Андреа Хирата, Том 2-й. Мечтатели. Главы 1-9

Глава 1. Как прекрасен этот мир

Содержимое этой части суши выступает из недр, подобно земле, разрушенной катаклизмом огромной силы. Она бурлит, так как под ней разливается лава. Затем небо, возвышающееся над ней, раскалывается надвое. Низкое солнце в одной части неба отражает липкий пар, пойманный в ловушку, накрытый чёрным, как смоль, грибком, атаковавшим побережье с самого утра. В то же время в другой его части брызги ультрафиолета пляшут над безмолвной гладью моря, пропитанной маслами, оранжевого цвета, как витражи в церкви, окружая причал, выступающий в море, подобно огненному кругу. И здесь, в уголке этого причала, в странном и чужом помещении, я обессилен, пойман в клетку.

Я встревожен. Моё сердце качалось, словно боксёрская груша, которой боец нанёс сразу несколько ударов подряд. Обе мои ноги нетвёрдо стояли на носочках за грудой морозильных камер и тряслись. Резкая вонь тухлой рыбы, идущая из морозилок в этом странном помещении, рассеивалась, уступая место страху.

Упитанный Джимброн с длинной искалеченной ногой тяжело дышал позади меня, кривя лицо. Его крепкий лоб был мокрым и блестящим от пота. Арай, стоявший рядом с ним, был главным зачинщиком всего этого, и был расстроен ещё больше. Его уже дважды вырвало. Этот инвалид вызывал у него жалость. Арай всегда, в любой ситуации, расстраивался. Мы все втроём только что сбежали: хаотично разлетевшись как брызги, забыв про всё на свете, и себя в том числе, так как нас преследовал один очень враждебный тип. То слабый, то всё более отчётливый звук гневных шагов проникал в уши: чьи-то ботинки шли по тропинке, усеянной мелкими ракушками. Мы успокоились. Арай тяжело вздохнул, внося предложение. Как обычно, это наверняка будет какое-нибудь раздражающее предложение.

- Икал, я больше не могу.... Я уже выдохся. Ты видишь вон те полки?

Я быстро обернулся. В двадцати метрах перед нами виднелось нагромождение ветхих цехов по производству напитков чинчау из циклеи* и наклонные полки с коричневыми сушёными листьями циклеи. На веранде уныло склонили голову перед своей участью дети рыбаков, вынужденные трудиться. Одну из них я знаю: это Лаксми. Они молчаливы, как и море. Популярная индийская музыка в стиле дангдут звучала из кассеты, которую они слишком часто проигрывали, грустно согнувшись в тех цехах.

- Перепрыгни через эти полки, незаметно проскользни в магазин А Лунга и смешайся с покупателями тофу. Спокойно...

Я кинул на него свирепый взгляд. Слыша его болтовню, мне захотелось раздолбить висячий замок на морозильных камерах со льдом, чтобы метнуть ему на голову.

- Замечательная у тебя теория, Рай*! Такое вообще даже в голову не придёт. Джимброн, а ты что собираешься делать?!

Трусливый Джимброн отчаянно умолял его.

* Циклея (Cyclea barbata) – это вид цветковых растений, который на Яве обычно использовался в качестве лекарственного растения. Он также используется для производства типичного индонезийского желе и напитка чинчау. (Здесь и далее примечания выполнены переводчиком).

- Я не могу перепрыгнуть, Кал...

Это стало ещё более неразумно, так как мне было известно, что за теми полками стоит дом потомка воина Хупо – чистокровного китайца, ставшего параноиком из-за предания о гражданской войне. Уже сотни лет они испытывают душевные муки из-за того, что проиграли в бою. В прошлом эти китайцы с косичками на голове были приспешниками голландской Ост-Индской компании и жестоко притесняли народность Кек. А теперь стали враждовать с собственной нацией; голландцы их предали, а малайцы избегали, отчего они питали подозрительность к любому. Они не колеблясь, спускают собак для преследования чужаков. Я знаю этот район, так как, по правде говоря, я, Джимброн и Арай живём под одним из навесов в этих трущобах. И чтобы содержать свои семьи, вот уже два года, как мы стали кули – носильщиками рыбы на пристани. Всё это совершенно не укладывается в голове. Как такое возможно? Неужели наши школьные дела могут оказаться в ловушке вот здесь, на этом складе с морозильниками? Я огляделся вокруг. Солнечные лучи пронзали насквозь дыры в дощатых стенах, словно стержни из нержавеющей стали, и создавали блестяще-белые мечи света, неудержимо отскакивающие и проникающие в зловонные уголки. Я выглянул наружу. Сегодня, 15 августа 1988 года, только что начался сезон дождей. Тучи закрывали полнеба. В четыре часа пополудни они прольют дождь на землю, который будет идти до глубокой ночи. И так будет в небольшом портовом городке Магай на острове Белитонг до марта следующего года.

Всё это из-за Арая. Я даже придумал нецензурные малайские слова, чтобы выбранить его. Но, скрепя зубами, понизил голос, услышав смутные шаги тех мокасин. Я напряжённо и тихо отошёл назад. Эта тишина источала аромат опасности. Арай же проявлял те симптомы, что и всегда, когда испытывал страх: тело его дрожало, зубы стучали, а дыхание было прерывистым. Мелькнули тени троих мужчин, прервавшие свет нержавеющей стали, и теперь нас отделяли от неудачи только несколько тонких досок. И когда те три тени подошли к стене совсем близко, я даже почувствовал запах пота одного из тех троих – высокого и худого человека в сером костюме. Едва он обернулся, как я прочёл имя на приколотой к костюму чёрной дешёвой карточке-бейджике, что болталась у него на груди: Мустар М. Джаидин Б.А.

Я быстро всё сообразил и затаил дыхание. Вся спина у меня была мокрой от выступившего холодного пота. Он и был нашим противником. Заместитель директора нашей средней школы. Он был очень сильно разочарован. Это был Вестерлинг** с милым, узким лицом, тонкими губами и белой кожей. Однако брови его были густыми, что выглядело пугающе. Взгляд его глаз и движения были холодны как лёд. Я задыхался, находясь близ него, поражённый его злым влиянием, вроде того, которое производит оружие. Пак Мустар носил все зловещие прозвища, так или иначе имевшие отношение к старинным жёстким методам поддержания дисциплины. Он был учителем биологии, истинным дарвинистом, и потому совершенно не толерантным. Помимо степени бакалавра, он обладал ещё и самым высоким рангом в школе традиционной малайской борьбы Мачан Акар.

- Хулигаааааны!

Он с раздражением произнёс своё фирменное ругательство, облизал указательный палец и вытер его, чтобы протереть запылившийся бейджик со своим именем. Я вздохнул с облегчением, когда он отвернулся.

На самом деле Пак Мустар – важное лицо. Без него в нашей деревне никогда не было бы средней школы. Он был одним из первопроходцев. И вот наконец-то в нашей деревне появилась школа – государственная средняя школа! Подумать только! Раньше нам приходилось ездить в школу за 120 км – в Танджонг Пандан. И впрямь замечательная школа у нас – государственная средняя школа! Вот уж действительно! Однако Пак Мустар превратился в настоящего монстра, так как его единственный сын не был принят в эту среднюю школу! Представьте себе, его ребенку отказали в поступлении в школу, которую он с таким трудом

* Рай – сокращённо от имени Арай. У индонезийцев и малайцев имена обычно сокращают, убирая начало.

** Раймунд Пьер Поль Вестерлинг – или Капитан Вестерлинг – герой голландской войны за Индонезию, родившийся в Стамбуле в 1919 году, одна из наиболее ярких и спорных фигур в этой войне с голландской стороны. Сослуживцы называли его «Турком».

организовал, только потому, что средний балл в аттестате начальной школы этого избалованного ребёнка не хватало всего 0,25 баллов до минимального предела! Представьте себе: всего-то 0,25 баллов! Условием для поступления было 42 балла, а средний балл у него сына был только 41,75!

Спустя сорок лет родина обрела независимость, и наконец, восточная часть Белитонга – острова, богатого оловом, получила свою государственную среднюю школу. Вот так-то! Эта школа была сейчас своего рода «башней из слоновой кости», высочайшим интеллектуальным «престолом» на всём восточном побережье, ибо содержала в себе смысл, включённый в каждую строку песни Gaudeamus Igitur*, которую, когда слушаешь, надевая почётную мантию, ощущаешь, как твой IQ вырос на несколько баллов.

