1. Что такое государство?
§1.
Представьте себе мир, в котором, чтобы прокормиться, надо пахать-сеять-жать, утирать пот со лба и снова пахать-сеять-жать. И где если кто-то этого не делает, тогда либо его ждёт голодная смерть, либо кому-то придётся работать за двоих. И если кто-то живёт в таком мире за счёт других, и не потому, что не может работать, а потому, что не хочет, значит, либо кому-то нравится работать за двоих, либо его заставляют.
Чтобы заставить, нужно либо насилие, либо обман. Насилие – это когда жертва знает, что применяющий силу неправ, но ничего сделать не может. А обман – это когда обычно что-то может, но не делает, потому, что не знает, что оппонент не прав. И в рамках этого арсенала можно предложить кому-то отдать продукты своего труда взамен за то, что потом ему всё вернётся с лихвой, но не выполнить свою часть договора. Можно в тихую украсть, пока хозяин смотрит не туда. А можно просто прийти и поставить условия: отдавай то, что заработал, или тебе будет хуже. Оно же будет самым наглым.
Насилие – самое сильное неуважение к оппоненту, потому, что и вор и обманщик, хоть и тоже не уважают его, но всё же вынуждены бояться, что он что-то увидит или поймёт. Берущий же своё силой ничего не боится, и не уважает не только труд оппонента, но и его здоровье (а зачастую и жизнь). Не мочь справиться с насилием, наверное, самое унизительное, что может быть в такой ситуации. А не иметь воли к борьбе самое аморальное.
А теперь представьте себе, что в данном мире процветает насилие и обман, и в его развитии наблюдается определённый прогресс. Выглядеть это может примерно так. Те, кто достаточно сильны, берут у тех, кто не может постоять за своё, то, что могут взять. Т.е. ту долю, которую жертве проще отдать, чем драться за неё, и которую вымогателю не накладнее всего затребовать. И это оказывается проще, чем самим работать, так что работают одни, а другие только жрут, и занимаются и тренировками, чтобы быть ещё сильнее.
Чем кто оказывается сильным, тем больше он может затребовать. А ещё более сильный вымогатель может затребовать у более слабого долю того, что он отнял у своих жертв. И тому тоже оказывается проще сколько-то отдать без боя, и потом идти дальше отжимать что-то у ещё более слабого, чем рисковать и драться. И в итоге получается аналогия пищевой цепи, где более сильный жрёт более слабых, и выстраиваются иерархии, где все ресурсы поднимаются снизу наверх.
У того, кто наверху, может скапливаться в конечном итоге столько, сколько самому не съесть – заставляет ли это его остановиться и отдыхать? Нет. Природа самых сильных так устроена, что им всегда мало. Если сильному всё не съесть, значит, можно выменять на роскошь, можно отдать своим, а можно вложить в дело: кормить этим тех, кто пойдёт ратовать за его дело. Какое у него дело? Пойти награбить ещё. Зачем ему ещё? Чтобы обменять на ещё роскошь, отдать своим, и помочь им кормить тех, кто пойдёт работать за их дела. В общем, находящийся на вершине пищевой цепи всегда найдёт, на что потратить лишнее, и назад отдавать вряд ли захочет. Богатства много не бывает, аппетит приходит во время еды, и эта бочка бездонна.
Возникает вопрос: становится ли меньше аморальность тех, кто отдаёт своё без борьбы, от того, что те, кому отдают, берут не всё для себя, а передают кому-то ещё, занимающимся тем же самым? Как по мне, так нет, если те, кому передают, ничем не лучше, а только хуже и с ещё более непомерными аппетитами. Если бы это шло тем, кто не может работать, потому, что не может, а не потому, что не хочет, тогда ещё можно было бы о чём-то спорить. А так те же яйца, только сбоку.
Вывод: чем сильнее вершина пищевой цепи, тем больше аморальности в положении тех, кого она сделает своими рабами.
§2.
На определённом этапе развития общества самые сильные замечают, что можно вырубить больше, если сражаться не самим, а заставить всех тружеников бросить свои дела и пойти тоже сражаться. Как это сделать? Обложить соответствующей повинностью тех, кого они облагают данью, и пусть те облагают соответствующей повинностью тех, кого облагают они. И в рамках этого кому-то говорится: иди и ратуй за моё дело, или умрёшь. И чем больше сил у того, кто организует мероприятие, на тем более лихое мероприятие и тем больше он может согнать народа.
