Все его, конечно, ждали – первый авторский спектакль Главного балетмейстера Большого театра Беларуси Игоря Колба, заслуженного артиста России, еще совсем недавно прекрасного танцовщика Мариинского театра. Формально его первой постановкой была новая редакция «Жизели», которая удивила живностью на сцене и порадовала станцованностью труппы, неземной (особенно во втором акте) Людмилой Хитровой и романтично-эмоциональным Эвеном Капитеном. С тех пор Эвена мы потеряли – он уехал танцевать в Мариинский (вот такой получился обмен, не в нашу, надо признать, пользу).
Первую и вторую премьеру «Иллюзий любви» я пропустила, меня не было в Минске. Отзывы, конечно, слышала – и от зрителей, и от профессионалов. Очень разные отзывы, чего уж там. Шла с открытым сердцем. Потому что балет всегда нужно смотреть сердцем. Я увидела два разных спектакля, и к каждому у меня масса вопросов.
Самое лучшее в первом акте – несомненно, музыка. Дмитрий Шостакович – гений, и оркестр звучал прекрасно. Спасибо дирижеру-постановщику Николаю Колядко (он, как и Шостакович, никогда не подводит) и стоявшему в этот вечер за пультом Юрию Караваеву.
Спектакль начинается с покрывала. То есть, конечно, это не покрывало, это как будто экран в доме культуры, где показывают немое кино, открывающееся титрами с именами постановщиков. Потом окажется, что кино вовсе не немое. Ассоциация с покрывалом имеет право на жизнь. Было в философии Артура Шопенгауэра такое понятие – «покрывало Майя» по имени индийской богини, воплощавшей обман, чудеса и искусство. Ее покрывало скрывало иллюзорность нашего существования. Да-да, с помощью обмана и искусства (они ведь рядом ходят, правда?). Главная иллюзия, считал Шопенгауэр, заключается в том, что человек при жизни не видит своего единства с окружающим миром, своего присутствия в окружающих вещах. И только после смерти все становится на свои места. Но этот балет не совсем про смерть, хотя и про нее тоже – в прямом и в переносном, духовном, смысле. Покрывало поднялось, раскрыв пространство иллюзий – и мы оказались на вокзале.
Сценография Ольги Мельник-Малаховой, особенно в открывающей спектакль «вокзальной» сцене, хороша. И костюмы I акта, над которыми она работала, тоже. Да, некоторые сценографические решения вызывают в памяти балет «Эффект Пигмалиона» Бориса Эйфмана, но посчитаем это данью петербургским корням Игоря Колба, который в Академии Бориса Эйфмана преподавал (а некоторые нынешние белорусские солисты балета там учились): взаимопроникновение в таких случаях неизбежно.
Хорошо, на мой взгляд, смотрится и цветовое решение, связанное с главной героиней (Елизавета Мусорина): все вокруг монохромные, а она в своем розово-голубом выглядит свежо и, конечно, наивно. Сейчас так и надо: она еще живет в голубых мечтах и розовых грезах. Ну, недолго ей осталось. Каплями будущей крови возникает в группе хулиганов Возлюбленный (Денис Шпак): черный костюм, красные подтяжки, красные же носки и туфли. И мы все начинаем догадываться, что произойдет, когда его черно-красная жизнь столкнется с ее розово-голубыми мечтами. Но это будет потом, а сначала – все на пляж!
Город, как мы теперь понимаем (делаем вид, что не читали либретто: хороший спектакль должен быть понятен без текстового сопровождения), – курортный. Вот шезлонги на пляже, вот отдыхающие в купальных костюмах и фривольном настроении. Это самое настроение беззастенчиво разлито по всему первому акту. С одной стороны сцены – отдыхающие, с другой неожиданно – балетные станки и юные балерины. Наша героиня учит их танцу, хотя они, кажется, охотнее улеглись бы на шезлонги: там веселее. Но еще веселее у… пионеров. Вот по пляжному песку (на котором логично располагаются шезлонги и нелогично занимаются балерины) идет пионерский отряд. Что он тут делает? Идет. Как это двигает сюжет? Никак. Но весело же! От пионервожатой, вернее, от ее непомерной груди (она накладная и потому смотрится пошло, как будто героиня вышла из юмористической передачи 1990-х, когда весь юмор ушел ниже пояса; исполнительница Анастасия Ярещенко это чувствует и на поклоны выходит «без груди»), не может отвести взгляд начальник пионерского отряда (Юрий Ковалев), оказывая грубоватые знаки внимания. Юрий Ковалев – прекрасный артист, он владеет залом, он смешон ровно настолько, насколько постановщику нужно. Зал смеется, но вопрос о том, что здесь делают пионеры, и какое они имеют отношения к развитию сюжета (а в хорошем спектакле каждый герой и каждое движение работают на сюжет), остается без ответа. Ну, весело же! Чего вам еще нужно? А нам смыслы нужны. Мы, белорусские зрители, любим, когда в балетах есть смысл. Мы привыкли к тому, что в балетах есть смысл. Мы любим их разгадывать. Мы любим, когда после спектакля остается послевкусие. От «Иллюзий любви», конечно, осталось.
