собой разные события, папки куда-то исчезали, и впоследствии только одна или две чудом возникли в моей жизни. Они хранились у мамы, затем у сестры и терпеливо ждали, пока наступит время и их откроет автор — девочка, когда-то жившая по улице Достоевского. И вот я открываю папку, перебираю ветхие листочки, вглядываюсь в каждую фигурку, в каждый штрих. Я восхищаюсь непосредственностью и экспрессией рисунков и словно слышу незатейливый рассказ девочки, способной в восторге бегать босиком по лужам. Девочки, которая осветила мой дальнейший путь умением радоваться и дождю, и солнцу.
Эта книга — мой ответ, моё послание той девочке с тонкой шейкой, толстыми косичками и неизменным карандашом в руке…
Моя семья — это мама, папа, бабушка, сестра и мы с котом Васькой.
У нас есть семейный альбом. Он большой, красно-бархатный, а внутри красивые узорчатые страницы с прорезями для фотокарточек. На фотокарточках все мы — вместе и по-отдельности, а ещё в нём наши родственники: моя вторая бабушка, папины родные. Там же мамины папа, дедушки и бабушки. Мои двоюродные братья и сёстры. Многих я никогда в жизни не видела, а кого-то уж и на белом свете нет… Я люблю сидеть с фотоальбомом на коленях. Переворачиваю картонные листы, поправляю фотокарточки, всматриваюсь в лица. Как здорово, что есть альбом, такой толстый, нарядный, похожий на старинный фолиант. Вон сколько у меня родных! И пусть я кого-то из них не увижу, и пусть они незнакомы со мной, это неважно. Я листаю альбом, я ощущаю, что наша семья намного больше, чем мы впятером и кот.
Папа
Говорят, что я родилась — копия папа! Хотя я не понимаю, как маленькая девочка может быть копией взрослого дяденьки.
Иногда родители берут меня к себе на работу, в институт. В комнату заходят разные люди — сослуживцы, гладят меня по голове и каждый раз говорят: «папина дочка».
На месте мамы я бы обиделась за дочку: папа большой и в очках, голова в залысине, руки-ноги волосатые и говорит по-башкирски. Разве мы похожи?
— Правда, девочки, красивая у нас мама? — говорит папа нам с сестрой.
— Да, папа. Жаль только, что я похожа на тебя, — говорю я.
Папа сердится, не знаю почему…
Папа — учёный, у него, как и у мамы, редкая профессия этнограф.
Папа моего папы был мулла. Его вся деревня почитала, он был «духовный сан».
Но злые люди оклеветали дедушку, и его незадолго до войны арестовали и бросили в тюрьму.
Из тюрьмы дедушка больше не вышел.
Так все двенадцать детей дедушки остались сиротами. Папа был самый маленький…
Во время войны семья голодала, и папа, еще ребёнок, начал работать в колхозе — «учётчиком». А когда война закончилась, совсем юный папа добрался на попутках до райцентра и поступил в педучилище.
На приёмных экзаменах папа написал сочинение на русском языке на отлично. Мальчик из глухой башкирской деревни — и так знает русский! Приёмная комиссия очень удивилась и пригласила папу на беседу.
И папа рассказал, что в годы войны к ним в аул эвакуировали из города учительницу французского языка, и она давала папе уроки русского.
Папа талантливый: он быстро выучил русский язык. После педучилища он поступил в педагогический институт и выучился на историка. Сначала он работал директором школы, а через несколько лет – стал учёным в Академии наук. А когда-то был деревенский мальчишка и не знал ни одного слова по-русски!
Папа на работе, я захожу в его кабинет: здесь тихо, слабый запах сигарет, на стене рисунок в раме: цветок в горшке и трубка. Рядом старый шифоньер.
Внутри – папина одежда и место для пряток. Наверху – кипы журналов и дозревающие помидоры.
Я беру солонку и забираюсь на шкаф, лакомиться помидорами и читать. Приходит кот, он тоже любит отдыхать на шифоньере. Сверху, из-под потолка, оглядываю комнату: стол, обитый коричневой «кожей».
Иногда стол превращается в «козла» и в «коня», как на спортивной гимнастике. По телевизору олимпиада, там спортсмены прыгают, а я прыгаю дома, через папин стол… А ещё мне нравится на нём рисовать. Я рисую, а потом забываю здесь рисунки, папа их находит и убирает в папку.
Папа не хвалит меня. Он просто запирает рисунки в ящике стола и не отдаёт.
Сохраняет для истории.
На полу кабинета — чёрный шерстяной ковёр в разноцветную полоску, «орнамент», его в экспедиции купили. На стене — деревянная маска из настоящей Африки. Папин коллега привёз. И, во всю стену — книжные стеллажи.
Я рассматриваю корешки книг — всё научные названия, а среди них — сказки народов мира: русские, башкирские, тувинские, ненецкие, сказки австралийских аборигенов… И самые мои любимые — восточные сказки «Проданный сон». Мне их читала мама, мне их читала бабушка. А я просила ещё и ещё. И тогда сестра мне сказала:
— Что ты канючишь? Научись читать и читай сколько хочешь!