В данном раскладе уже ты не просто должен трудиться, чтобы кто-то это отбирал – ты должен идти и умирать за того, кто у тебя всё отбирает. Ты должен проливать свою кровь за то, чтобы у кого-то было больше хлеба, которого ему всё равно не съесть, и он всё потратит на то, чтобы ещё больше проливать кровь таких, как ты.
Возникает вопрос – что аморальнее: просто давать на себе ездить или быть расходным материалом в такой системе? Как по мне, так второе. И если бы это было нужно для того, чтобы защититься от общего врага, который хочет по-любому всех поработить/уничтожить, тогда ещё было бы о чём-то спорить, а если только ради прихоти хозяина, то это просто ещё одна ступень вниз.
Те хозяева, которые не станут (или не смогут) собирать достаточное количество людей на бой, не выдержат конкуренции, и уйдут со сцены (или станут чьими-то вассалами). А с того момента, как баталии станут набирать масштабность, всё меньше значения для победы будет играть физическая сила командира, и всё большую его ум. Кто умнее остальных всех организует, кто займёт самую выгодную позицию и кто самые хитрые манёвры предпримет, тот и победит. И в результате этого наверх всё больше продвигаются самые умные, а самые сильные оказываются у них в подчинении. Иерархии, где это происходит, побеждают другие, а те, которые тормозят с этим, не выдерживают естественного отбора и уходят со сцены.
На данном этапе происходит передел сфер влияния, и кое-что меняется. Умные соображают, что эффективнее всего управлять иерархией не при помощи насилия, а с использованием обмана. И придумывают веру, согласно которой здешний строй справедливый и моральный, а вражеский строй несправедливый и аморальный. И что все беды и лишения, которые приходится терпеть – это всё на самом деле из-за врагов. И что как только их одолеем, так сразу заживём, как в сказке. Надо просто затянуть пояса, и потерпеть. И что кто умрёт за это дело (пусть и не дождавшись победы), тот великий праведник и герой, ну а кто не захочет – трус и предатель. И чем больше оказывается разница в уме между теми, кто вещает, и теми, кому вещают, тем большим это чревато успехом.
Вера в учение в добровольно-принудительном порядке навязывается всем подчинённым, и определённым образом скрепляет иерархию. Сковывает одной цепью, связывает одной целью, и препятствует желанию переметнуться на другую сторону. Потому, что даже если там и сытнее, то перебежчики будут аморальными и неправедными, а здесь они моральные и праведные.
Возникает вопрос: а добавляет ли такая вера моральности её носителям и всему происходящему? Ну с точки зрения её принявших, наверное, добавляет, но у меня остаётся один вопрос. Если вера добавляет мотиваций служить хозяину, значит, он может погнать в бой больше людей. Значит, он становится сильнее. А если сильнее становится тот, кто хочет реализовывать свои прихоти за чужой счёт, то чем те, кто не проявляет волю к сопротивлению, становятся моральнее?
§3.
Допустим, на определённом этапе развития хозяин иерархии замечает, что если из подданных выжимать всё, что только можно заставить отдать под самыми сильными ударами кнута, то это будет либо укреплять их волю к сопротивлению, либо заставит их потерять волю к жизни. И тогда его иерархия будет дохлой и ненадёжной, и не сможет держать конкуренции с более здоровыми противниками. Более выгодным оказывается держать оптимальный баланс между эксплуатацией и хозяйственностью – оставлять труженикам какую-то часть излишков от продуктов их труда, которой они могли бы распоряжаться сами. Так они будут радоваться жизни, наполняться желанием жить дальше, плодиться, набираться сил, и желания защищать то, что имеют. А ещё это можно использовать, чтобы заманить перебежчиков с чужих иерархий.
Возникает вопрос: добавляет ли моральности такому подданному такое улучшение уровня жизни? Ну если это делается для самих людей, то да, об этом уместно говорить, но если это делается только для одной цели – укрепить силу хозяина и ничего более? Тогда в моральном плане получается то же самое: всё положения остаются заточенными под то же неуважение к человеческому достоинству, просто перенесённое на другие обстоятельства. Потому, что хозяин занимает место, на котором мог бы быть кто-то другой, кто делал бы что-то дополнительное для людей. А этот такого не делает, и другому место своё не уступит. И говоря: «Да здравствует такой Хозяин, какой есть!» резидент такой системы выражает мысль «Да будет ограничение уважения к моим личным интересам до нуля, и пресечение любых попыток это изменить!», тогда где тут моральность?