Разрезание ленточки на церемонии открытия этой средней школы стало историческим для нас, малайцев, проживающих в центральных районах, так как когда эта лента повисла, обрезанная, это также отделило нас от прежних тёмных времён – времён интегральной математики и изготовления настольных бухгалтерских книг в средней школе. Больше не нужно было проделывать по 120 километров до Танджонг Пандана только ради того, чтобы научиться науке дебета и кредита. Из-за этого толпы малайцев, китайцев, членов племени саванг, а также коренные жители острова, носившие саронги и капюшоны, впитывали страсть к науке в этой средней школе. Но не всё было так просто. Один молодой, симпатичный и белокожий мужчина приятной наружности, доктор Джулиан Ихсан Балиа, – директор школы, который также был высококлассным учителем литературы, в день записи в школу преподал им самый базовый урок академического характера.

- Я хочу пожертвовать мел, настенные часы, ограду, флагштоки... – уговаривал его шёпотом один китайский бизнесмен ради того, чтобы приняли его сына, который вообще имел 28 баллов в аттестате начальной школы, и до самого окончания средней школы не знал даже названия столицы собственной провинции – Южной Суматры.

Подумать только!

- Ага, какое заманчивое предложение! – Пак Балиа намеренно повысил голос, чтобы при всех устыдить того китайского бизнесмена. – Как Николя Боран**, соблазнённый совершить грех под деревом? Знаешь эту историю? Про страсть в лесу, Ги де Мопассана? Бизнесмен сконфузился. Ему была понятна только литература по счетоводству. Улыбка у него была неприятной.

- Будет разумно, если вы пожертвуете эти свои настенные часы государственному учреждению, чтобы тамошние госслужащие не наведывались в кафе в рабочие часы. Что думаете об этом?

Этот капиталист ускользнул, словно его преследовал рассерженный царь мира духов. И в этот момент Пак Мустар – этот темпераментный рыцарь – не сдержался. Не обращая внимания на ситуацию, он выразил протест своего начальнику, Паку Балиа, на виду у всех.

- Не годится нам спорить перед родителями учеников. Давайте говорить более учтиво, – уговаривал он Пак Балиа.

Пак Мустар, чувствовавший, что владеет этой средней школой сверху донизу, был более или менее значимым человеком в ней.

- Он такой идеалист. У этого молодого человека ещё молоко на губах не обсохло… А знаете, что?

* Gaudeamus Igitur – студенческий гимн на латинском языке, обычно называемый по первым словам или строке, (от лат. Gaudeamus, «Будем радоваться») Автор песни неизвестен. Ее настоящее название – «De brevitate vitae» («На скоротечность жизни»), и в первой половине XVIII в. она была университетской песней в Германии.

** Николя Боран – герой романа Ги де Мопассана «В лесу».

Совершенно верно.

- Осмелюсь допустить, что оценка в 0,25 баллов не отличает квалификацию моего сына от квалификации других детей, принятых в школу. Да и что значат эти 0,25 баллов?

Моего ребёнка сильно притесняли слова Пака Мустара. Во всех семьях, у любого народа любят детей. Однако для малайцев сын – это самое главное на свете, это их луна, их драгоценный камень. Мой отец, сопровождая меня для записи в школу, плотно заткнул мои уши и уши Арая – приёмного ребёнка в нашей семье – чтобы мы не слышали подобных ссор, которые и впрямь были неуместны. Но я сумел уклониться от этого, так что услышал разумный аргумент Пак Балиа.

- Эти 0,25 баллов значат очень много, Пак. Это незначительное число – всего лишь четверть балла – символ, указывающий на то, что данное учреждение совершенно нетерпимо относится к заговорам!!

Пака Мустара начало уже тошнить от этого, и, спровоцированный, он спросил:

- А что же родители? Вы согласны с такой точкой зрения, а?

Он ходил туда-сюда, подбоченясь, словно бросал вызов.

- Без меня этой средней школы никогда бы здесь не было!!

Пак Балиа и впрямь был ещё молод, однако высоко держал знамя благородства. Его честность была без изъяна. Он был коренным жителем острова, умным чиновником, выпускником Педагогического института Бандунга. И для него всё это было уже слишком – это наносило ущерб авторитету педагогического вуза! Этот симпатичный молодой человек перешёл на эмоции.

- Нет никаких исключений! Нет компромиссов, нет сопроводительных писем от вышестоящих лиц, и нет специального доступа в обход правил. Вот что стало с этим народом!

Грудь Пак Мустара вздымалась и опускалась от гнева, но Пак Балиа уже был раздражён и так.

- Вам следовало бы заметить, что если вашего ребёнка не приняли, то это возможность показать толпе, что мы постоянно контролируем эту школу! Минимальная оценка в аттестате – 42 балла, и точка!

Это выступление было принято на «ура» у родителей учеников, которые захлопали в ладоши. Если у народных представителей будет такой же характер, как у Пак Балиа, наша республика никогда не будет знать такого термина, как сравнительное исследование. Однако последствия этого были роковыми. После этого инцидента Пак Мустар стал «железным» учителем. Она изливал своё недовольство на принятых в школу учеников.

- Жёсткая дисциплина! Вот что нужно сейчас малайской молодёжи!

Это было его последнее жаргонное выражение, которое он повторял без конца, ибо его всегда вдохновляли афоризмы Дэн Сяо Пина, служившими руководством для репрессивных мер армии против студентов на площади Тяньаньмэнь. «Проблемы молодёжи подобны спутанным корням травы: если пустить их на самотёк, то они обязательно усугубятся. Нужно поскорее покончить с ними с помощью острых ножниц».

Этот понедельник я счёл неудачным днём. За полчаса до входа в школу Пак Мустар запер школьный забор. Он стоял на помосте, решив проинспектировать привычное построение. К несчастью, многие ученики опоздали, в том числе я, Джимброн и Арай. На ещё большую беду, многие из опоздавших стали просто насмехаться над Пак Мустаром. Они намеренно подражали его голосу. И заводилой учеников, что вели себя, словно цирковые обезьяны, был не кто иной, как Арай!

Пак Мустар был в ярости. Он соскочил с помоста и призвал двух школьных охранников в погоню за нами. Мы с Джимброном в этот момент чинно сидели на его ветхом велосипеде. Группа первоклашек, которые также опоздали, рядами сидели на корточках без дела. Из мужчин там были только я и Джимброн.

- Хорошая возможность, Брон! – я весело озирался по сторонам. – Нет никаких конкурентов!

Круглое озорное лицо Джимброна залилось краской, словно плод авокадо.

- Мммм…. Мммм… Поиграем, Кал.

Не теряя понапрасну времени, мы сразу же выложили всё своё очарование, что у нас было, чтобы привлечь внимание девочек с того полуострова. Джимброн звонил в клаксон своего велосипеда и принялся насвистывать какую-то непонятную песню.

Тогда как у меня – весьма креативного ученика средней школы – уже давно была отработана особая тактика для таких ситуаций, а именно: втереть в голову чудесное зелёное масло марки Tancho, которое у меня всегда есть в сумке, зачесать все волосы назад, а затем руками, со всей силы, потянуть обратно. Тогда появится блестящая прядь. В этом – вершина уловки малайских парней из деревни: находясь рядом с девушками, я притворяюсь, что наклонился – например, чтобы завязать шнурки на ботинках, с которыми на самом деле всё в порядке – так что, когда я выпрямляюсь, у меня есть возможность зачесать назад эту прядь с большим изяществом, точно как служанка, которая полощет бельё. Ах, это так элегантно! Это так по-малайски!

Но, к сожалению, эти девчонки были, по всей видимости, наделены Всевышним Господом богом зрением, способным видеть насквозь, так что тело моё было для них прозрачно и видно до самого скелета. И я ходил туда-сюда, прямо как утка, но никто не хотел даже взглянуть на меня, так как никому и дела не было до парня, от которого воняет, как от ската. И вместо того, чтобы вызвать симпатию к себе, милым жестом взмахнув своей прядью, совсем как в «Тюремном роке» Элвиса Пресли, я был шокирован, так как девушки передо мной истерически закричали. Они смотрели на что-то или кого-то позади меня так, словно увидели призрака-кунтиланака*.

Я не успел даже осознать, насколько быстро и внезапно напал на меня этот боец стиля Мачан Акар, как Пак Мустар оказался прямо передо мной. Его холодное, белое лицо изобразило жестокую гримасу. Я втиснул было ногу в педаль велосипеда, чтобы запрыгнуть, но было уже поздно. Пак Мустар рывком схватил меня за воротник и так сильно дёрнул, что все пуговицы на моей куртке оторвались. Пуговицы разлетелись по воздуху и грохнулись оземь, звякнув. Я сделал порывистое движение, чтобы схватить их, подпрыгнул, и высвободился.

