Германия. Город Платлинг в Баварии. 26 апреля 1945 г.
Поезд из Швандорфа опаздывал уже на четыре часа. Толпы беженцев, дезертиров запрудили всё пространство вокзала. Бывший зал 1 класса, бывшая солдатская столовая в полуподвале - всюду вповалку лежали раненые и больные. Людской поток волнами перекатывался по всем трём платформам из конца в конец. Над когда-то изящным зданьицем провинциального вокзала с островерхой крышей стоял нескончаемый гул: переругивались обыватели, стонали и тщетно звали санитаров раненые, эстафетой передавались слухи один страшнее другого:
- Неужто Мюнхен уже отрезан?
- Русские не могли успеть туда дойти!
- Русские, мадам, всё могут!
- Но не против же американцев, господин офицер! Господи, только бы они успели прийти в Мюнхен!
- А теперь не всё ли равно, мадам?
- Как Вы можете так говорить! А ещё офицер! Большевики - это смерть! Скажи, Ханнес! Боже мой! Что с нами будет?
- Да то и будет, мадам!
Пожилой чиновник из Министерства Печати и Пропаганды, муж дамы, гневно обернулся к говорившему - это был молодой лейтенант в потрёпанном полевом кителе, сидевший на чемодане рядом с притулившейся среди своих узлов пары.
- Вообще-то, господин офицер, попросил бы Вас соблюдать нормы приличия! И так все запуганы, а вы ещё и нагнетаете!
Лейтенант усмехнулся, косо бросив взгляд на чиновника, и тут же отвернулся.
- Господа, я понимаю, героям тыла сейчас нелегко! Бежать с насиженных тёплых квартир, давиться в набитых вагонах да бомбоубежищах - это вам не у себя из кабинета агитировать, верно?
Чиновник Ханнес широко распахнул глаза, подавившись от возмущения. Его жена нервно вскрикнула, с ужасом глядя на офицера.
- Да вы!... - чиновник вскочил, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на наглеца. - Да как вы смеете! Я такой же подданный рейха, как и Вы! Да вас в гестапо надо сдать! Кстати, о героях тыла - немного успокоившись, добавил он насмешливо, - сами-то почему не на фронте, а? Извольте отвечать! - снова расхрабрившись и срываясь на визг закричал он.
Офицер холодно посмотрел на чиновника, потом молча развернулся и показал свой правый бок: пустой рукав кителя был приколот булавкой... Ханнес тут же стушевался. От ледяного взгляда офицера хотелось не только прикусить язык и замолчать, но и забиться куда-то в угол, стать незаметным...
- Простите, господин лейтенант... - пробормотал он, опускаясь на вещи и, немного подумав, добавил. - Вы не подумайте только, у меня особая бронь... Да и по здоровью освобождение. Я ещё в кампанию 1918 года в России был ранен.
Но военный уже отвернулся и не замечал собеседника. Ему было уже всё равно. Лейтенант Декслер год назад был комиссован после тяжёлого ранения на Восточном фронте во время зачистки партизанского района в далёкой Белоруссии под Лепелем. Он хорошо запомнил короткий свист приближающейся с неба мины, резко подпрыгнувший на месте бронетранспортёр, за которым он укрывался, и как что-то с невероятной силой рвануло его за правую руку, отбрасывая куда-то в сторону. И ещё он помнил предыдущие дни, особенно, сизый столб дыма, высокий-превысокий, поднимающийся от только что ликвидированной деревни. И двух ребятишек, которых они с обер-ефрейтером Кристофом расстреляли. Дети пытались уйти в лес, как-то спрятались от общей облавы. Девочке было не больше 13 лет, даже чем-то на сестру Декслера была похожа.
- Они шли к партизанам, тут думать нечего! - жёстко сказал тогда лейтенант, глядя на перепуганных детей, и посмотрел на Кристофа. Тот понимал приказы командира без слов. Декслер же, потерявший за неделю больше двадцати солдат, убедился, что все русские в этом диком болотистом краю партизаны. И раздумывать тут не о чем...
Но с тех пор эти ребятишки как будто преследовали его. В госпитале по ночам приходили и молча стояли у изголовья, в доме, пока его не разбомбили аккурат под Рождество. И теперь, даже в этой людской клоаке, Декслер знал: они здесь, за спиной. Русские на севере и на востоке, русские и у него, отставного лейтенанта-инвалида в тылу. Спасения нет...