Подданные в такой системе, как овцы на ферме, которых хозяин кормит и пасёт потому, что ему это выгодно. Когда ему будет нужно – он их зарежет. Прав у них нет. Если бы он о них заботился, как хозяева кошек и собак о своих питомцах– ради них самих, тогда бы другое дело. А так нуль. Абсолютный моральный нуль. Только какие-то относительные материальные преимущества, которые идут в комплекте с системой, накладывающей свои ущемления в правах (в т.ч. полноценно ими пользоваться, т.к. когда тебя самого употребят, пользоваться ты уже ничем не можешь). И системой, навязываемой принудительно, лишающей права выбрать что-либо иное.
Впрочем, с точки зрения принявших веру, всё, наверное, будет выглядеть по-другому: всё, что он делает – он делает (конечно же) для них, и делает, сколько может, а если чего-то не делает, то это, наверное, потому, что просто не может.
Далее, хозяин иерархии замечает, что если в ней будут воры и мошенники, которые будут красть у его тружеников продукты их труда, то он не сможет доить последних максимально эффективно, т.к. просто не останется после этого ни того, что брать, ни самих тех, у кого брать. И что те, кто берут у тех, у кого берёт он сам, фактически берут у него. В связи с этим у него возникает потребность организовать специальную службу (на выдоенные у них деньги), которая будет ловить всех таких паразитов (а заодно и прессовать всех просто тунеядцев). И (естественно) учить, что благодаря ему они защищены, а если бы не он, они бы вообще пропали.
Возникает вопрос: добавляет ли моральности подданным такой системы такая забота хозяина? С точки зрения принявших веру, уж, наверное, но у меня остаётся один вопрос: ради чего он это делает? Если бы он это делал ради них, тогда другой разговор, но если он это делает ради себя? Если он это делает ради того, чтобы его иерархия была посильнее, и чтобы была возможность лезть в более кровопролитные войны – что остаётся от уважения к самим людям – дырка от бублика?
Далее, на определённом этапе хозяин системы может заметить, что возможности ведения войны не бесконечны. И что, если он хочет, чтобы всегда было, кем воевать, нужно, чтобы «бабы ещё нарожали». А для этого надо брать передышку на восстановление сил (благо аналогичная проблема у противников предрасполагает к симметричному подходу), и выдерживать периоды мира. А ещё хозяин такой системы может оказаться в положении, когда войны он бы и хотел, но только враг слишком силён и нападать на него опасно, так что остаётся только ждать, пока расклад сил не изменится, и воевать только в своих мечтах.
Возникает вопрос: добавляет ли моральности подданным такой системы принадлежность к системе, которая даёт им какое-то время мира? Добавляла бы, если бы мир был действительно ради мира, а не ради подготовке к следующей войне. А если нужен только для того, чтобы накопить побольше сил, а силы нужны для того, чтобы посильнее повоевать, то что остаётся от уважения к людям? Впрочем, если всё это время хозяин будет петь свои подданным, что он обеспечивает им мир (а когда подворачивается возможность повоевать, кричать, что он хотел мира, но враг, понимаешь ли, не даёт), то чем больше разница в уровне понимании дела между ним и целевой аудиторией, тем больше она проникнется верой.
Если хозяин иерархии хочет побеждать (чтобы как можно больше иметь роскоши для себя, своих близких, и ресурсов для дальнейших побед), ему нужно защищать свои владения. Поэтому если кто-то захочет захватить что-либо из подконтрольного ему (в т.ч. людей), этот должен отбивать любую атаку (и само желание её производить). Потому, что если у него отнимут его людей, то он станет слабее, а те, кто отнимут, сильнее, и тогда им станет ещё легче отнять всё остальное.
Необходимость может дойти до принципиальности, что если другая сторона покусится хоть на одного человека, то с ней может начаться война, в которой с каждой стороны погибнут гораздо больше. Так что определённые гарантии порабощённые в таких иерархиях от своих хозяев могут получать (впрочем, могут и не получать), и иногда могут меньше волноваться о том, что кто-то чужой (кроме «своих») придёт, и попробует что-то «внеплановое» у них забрать.
Возникает вопрос: добавляет ли моральности такому подданному принадлежность к такому хозяину, который ради защиты его жизни готов пойти на такую принципиальность? Ну с точки зрения принявших веру, наверное, добавляет под завязку, но у меня остаётся один вопрос. Ради чего он это делает? Если он это делает в первую очередь ради самого человека, то да, другой разговор, но если он это делает исключительно ради себя? Если исключительно ради того, чтобы самому стать сильнее (и сильнее в конечном итоге эксплуатировать всех остальных), то что остаётся от моральности – дырка от бублика? Впрочем, если подданные будут рассуждать на уровне «Какая разница, зачем – главное, что нас защищают!», тогда это может использоваться на укрепление веры.