А затем – уууууххххх! Всего в дюйме от моего уха пронеслась рука Пак Мустара, который шлёпнул по воздуху, ибо я успел уклониться. Я повернулся, улучив момент, и вложил всю свою энергию в опору правой ноги, и секунду спустя я ускользнул и мчался на всех порах.

- Хулиганннннн!!!!!!!!!!!

Голос Пак Мустара отдавался громовым эхом. Он тут же пустился за мной вдогонку и пытался ухватить меня за волосы своими тигриными когтями. Два школьных охранника в спешке догоняли его. Группы учеников, включая Арая и Джимброна, разлетелись в разные стороны. Но больше всех не повезло мне – как всегда! Пак Мустар явно целился в меня. Рёв свистка школьного охранника ужаснул меня.

-Ииииийййй! Ииииийййй! Иииииийййй!

Я быстро помчался вдоль школьной ограды. Но и моему преследователю тоже не везло, так как я был настоящим спринтером в средней школе.

Все ученики бросились к забору, с шумом поддерживая меня, так как они ненавидели Пак Мустара.

За всю мою жизнь на меня ни разу не обратила внимания ни одна малайская девушка с полуострова, но сейчас эти милые барышни, что совсем недавно не проявляли ко мне никакого интереса, прямо-таки завыли

* Кунтиланак – привидение в виде женщины в саване, крадущей младенцев.

в мою поддержку.

- Икал!!! Икал!!! Эй, давай, беги!!! Беги!!!

Энергия во мне воспылала. Я бросил взгляд мельком на длинный непрерывный прелестный «ряд» вдоль забора, который истерически кричал в мою защиту – в защиту одного меня! – одни подпрыгивали, другие закрывали лицо, опасаясь, что их удалец будет схвачен.

- Беги!!! Беги, икал!! Беги, дорогой!!

О, я так высоко воспарил! Так высоко, что каждый мог шаг казался мне лёгким, словно изящный прыжок тибетской антилопы. Несмотря на всю свою дрожь от страха, я отскочил с многозначительной улыбкой на губах. Моя куртка без пуговиц развевалась, как плащ у Зорро. Я чувствовал, что стал красавцем-героем. Но самое главное в этой панике: я усвоил урок морали номер семь: оказывается, секрет привлечения внимания к себе девушек заключается в том, что нужно быть проворным бегуном.

Я пересёк улицу и быстро побежал в северную сторону, попав в раскрытые ворота рынка. Пак Мустар жаждал поймать меня, и расстояние между нами всё больше сокращалось. Я в страхе быстро перескочил через железный шлагбаум стоянки для велосипедов. Вот беда! Я задел один из велосипедов, и охранник на стоянке был ошеломлён, когда увидел, что сотни велосипедов, которые он с таким трудом поставил, с ужасным шумом валились один за другим, как домино на утреннем рынке. Я упал ничком, поднялся и вновь в суматохе помчался прочь.

Погоня стала ещё более ожесточённой, когда я пересёк площадку с возвышающимися на ней колоннами, заполненную тележками уличных продавцов. Я ринулся, изворачиваясь от банды, что была позади меня, между повозками с овощами и сотнями покупателей. Слышался крик и свист. Люди шумели. Я резко свернул в длинный переулок, населённый народностью кек, и побежал, что было сил, пока не достиг идеального ускорения. Пак Мустар остался позади меня: он всё больше и дальше отставал. На самом деле я могу вырваться, если просто проигнорирую этот злополучный зов:

- Икал!! Икал!!

Я обернулся, и в пятнадцати метрах от себя после поворота у входа в переулок увидел задыхавшихся и держащихся друг за друга Джимброна и Арая. Если бежать, то придётся нести на руках Джимброна-инвалида. Им, которые только что разлетелись, словно брызги по сторонам, было даже невдомёк, что направление их бегства пересекалось с «зоной охоты» Пак Мустара.

- Икал! Помоги! Кал! Помоги!!

Я аж ахнул из жалости и досады.

- Это всё ты виноват, Рай! Твой характер уже вот где у меня! Гляди! Сейчас этот «Коготь тигра» набросится на тебя!

Увидев, что его жертвы неожиданно появились прямо перед ним, Пак Мустар обрадовался и с новым воодушевлением принялся охотиться за нами. А Джимброн и Арай начали беспомощно спотыкаться. Мне хотелось спасти Джимброна, хотя я до полусмерти ненавидел сейчас Арая. Мы с Араем поддерживали Джимброна, и к своему счастью, мы находились в запутанном лабиринте переулков, и шли, крадучись, пока наконец не оказались на складе морозильных камер, застряв там, как в ловушке.

Пак Мустар и двое школьных охранников расхаживали туда-сюда снаружи, не осознавая, что мы находимся внутри морозильного склада. Я неотрывно следил взглядом за каждым малейшим движением Пак Мустара, и словно чувствовал его дыхание. У меня было чёткое представление о характере таких людей, как Пак Мустар. Эти мужчины с приятным лицом обладали невероятной жестокостью. Однажды я навестил одного своего родственника, который был надзирателем в тюрьме Кариман. В той тюрьме, в блоке А, я насмотрелся на заключённых: они были зловещими, удалыми позёрами, чумазыми, болтливыми, и с татуировками по всему телу. Их заперли в клетках всех вместе, словно кур, так как они всего-навсего крали кур или украдкой таскали выстиранное бельё с верёвок. Однако те, у кого хватило духу ограбить среди бела дня или даже убить рабочего-мигранта, не выпуская при этом изо рта сигарету, находились в блоке Б, в изоляторе.

Обитатели блока Б – это маленькие, опрятные, умные люди, чистые, вежливо разговаривающие и мило улыбающиеся. История свидетельствует, что Александр Великий, который сжёг тысячи женщин и детей, или Эрнан Кортес, резавший как скот индейцев, так что кровь стояла по колено, и все прочие легендарные убийцы, были приятными мужчинами с милой улыбкой. Поэтому, общаясь с Пак Мустаром, я осознал, что мы и впрямь оказались в непредвиденной ситуации.

Но мне было невыносимо сидеть в этой кипящей клетке, провонявшей рыбой. К тому же я не видел даже расщелины, через которую можно было вырваться. Прежде чем сдаться, я ожидал, что свершится чудо. Но его не произошло, и моя надежда иссякла. Я подошёл к дверям склада, а за мной следовал хромой Джимброн.

Но тут нас вдруг потряс грохот выхлопов от мотороллера Vespa Lambretta, и мы запаниковали, не способные контролировать себя. Вот уж действительно, нам вдвое не повезло, ведь на том мотороллера ездила только мадам Лам Ньет Пхо, которая была потомком воина Хупо – своего рода «шеф» и начальница головорезов с Рыбного рынка. Она была владелицей этого морозильного склада и ещё 16 моторных лодок. На неё работали сотни людей в саронгах, живших прямо в лодках и никогда не снимавших с пояса маленьких кинжалов-бадиков. Дела с этой дамой грозили закончиться проблемами. И так как мы тайком пробрались на её склад, то она, конечно, ещё обвинит нас в краже.

Мадам Пхо была крупного сложения и высокой. Волосы её были густыми, окрашенными в чёрный цвет и жёсткими, словно щётка. Брови её были сросшимися, плечи – коренастые, грудь – высокая, а черты лица – как у испуганного чем-то человека. По традиции в семействе Хупо у неё имелась татуировка в виде дракона – от кончиков ушей до спины, нарисованного китайской тушью. Строгая, бессердечная, властная и не желающая терпеть поражение: это ясно читалось в её глазах. Пять верных помощников мадам Пхо: Пармин, Мармо, Пайджо, Таридж и Насио открыли дверь склада. Не сумев стать крестьянами, выращивающими кукурузу, эти переселенцы превратились в кули, ищущих случайных заработков. Мотор Lambretta был выключен, и меня поразила ужасающая тишина. Джимброн обхватил обе своих ноги и принялся всхлипывать.

Тело моё вяло поникло. На карту была поставлена наша судьба. Но в самый критический момент я испугался, так как чья-то рука затрясла моё плечо. Это была рука Арая.

- Икал! – прошептал он, глядя на морозильник.

Я понял, что он имел в виду! Это было необычно, просто безумие!

