- Вот так, мам, ложись, - Павел Васильевич осторожно помог Нине Андреевне опуститься на кровать и убрал ей со лба выбившуюся из жидкой косы прядь волос. - Удобно?
- Да, да, зайчик, иди отдыхай, я посплю маленько, - старушка коротко улыбнулась сыну, закрыла глаза и затихла, только чуть дрогнули влажные белёсые ресницы.
Павел Васильевич аккуратно подоткнул одеяло вокруг ног матери и ещё раз осмотрел её. На бледном лице как брызги от кисти неловкого художника проступали бежевые и коричневатые пятнышки - следы летних дней, проведённых на даче под палящим солнцем. Павел Васильевич убедился, что Нина Андреевна ровно дышит, и вышел. Он и сам уже был почти полностью седой, и щеки его, изрытые морщинами, с каждым годом всё более походили на пергамент, но рядом с немощной матерью он чувствовал себя как никогда сильным, и даже спину держал ровнее, чем обычно.
На кухне жена делала бутерброды к вечернему чаю, пахло колбасой и бергамотом. Павел Васильевич молча сел за стол и хотел было привычным жестом взять телефон, но в последний момент отдернул руку и замер, глядя в окно то ли на падающий в свете фонаря снег, то ли в никуда.
- Ну как там? - спросила супруга, ставя на стол горячие чашки.
- Не знаю, - он коснулся ручки, но обжёгся и раздражённо приложил палец в холодному блюдцу, - врач сказал, что в любой момент может..., - тут он помолчал, запнувшись, - а может прожить ещё месяцы и годы.
- Мы что-то должны ещё сделать? - жена озабоченно поправляла крашеные в блонд короткие волосы, чтобы занять руки.
- Да нет..., - Павел Васильевич опять взял паузу, прежде чем договорить, - всё как обычно - уход, забота, внимание. Что тут ещё сделаешь.
Он опустил глаза и занялся чаем, хоть и обжигался. Мария Алексеевна быстро кивнула и тоже взялась за бутерброд. Они представляли собой некоторый контраст, давно сложившийся, но разительный: она - с укладкой, с острыми бордовыми ногтями, стройная - выглядела намного моложе своих пятидесяти с лишним лет, в то время как её муж, будучи не сильно старше, носил дома вязаную жилетку, вытянутые в коленях штаны, имел несколько обрюзгший живот и смотрелся самым настоящим стариком.
Павел Васильевич перевёз к ним свою дряхлую мать два месяца назад, после того как старушка в очередной раз попала в больницу, и всем, в том числе ей самой, стало понятно, что одна она жить больше не может. Нине Андреевне стукнуло уже восемьдесят девять, и последние годы, с тех пор как умер её муж, отец Павла Васильевича, её то и дело уговаривали переехать, но она отказывалась. А теперь вынуждена была согласиться.
Не то, чтобы Марии Алексеевне было тяжело жить со свекровью, но и не сказать, чтобы было очень приятно. Во всяком случае она честно выполняла свой долг. Их с мужем дочери, Марине, было уже тридцать лет, и она давно съехала. Оба - и Мария Алексеевна, и Павел Васильевич - продолжали работать, ездили на дачу и в отпуск, посещали театры и музеи. Теперь, с приездом Нины Андреевны, они стали проводить всё свободное время в четырёх стенах, а Павел Васильевич и вовсе был вынужден взять большую часть работы домой, что неважно сказывалось на результатах. Он даже задумывался поначалу о том, чтобы уволиться, но жена его переубедила: она понимала, что когда матери не станет, у него должно будет остаться в жизни что-то привычное и важное, что сможет его отвлечь. Она уже потеряла обоих родителей и знала, каково это.
Нину Андреевну поместили в бывшую дочкину комнату и постарались окружить комфортом - телевизор, радио, чай, конфеты, - всё, что могло скрасить её пребывание "в гостях", как говорил Павел Васильевич, было в её распоряжении. Чем развлекать её кроме этого, они не знали. Да ей, вроде бы, ничего и не было нужно.