По толпе прошёл гул, и людская масса почти организованно начала перемещаться к одной из платформ. Кто-то расслышал гудок приближающегося поезда, и по головам людского моря поплыло:
- Подходит мюнхенскиий!
Чиновник засуетился, подхватывая узлы:
- Идём, Магда! Скорее, а то не влезем!
Они начали пробиваться в сторону прибывающего поезда. Неожиданно Ханнесу показалось, что в этом людском вареве мелькнуло знакомое лицо. Он даже остановился на секунду и повертел головой. Но вокруг лишь лишь бешено крутился калейдоскоп из спин, локтей и чемоданов, и тут же чиновника кто-то грубо ткнул сзади, сопровадив это порцией отборной ругани.
- Ханнес! - раздался жалестный крик жены уже откуда-то издалека.
- Магда, я здесь! - мужчина с ужасом понял, что потерял из виду жену и принялся пробиваться на голос. - Иду, Магда, подожди!
Вдруг ему послышалось, что где-то рядом разговаривают по-русски. Что за наваждение? Действительно, почти вплотную к Ханнесу в этой свалке пробивали себе дорогу двое - пожилой высокий мужчина и молоденькая девушка.
- Папа, ты нормально? - тяжело дыша, спросила она, крепко держа под руку своего спутника.
- Всё хорошо, Лиза, всё хорошо, - тихо ответил отец, - главное, в поезд сесть. В Мюнхене со дня на день будут американцы, они нас не выдадут.
Ханнес всмотрелся в лицо мужчины и вдруг вспомнил! Далёкий 1918 год. Не менее далёкий Киев...
Киев. Декабрь 1918 г.
В кабинет пана гетмана стремительно вошёл немецкий полковник.
- Герр генерал! Времени на раздумья не остаётся! Наш эшелон покидает город через час, к утру здесь будут войска Директории! Мы не можем бросить Вас как своего союзника. Итак, Вы?...
Гетман молча смотрел перед собой, как будто не замечая офицера. Он не мог до конца поверить, что все его карты биты...
Почему всё так получилось? Ведь так всё славно начиналось. Избрание главой Украины. И не какой-то там жалкой "народной республики" - завели же моду! - Державы! Ставка на крупное землевладение. Это экономически абсолютно оправданно. Только так удастся быстро наладить экспорт продовольствия в Европу. То есть в Германию.
Немецкие войска тогда снова вышли к Марне, обстреливали Париж, каких-то 70 километров, и французская столица падёт. Особенно, если немцы будут бесперебойно получать украинские хлеб, сало, яйца. Зато после победы кайзера с большевиками будет покончено очень быстро. В Петербурге свой законный престол займёт Великий князь, но при конституции. И с Украинской державой он установит договорные отношения. Как, собственно, изначально, в XVII веке и предполагалось - с Москвой торгуем, она нас защищает в случае чего, но в наши внутренние украинские дела не лезет!
А будущее... Будущее затмит все возможные пресветлые фантазии! По всему Великому Лугу в Поднепровье возродим казачество. С самоуправлением, оружием, богатыми наделами. На Хортице заповедник можно будет сделать - историко-этнографический. Может даже крупнейший в Европе! Многие из киевских, харьковских, теперь ещё и львовских учёных не откажутся проводить там выездные мероприятия, лекции, фестивали. Как же это будет прекрасно выглядеть. Приезжает к нам гость из той же Москвы. Сошёл с поезда в славном Киеве, осмотрел древий центр - Софийский собор, Лавру, Владимирскую горку, Печерск. Далее будь ласка - пожалуйте на Подол. Отсюда пароход повезёт дорогих гостей к югу, туда, где лес постепенно уступает место степям Причерноморья... Дивная излучина возле Канева, зеленеют над обрывом купола древнего Георгиевского собора. По одному берегу - кручи, обрамлённые стройными тополями, по другому - широкие тучные от колосьев поля, до самой линии горизонта стелится золотая нива, и белеют рубахи хлеборобов. А по вечерам окрестности будут оглашать хоры селяночек. Над вечерней летней гладью Днепра разносится звонкое многоголосье, курится дым от летних печей, пастухи гонят стада домой...
А у самых порогов, на конечной парохода - главная часть путешествия - Великий Луг, знаменитые днепровские плавни. Выше человеческого роста заросли камышей да осоки множество раз укрывали от недруга запорожцев. Реконструированная Сечь с куренями, частоколом да сторожевыми вышками и широким майданом в центре, где войсковой круг собирался.