Это всё Арай с его мозгами. У меня были сильные подозрения. Мои мозги вращались с бешеной скоростью. Чувства мои раскрывались одно за другим от тревоги и выброса адреналина. А время начинало поджимать. Арай расковырял висячий замок и откинул крышку морозильника. Наши лица тут же покраснели, когда повеяло скрытым там доселе вонючим рыбным запахом. Содержание морозильника напоминало крошки, оставшиеся от мёртвых подводных существ. Мне пришла в голову идея отменить весь этот безумный план, но у нас просто не было иного выбора.

- Икал! Садись первым! – властно приказал Арай.

Мой взгляд угрожающе блеснул, когда я поглядел на Арая. Мне бы так хотелось впихнуть его голову в пасть гигантской рыбы-пилы, разинутую прямо передо мной. Это было настоящей пыткой, так как это означало, что мне придётся натолкнуться непосредственно на глыбу льда на дне морозилки и выдержать тяжесть веса Джимброна и Арая. Вес Джимброна же был не меньше 75 килограммов.

- Так не честно, Рай! Это была твоя идея! Ты и садись первым.

- Да не протестуй ты так. Ты же самый мелкий. Если ты не усядешься там первым, Джимброн не сможет залезть!!

Я чувствовал ответственность. В этом побеге я был главным, так что только я был вправе отдавать приказы.

- Не хочу! А что ты думаешь, Брон?

Арай был раздражён.

- Это не демократия! Или ты хочешь иметь дело с «шефом»?

Я поглядел на дно морозильного ящика. Я был не в силах это сделать.

- Не могу, Рай! Возможно, я подхватил чесотку из-за той гнилой наживки.

Арай состроил гримасу, словно дух, которому не дали подношение. Терпение его иссякло, и он разразился своим легендарным, специфическим ругательством:

- Чесотка?! Чесотка, говоришь?! У тебя нет никакой научной компетенции, чтобы определять болезнь. Залезай!

Я испытал ужасные мучения, когда тела обоих весом не менее 130 килограммов взгромоздились на меня. Кости мои изогнулись дугой. Если попробовать переместить их, то я чувствовал, что они просто сломаются. Каждый вздох отдавался жгучей болью и резал мне рёбра. В животе у меня саднило, будто его нарезали на ломти, ибо он был прижат к холодной глыбе льда. Я с силой прикусил руку, чтобы стерпеть эту боль. Резкая вонь протухшей рыбы ударила мне в нос до самого нутра. Я занервничал из-за остекленевшего взгляда мёртвых серых рыб с вытаращенными глазами. Тут мадам Пхо и её помощники вошли на склад.

- Мин, Мо, несите этот!

Ящик, в котором мы сидели, ловко накренился, но, само собой разумеется, так и не был поднят. Помощники мадам Пхо пытались поднять его много раз, но так и не смогли. Ящик окаменел, словно священный менгир. Мадам Пхо была весьма разочарована. А снаружи склада Пак Мустар и двое школьных охранников сидели и курили. Я представил себе неправдоподобное зрелище, и не успел ещё даже осознать своё предчувствие, как то, что казалось невероятным, случилось. Голос мадам Пхо снова загрохотал, подобно голосу проповедника с вершины Голгофы:

- Эй, парни! Идите-ка сюда, да помогите! Поднимите этот ящик и отнесите на остановку, вместо того, чтобы сидеть там, да курить без толку!

Сейчас уже восемь человек тащат на плечах ящик со льдом, и тот стремительно направляется на оживлённый утром рыбный рынок. Вокруг ящика слышны крики работника велостоянки, пытающегося заглушить крики бродячего торговца Минанга о распродаже одежды с тележки на колесах. Гудки клаксонов мотоциклов и звонки велосипедов перекликаются со стоном машинок для тёрки и стуком молотка башмачника. Мычание коров, ведомых на бойню, отчётливо смешивается со звоном маленьких воздушных шариков, которые надувает продавец детских игрушек. Я чувствовал своей спиной пульс сердца Джимброна: медленно, но громко, беспокойно и неистово.

Иное дело – Арай. Когда ящик пронесли мимо уличных музыкантов, он щёлкнул пальцами в такт ритму тамбурина. И улыбнулся. Я понял, что для него то, что мы сейчас пережили – просто захватывающее приключение. Он бросил на меня мельком взгляд – я бессильно был сжат как тисками – и его улыбка стала ещё веселее.

- Фантастика, не так ли? – наверняка хотел он сказать.

Я дивился личности Арая. Своим взглядом я пронзил его глазные яблоки, проник в хрусталик, мембрану, рассёк зрачки, а затем пробрался в самую глубь сердца. Я хотел увидеть мир изнутри него.

Мне вдруг показалось, что я стою за дверью тусклым ранним утром и слежу за отцом, который в этот момент сидит и слушает радиопередачу ВВС. А затем медленно полилась очаровательная песня «What a Wonderful World». Покачиваясь под эту песню, я увидел из щелей ящика, как грязный рынок становится прекрасным. Маленькие дети-китайцы, которые принесли подарки, гармонично подпрыгивали, крутя скакалку в окружении пузырей мыльной пены. От мелькавших машин отлетали отблески света, прорывавшие насквозь мираж северного сияния. Чайки клевали головоногих моллюсков, болтавшихся из щелей ящика, и летели к якорной стоянке. Крылышки жука заблестели сквозь разноцветные листья маранты. Неужели так прекрасна жизнь, если смотреть на неё глазами Арая? Неужели таким видит мир мечтатель?

Брррр! Мои мечты разбились о белый длинный мраморный стол. Я слышал, как торопились уйти носильщики, тащившие ящик. Мы напряжённо ждали следующей секунды. Сердце моё колотилось по мере того, как мадам Пхо приближалась к ящику. И тут наступил тот самый драматический момент, когда «шеф» откинула крышку ящика и в тот же миг безудержно закричала. Лицо её было испуганным и посинело как у маленького ребёнка, увидевшего призрака. Мы трое одновременно поднялись без всякого выражения на лице.

Мадам Пхо разинула рот, и губы её задрожали. Сигара её соскользнула и беспомощно упала на грязный пол автобусной остановки. Мы не обратили на неё ни малейшего внимания. Сотни покупателей на рыбном рынке ошеломлённо наблюдали за тем, как мы спокойно выстроились в ряд на том мраморном столе для разделки рыбы: без рубашек, все замасленные, грязные, залепленными затхлыми мелкими креветками. Мы спокойно прогуливались во главе с одним действительно великим мечтателем. Когда мы проходили мимо мадам Пхо, она чуть не упала. Лицо её искривилось, словно она хотела умереть стоя. Рука её указывала на нас. Губы её шевелились, произнося слова так, как будто её душили.

- Ру…. Ру…. Ру…. Русалки!

Глава 2. Священный обруч

Арай – человек, каких много: такие люди всегда устраивают драку с охранником на парковке велосипедов, поднимают шум из-за двухсот рупий, постоянно сидят на длинной скамье в ломбарде в ожидании оценки своего товара. А товар его – это позеленевший медный поднос, доставшийся ему от бабушки. Если полиция ловит банду воров-рецидивистов, обрезающих телефонные кабели, тех, кто лицом похож на Арая, сажают в пикап и уводят, ибо он обут в капральские сапоги. А если смотреть канал TVRI*, то обычно мы видим, как люди вроде Арая подпрыгивают за спиной президента страны, только чтобы попасть на камеру.

Лицо Арая было точь-в-точь как слепленное учеником на уроке искусства, который впервые прикоснулся к глине: расплющено там, изогнуто здесь. Если точнее, черты его лица выглядели как результат инъекций силикона, который уже начал таять. Голос его был сухим, хриплым и громким, – словно певец запел фальцетом – может, из-за того, что в детстве он много плакал. Движения его были неуклюжие, как у богомола. Зато глаза его были особенными. Вот где был центр притяжения – очарования – Арая. Оба его глаза – зеркала души – были экраном, показывающим никогда не пустующую душу.

Мы с Араем на самом деле родственники по крови. Его бабушка – родная младшая сестра моего деда по материнской линии. Но судьба у него была и впрямь несчастной: ещё когда он учился в первом классе начальной школы, его мать умерла, рожая его младшую сестру. Арай, которому тогда было всего шесть лет, и его отец тряслись перед затвердевшим трупом его матери, крепко обнявшей красного, залитого кровью младенца. И роженица, и ребёнок умерли одновременно. И потом Арай жил вдвоём со своим отцом. Но горе не хотело оставлять Арая. Когда он перешёл в третий класс начальной школы, умер его отец. И Арай остался круглым сиротой, один одинёшенек. Его усыновила наша семья.