Нина Андреевна проснулась среди ночи, а может быть, под утро, - во всяком случае было ещё темно. Во рту пересохло, и она потянулась за стаканом воды, который стоял на тумбочке у изголовья. Тяжелой непослушной рукой она не сразу смогла как следует взяться за холодное стекло. Вздохнув от досады и усталости и расплескав немного на себя, она всё же сделала несколько глотков и медленно поставила стакан на место. Занавески были закрыты не плотно, и в просвет было видно, как метель кружит в каком-то безумном танце. Нина Андреевна невольно попыталась уловить его ритм, и ей даже показалось, что она слышит не завывания ветра в вентиляции, а настоящую музыку. Впрочем, наблюдения быстро утомили её, и она закрыла глаза.
Болело сердце и болела голова. А ещё болело где-то внутри, неподалеку от сердца, но не прямо в нём, - от чувства одиночества. Несмотря на то, что рядом всегда были сын и невестка, готовые броситься на помощь по первому зову, она ужасно скучала - по себе прежней, по всей своей жизни. Во всяком случае, раньше у Нины Андреевны было сильное послушное тело, живы были друзья, муж. А сейчас она представляла собой странное сочетание чего-то очень грузного и неподатливого, но являвшегося по сути уже лишь тенью её самой в этом мире, который вовсю продолжал жить и явно намеревался ещё долго жить без неё, совершенно не ощущая потери. А ещё почему-то было очень одиноко от того, что не было во всём этом мире никого, кто бы помнил её юной. Она медленно повернулась на бок, ощутив при этом привычную боль в спине. Нужно немного подождать, и она утихнет, главное - какое-то время больше не шевелиться.
Нина Андреевна вспомнила, как в детстве, когда она не могла уснуть и вертелась, роя в одеяле норы и представляя, что она какой-нибудь зверёк, к ней приходила мама, ложилась рядышком и обнимала своими теплыми мягкими руками. Тогда сон моментально сковывал Нину и опускал ей тяжелые веки. Утром мамы уже никогда не было рядом - они жили в колхозе, и мама уходила очень рано.
Нина Андреевна задумалась - интересно, мама так же чувствовала себя в последние годы жизни? Они толком не говорили о чувствах ни тогда, ни раньше. А под конец и говорить-то было уже не с кем - мать перестала узнавать свою семью и только бормотала себе под нос что-то злобное. Тогда она, наверное, уже ни о чем не думала. Но до этого, пока она ещё была её мамой, испытывала ли она ту же тоску по своему прошлому? Нина Андреевна подумала, что могла бы рассказать о своих чувствах сыну, но погрузилась в сон, так и не решив, нужно ли это, и если нужно, то с чего начать такой разговор. У них с сыном, как и с мамой, было не слишком принято делиться сокровенным.
***
Утром Павел Васильевич сводил маму в ванную, - хоть она всё ещё могла делать это сама, в семье было решено, что кто-нибудь должен её сопровождать хотя бы до двери, - несколько раз Нина Андреевна уже теряла сознание в неподходящий момент. После водных процедур он сделал ей прямо на кровати сиденье из подушек, придвинул столик, на который Мария Алексеевна тут же поставила поднос с завтраком. Нина Андреевна с тоской посмотрела на слабенький чай, кашу и тёртое яблочко. Ей бы хотелось съесть бутерброд с колбасой и сыром, но зубы не позволяли такой роскоши. Впрочем, она уже так давно не получала удовольствия от еды, что не была уверена, что бутерброд понравился бы ей сейчас так же, как раньше.
Ей включили телевизор, и потек очередной день из вереницы оставшихся на её долю. Прошли новости, потом погода, после погоды концерт. После концерта начался какой-то старый чёрно-белый фильм, который напомнил Нине Андреевне о юности. На самом деле, о юности ей сейчас напоминало практически всё, потому что мало что могло её действительно увлечь в настоящем. Вот если бы увидеть правнука, разве что, но внучка не торопилась с продолжением рода.