§4.
Допустим, действующий согласно всем вышеописанным принципам (и ничему более) хозяин назовёт свою иерархию словом «государство». И всё, что делается таким государством, будет делаться для того, чтобы было больше возможностей у тех, кому может быть хорошо только за счёт того, что кому-то становится хуже. А чем больше у них возможностей, тем больше получится аморальности в принятии их воли у всех, кому она навязывается. Поэтому в определённом смысле можно сказать, что всё, что такая система делает, она делает для того, чтобы лишить людей морали. Это может требовать поправки, что целенаправленно сделать людям плохо у хозяина цель может и не стоит; у него стоит цель сделать всего-то себе хорошо. Ну а то, что другим при этом получается плохо – так это просто такой побочный результат. Но если в рамках всей его деятельности ему может быть хорошо только, когда другим плохо, а делать себе хорошо является основной и единственной его целью, то что остаётся от возражений?
Вы спросите: а почему не может быть такого, что власть будет употреблена на справедливость и мораль? Что имеющий силу, влияние, и команду помощников, не направит это всё на то, чтобы позаботиться именно о людях, и назовёт это тоже словом государство? Да может, конечно. Но только может же и не позаботиться. А от чего зависит вероятность этого? А зависит она от условий получения власти. Если шанс её получить больше всего будет у того, кто думает в первую очередь о других, чем о себе, то можно говорить о первом. А если больше всего он будет у того, кто думает в первую очередь исключительно о своих личных интересах, то максимальна вероятность второго. Так вот как должна выглядеть система, которая ничего не делает для людей, но при этом трубит изо всех рупоров, что она только ради них и существует?
Выглядеть она должна примерно так: «Государство существует для того, чтобы защищать подданных от внешних врагов. Чтобы обеспечивать им мир и возможность строить планы на будущее. Чтобы давать им возможность трудиться, пользоваться продуктами своего труда (кроме вычитаемых на нужды государства), и иметь защиту от внутренних врагов, пытающихся не работать и жить за их счёт. Чтобы обеспечивать им возможность быть здоровыми и сильными, дать право на получение образования (учащего, что данное государство – это хорошо), и защищать их умы от воздействия всякой идеологической диверсии, пытающихся посеять в них недоверие к своему государству и хозяину». Всё. А если же кто-то думает, что самая аморальная система – это та, которая кричит «Никаких прав ни на какие блага у вас нет! Всё в мою пасть вместе с вами! Вы мой корм и расходный материал!», то это не так. Такая система недополучит в возможностях увеличить свою силу, принятие которой требует аморальности.
Что касается любой другой формы более морального и справедливого общества – оно будет выглядеть по-другому. И оно может выглядеть совсем не похожим на это, или, наоборот, очень похожим (до степени не различения для большинства обывателей), но оно будет отличаться. А вот чем именно, об этом уже в следующих главах.
2. Что такое право?
§1.
Что есть право? Это такая признаваемая правилами общества возможность что-либо делать или иметь, не получая от него сопротивления и рассчитывая в определённых случаях на определённую поддержку. Если у вас есть право жизни, значит, никто не может взять и отнять её у вас просто так, а если кто-то попытается вопреки правилам это сделать, какие-то силы придут вам на помощь. Если у вас право свободы передвижения – значит, никто не может встать у вас на пути и из прихоти сказать «не пущу!», и т.д. – в пределах списка всех прав, которые предоставляет вам общество. В рамках чего подразумевается (и обычно пропагандируется), что наличие прав гораздо лучше, чем их отсутствие, и что без этого нормальная жизнь человека в обществе, определяющего какие-то права, невозможна, а без общества неполноценна. Вот только есть у этого положения один подводный камень: если интересы одного не конфликтуют с интересами другого, оба могут иметь права, стоящие на страже своих интересов. Но если интересы пересекаются, то может быть или право одного, или право другого.
Это значит, если вы находитесь в обществе каннибалов, которые собираются вас убить и съесть ради своих прихотей (которые, оказывается, только для вас прихоти, а у них, видите ли, священный-необходимый-законный ритуал), то наличие такого права в обществе для вас будет прямо поперёк вашего права жизни. А если, чтобы вы не убежали, вас держат связанными в клетке, то такое положения прямо поперёк вашей свободы передвижения. И чем надёжнее блокирована последняя, тем меньше остаётся от первого, ибо, если бы узы были ослабленные, вы бы, может, смогли удрать, и тогда у вас была бы надежда на спасение.