Я помню, как спустя несколько дней после смерти его отца мы с отцом приехали на грузовике с кокосовой копрой и забрали Арая. Он ждал нас в тот день на ступенях своей хижины, одиноко стоявшей посреди бескрайних просторов полей неубранного сахарного тростника. Этот маленький мальчик зажал под мышкой мешочек с несколькими вещами из одежды, молитвенным ковриком, плошкой из кокосовой скорлупы, самодельными игрушками и дешёвой пластиковой рамкой с чёрно-белой фотографией его родителей, когда они ещё были молодожёнами. Маленький помятый карандаш он засунул за мочку уха, а сломанную деревянную линейку – заткнул за пояс. В левой руке он держал несколько книг без обложки. Штаны и рубашка на нём были из потёртого миткаля. Пуговиц на них недоставало. Вот и все его сокровища. Ждал он нас уже несколько часов.

Было хорошо видно, что его встревоженное лицо расслабилось от облегчения, едва завидев нас. Я помог ему нести книги, и мы вышли из той хижины с обвалившимися стенами и крытой листьями крышей, оставив дверь и окна открытыми, ибо и так туда никто не придёт: брать там было нечего. Подобно известняку в коралловых рифах, ставшему домом для рыб на дне моря, этот домик вскоре станет норой для циветты, его крыша – гнездом для всяких необычных птиц, а опоры-столбы – настоящим дворцом для жуков.

Мы шли по дорожке, пробиваясь по травяному покрову, который был выше нашего роста. Роса обильно стекала с травы вдоль дорожки. Арай оглянулся назад, чтобы в последний раз взглянуть на свою хижину. На лице его было ровное выражение. Затем отвернулся и пошёл твёрдым шагом. Такой маленький ребёнок – и уже научился приободрять себя. В глазах моего отца блестели слёзы. Он крепко обнял Арая за плечи. Я мало разговаривал по дороге, потому что сердце у меня саднило от боли при воспоминании о той злосчастной судьбе, которая выпала на долю этого моего дальнего родственника. Мой отец сидел на груде копры, отвернувшись от нас лицом: у него не хватало духу взглянуть на Арая. Мы с Араем сидели рядом, в

* TVRI – государственный телеканал Индонезии.

углу кузова грузовика, сотрясавшегося на пустынной каменистой дороге. Мы просто молчали. Арай – как соевый росток посреди поля. Он – единственный потомок, оставшийся в его семье. Его дед по материнской линии был единственным ребёнком, и всех его бабушек и дедушек с обеих сторон тоже уже не было. Малайцы называют последнего оставшегося члена клана «Священный обруч».

Я наблюдал за Араем. Было ясно, что беды и несчастья преследовали его всю жизнь. Он одного со мной возраста, но выглядит взрослее. Глаза его были ясными и такими невинными! И я не смог сдержать слёз, так как не мог понять, как такой маленький мальчик смог вынести такое тяжёлое испытание, какое вынес этот «Священный обруч». Арай подсел ко мне и вытер рукавом своей мятой рубашки мои слёзы, отчего слёзы у меня потекли ещё сильнее. Я на миг бросил взгляд на отца, который украдкой поглядывал на нас: лицо его было опухшим, а глаза красными, как плод саго. Я думал, что Арай, увидев меня растроганным, и сам будет тронут, но вместо этого он улыбнулся и медленно засунул руку в свой мешочек. Выражение лица его создавало такое впечатление, что у него есть некий секретный и чудесный предмет.

- Икал! Посмотри-ка на это! – побуждал он меня.

И он достал из мешочка какую-то странную игрушку. Смотря на этот предмет, я почувствовал ещё большую горечь при мысли о том, что эту игрушку он сделал сам, и играл в неё тоже в одиночку посреди поля сахарного тростника. Я всхлипнул. Но как бы ни было мне горько, я был заинтересован. Игрушка представляла собой нечто вроде юлы, и сделана была из палочек-прожилок листа сахарной пальмы, а к концам этих палочек была прикреплена скорлупа старых, продырявленных грецких орехов. На первый взгляд это выглядело как вертолёт. Переплетение палочек на этой игрушке казалось, содержало какую-то механическую конструкцию. У меня возникло искушение посмотреть, как Арай будет вращать полукругом это предмет, чтобы испытать его. И после нескольких поворотов большая палочка, которая стала рычагом всей этой конструкции, изогнулась дугой, а затем, уже на последнем круге, расслабилась. Удивительно! Выгибание в сторону, противоположную направлению вращения, породило противодействующую силу, которая и крутила эту странную юлу снова и снова, почти на идеальные 360 градусов. И? что ещё более увлекательно? – это то, что эта карусель заставляла грецкие орехи сталкиваться друг с другом, создавая удивительную гармонию потрескивающий звуков. Я усмехнулся. Глаза Арая светились.

Я улыбнулся, но слёзы мои не утихли, так как подобно механике обратного движения в том старинном вертолёте, Арай развернул сентиментальную логику в противоположном направлении и попытался просто утешить меня, тогда как это я должен был утешать его.

В груди я ощущал стеснение.

- Попробуй, Икал.

Я схватил эту странную юлу, тщательно изучая её – не только как милую игрушку, но и как историю одного маленького ребёнка, создавшего игрушку, чтобы забыть о горестях своей жизни. Я крутанул разок эту юлу, но тут же был поражён, когда она сама закрутилась с такой силой, что её конструкция подскочила, а палочки сломались, а грецкие орехи посыпались мне в лицо. Видимо, я слишком крепко крутанул её. Арай хихикал, глядя на меня. Он держался за живот, пытаясь сдержать смех. Изумление моё ещё не прошло, а Арай снова занёс руку в свой мешочек.

- Есть ещё кое-что!

И он многозначительно улыбнулся, так как знал, что ему удалось утешить меня. На этот раз он вынул маленькую шкатулку из махагонового дерева, в которой были проделаны отверстия. Обычно такие используются у малайцев для хранения табака. Я бы никогда не догадался, что эта шкатулка раскроется надвое, за чем последует неочевидное продолжение. Арай медленно раскрыл её.

- Эй! Это саговый жук!

Я неудержимо закричал. Саговый жук – редкое насекомое, похожее на игрушку, которое трудно поймать. Если его выращивать и подкармливать крошками кокосовой стружки, то жука с блестящими, подобно круглому щиту спартанца крылышками, можно приручить. Не моргнув, я поглядел на Арая – тот позволил жуку ползти по своей руке. Это маленькое очаровательное создание делало скромные прыжки, желая взлететь. Арай погладил крошечное насекомое, нежно взял его и подбросил в воздух. Унесённый сильным ветром, дувшим над грузовиком, жук расправил свои крылья, некоторое время паря и кружась, словно празднуя своё освобождение, а потом помчался ввысь меж густых листьев манговых деревьев, росших вдоль дороги. Затем Арай подошёл к передней части кузова грузовика, твёрдо встал там, как капитан на носу корабля. Он медленно развёл в стороны руки и позволил ветру дуть ему в лицо, воодушевлённо улыбнулся. Казалось, он был полон решимости освободиться от волнующей печали, сковывавшей его всю жизнь. Он смирился с горечью и был готов бросить вызов своей судьбе. Петли от пуговиц на его тонкой рубашке отрывались одна за другой, пока полы его одежды не стали развеваться, как недавно крылья того сагового жука. А тело его покачивалось, как у орла в обширной глади.

- О мир!! Приветствуй меня! Это я, Арай, иду к тебе!! – это, должно быть, он имел в виду.

Мой отец улыбнулся, крепко сжав кулаки, а мне захотелось изо всех сил рассмеяться, но также заодно и расплакаться.