А картины минувшей жизни мелькали перед внутренним взором Нины Андреевны даже ярче, чем раньше. В сорок, в пятьдесят лет ей уже казалось, что прошлое давно скрыто туманом забвения, а теперь, на девятом десятке оно превратилось в такое яркое и полноценное кино, что она иногда с удивлением вспоминала совершенно утраченные его детали. Недавно она, например, вдруг в подробностях вспомнила Жору, хотя на протяжении всего замужества он как будто ни разу не появлялся в её мыслях. Возможно, она не позволяла себе этого из уважения к мужу. А ведь это был тот самый парень, благодаря которому она, наконец, узнала, что имели в виду подружки, когда говорили: "Ах, он мне так нравится!" До него Нине нравились разве что котята, или сливы, или купаться в озере. А тут, в семнадцать лет, она обнаружила, что может нравиться то, как у кого-то сколот уголок зуба или как этот кто-то просто шагает по дороге, но почему-то пыль от его шагов вдруг становится на какое-то время волшебной. И хотя Нина до конца не понимала, что это означает и что с этим делать, мир, в котором существовал Жора, приводил её в восторг.
Жора был тем самым парнем, при виде которого соседские девушки начинали смущённо трепать кончики своих кос, а мать Нины, будучи атеисткой, крестилась. Она мечтала об образованном зяте из города, может быть, даже о враче или инженере. Жора же в своей жизни прочитал разве что букварь, да и то не до конца.
Зато у Жоры были лохматые русые волосы, ясные голубые глаза и взгляд, который загорался при каждом появлении Нины, и ей этого было достаточно. Она не знала, почему Жора выбрал именно её объектом поклонения, но наслаждалась этим. Он и сам любил покрасоваться перед ней на каком-нибудь из колхозных коней, за что ему потом прилетало по шапке от руководства, но эти мелочи не стоили переживаний по сравнению с тем, что это гипнотически действовало на Нину. Иногда он провожал её домой от школы, а однажды на руках перенёс через огромную лужу на дороге и поставил прямо перед матерью, которая молча стояла, сжав губы.
Но и Жора тоже как будто не знал, что делать с этим чувством. На танцы он не ходил, откровенно романтические проявления считал чушью, только всё следил, чтобы и другие к Нине не приближались.
- Мама, хочешь прогуляться? - в дверях появилась голова Павла Васильевича.
- Да, зайчик, сейчас соберусь, - Нина Андреевна стала приподниматься на локтях.
- Что ты, мама, сейчас Маша тебе поможет. Маша! - его голова исчезла, и вскоре в комнату вошла деловитая Мария Алексеевна в домашнем шелковом платье и бигудях. Она сняла со свекрови ночную рубашку, взамен надела теплые вещи, свитер, юбку, и вывела её в коридор.
Сын под руку с матерью совершил круг почета вокруг дома, беседуя с ней о погоде, но Нина Андреевна быстро устала, под конец стала спотыкаться, и им пришлось вернуться домой. Оказавшись в постели, она моментально уснула.
За обедом Павел Васильевич сказал жене, что, видимо, на улицу матери больше выходить не стоит. Мария Алексеевна ответила:
- Если... то есть в мае нужно будет выехать с ней на дачу. Поставим ей раскладушку, будет дышать воздухом.
Павел Васильевич кивнул.
***
Ночью Нине Андреевне опять не спалось. В тишине она вернулась мыслями к тому моменту, на котором её прервали днём, хотя не была уверена, что вспоминать дальше ей будет приятно. Она обратилась мыслями к тому дню, когда Жора не встретил её после школы, а через несколько домов она увидела, как он беседует с одной знакомой, которая работала в кухне. Придав этому событию намного большее значение, чем оно могло нести в себе на самом деле, Нина пулей побежала домой. А когда на следующий день Жора встретил её у школьных ворот, она прошла мимо, задрав нос.
- Нинка, будешь малинку? - спросил он как ни в чем не бывало и прошёл за ней несколько шагов.
- Не нужна мне твоя малина, - гордо ответила она, оставив его размышлять о причинах такого поведения. Но Жора размышлять не стал, а только разобиделся и исчез в неизвестном направлении. Какое-то время он ещё мелькал перед ней, видимо, ожидая, что она поманит его хотя бы взглядом. А она ждала попыток помириться от него. Ссора затянулась на несколько месяцев и в конце концов он перевелся в город и вовсе испарился из её жизни.
