Когда же камера была открыта, то нашему взору предстала весьма необычная картина: из камеры вышел лишь один стержень одного скребка, представлявший собой длинный предмет цилиндрической формы. Ни кап, ни крыльев, ни крючков… Лишь один голый стержень. По всей видимости, он и «летел» на огромной скорости, остановившись лишь после того, как с ударом уткнулся о дверь камеры… С одной стороны была хоть какая-то радость, что хотя б что-то пришло, это ведь означало, что придут и остальные, или придет остальное, как позже получилось. Мы снова поспешили закрыть дверь и вернуть все на режим приема. Снова команда разбежалась по клапанам, снова затрещали трещотки, пошли в ход щетки, легли на место сальники и закрутились болты на дверях. Когда все было готово, мы снова открыли на прием. Снова из-под земли послышался рев, который выходил на поверхность земли и проходил сильной волной по шлангу и вырывался наружу газовоздушножидкостной смесью, сотрясая все вокруг. Теперь рев трубы стали еще громче, а волны – сильнее. Мне казалось, что еще немного, и сама труба начнет извиваться, как змея. Теперь и трубу стало жалко. Из-за наших действий она поперхнулась, кашляла и, казалось, что задыхается не в силах выплюнуть скребки…
К вечеру, когда лучи солнца начали окрашиваться в оранжевый цвет, труба замолчала на несколько секунд, словно набираясь сил. А потом раздался то ли свист, то ли скрежет, после чего грохнуло так, что предыдущие звуки показались приятными звуками пианино. А после все сразу стало тихо, лишь слышалось шипенье остаточного газа…
Какая-то хищная птица, похожая на сокола, парила высоко в небе. Муравьи продолжали таскать хлебные крошки. А на полях было очень тихо: все уже уехали в офис. Наверное, у офиса в автобусе сидят уставшие люди и проверяют сообщения на телефонах. Но гораздо интереснее было то, что находится внутри камеры…
Команда неторопливо снова принялась за клапаны. Снова пошли команды поднажать, поторопиться, приостановиться, и заработали моторы автоматических задвижек. Когда все стало на места и давление было сброшено, камероновцы принялись за двери…
Я никогда не устану описывать это особое состояние степи, когда наступает вечер и заканчивается дневная смена, а ночная смена еще не заступила на работу. В степи становится так тихо, но эти просторы не гасят звуки. Голоса людей слышатся на большом расстоянии, а крики отдаются словно эхом. В такие моменты так ясно и отчетливо слышится, как стучат инструменты о метал, как звонко разносятся звуки роняемых предметов…
В этот апрельский вечер я стоял вблизи камеры, наблюдая за тем, как команда готовится открыть дверь камеры приема, и внимательно с любопытством и с небольшим страхом ожидал того, что же выйдет из трубы… Эта ситуация напоминала мне моменты в фильмах ужасов, когда вооруженные люди стоят у дверей лифта и ожидают, какие монстры выскочат из-за открывшихся дверей… Напряжение подобного рода появилось и внутри меня. А когда дверь, наконец-то открылась, ничего кроме «Ох, ничего себе!» или чего-то потяжелее, что не может быть напечатано в книгах, не смогло вырваться из нас… Мы стояли вокруг камеры и какое-то время просто не могли наглядеться на результат… Из камеры выглядывал в буквальном смысле этого слова двухглавый скребок. Или лучше будет сказать сросшиеся скребки… Такой случай был впервые в моей жизни. Давление и полуоткрытый промежуточный клапан заставили слиться в единую полимерную массу целых два больших почти пятисотмиллиметровых скребка. Из этой массы в две стороны торчали две «головы» в разные стороны. Сначала все это мне показалось уродливым, но потом во мне проснулась жалость ко всему: к этой дурацкой ситуацией, к скребкам, которым пришлось столько пережить в трубе, к людям, которые потратили столько времени и сил, чтобы извлечь эти скребки из трубы, впоследствии, как оказалось, по частям. И все это заставляло меня задуматься о том, как же мы снова оказались в такой ситуации? Почему уже в третий раз воткнули скребки в промежуточный клапан: очистной, умный, а теперь целых три полимерных… Перед камерой приема на земле валялись останки одного скребка, который был в буквальном смысле разорван на кусочки, а рядом лежала полимерная масса из двух сдавленных и искривленных скребков, которые так сильно промучились в многокилометровой трубе. «Простите,» - сказал я скребкам и пошел к машине. Заканчивалась еще одна история – история застрявших скребков во время работ по промывке. С тяжелыми мыслями мы поехали обратно в офис. Водитель Асылжан решил обогнать операторов и начал маневрировать… Но я знал, что все равно, когда мы доедем до офиса, эти самые операторы будут стоять в курилке и спокойно курить… А я был загружен тяжелыми мыслями о том, как извлечь уроки и сделать так, чтобы промежуточные клапаны заранее проверялись, чтобы там потом никто не застревал. Усталость и расстройство в сочетании с радостью об окончании одной истории заставляли хотеть просто остаться одному и подумать о своем… В офисе мне кто-то из механиков подарил небольшую вяленную воблу. Это меня обрадовало прямо, как ребенка. Я переодевался в кабинете, глядя на эту рыбку, лежащую на столе, и радовался. А когда за нами приехал микроавтобус я пошел к нему, прямо держа в руках эту воблу. Но потом, не знаю отчего, я передумал, что кто-то может забрать ее у меня, и от греха спрятал ее в рюкзаке – уж больно дорога мне она была в этот нелегкий воскресный вечер… А когда мы всей командой ехали в автобусе обратно, то все операторы заснули, а в салон проникали оранжевые лучи вечернего заката…