И это всё не считая красот Черниговщины, Полтавщины, новоприсоединённой Галиции! Ведь об этом столько лет мечтали поэты:
...Мы вокруг своей святыни
Все с любовью собраны…
Братцы, где ж сыны Волыни?
Галич, где твои сыны?
Горе, горе! их спалили
Польши дикие костры;
Их сманили, их пленили
Польши шумные пиры.
Меч и лесть, обман и пламя
Их похитили у нас;
Их ведет чужое знамя,
Ими правит чуждый глас.
Пробудися, Киев, снова!
Падших чад своих зови!
Сладок глас отца родного,
Зов моленья и любви...
А. Хомяков
И немало удалось сделать гетману. Открылась Академия наук в Киеве, театр, Таврическй университет в Симферополе. Создавались гимназии. Но...
Почему-то старое чиновничество и офицерство не желало работать на новую власть. А те, кто пожелали - право, лучше бы их не видеть! Взятки, хищения, интриги стали постоянным явлением в гетманской державе. Городская интеллигенция в массе своей возмущалась внедрением "державной мовы" и лишь смеялась над гетманскими планами. Василий Шульгин, коренной киявлянин, с возмущением сказал на приёме:
- Вы что хотите сказать, Ваше Превосходительство, что хохол теперь не русский, что ли?!
И самое ужасное - селяне. Не прониклись они древним колоритом и отнюдь не горели желанием превращаться в казаков. Им одно - дайте землю! А этого пан гетман сделать никак не мог. Надо Германию кормить. Для этого поместья восстановили. С экзекуциями, массовыми порками тех же селян, которые эту землю панскую уже захватили и поделили. Они бунтовать! А кого гетман пошлёт усмирять? Своих сил считай нет. На немцев только вся надежда. Они и взялись за дело. Со всей тевтонской основательностью. И стало украинское село зоной постоянной войны.
Рассказали уже потом: как-то проезжал Скоропадский с командующим германскими силами фельдмаршалом Эйхгорном по Банковой. Какой-то заезжий крестьянин неожиданно из подворотни вышел. Зазевался хлопец, в последний момент заметил сиятельный автомобиль, заметался, побежал на другую сторону. Всадники из эскорта уже карабины с плеч, да вовремя убедились, что это он просто по глупости. Зато один немецкий солдат из оцепления зло сверкнул на селянина глазами, шагнул, сгрёб за шкирку да заехал несчастному по лбу прикладом, сбив заодно с головы брыль.
- Шапку долой, свинья! Шапку долой перед его высокопревосходительством, понял?!
- Понял, - прохрипел селянин.
Солдат резко отшвырнул его, а когда мужик попытался подняться, от души пнул его под зад. Некоторые из сослуживцев засмеялись. Кто-то, правда, укоризненно сказал:
- Зачем так-то, Ханнес?
- А чтобы не расслаблялись и знали своё место, скоты!
Побитый мужик поспешил скрыться. Но на прощание бросил на немцев взгляд полный ненависти...
Сельско-казацкой идиллии не получилось. К осени вокруг гетмана образовался идеологичекий вакуум. Русская интеллигенция ненавидела его за пусть мягкую, но украинизацию. Крайние националисты вроде Петлюры и Винниченко - наоборот, за недостаточно жёсткий курс и заигрывание с "жидами да москалями", крестьяне - за восстановление помещечьего землевладения, рабочие - за отмену 8-часового рабочего дня и потакание владельцам предприятий. И все возненавидели за немцев. А потом была Ноябрьская революция в Германии. И немцы засобирались домой. Их армия стремительно разлагалась, прямо как русская в прошлом году. Офицеры старой армии, проживающие в Киеве, откровенно злорадствовали, мол, не рой другому яму...
И тут же активизировались крестьяне. Их отряды были повсюду. Уже с лета власти гетмана в селе больше не было. А тут как чёрт из табакерки вынырнул Петлюра. Позвал всех недовольных под свои знамёна. И ведь сам Скоропадский его недавно из тюрьмы выпустил, простил, можно сказать. Вот и делай добро... Гетман понимал, что селянам плевать на украинство, самостийность, они мстят ему за землю и за немцев! И осталась с Павлом Петровичем горстка офицеров да юнкеров. Пять тысяч от силы против статысячной орды Петлюры... Эх, хоть бы Врангель тогда остался... Уехал ведь тогда летом на Кубань, к Деникину. Многие уехали, брезговали здесь служить украинскому гетману, которого за глаза давно прозвали гауптманом...