Не одну ночь Нина провела в слезах, когда узнала, что Жора уехал навсегда. Потом приняла решение ехать следом, и нет, не найти его и помириться, а найти и показать ему, что она всё так же обижена, а может, и ещё больше. Нина приехала в город, но Жору там не нашла. С горя пошла в техникум, потом в институт, и там уже встретила Васю, хорошего, умного, из хорошей семьи. И мама его сразу полюбила.
***
На следующий день Нина Андреевна попросила у сына фотоальбом. Павел Васильевич с кряхтением встал на стул и достал его с антресолей. Потом налил себе кофе и устроился рядом с матерью, чтобы помогать ей листать его.
- Тебе нельзя кофе, Паша, - проворчала Мария Алексеевна, проходя мимо комнаты, где они сидели, по коридору.
Павел Васильевич сделал вид, что не расслышал, и открыл альбом. Начиналось с родителей Нины Андреевны. Свадебное фото, потом втроем с маленькой Ниной. Вот они в каком-то бараке. Потом в доме, где Нина проживёт до восемнадцати лет. А вот последнее фото с отцом, здесь ей шесть лет. Потом он ушёл, заявив, что любовь прошла. По крайней мере так объяснила потом мама, и научила говорить всем в школе, что отец погиб. Так Нина и делала. Когда уже взрослая Нина хотела было её расспросить, мать замахала на неё руками и пробормотала: "Ну его! Нечего тут обсуждать".
Правда, однажды он ещё приходил, Нина тогда училась во втором или в третьем классе. Мама открыла ему, вскрикнув: "Ты?", и в этом слове успела выразить и радость, и надежду, и страх. Отец выглядел чужим, и Нина побоялась выйти к нему, только выглядывала из-за занавески, разделяющей комнаты. Он широкими шагами прошёл прямо к столу и тяжело опустился на скамью.
- Ну как ты? - обратился он к жене.
- Ничего.
Они помолчали. Отец хмыкнул и бросил взгляд в окно, а мать медленно и осторожно подошла к столу и села с другой стороны.
- Я, это, конечно, не очень... сделал, - он мучительно подбирал и растягивал слова.
- Дело прошлое, - мама наоборот говорила тихо и поспешно.
- Но мы люди взрослые.
- Да.
- Надо по-человечески.
Слышно было, как мама дышит. Отец продолжил:
- Наверное, нам нужно развестись.
Мама перестала дышать, а её лицо стало каменным.
- И ещё...
Она встала, отвернулась от него и подняла глаза к потолку.
- Можешь отдать мне обручальное кольцо?
Губы мамы сжались в нитку, не глядя, она поймала одной рукой другую, и с трудом стала стягивать с пальца кольцо. Оно не поддавалось, и мама морщилась, то ли от боли, то ли от чего-то ещё. Наконец, оно сорвалось с пальца, упало на дощатый пол и откатилось в сторону. Мама не стала нагибаться за ним, и стояла ровно как сосна, пока муж опускался на колени, доставал его из щели, в которой оно остановилось, поднимался, отряхивался. Она не ответила, когда он кривовато кивнул ей и вышел. Больше Нина его не видела.
Потом была свадебная фотография Нины с Васей. Весёлые молодые лица. Дальше маленький кулёк - это Павлик. Дальше - много-много счастливых фото с улыбками, поездки в Адлер и в Крым, вот Павлик пошёл в школу, выпускной Павлика, Павлик в институте. Здесь пошли цветные фотографии. Серебряная свадьба Нины и Василия. Свадьба Павлика и Маши. Ещё один кулёк - Марина, внучка. И дальше всё то же - первый класс, пятый, девятый, выпускной, институт.
Нина Андреевна устала и захлопнула альбом. Павел Васильевич забрал его и помог матери лечь поудобнее.
- Будешь ужинать?
- Нет, зайчик, что-то не хочется.