С пляжа мы пришли в… кабаре. Да, неожиданно. Но в этом спектакле много неожиданного. Женщины в перьях (ах, какие прекрасные ноги у Певички в исполнении Татьяны Уласень!), мужчины во фраках (Антон Кравченко – холодный, надменный, аморальный – прекрасен, ему и больше всех цветов досталось), разгул без конца и без края: НЭП, быстрые деньги, ощущение, что скоро мы все умрем. Выживут действительно немногие. Красные подтяжки Возлюбленного прольются кровью.
Среди всей этой вакханалии (не путать с Сен-Сансом, у нас по-прежнему Шостакович) появляется Девушка. Она уже избавилась от голубого и розового, она в кремовом монохромном платье: дань моде или попытка стать своей в этом разнузданном месте? Кстати, о месте. Если это кабаре в его классическом понимании, то там обычно есть программа, гости сидят за столиками и т.д. Но не такое кабаре мы видим на сцене. Оно, скорее, напоминает ночной клуб из лихих 1920-х (или лихих 1990-х, суть не слишком изменилась), где всё возможно и все доступны. Здесь собирается особая публика: с деньгами и претензиями на элитарность. Что в этом кабаре/клубе делает наша Девушка, избавившаяся, кажется, от иллюзий? Хочет влиться в ряды галопирующих гёрлз? Тогда почему так потерянно озирается вокруг? Она оказалась здесь случайно? Но как? А вот кто здесь оказался совсем не случайно, так это Возлюбленный (еще им не ставший) и его банда. «Пощипать» веселящихся нэпманов было любимым развлечением хулиганов. Но Возлюбленный обращает внимание не на веселящуюся публику, а на невинную (как будто все еще) Девушку. И насилует ее. После чего она идет по ногам (не путать с руками) остальных членов банды. А потом в случайной поножовщине Возлюбленный погибает, Девушка его оплакивает, и он возносится в небеса, хотя, как по мне, должен был бы рухнуть в Преисподнюю.
Еще раз: он ее изнасиловал, она его полюбила (иначе откуда это «Возлюбленный»?) и оплакивала. Во втором акте (и это слово уже наливается другим смыслом) она будет видеть его среди своих обожателей. Это всерьез? Я ни разу не феминистка, но не понимаю, как можно показывать, что насильник становится главной любовью жертвы.
Второй акт начинается с того, что в зрительном зале в розовой шубе появляется Девушка, ставшая звездой (не об этом ли мечтает каждая балерина, которой песок забивал пуанты на пляже?), директор театра, в котором она работает звездой (тоже в шубе до пят, эту роль играет дирижер спектакля), и ее, кажется, импресарио. Когда не хватает хореографии, ее можно попробовать заменить эпатажем, разговорами на сцене и длиннополыми разноцветными шубами. Эпатажем вообще можно заменить все (я видела, как это делал Константин Богомолов в балете «Ромео и Джульетта» в театре им.Станиславского), но на балет мы ходим, прежде всего, ради хореографии. И смыслов, конечно. Ну, теперь дирижеру нужно запрыгнуть в оркестровую яму прямо из зала, подумала я. Он так и сделал. Потом Девушка, ставшая звездой (но не ставшая женщиной, ведь она по-прежнему Девушка), томно извиваясь, стояла у края сцены. Лучше бы она так и осталась стоять, подумала я, когда началось действие.
Но тут я сделаю ремарку и отмечу, что Фредерик Шопен, как и Дмитрий Шостакович, не подвел. Фортепиано в исполнении Татьяны Лях звучало упоительно (после спектакля одна зрительница сказала: «Какая была прекрасная музыка Шопена! Хотелось закрыть глаза и не видеть всего этого»). Леонид Ширин конкуренции не выдерживал, но его музыки было больше.
Второй акт был как будто из другого балета. В первом был сюжет и Время в черном, во втором – иллюзии, аллюзии, ассоциации и реминисценции. Группа солистов, изображающая Время, переоделась в белое. Костюмы для этого акта создавала другой художник – Людмила Тараканова. Известный модельер из Витебска, участница модных показов и обладательница премий в области белорусской моды впервые работала над костюмами для балета. И это, к сожалению, чувствовалось. Вопрос, который не дает мне покоя: так было задумано, чтобы у Девушки корсет не прикрывал паховую область, и она производила впечатление полной обнаженности в самом интимном месте? Или так вышло случайно, костюм не сел? Ведь у остальных девушек такие же корсеты пах прикрывали.