Такое состояние есть не просто отсутствие права, а именно антиправо, потому, что отсутствие права – это где-нибудь на необитаемом острове, где вы одни, и нет никакого общества, определяющего какие-то права вас и других в отношении друг друга. И отсутствие правовых отношений и есть самый настоящий нулевой уровень права. Ну или, как альтернатива ему, состояние, когда вас вместе с другими случайно набранными людьмивысадят на какую-то землю, и скажут: «Живите, как считаете нужным», и вы бы начали с нуля создавать какие-то правовые отношения. И тогда, может, подрались бы, может, нашли согласие, и может, никто бы ни на чью жизнь не смог покушаться, а может, кто-то узаконил бы за собой такое право, но по крайней мере, у вас была бы хотя бы возможность за свои права побороться (или хотя бы убежать подальше), пока не поздно. А у дикарей в плену у вас таких возможностей нет, если вы в клетке под охраной и руки у вас связаны. И убивать вас будут гарантированно, и никаких возможностей воспрепятствовать этому нет, и поэтому ваше положение хуже, чем при нулевой величине права. Это отрицательная величина права, и измеряется она счётом от нуля в минус.
Впрочем, в языке людоедов может никакого понятия «антиправо» может и не быть. А зачем оно им? У них есть понятие «право» – их право жить, как считают нужным. И они считают нужным вас убивать и съедать, и имеют за собой соответствующие права, которыми их наделяет их система. А систему они создают сами, и создают такую, какую им надо. И их всё устраивает. И для них это положительная величина права, а то, что для вас она отрицательная – их вообще не волнует.
§2.
Аналогичным образом не нужным может быть понятие антиправа и для государства, в котором людей используют исключительно в интересах хозяев системы. Вот представьте, что вы живёте на необитаемом острове, и всё, что производите – ваше. Это нулевой уровень права. Или, как вариант, вас вместе с другими людьми высаживают на какую-то землю, где вы все должны с нуля построить с ними какие-то отношения. И там у вас будет какая-то возможность попробовать построить с ними такие отношения, где существуют только такие порядки, которые нужны всем, а не кому-то одному в ущерб остальным. Это тоже нулевой уровень. А если вас помещают в общество, где права уже сформировались, и сформировались такие, в которых эксплуатация одного другим – основной гешефт системы, и попытка что-либо оспорить с соответствующей решительностью пресекается, это минусовой уровень.
При минусовом уровне у вас нет возможностей решать, сколько вам работать и сколько сражаться. Сколько прикажут – столько и будете. И делать это вы будете не столько, сколько надо вам, или сколько могло бы быть надо обществу, которое существует ради заботы об общих интересов, а столько, сколько надо хозяевам. А интересы у хозяев вашим противоположны – жить за ваш счёт. И сколько можно из вас выжать при таком подходе, столько и будут. И отлынить не позволят, и противление сразу пресекут, и сбежать возможности не дадут.
Если такое общество называет себя государством, это и будет антиправовое государство. Но только оно запросто может таким себя не признавать. Оно может называть себя правовым, и преподносить своё право, как продукт исключительно позитивного для всех развития, и выгодного для принятия каждым.
Например: провозглашается государственная идеология, согласно которой целью существования государства является забота государства о человеке. И в рамках этого любое действие преподносится, как мотивированное исключительно этой целью. Требуется работать от подъёма до отбоя, и отдавать все излишки продуктов своего труда вышестоящим – объясняется тем, что строится лучшая жизнь, и что ради этого надо поднапрячься. Отправляют воевать за то, чтобы у хозяина было больше территорий и рабов – объясняется тем, что это защита общества, без которой оно пропадёт. Пресекается любая критика данного режима – объясняется тем, что это забота о стабильности общества и безопасности для остальных его участников. И т.д., и т.п. т – каждое действие преподносится, как забота об благе некоего подразумеваемого большинства, ради которой государство должно иметь право подавлять свободу личности. И каждый раз так и говорится – у нас государство правовое, права людей строго соблюдаются, и нарушать их мы не позволим.
Теоретически, в рамках такой системы любое выгодное хозяевам действие можно преподнести заботой о ком-то заслуживающем заботы, если принимать в учёт только то, что им выгодно, и не учитывать то, что им не выгодно. Чтобы это сделать, нужно иметь власть принудительно диктовать, что принимать в учёт, а что нет (т.е. судьями должны быть или сами хозяева, или те, кто будут судить так, как им скажут). Чтобы иметь таковую, нужно уметь это обосновать, заставив принимать в учёт только то, что нужно диктующему. Построить этот замкнутый круг сложнее, чем пользоваться готовым, но, если его удалось построить, удерживать его уже гораздо легче.