***
Нина Андреевна опять проснулась ночью. Бессонница. Под ней неудобной складкой залегла простыня, но поправить сил не было. Хотелось скорее уснуть, потому что во сне не было больно или грустно. Уснуть не удавалось, и мысли Нины Андреевны опять ускользнули в мир воспоминаний. Ей ясно представилось, как она живёт в общежитии с другими студентками, и какое это было счастливое время. Мало было денег, зато каждая булочка из столовой казалась деликатесом. Мало было времени, зато сколько было сил! Они с девочками ездили по стране, ходили в походы, знакомились с другими студентами. Тогда казалось, что беззаботной поре не будет конца, а теперь уж и в живых никого не осталось.
К концу учебы подруги одна за другой повстречали женихов и отделились от компании, и Нина даже осталась почти совсем одна. Но не успела она сильно огорчиться, как весной последнего курса, она заметила Васю, который то и дело стал оказываться рядом - когда она готовила на кухне общежития, когда шла в институт или когда сидела в библиотеке. Оказалось, что его друзья тоже переженились и больше не ходят в походы. Не то, чтобы они полюбили друг друга, но они оказались очень похожи. Им было уютно вместе.
Однажды они решили сходить в поход вдвоём. Взяли палатку, термос, рюкзаки с едой. И уже на месте, в палатке Вася вдруг сказал:
- Вот мы и остались вдвоём.
- В палатке или вообще? - спросила Нина.
- И то, и другое.
Нина смутилась. Может быть, дело было в том, что все их друзья действительно уже переженились, а кто-то и завёл детей, а может быть, Нине был действительно очень приятен этот высокий худой парень, которая то и дело появлялся на пороге её комнаты с каким-нибудь интересным соображением. Он рассказал ей, что девушка не дождалась его из армии. Нина ему про Жору рассказывать не стала, решила, что и рассказывать нечего, кроме глупостей. Ещё посмеётся. А может быть, понимала, что за отсутствием внешних событий скрывалось её настоящее первое чувство, которое пока не повторилось, и которое не хотелось ни с кем делить.
Ночью Вася подгреб к себе Нину вместе со спальным мешком. Она улыбнулась, но он не видел этого в темноте. Он спросил:
- Будешь со мной дружить?
- Я и так с тобой дружу, - и Нина нервно хихикнула.
Вася не знал, как ещё подступиться, поэтому они полночи проболтали о жизни, радуясь тому, что, как обычно, их взгляды во многом сходятся. А когда они вернулись из похода, их все уже считали парой, поэтому как-то естественно вышло, что они в конце концов поженились, хотя никогда ничего не говорили о любви.
Они прожили вместе сорок лет, и их нежную дружбу не смогли расстроить никакие потрясения. Впрочем, в любовь она тоже так и не переросла.
***
На следующий день Нине Андреевне стало хуже. Она изредка с трудом просыпалась и тут же снова погружалась в тяжелый, болезненный сон. Когда сын принёс обед, она попыталась приподняться на подушках, но сил не хватало. Павел Васильевич соорудил ей кресло из подушек и удобно усадил в него, но Нина Андреевна, еле открывая глаза, пробормотала:
- Положи меня назад, зайчик, не буду пока кушать.
- Мамуля, но ты уже двое суток не ешь.
- Не хочется, - почти одними губами прошептала она.
Павел Васильевич аккуратно уложил её обратно на постель. Голова Нины Андреевны оказалась на самом краю подушки и безвольно скатилась набок, сын поспешно подхватил её и положил более надёжно. Пока он убирал гору подушек, Нина Андреевна опять уснула.
Когда она в следующий раз открыла глаза, уже стемнело, а сын всё ещё сидел в комнате. Нина Андреевна почувствовала, как её веки снова тяжелеют и смыкаются, чтобы вновь погрузить её в сон, и вдруг почти со злостью раскрыла их, надеясь всё же проснуться, и поприсутствовать ещё хоть немного в окружающем мире. Но она никак не могла проснуться до конца и казалось, что пелена на вещах в комнате только сгущается.
Но что-то было иначе. Она повернула голову и вдруг увидела, что у изголовья кровати сидит и внимательно на неё смотрит, причем уже, видимо, давно, какая-то женщина невероятной красоты. И эта женщина, одетая в длинное белое с золотым платье, была такой яркой и четкой на фоне всего остального, что Нине Андреевне показалось, что она и не помнит, когда в последний раз так хорошо видела. Может быть, в юности, до того, как ей выписали очки. А может, в детстве, когда весь мир ещё был полон чудес. В следующее мгновение она к собственному изумлению вдруг узнала женщину в белом платье.