Глава 3. Одинокий рейнджер

Мне и Араю было суждено стать иголкой и магнитом, что водит ею под столом. С детских лет мы были как приклеенными друг к другу и там и сям. Я стал ему ближе, так как расстояние между мной и моим троюродным братом было очень велико. Арай был и моим родственником, и одновременно – лучшим другом. И хотя он был одного со мной возраста, но вместе с тем был моим старшим братом – старше кого-либо ещё. И всегда защищал меня. Это отношение отражалось даже в мелочах. Если мы играли в пиратов в Малаккском проливе, то я был героем Ханг Туахом*, а он – его другом Ханг Лекиром. В спектакле о битве первых мусульман при Бадре против курайшитов на праздничном мероприятии в деревенском доме для собраний я играл роль халифа Абу Бакра, а Арай настаивал на том, чтобы играть главнокомандующего Хамзу. А если я был Бэтменом, он хотел быть Робином, или, по крайней мере, летучей мышью. Если дети в деревне играли, гоняясь за сгустками волокна из плодов сейбы, разлетающихся по воздуху, словно снегопад, Арай поднимал меня к себе на плечи и весь день до самого вечера кружил по площадке, не зная устали и не прося меня поменяться с ним местами. Он гонялся за воздушным змеем ради меня, рвал гранаты с верхушки дерева – тоже только для меня, и учил меня плавать, нырять и плести рыболовную сеть. Когда я просыпался, то часто находил в кармане рубашки то сушёные арбузные семечки, то леденец из пальмового сахара, то даже маленькую игрушку из глины. Это Арай потихоньку сделал её для меня.

И, как большинство бедных малайских детей в нашей деревне, которые в одинаковой степени начали работать, как только достигли подросткового возраста, чтобы зарабатывать деньги, не кто иной, как Арай, научил меня искать правильные корни для продажи на рынке продавцам рыбы. Они используются ими для прокалывания жабр, чтобы покупателям было легче нести рыбу в руках. Он также брал меня с собой для добывания корней камыша** – кустов, растущих на болоте, которые мы продавали торговцам-лоточникам, которыми те связывали обёртку для креветочной пасты. Также нам хотелось подрабатывать тогда помощниками игроков в гольф на поле для гольфа Государственной Оловянной Компании, но по возрасту мы пока не подходили. Мы всё ещё учились в начальных классах средней школы, а для того, чтобы стать помощником игроков в гольф, нужно хотя бы учиться уже в старших классах. После того, как я тогда увидел, что делает Арай в кузове грузовика с копрой, я понял, что он – особенная личность. Несмотря на разбитые чувства в ещё очень юном возрасте, он всегда был позитивным и воодушевлённым – как небо. И я, вспоминая его печальное прошлое, восторгаюсь его личностью и жизненной энергией. Его печаль была заметна только тогда, когда он учился читать Коран. Перед этой священной книгой он напоминал

* Ханг Туах – легендарный герой, живший в Малаккском султанате во время правления султана Мансур-шаха. Сын дровосека, ставший флотоводцем (лаксаманой) и дипломатом, приближённым малаккских раджей (15 век). Символ чувства долга и верности властителю. По утверждению малайзийского историка Ахмата Адама, в действительности героя звали не Ханг Туах, а Ханг Ту-ха или Ханг Тох. В молодости он работал в мастерской отца. Рано проявил спиритические и военные способности. В 10 лет вместе со своими друзьями Ханг Кастури, Ханг Джебатом, Ханг Лекиром и Ханг Лекиу учился силату и медитации у гуру и отшельника Ади Путры. Впервые проявил себя, расправившись совместно с друзьями с шайкой разбойников, напавших на бендахару (премьер-министра) Тун Перака. Бендахара наградил смельчаков и представил их султану. Ханг Туах быстро выделился при дворе и занял высокую должность. Выполнял поручения султана, сопровождал его в зарубежных поездках. Расположенность к нему султана вызывала зависть у других царедворцев, которые неоднократно пытались оклеветать его в глазах султана, и только помощь бендахары помогала ему оставаться в живых. Однажды бендахара вместо того, чтобы выполнить приказ султана и казнить Ханг Туаха, спрятал его в безопасном месте. Его друг Ханг Джебат, не зная этого, поднял в знак протеста против казни Ханг Туаха восстание. И только тогда бендахара сообщил султану, что лаксамана жив. Ханг Туах вернулся из ссылки и в схватке с Ханг Джебатом убил его, став на века для малайцев символом верности правителю. Приписываемая ему фраза «Никогда малайцы не исчезнут с лица земли» стала лозунгом малайского национализма.

** Камыш – в данном случае речь идет о разновидности Lepironia mucronata.

сетующего, покорного человека, уставшего бороться с потерей всех своих близких, которых он любил. Арай каждый вечер на закате читал нараспев священные аяты из Корана при тусклом свете масляной лампы, и в эти мгновения весь наш дом молчал. Голос его был сухим и пронзал ночь. Его приглушённые причитания рвали мне душу, тащили в хижину посреди поля сахарного тростника. Все нюансы таджвида*, раздававшиеся из этого юного сердца, были частью его невыразимой тоски по родителям.

Когда Арай читал нараспев, мысли мои были прикованы к маленькому мальчику, стиснувшему свой мешок, и одетому в рубашку, похожую на лоскуток, с недостающими пуговицами, который одиноко стоял на ступенях хижины и с волнением ждал, когда же его заберут. Когда Арай читал нараспев, я спешил, спускаясь по лестнице нашего дома на сваях, а затем изо всех сил бежал через высокую траву к полю на окраине деревни. И посреди того поля я безудержно кричал.

Благодаря своему открытому характеру, ему всегда хотелось узнавать что-то новое, и он постоянно задавал вопросы. Вот почему Арай стал умным ребёнком. Ему также всегда хотелось попробовать что-то новое.

- Ой, Икал! Смотри, какая современная причёска! Аййййй! Посмотри на пробор у Тони Кусвойо!** Как изящно, и вовсе не искусственно! Смотри, Икал, у всех музыкантов Koes Plus волосы разделены пробором!

Так меня подстрекал Арай, восхищавшийся фотографией Koes Plus на обложке своего учебника по культуре.

Он ещё неделю назад сделал себе такой пробор посередине, но я не заметил на его лице ничего нового. Однако поскольку Арай и впрямь был наделён талантом подстрекательства, и на меня это тоже подействовало. Посмотревшись в зеркало, я не узнал себя. Я не на шутку разнервничался, когда впервые вышел из комнаты с такой же причёской, как у Тони Кусвойо, и застыл в дверном проёме, так как старшие братья и сёстры смеялись надо мной так, что аж катались по полу.

-Ха! Ха! Ха! Вы только посмотрите на это огородное пугало! – насмехались они, перекликаясь между собой, словно стайка длиннохвостых макак, соперничающих из-за батата. Я же почувствовал желание помчаться обратно в свою комнату, но их не винил, так как и впрямь на тот момент выглядел, словно пугало на поле. Мои длинные вьющиеся и тонкие волосы были разделены пробором посередине, и концы их падали, изгибаясь дугой мне на плечи. Точь-в-точь как гусиный хвост. Я пожалел, что сменил расчёску, и пока стоял в дверях той комнаты как на сцене, меня обдало жаром, прежде чем явить миру свой новый образ. Но когда я уже собирался отступить назад, Арай подошёл ко мне.

- Не бойся, Тонто, – приободрил он меня в духе «Одинокого рейнджера».

Арай крепко взял меня за руку и отважно повёл за собой через гостиную. И при поддержке Арая я нисколько не трепетал перед ураганом насмешек, с которым столкнулся. Длинные деревянные половицы затрещали, когда мы вдвоём так стильно шли по ним. Вот что значил для меня Арай. Так что с тех пор, как Арай поселился в нашем доме, я был неимоверно счастлив. Ещё большей радостью для меня было, когда нам позволили занять одну комнату на двоих. И хоть наша комната и была лишь кладовкой, в ней было намного лучше, чем спать посреди дома, где кучей ложились мои старшие братья-кули, пахли потом и громко храпели. Эта кладовка – большой деревянный контейнер для хранения риса. Мои родители, как и большинство малайцев их поколения, были настолько травмированы японской оккупацией, что в каждом доме должны были иметь такую кладовку. На самом деле рис, который хранился в той кладовке много лет, уже нельзя было есть, и сегодня кладовка была настоящим раем на земле для различных клопов и серых мышей, которые там размножались целыми поколениями. Но только никогда не заводите разговор о кладовке. Это очень деликатный вопрос. Если мы хоть немного касались в разговоре этой кладовки, например, почему бы тот заплесневелый рис не взять и сжечь, мама обычно повторяла привычные изречения, от которых мы немели:

* Таджвид – наука о правильном чтении (нараспев) Корана.

** Тони (Кестоно) Кусвойо (Тубан, Восточная Ява, 1936 – Джакарта, 1987), индонезийский музыкант и лидер групп Koes Bersaudara и Koes Plus. Тони мог играть на трёх музыкальных инструментах: фортепиано, гитаре и клавишных.