Почему же государство не назовёт себя откровенно антиправовым и зачем все эти усложнения? А дело в том, что если оно будет называть себя таким, то люди будут больше задумываться, а зачем оно вообще нужно, а это может повысить бунтарские настроения. И информационную войну с конкурентами будет вести тоже труднее. Придётся больше сил тратить на борьбу, больше терять в ней ресурсов, и в конечном итоге упускать в выгоде и росте силы. А если оно называет себя правовым, меньше народу задумается о том, что в нём не должного, и возможность получения выгоды будет максимальная.
3. Что такое новояз?
§1.
Теперь мы знаем, что помимо области права может существовать ещё и область антиправа. И что система, реализующая это, может называть себя государством. И если соединить эти понятия, то получится антиправовое государство (далее АпГ). Т.е. форма существования общества, в которой некая часть делает жизнь другой хуже (полностью или частично), чем там, где нет вообще никого права и государства. И чем больше сил у хозяев такой системы, тем больше они себе могут позволить.
Один из способов позволить себе как можно больше в отношении порабощённых заключается в лишении последних воли к сопротивлению. А самый первый, ключевой и базовый в том, чтобы ампутировать им понимание, в чём конкретно их поработили. Для этого их нужно учить разговаривать на языке, в котором отсутствуют понятия, позволяющие чётко, ясно и последовательно выражать мысль о том, в чём конкретно неправы их поработители. И в котором присутствуют только такие понятия, при помощи которых можно выражать выглядящей максимально убедительно мысль, что они правы. А поскольку люди словами не только говорят, но и мыслят (проговаривая их про себя), их мысли тоже будут работать по соответствующей схеме.
Основной принцип такого языка – исключить (а ещё лучше просто не допускать появления в процессе его развития) понятий, которые означают вещи, понимать которые порабощённым не полагается. А если же где-то отсутствие нужных понятий окажется слишком подозрительным, то заменять их другими понятиями, которые будут создавать иллюзию присутствия нужных слов, а смысл нести подменённый на тот, что нужен хозяевам.
Например, отсутствует в языке понятие «антиправо» и невозможно ясно выразить мысль о том, что правовое положение человека в системе может быть хуже, чем вне системы. Присутствует только понятие права, которое подаётся, как что-то однозначно лучшее, чем ничего. И АпГ этим пользуется, и берёт свой гешефт, а человек не может сказать: «Вы не имеете права применять такую систему!», потому, что его спросят, на каком основании он это говорит, а он не сможет сказать «… потому, что она антиправовая!», потому, что нет такого понятия в языке. А если даже он и додумается его ввести, его не поймут, т.к. целевая аудитория его понимать не обучена. Он сможет сказать только «Потому, что она… правовая…», что будет выглядеть бессмысленно, т.е. не мочь выразить мысль так, как ему надо. Или ничего не сказать, что будет выглядеть, как отсутствие оснований.
Т.о. получается, что слова вроде бы есть, а сказать чётко и внятно то, что ему надо, чётко не может – чётко и внятно нужные себе вещи могут говорить только хозяева системы. А когда у человека нет слов, он нем. Он как в положении, когда у него во рту кляп, который через него пытается мычанием объяснить, что его надо вытащить и дать ему высказаться. И с таким кляпом во рту он не сможет сказать «уберите антиправовые составляющие в вашей системе», потому, что нет понятия «антиправовые».
§2.
Аналогичная ситуация будет и с понятием «государство». Потому, что первый вопрос, который должен возникать по этому понятию – это что вообще означает слово «государство»: систему объединения людей с целью защиты от какой-либо формы порабощения, или с целью максимально эффективного порабощения одними людей других? И для этого должны быть совершенно различные и противопоставляемые базовые понятия, на основе которых строится всё остальное изучение вопроса. И это так же естественно, как то, что если волки жрут овец, а собаки гоняют волков, то волкодав не может называться одним словом с волком. Потому, что тогда будет полная путаница в вопросе, кого держать возле стада. И если в обществе будут отсутствовать понятия волк и волкодав, а будет только одно общее «четвероногий друг», и такому обществу указывают эту проблему, но оно ничего менять не хочет, то это будет говорить том, что приоритетом в данном обществе является забота не об овцах. И если в связи с этим постоянно будут ситуации, когда такие «четвероногие друзья», вместо того, чтобы сторожить овец, хватают их и убегают с ними в лес, а общество каждый раз хватается руками за голову и громко ругается, но ничего не делает, чтобы начать это исправлять, то встанет вопрос, можно ли назвать такое общество адекватным?