- Мама... - позвала она её тихо.
Мама радостно улыбнулась и опустила ей на лоб свою руку. Нина Андреевна почувствовала тепло, но это не было то тепло, которое просто согревает. Оно наполняло собой и будто пробуждало, растекаясь по всему телу, проникая в голову и в мысли. От этого тепла отступала боль, рассеивалась печаль, уходило одиночество. Нине Андреевне хотелось, чтобы мама никогда не убирала свою руку с её лба, но скоро оказалось, что этого больше не требуется. Тепло заполнило всё её существо, и ей показалось, что она прямо сейчас сможет встать или даже вскочить и побежать. Она будто очнулась от жуткого забытья.
- Мамочка! - вскрикнула она увереннее и приподнялась на локтях.
- Ниночка, - отозвалась мама, взяла её за руку, и тут Нина увидела что её собственная кожа теперь была такой же белой и излучала такое же свечение, как и мамина. Куда-то пропали все морщинки, все пятнышки, рука была молодой. От удивления она подскочила и села ровно, выпрямив спину. На плечи ей упали темные блестящие кудри.
- Что это? - она, распахнув глаза, смотрела на маму.
- Всё позади, моя хорошая, - мама смотрела на неё ласково, но лукаво улыбалась одними глазами.
- Что ты здесь делаешь?
- Я первая встретила тебя, когда ты родилась. Я первая встречаю тебя снова.
- Я... умерла? - немного испуганно спросила Нина, всё ещё рассматривая свои вновь молодые руки. Она попыталась увидеть своё лицо в отражении стеклянного стеллажа, но кроме интерьера комнаты в нём ничего не было.
Вдруг позади мамы Нина рассмотрела ещё чьи-то очертания и воскликнула:
- Папа? И ты тут?... Мама, как же так?
Мама спокойно кивнула ей, а папа сказал:
- Дочь, прости меня, - он был молод, и вообще казалось, что они все втроем были теперь ровесниками.
- Да что я, - перебила его Нина. - А как же мама?
- Я с ним уже давно свела все счёты, - рассмеялась мама и ущипнула его за руку, а он с нежностью посмотрел на неё. - Знаешь ли, он тоже от меня натерпелся!
- Сложно бороться с собственными слабостями и не поддаваться соблазнам, что меня, конечно, не оправдывает, - серьёзно сказал отец.
- Любовь моя, ты это брось, ты прекрасно знаешь, что я виновата не меньше тебя, - мама одарила его таким влюбленным взглядом, какого Нина не помнила у неё при жизни, и обратилась к дочери. - Мы оба виноваты перед тобой.
- Что вы, - Нина замотала головой, - это я должна просить у вас прощения.
- Хорошая моя, прибереги это для кое-кого другого.
Нина удивленно замолчала и тут же увидела, как из глубины комнаты вышел ещё один человек. Его русая челка падала на глаза, а широкая улыбка выглядела такой приглашающей и такой исключительно родной, что Нина, наконец, вскочила с дивана и бросилась к нему. Он только успел распахнуть объятия и воскликнуть:
- Дурочка моя!
- И это первое, что ты говоришь мне, балда? - Нина рассмеялась. Казалось, что чувствовать себя лучше уже нельзя, но ей становилось всё легче и всё радостнее. Жора поцеловал её в нос, и Нине показалось, что она сейчас расплачется от счастья. Мама с папой как будто немного отступили, чтобы не мешать им, и Жора, такой же юный как и она, обхватил её тонкую талию и изо всех сил прижал к себе:
- Больше мы такой глупости не сделаем!
- Зачем ты уехал? - спросила Нина.
- Дурак. А кто ходил и воображал?
- Я?
- И ты, и я, - усмехнулся Жора. - Прости меня.