Преамбула:

- Вам ничего не известно о жизненных трудностях, если вы не жили при японцах.

Предыстория вопроса:

- Вы когда-нибудь видели мужчин в штанах из мешковины, плотной, как кожа на барабане?

Вывод:

- Тот рис останется там же, где лежит. Вы видите, в каком сейчас состоянии страна?! Японцы могут снова нагрянуть!

Рекомендация:

- Так что, мои молодцы, вместо того, чтобы беспокоиться о рисе, жизнь ваша будет более полезной, если вы скрутите мне листик бетеля!

Родителям-малайцам хорошо известно, что рис в кладовке уже нельзя будет съесть. Но кладовка для них – своего рода метафора, культура и символ тёмного периода в истории – тех трёх с половиной лет, когда японцы угнетали их. Магия времени, болезненное чувство в прошлом может постепенно превратиться в романтическую ностальгию, которую не хочется забывать.

Глава 4. Скрипка Нурми

Прекрасный день. Плантация масличных пальм у подножия горы к востоку от нашей деревни похожа на длинную линию, рассекающую солнце. Её нижняя часть рассеивала зарю в странах бледнолицых, а оставшаяся верхняя половина извергала огненно-красную ляпис-лазурь.

И в этот впечатляющий момент я говорил с Араем по «телефону» об очень серьёзном деле. Мы обсуждали экономический ущерб, создаваемый Государственной Оловянной Компанией, и сумму компенсации, которую мы потребуем, так как наши земли разрушались.

- Три миллиарда за пресную воду, загрязнённую пиритом, четыре миллиарда за риск радиоактивного заражения, семь миллиардов за психологическую нагрузку из-за социального неравенства, и два миллиарда за разрушение среды обитания пеландука*, – пылко предложил Арай.

Я спокойно сидел на водосточном жёлобе и слушал его предложения по «телефону» из молочных бидонов, соединённых антимоскитной сеткой.

Арай «звонил» мне с помощью бидона из-под молока марки «Botan», а сам расположился в курятнике. В это время во двор вошла полная женщина с опухшими глазами в хиджабе. Эта несчастная женщина средних лет – Мак Джик Марьяма – пришла вместе с дочерью, глаза которой, подобно матери, были опухшими. Они плакали. Мы с Араем побежали к мадам Мак Джик, но моя мать опередила нас и подошла к ней раньше.

- Сестрица..., – взмолилась Мак Джик. – Если у вас ещё остался рис, пожалуйста, одолжите его нам.

По лицу Мак Джик струились слёзы. Казалось, что трудности прямо-таки отпечатались на её лбу. Она была рождена для трудностей – таково было её клеймо. Её младшая дочка спала, свернувшись, у неё на груди. А старшая – Нурми – высокая и тощая из-за недоедания – училась во втором классе средней школы вместе со мной и Араем, и выглядела она подавленной. Она крепко держала чёрный потрёпанный футляр со скрипкой. Талантливая она скрипачка: хотела стать музыкантом – это было её самое большое желание. Свой талант и эту скрипку она унаследовала от своего деда – главы нашего деревенского оркестра.

Мак Джик уже три раза на этой неделе приходила занимать у нас рис. Семья наша и впрямь бедная, но Мак Джик не везло ещё больше нашего. Она была беспомощной, ибо её муж больше не заботился о ней – отчасти потому, что она рожала ему только девочек.

Мама подала знак, и Арай бросился в кладовку. Он насыпал в мешок несколько мер риса, вернулся во двор и передал мешок моей матери, которая затем передела его Мак Джик.

- Возьмите!

Мак Джик неловко и с тяжестью на сердце взяла. Мне не доставало духу глядеть на это. Колеблясь, она сказала:

- Мы не можем дать за это что-либо взамен, сестрица.

Затем Мак Джик посмотрела на Нурми. На лице той отражалось невыносимое чувство того, что она никак не могла решиться, но у неё и впрямь не было другого выхода.

- Одна эта скрипка – единственная ценная вещь, что ещё осталась у нас, – грустно сказала она.

* Пеландук – карликовый безрогий индонезийский оленёк.

Нурми крепко обхватила скрипку. По лицу её текли слёзы. Она не хотела отпускать ту скрипку.

- Нурми, – позвала её мать.

Нурми очень старалась держаться. Чтобы передать футляр со скрипкой, она подошла к матери, волоча ноги по земле. Из глаз её струились слёзы. Моя мама улыбнулась, смотря на Нурми.

- Никогда не отнимай у Нурми эту скрипку, Марьяма. А если у тебя закончится рис, приходи снова сюда.

Нурми быстро потянула мать за руку и вновь крепко схватила скрипку. Она всхлипывала. Мы проводили Мак Джик со двора и глядели, как она и дети удаляются. Нурми шла быстрее всех и опередила мать и младших сестёр, словно ей хотелось немедленно вернуться домой и тем спасти свою скрипку.

Глаза Арая блестели от слёз, когда он увидел Мак Джик, идущую бок о бок со своими детьми и несущую полмешка риса. Я был поражён, увидев выражение лица Арая. Его было трудно интерпретировать: оно было холодным, ровным и подавленным. Увидел я на нём недовольство, а также вспышку гнева. Более того: я заметил и странный план, который у него созрел. Инстинкт подсказывал мне, что, должно быть, в этой эксцентричной человеческой голове сейчас бушует целая драма.

И, разумеется, Арай тут же отбросил свой жестяной «телефон» и потащил меня в сторону кладовки. Я ошеломлённо наблюдал за поведением Арая. Моя мать была занята тем, что сматывала в рулон «телефонный кабель», брошенный нами. Я уже совсем ничего не понимал, когда Арай в спешке открыл крышку сундука, взял свою копилку – петуха, и без колебаний разбил его. Монеты рассыпались по полу. Он торопливо дышал, а глаза оторопело глядели на меня, пока он собирал монеты. Он не сказал ни слова, но в ту же секунду меня захватило какое-то странное приглашение, исходившее из его глаз. Словно околдованный, я соблазнился сразу несколькими возможностями, о которых говорило его безумное поведение. Недолго думая, я тоже схватил свою копилку со дна сундука и швырнул её об стенку. Я ошеломлённо глядел на то, как все мои сбережения разлетаются: но только на этот раз. Так я разбил своего петуха об пол.

Арай расхохотался. Я и сам не знал, что на меня нашло. Не было у меня и малейшего представления о том, что за план у Арая. Всё, что я знал, так это то, что Аллах наделил сильной харизмой этот «Священный обруч». И вполне возможно, было это в счёт компенсации за его беды в детстве. Он мог воодушевить меня одним только взглядом. Или, возможно, я вёл себя глупо, так как наш сговор обрёл плоть и кровь.

- Собери всё, Икал! – воодушевлённо приказал он. – Положи это в мешок с пшеницей.

Монеты заполнили мешок примерно на четверть.

- Идём со мной, быстро! Бери два велосипеда!

Мы побежали к велосипедам, тащя тяжёлый, звенящий мешок с пшеницей. Вели мы себя прямо как похитители монет из телефонных кабинок. Арай крутил педали велосипеда, словно человек, спасающийся от извержения вулкана. За пределами двора он резко развернулся на высокой скорости. Я в суматохе последовал за ним с любопытством внутри. Мне пришло в голову, что мы пожертвуем свои сбережения Мак Джик. Учитывая трудности, которые испытывала Мак Джик, я был не против. Но когда велосипеды пересекли перекрёсток, Арай повернул налево. Я с трудом дышал, зовя его.

- Рай! Ты куда?!

Если он хотел ехать к дому Мак Джик, то должен был повернуть направо.

- Знаю, Кал! Просто следуй за мной.

Тут экран проектора сворачивается в рулон и начинается драма. Арай несётся; его велосипед подскакивает на песчаной дороге, рассеивая жёлтую пыль. А я зигзагами следую за ним, чтобы уклониться от пыли. Хоть и я поражаюсь поведению Араю, всё же получаю удовольствие от напряжения этих минут и замечательного приключения: двое едут бок о бок на велосипедах, несясь вперёд на высокой скорости и везя с собой мешок с деньгами. Разве мы не похожи на тех беглецов из фильмов?