И именно так и будет в обществе, в котором присутствует понятие государство, но отсутствует адекватное определение, что это есть и какова его цель. И тогда резидент системы будет рассуждать «Ну вот есть государство. Оно что-то берёт и что-то даёт. А вот допустим, не будет его – что будет? А будет полный хаос и война всех-против-всех. И придут орды-банды, которые заберут вообще всё! А государство хоть чуть-чуть оставляет. Так уж пусть лучше будет государство, чем какое-то непонятное не-государство». У него не пойдёт мысль в направлении: «А а каком государстве речь-то: о том, у которого цель бороться за права и свободы людей от их порабощения, или под предлогом борьбы с порабощением от чужих строить своё собственное?» Потому, что у него нет понятий, которые могли бы запустить в нём ход мыслей на основе этого противопоставления.
Это тот самый случай, когда нужные слова отсутствуют, но человек об этом не знает, потому, что присутствует какое-то слово, которое запускает какой-то ход мыслей. И этот ход мыслей идёт туда, куда нужно системе, но человек об этом не знает, потому, что он вообще не знает о том, что могут быть ещё другие направления. И в этом направлении он, конечно, может слепить понятие «правовое государство», но если у него понятие «право» покрывает всё, что должно называться антиправом, то что из этого получится, кроме той же змеи в новой коже?
§3.
Аналогичным образом в таком языке должны быть проработаны все остальные понятия. Власть – что есть власть: это те, кто должны иметь какие-то полномочия, дающее им возможность защищать людей от порабощения, или беспрепятственно заниматься оным самим? Закон – что есть закон: это правила, придуманные для стражи прав и свобод людей, или для ущемления их властями? Порядок – что есть порядок: что такое расположение вещей, которое нужно, чтобы в нём было максимально просто и удобно управляться со всем, что нужно для реализации прав и свобод людей, или чтобы максимально удобно и быстро подавлять всё, что мешает их порабощению? Полиция – что есть полиция: это служба, которая нужна, чтобы защищать права и свободы людей от всего, что на них покушается, или защищать от их недовольства АпГ власти и состроенные ими порядки? Преступление – что есть преступление: это деяние, которое нельзя допускать, чтобы нельзя было нарушить чьи-то права и свободы, или чтобы нельзя было бороться с порядками АпГ системы? Ведь если преступление выражается в переступании закона, а закон будут писать власти АпГ, то как выразить мысль о том, что сам такой закон не допустим? Какое слово вы используете, если слово «преступный» в данном случае не подойдёт, а других слов (представьте себе) целевая аудитория не знает?
Образование – что есть образование? Это заложение адекватного понимания вещей или забивание голов неадекватными убеждениями под видом истины в последней инстанции? В языке АпГ системы понятия для различия этих явлений не нужны, чтобы не было основ для сомнений всему, чему она учит. И когда АпГ «образование» забьёт головы учащихся такими понятиями «государства», «власти», «закона», «порядка», и прочего, они по другому мыслить и не будут. Как трамваи не будут ездить туда, куда рельсы не проложены.
Когда обработанный такой системой человек начинает рассуждать о том. почему всё получается не так, как должно быть, он говорит, что это потому, что нужны образованные люди. А что есть образованные люди: это те, кто получают АпГ образование или что-то другое, он не уточняет. И контексте остального Он не выражает мысль о том. что надо что-то изменить; он выражает, что надо всё оставить как есть, им продолжать в том же духе, только он этого не понимает. И когда резидент такой системы наталкивается на того, кто мыслит не так, как научили этого, он сразу спрашивает: «А какое у тебя образование?». Вместо того, чтобы начать с вопроса, а какое у него самого образование: то, которое научило его адекватным базовым понятиям, что такое образование, или нет?
§4.
Так же получится у такого «образованного» резидента системы с понятием терроризм – что есть терроризм? Это угрозы и расправы с теми, кто не хотят принимать чьи-то требования. А когда АпГ угрожает и творит расправы с теми, кто не хочет быть порабощёнными – это не терроризм? С точки зрения АпГ принципиально нет, потому, что терроризм – это преступление. А поскольку всё, что творят власти АпГ не может считаться преступлением (если это делается по закону, который они сами пишут), то узаконив свои права на угрозы и расправы над неугодными, они исключают себя из понятия терроризм.