- И ты меня прости! - Нина чувствовала полную уверенность в том, что теперь никакой ошибки и никакого недопонимания просто не может произойти между ними, и наслаждалась этой уверенностью
- Мы потеряли столько лет! - горячо воскликнул Жора.
- Но это был только сон, правда? - выразила Нина новую для себя мысль.
- Правда.
Наконец, из тумана вышел ещё один молодой человек. Жора подтолкнул к нему Нину, кивнув ей, и на оказалась прямо лицом к лицу с Васей.
- Спасибо тебе! - сказала она ему, потому что тут же перед её внутренним взором пронеслась вся их жизнь.
- И тебе, друг мой, - усмехнулся он.
Нина в ту же секунду почувствовала, что он действительно самый лучший её друг, и поняла, что знает, что у него есть другая любовь, как у неё есть Жора, просто они все немного запутались и ошиблись. А потом она осознала, что эти мысли - не только её, они их общие. Она взглянула сначала в глаза Васе, потом Жоре, и убедилась, что так и есть. Больше не нужно было говорить, мысли текли напрямую, и это было настоящим блаженством. Больше никаких недосказанностей и никакой лжи быть не может, да это и не может потребоваться. Нина чувствовала, что они принимают друг друга полностью.
- Успеем поговорить позже, у нас куча времени, а сейчас иди, а то он ведь изведётся, - сказал Вася со смехом.
Нина обернулась к Жоре, и он снова крепко схватил её.
- Вот и всё? - спросила Нина, обращаясь сразу ко всем.
- Никакого "всё", - ответила мама. - Всё только начинается.
Она показала рукой на окно, и когда Нина посмотрела туда, то увидела, что на улице прямо в воздухе гарцуют пять белоснежных лошадей в серебристой сбруе. Мама с папой, держась за руки, прошли прямо сквозь стекло и оседлали двух из них.
- Куда мы? - спросила Нина.
- Домой, - ответил Жора. - Сегодня на небе дают грандиозный бал в честь твоего возвращения.
Она обернулась к кровати и увидела, как её сын, который теперь был в три раза старше, склонился над телом какой-то бледной старухи. Старуха не дышала. Нина нежно коснулась рукой своих жидких седых волос, потом своей дряхлой холодной кожи, будто прощалась и старалась запомнить эти черты. Потом она опустилась на колени рядом с Павлом Васильевичем и обняла его. С другой стороны ему на седую голову положил руку Вася, его молодой отец. Павел Васильевич вздрогнул и обернулся, но ничего, конечно, не увидел.
- До встречи, зайчик, - сказала ему Нина на ухо. - Только не торопись ко мне.
Она встала. Вася тоже прошёл сквозь окно и сел на коня. Жора протянул Нине руку. В последний раз посмотрев на своё тело, на сына и на комнату, она почувствовала, как эти образы быстро тускнеют, уступая настоящим, живым. Перед ней огнём горели любимые глаза.
- Ты помнишь, как меня зовут? - спросил Жора.
Нина хотела было покачать головой, но, сама не зная как, вспомнила странное бархатное сочетание звуков:
- Тирó.
- А тебя?
- А меня - Этра, - уверенно сказала она и шагнула сквозь окно, не чувствуя уличного холода. Нина Андреевна навсегда оставалась далеко позади.
Они сели на коней и те пустились вскачь, унося всадников куда-то ввысь, прочь от города и от людей. Скоро вокруг них сгустились и закрутились спиралью тучи, образуя тёмный коридор, а где-то впереди, там, куда их мчал бешеный галоп, манило, всё увеличиваясь, прекрасное свечение. "Домой, домой!" - с восторгом думала Этра, чувствуя, как грива коня щекочет ей кожу. Иногда она смотрела на своих спутников и видела, что их одежда, похожая на античные туники, отливает золотом, такую же ткань она увидела и опустив глаза на себя. "Домой, домой!" - слышала она мысли Тирó и других. Ей хотелось смеяться от чувства свободы и вместе с этим любви, переполняющих её душу.
А люди в городе бежали по своим делам, не глядя на небо. Павел Васильевич, сжав все мускулы на лице, набирал номер скорой, Мария Алексеевна звонила дочери, стуча ногтями по лакированной поверхности стола.