…Девушка, ставшая звездой, кажется, страдает без любви. Поклонников (названных в либретто Воздыхателями) – множество, но есть ли среди них тот, которого можно по-настоящему полюбить? И который по-настоящему полюбит ее – не звезду, а увидит в ней человека? Вот возникает юноша в золотой рубашке – совсем еще мальчишка, восторженный, влюбленный. Героиня его приближает и предается страсти (он и сам как будто в шоке от обрушившегося на него счастья и практически профессионализма), во время которой возникают такие аллюзии, что лучше бы они оказались иллюзиями. Но нет, это и правда показали на нашей сцене. Хороший был мальчик, но все же не оказался тем единственным, о котором грезит, по мысли постановщика, каждая Девушка, ставшая звездой. И звезда, бывшая когда-то Девушкой, пошла по рукам: она одна, мужчин много, все ее хотят. Телодвижения не оставляют места для фантазии или иллюзии – по рукам, между ног, меж ножками стула. (После спектакля один зритель сказал: «Сколько раз он пропустил ее между ног?»). А потом все Воздыхатели выходят в трусах и золотых рубашках: все красавцы (тут без дураков: у балетных красивое тело), никто не греет ее душу, хотя каждый с удовольствием греет тело. Среди них отдельным столпом стоит Возлюбленный, ставший ее грезой, хотя и насильник. Еще одна ремарка: воздыхатели – те, кто вздыхают, обожают и редко приближаются и уж тем более редко пропускают звезду между своих ног. Но в «Иллюзиях любви» перепутаны не только термины и названия.
В затянувшемся финале девушки в корсетах танцуют (движения их угловаты и механистичны: когда любви нет, от секса остается только техническая программа), а потом кричат в зал о своем счастье. Кого они хотят убедить? Нас? Себя? В их лицах больше растерянности, чем счастья. На заднем плане в образе почти Ники Самофракийской в развевающемся белом – свадебном? – платье возникает Девушка, так и не ставшая, по замыслу автора, женщиной, несмотря на все количество мужских рук и ног, через которые она прошла. С неба спускаются белые – свадебные? – платья. По-видимому, постановщик считает, что каждая девушка (особенно ставшая звездой) мечтает выйти замуж. А если ей это не удалось, то жизнь прошла зря. Уж не эстетика ли «Жизели» и виллис в подвенечных платьях сыграла с Игорем Колбом такую шутку? Или он правда так думает?
Я еще не видела хореографического спектакля, в котором настолько бы не понимали и не уважали женщину. Но, как известно, все бывает в жизни в первый раз. Вот – случилось.
Конечно, главному театру страны нужно разнообразие спектаклей, нужна разная эстетика, не только классика (хотя после «Иллюзий» мне очень хочется чистой незамутненной классики). И у нас это есть – не только балеты Валентина Елизарьева, которые называют «новой классикой» (зрители после «Иллюзий» говорили, что очень хочется сходить на его «Сотворение мира», где одежды мало, а смыслов много), но и, например, прекрасная «Анна Каренина» в постановке Ольги Костель. (Кстати, помнится, говорили о том, что она будет ставить «Идиота», очень хотелось бы).
Кто-то может сказать, что «Иллюзии любви» Игоря Колба (он не только постановщик, но и автор либретто, это очень авторский балет, которому, на ой взгляд, не хватило четко выстроенной режиссуры, во втором акте кроме совокуплений практически ничего и не происходит) – модерн, которого у нас до сих пор не было. Нет, это не модерн. По большому счету, никаких новых хореографических решений в спектакле нет. Если вы бывали в театрах Москвы, Санкт-Петербурга и Европы (а многие белорусские зрители, как и автор этих строк, бывали), точно это знаете. Да, конечно, в мире уже не осталось новых сюжетов, но любой старый можно рассказать иначе. И для этого не нужно проползать между ножками стула, это – не новое слово в хореографии. Кстати, сейчас в Москве популярны хореографические спектакли, когда танцуют драматические артисты. Я видела такую «Анну Каренину» в театре им. Е. Вахтангова и «Арбенин. Маскарад без слов» в театре Сатиры. «Иллюзии любви» – из этого же ряда: если артистки стоят на пуантах, это не всегда значит, что мы смотрим балет. Хореографию обсуждать невозможно, потому что ее в «Иллюзиях» практически нет. Новой – нет.
Хореограф – штучный товар. Их сегодня во всем мире с десяток едва наберется – тех, кто способен рождать новые смыслы и новую – по-настоящему новую – хореографию. В Минске такие хореографы есть. Но это не Игорь Колб.
Советую ли я идти на балет «Иллюзии любви»? Конечно. Во-первых, нужно смотреть все новое, что появляется в нашем театре – хотя бы для того, чтобы составить собственное мнение. Это всегда полезно. Во-вторых, я не думаю, что балет этот сохранится в репертуаре надолго – успейте увидеть, чтобы 1) составить собственное мнение, 2) чтобы рассказать знакомым театралам, 3) чтобы знать, что и такое бывает. В-третьих, такие балеты воспитывают хороший вкус. Потому что показывают, как выглядит плохой.
Фото: Михаил Гридасов, Большой театр Беларуси