Резидент системы может, конечно, задуматься, а почему терроризмом не может считаться политика угроз и расправ АпГ над несогласными. Но тогда ему сам собой подвернётся ответ, что если они этого не будут делать, то невозможно будет так же справиться с теми, кто хочет грабить и насиловать, поэтому здесь надо сделать исключение. Ну а то, что они смогут этим злоупотребить, он может прекрасно понимать, но он не будет понимать, что ещё остаётся. А значит, такое решение будет для него вынужденным и оправданным, и склоняющим в конечном итоге к желанию верить, что они этого не будут делать (так спокойней жить). И тогда АпГ властям достаточно просто законодательно запретить критиковать их злоупотребления, чтобы все критикующие у него автоматически получаются преступниками, которых надо карать за всё, где они нарушили закон. Всё, круг замкнулся, все рельсы ведут обратно в депо.
Почему «трамвайное» мышление резидента АпГ системы не может понять, в чём его упущение в вопросе терроризма – потому, что для этого нужно сначала понять, в чём проблема с понятием преступности. Почему оно не может понять последнего – потому, что для этого надо сначала надо понять, в чём проблема с понятиями закона, порядка, и власти (и ещё много каких других сопутствующих понятий). Почему оно не может понять этого – потому, что для этого надо понять. в чём проблема с понятием государства и права. Так почему оно не может понять этого – а вот в этой работе я объяснил, почему.
Короче, есть лимит, дальше которого большинство соображать не захочет, и всё, что АпГ нужно – это задать рельсов с таким запасом, по которым можно было бы ездить больше, чем большинству надо, и тогда оно никогда не наездит столько, чтобы им стало ясно, что это не всё и что надо что-то ещё. И по такому принципу прорабатывается вся остальная политическая (и околополитическая) составляющая языка – у меня есть целый сборник (называется Нет слов) на тему исследования этого вопроса.
§5.
В процессе развития общества развивается совершенствуется такой язык. Кто-то целенаправленно за этим может следить, кто-то вслепую делать то, что от них требуется. Всех, кто пытается задавать неудобные вопросы, затыкают. Подбирают новые слова для новых явлений, естественным отбором находят такие формы, которые не вызывают ни у кого лишних вопросов. И в такой форме система может существовать и развиваться из века в век. Процесс может быть перманентным с момента зарождения институтов государственности.
Как же должен называться данный вид языка, в котором отсутствуют нужные понятия, чтобы нельзя было выразить неугодную системе мысль? А в системе АпГ он никак не должен называться – просто язык (ну или государственный язык), потому, что название означало бы отличие от других вариантов, а соответственно, подразумевало бы посыл к изучению и сравнению. А когда названия нет, большинству и не придёт в голову, что вообще могут быть другие языки, и что данный может иметь какие-то проблемы. И тогда они будут думать, что если какую-то мысль выразить не получается, то это потому, что она просто и не правильна, и её надо отбросить, и искать решение вопроса в обход неё. Поэтому в АпГ системе таких понятий официально быть и не может, чтобы нельзя было даже понятным образом потребовать вести разбирательства не на этом языке. Но неофициально его можно назвать новояз.
Основная суть новояза не в названии, а в действии. И основной принцип тут – ограничить простор для мысли узким сектором, в котором она должна только развиваться. Это как шоры, которые надеваются на голову, чтобы заузить кругозор. Но только если человеку надеть на голову шоры, он будет видеть эти шоры, и понимать, что они что-то загораживают, и задаваться вопросом, а что там за ними, и кому нужно ограничивать ему видимость. И только если бы эти шоры были каким-то образом невидимыми – так, чтобы человек не видел ни того, что за ними, ни их самих, он бы мог и не знать, что он чего-то не видит. И тогда бы он мог и не задаваться соответствующими вопросами, т.е. не видел бы проблемы. И примерно такой эффект мог бы быть, если человека посадить в камеру, где он окружён четырьмя стенами, закрывающими всё остальное, но только обставлены которые зеркалами так, чтобы переотражать друг друга до бесконечности, и создавать иллюзии бескрайних пространств. И за этими иллюзиями он бы не видел ни стен, ни всего остального, и думал бы, что если он чего-то не видит в этих пространствах, то это потому, что там пусто. И эти зеркала работали бы, как шоры, закрывая для его сознания необходимость мыслить в направлении «А что, если всё не так, как мне кажется?».
Примерно так же должен работать новояз: мыслящее на нём сознания зашорено ограниченным сектором мышления, вне которого не видит ничего остального, но думает, что видит всё, что нужно.