... Ваше превосходительство! - повторил немец. - Нельзя медлить! Мы гарантируем безопасный выезд в Германию Вас и Вашей семьи!
Скоропадский прикрыл глаза. Выхода нет! Точнее есть... Личный наган ведь никто не отбирал. Поблагодарить, душевно проститься, когда все уйдут, вот здесь же, за этим столом последний раз спустить курок...
Нет! Он не может бросить семью! Пусть это не в традициях русского офицерства, но свои близкие дороже! Павел Петрович открыл глаза и, стараясь говорить сухо, произнёс:
- Я еду с вами.
Германия. Город Платлинг в Баварии. 26 апреля 1945 г.
Толпа уже штурмовала вагоны, когда какафонию вокзального шабаша накрыл откуда-то сверху ужасающий звук моторов. Не крик - стон ужаса вырвался из груди сотен людей.
- Налёт! Бомбят!
Мгновенно серая масса атакующих вагоны схлестнулась с волной, выплеснувшейся из них наружу. Давя друг друга, все заметались на перроне. А над вокзальной площадью уже мелькнули тени американских "летающих крепостей", и мощные разрывы бомб заглушили все остальные звуки...
Лейтенант Декслер оставался сидеть на своём чемодане, сгорбившись, уткнувшись лицом в колени. Кольцо замкнулось. Русские и американцы обступили его и затянули петлю на шее. Он даже почувствовал взгляд тех двоих сзади. "Меня не убьют американцы, это сделаете вы, - мысленно сказал он мальчику и девочке, - давайте же!" Прямое попадание авиабомбы разнесло центральный перрон вместе с несколькими вагонами прибывшего поезда. Кто-то резко дёрнул за петлю на шее и потянул лейтенанта наверх. Он перестал чувствовать землю под ногами, резко стало нечем дышать, наступила тьма...
Уже не пытаясь отыскать в этой давке жену, чиновник Ханнес не бежал - плыл в людском вареве, подхваченный со всех сторон. Туда, к вокзалу! Там есть подвал, убежище, спасение! Впереди опять мелькнула эта русская пара. Девушка буквально тащила на себе отца, они были уже в дверях. Ханнес терял силы, вот-вот он не удержится, упадёт, тогда конец, затопчут! От русских его отделяло каких-то два метра...
- В-ваше превосх... Господин гет...гетман! - вдруг прохрипел он слабеющим голосом. Со времён той далёкой молодости он более-менее помнил русский язык.
Бледный русский старик обернулся.
- Папа! - крикнула девушка. - Идём же!
Ханнес отчаянно протянул руку:
- Пом..помогите! Господин гетман!
Старик вдруг выпрямился, отнял руку у дочери и толкнул её вглубь вокзала, откуда только силы взялись... Посмотрел на Ханнеса и печально покачал головой:
- Нет, герр немец! Это не Киев, помочь уж нечем!...
Что-то пронзительно зажужжало сверху, и тяжёлый молот опустился на площадку возле дверей вокзала...
***
Киев. Декабрь 1918 г. Послесловие
Разрозненные и малочисленные отряды офицеров и юнкеров гибли на Подоле и в Липках, в Печерске и на Крещатике. Под крики "Слава!" на Софийскую площадь въезжал Симон Петлюра, и подсуетившиеся соратники торжественно поднесли ему золотую шашку только что расстрелянного русского генерала Ф. Келлера. Город был отдан на поток и разграбление. Несколько сотен взятых в плен офицеров победители разместили в здании Педагогического музея. И пан сотник из конвоя атамана Петлюры, прохаживаясь вдоль строя, выбирал наиболее "буржуйские и москальские морды". Тыкал пальцем и глухим голосом говорил:
- Це убыв бы, це тоже убыв бы...
Не сбылись мечты бравого казачка. Немецкие офицеры, оставшиеся в Киеве и соблюдавшие нейтралитет, сжалились над использованными и преданными людьми. И забрали с собой в Германию. И даже пристроили, как могли, на первое время.
А с севера надвигалась новая сила, красная, многих пугающая и многих манящая. И предлагающая свой план мирного сосуществования двух братских народов...
Скоропадский, получив во время бомбёжки тяжёлую контузию и ранение, скончался через день в госпитале, не приходя в сознание. Дочь осталась жива, в дальнейшем проживала в ФРГ.
Спасибо за ознакомление! Следите за каналом, подписывайтесь, комментируйте и тому подобное)