И мне пришлось в пять лет выучить буквы.
Теперь я перечитываю «Проданный сон» шестой раз. Или восьмой… И все остальные сказки перечитала.
Я сказки читаю, а папа изучает. Оказывается, народные сказки могут рассказать нам о том, как люди жили в давние времена! Мы, дети, слушаем сказки просто как волшебные истории, а взрослые учёные даже пишут по ним научные труды.
Вот и папа использует сказки в своей работе, он изучает культуру и быт тюркских народов.
Кроме сказок папа читает башкирский журнал «Агидель». Я открываю журнал — и не понимаю ничего, буковки вроде знакомые, но часть их с лишними лапками.
Папа говорит: они означают звуки, которых нет в русском языке.
Я однажды спросила: пап, а ты на каком языке думаешь?
Папа подумал и сказал, что никогда об этом не думал…
Мы сегодня идём с папой гулять! А пока ужинаем. Папа обглодал курочку и протянул мне куриную дужку: «Бери и помни!» Это такая игра, папа научил. У папы в детстве не было игрушек. Но ребята все равно играли. Когда в деревне съедали барана, косточки сушили и потом играли «в бабки». Мне стало интересно. И тогда папа купил барана, мы его съели, а косточки высушили и покрасили. Они у нас в мешочке лежат. Ни у кого нет, а у нас есть.
… И вот мы с папой гуляем, и я читаю вслух вывески: «Китаптар», «Сэскэлэр», «Икмэк». Это почти всё, что я знаю по-башкирски. Папа не учит меня языку. Наверное, потому что все вокруг говорят по-русски, даже его деревенские родственники, когда приезжают и гостят у нас.
Ведь папа у нас — первопроходец из деревни в город. А уже за ним потянулись в город и другие родственники.
В деревне
Папа, наверное, очень скучает по местам своего детства: каждое лето он едет в деревню повидать родных. Иногда папа берёт с собой и меня.
В городе у меня родственников кот наплакал, а тут целая деревня! Я никак не могу запомнить всех моих деревенских родственников, и с каждым приездом их всё больше: мои двоюродные братья и сёстры старше меня, и у многих уже есть дети, и каждый год рождаются новые.
И все любят папу, гордятся и уважительно обращаются к нему — «агай»!
В жаркие дни вся деревня едет на покос — заготавливать еду для коров и овец. Папа берёт косу и точит лезвие.
Я смотрю на папу во все глаза: дома, в городе, он носит шляпу, галстук и портфель — в Академии наук все так ходят.
А здесь, в деревне — вдалеке от академиков — папа надевает кепочку, и косит, и ставит стога, и правит лошадью!
Ну да, он ведь деревенский мальчишка.
В деревне папа совсем другой, оживлённый и бодрый.
А в городе у него озабоченный вид. Может быть, поэтому он без конца курит.
Пальцы его желтоватые от табака, и он кашляет.
Однажды ночью папа стал кашлять и не мог остановиться. Все проснулись, мама забегала вокруг него, пытаясь помочь. Папа кашлял и говорил, что у него, наверное, рак: я слышала из-за дверей.
Это было так страшно, что я разревелась. Мне хотелось уничтожить все сигареты в мире!
В деревне папа меньше курит, больше смеётся, шутит, шумно пьёт чай из самовара и даже водит мотоцикл дяди Нургаяна!
В деревне я не устаю удивляться: здесь живут совсем по-другому, чем в городе. В городе рано утром родители уходят на работу, сестра — в школу, бабушка — на кухню, а я лежу сплю. Больше утром у нас ничего не происходит.
А в деревне! Ранним утром дядя Сабир заводит трактор. Двоюродная сестра Фания идёт доить корову. Брат Ханиф ушёл с удочкой на пруд.
В пруду живёт рыба. У нас в городе нет ни пруда, ни рыбы. А есть магазин «Океан». Когда в него привозят «морепродукты», сбегается очередь. Я стою в очереди и покупаю мороженный минтай для кота Васьки. Я минтай не люблю. Но кроме минтая ничего нет. Беру баночку красной пасты — называется «креветочное масло», пахнет водорослями.
Дальше утром дядя Сабир привёз кучу сена. Тётя Магинур гудит в сенях сепаратором – готовит сливки. Ханиф притащил ведёрко мелких рыбок – называются карась. Их жарят в сливках. Я просто пальчики глотаю: так вкусно! И никаких тебе очередей!
Поздно утром бабушка Важиха напекла булочек с творогом, и зовёт меня к самовару: «ашай шанежки, кызым».
Тётя Магинур ушла в огород. Брат Ханиф на мотоцикле старшего брата «умотал» в соседнюю деревню…
В городе ни самовара, ни шанежек, ни огорода, ни мотоцикла…
А в деревне день только начался, а уже столько всего произошло, вот это жизнь!
Продолжение следует…
Авторы: Джулия АРЬЕ, иллюстрации Джулии АРЬЕ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!