Арай явно направлялся на рынок. Я и предположить не мог, что у него на уме. В этом – весь Арай: никогда не угадаешь, что происходит в его голове. Он остановился перед магазином А Сионг. Сойдя с велосипеда, он подошёл ко мне, с трудом переводящему дух. Он взял мешок с деньгами, который я как раз держал в руках. Со своей мерзкой улыбочкой на губах он подмигнул мне одним глазом, издав звук, похожий на «Кхекккхххх!», когда тебя давит грузовик. Очевидно, он взял курс на магазин А Сионга. Я же с нетерпением ожидал, что он будет делать дальше. Мне не хотелось, чтобы те деньги, с трудом заработанные продажей верёвок, плетёных из камыша, были потрачены на какую-нибудь глупость. Следует знать, что для того, чтобы срубить камыш, нужно погрузиться в болото, доходящее до самой груди с риском, что тебя живьём проглотит крокодил. Но Арай был как всегда убедителен. Поглядите-ка на выражение его лица и походку! Я был загипнотизирован его уверенностью в себе. Ясам же я был подобен послушному буйволу, которому вставили в нос кольцо и ведут к мяснику. Рот мой онемел и не раскрывался даже для того, чтобы задать вопрос.

Мы вошли в переполненный магазин. Высокие полки были забиты гастрономическими товарами. Арай на миг остановился прямо под большим вентилятором, в диаметре достигающем почти двух метров и крутящимся с огромной скоростью: «Вуууутттхххх…. Вуууутттхххх…. Вуууутттхххх….». Жена А Сионга выросла в Гонконге. Только лишь такой заводской вентилятор помогал ей переносить жару Белитонга. Арай расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, поднял лицо, и когда ветер от вентилятора увлажнил его залитое потом лицо, величественно прикрыл веки. Это получилось у него очень впечатляюще. Затем он подошёл к жене А Сионга. Эта дама как раз заплетала волосы дочке – Мей Мей. Кто бы ни увидел ту маленькую девчушку, тут же вспомнил бы соевые бобы. Обе женщины были толстыми, но красивыми.

Пррррааанннггг!

Это Арай вывалил содержимое мешка из-под пшеницы прямо на стеклянный стол. Китаянка с замечательным именем – Дебора Вонг – аж подпрыгнула от изумления, увидев эти холмики из монет, напоминавшие рис в кульке:

- Ай… Ай… Ай!

Сидевшая в этот момент свекровь мадам Деборы, которой было почти сто лет, тоже изумилась. Эта старушка никогда не улыбалась. Её одежда, кожа, волосы, брови и дёсны, на которых уже не было ни одного зуба, а также её кошка – всё было серым и мрачным. Таково было всеобщее впечатление. Наверняка, она с отвращением проводила один день за другим. Лицо её постоянно выражало разочарование: почему ангел смерти всё никак не посетит её и не заберёт с собой? Жизнь больше не была ей интересна. Услышав шумный звон монет, она пришла в раздражение: лицо её искривилось от злости.

- Мадам! – воскликнул Арай, обращаясь к мадам Деборе.

Это прозвучало учтиво и авторитетно – так, как если бы он намеревался скупить на свои монеты сразу всё, что было в магазине.

- 10 кило муки, 10 кило пшеницы, сахар.

Я же был неимоверно изумлён.

- Рай! Что это значит?! Для чего столько муки?

Но проворный Арай поспешил приложить свой палец к моему рту:

- Тшшш! Тихо, Кал!

- Мадам, и не забудьте ещё про масло!

Я сердито убрал его руку со своего рта. Но Арай вскочил:

- Молчи, Икал. Просто смотри.

Я тут же прервал его:

- О чём ты думаешь, Рай? Мы это копили больше года!

Тон!Тон!Тон!!Тон!!Тон!!! – это старуха-свекровь мадам Деборы хлопнула по жестяной миске своей кошки, велев нам замолчать.

- Потерпи, Кал.

- Не могу терпеть!

- Это важно, Кал… Эти продукты будут…

- Ничего тут важного нет. Забыл ты уже, ради чего мы так старались накопить?

Шшшшрррруууххх!... Бррррраххх!... Брррруууххх!.... Брррруууххх!.... Брррруууххх!....

Это три бумажных мешка, наполненных волокном из плодов сейбы, свалились с полки шкафа с табаком, разорвавшись на части, и рассыпались. Комки хлопка, похожие на облака, заполнили собой весь пол. А затем я увидел изумительное зрелище: большой вентилятор в центре начал засасывать хлопок с пола, и тысячи крошечных белых облачков со свистом поднялись вверх, красиво и гармонично формируя спираль как при торнадо.

Мей Мей была в восхищении от этого волшебного зрелища. Её крошечный ротик, до этого тараторивший без остановки, теперь закрылся, а потом широко раскрылся, словно у золотой рыбки. Она была ошеломлена, когда хлопковый вихрь, кружащийся во все стороны, стал приближаться к ней. Его круглые глазки засияли, как будто она увидела большого, красивого ангела с крыльями, парящего вокруг неё с желанием обнять её. Мей Мей была бледна, как полотно, одурманенная прекрасным страхом.

Жестяная тарелка, которую держала в руках свекровь мадам А Сионг, невольно выскочила у неё из рук и упала, покатившись по полу до самой середины комнаты. Сама же мадам Дебора перестала верещать: Уххх. Ууууххх. Уууххх.

Звук огромного вентилятора скрутил каждый комок хлопка, словно миллионы движущихся светлячков. Арай взял у меня ключ и поднял голову.

- Субханаллах*! Субханаллах, Икал, посмотри-ка на это!

Голова моя кружилась, пока я следовал взглядом за вихрем, порождённым этим ветряным торнадо из хлопковых облаков, которые собрались и плавали под потолком, так что весь гастроном, казалось, находится над облаками, словно дрейфует на небе. Все, кто находился там, были поражены. Мы поглядели на потолок, заполненный хлопком, словно низкими облаками. Но всё это зрелище стало ещё более впечатляющим, когда мадам Дебора выключила вентилятор, и все эти маленькие облака начали падать вниз, невесомо паря в воздухе. Мей Мей радостно кричала, подпрыгивая:

- Снег пошёл!!

Мей Мей ловила падающие маленькие облачка. Её мать подошла к ней и обняла её. Она танцевала, кружась, под этим «снежным» дождём. Мы с Араем без сил откинулись назад. Прямо под этим очаровательным снегопадом спор наш завершился миром.

- Арай, нам нужны эти сбережения.

- У меня мало времени, Кал. Я всё объясню тебе позже. Просто следуй моему плану и верь мне.

* Субханаллах – арабское выражение, призванное подчеркнуть изумление, восхищение увиденным.

Я заглянул глубоко в глаза Арая. Он и впрямь был странным, но я знал: в нём нет ни одного семени нечестности и зла. Выйдя из магазина на улицу, мы увидели, как туда неторопливо вошёл работник – Тагем. У дверного проёма он крикнул: «Дайте пройти Тагему!» и удивился, заметив, в каком беспорядке магазин, ставший вдруг белым. В это же время владелица магазина пребывала в приподнятом настроении, играя под дождём из хлопка, а свекровь мадам Деборы хлопала в ладоши, стуча жестяной тарелкой.

Мы поспешно вернулись домой на велосипедах, везя, покачиваясь, все эти мешки с пшеницей и мукой. На перекрёстке Арай повернул налево. Я всё ещё не понимал, что он имеет в виду, даже когда Арай вошёл во двор дома Мак Джик Марьямы. Я вступил в тихий двор. В комнате почти незаметен был звук игры на скрипке Нурми. Арай передал мешки Мак Джик. Она была поражена. Затем поразился и я, услышав, каков план Арая. Он попросил у Мак Джик помочь ему с этими ингредиентами и печь печенье, которые мы будем продавать.

- Отныне у вас, Мак Джик, будет доход! – воодушевлённо воскликнул Арай.

Из глаз Мак Джик катились слёзы. Будто недостаточно было тысячи благодарностей.

Моё тело, онемевшее от напряжения в предвкушении узнать, каков план Арая, теперь медленно расслабилось, когда я уселся за створкой двери. Опустив голову, я обхватил согнутые колени. Мы было так стыдно за себя. Губы мои дрожали, сдерживая смятение из-за добросердечия Арая. У меня медленно потекли слёзы. Я и впрямь не представлял себе, что Арай планирует что-то настолько благородное для Мак Джик. Подобный план я полностью поддержал.

С тех пор мне открылась наиболее привлекательная черта Арая – он способен увидеть красоту там, где остальные могут разглядеть её только во сне. Так что Арай был поистине настоящим мечтателем. С того момента мы перешли в разряд повыше: из рубки корней и выдёргивания камыша занялись продажей печенья. Поскольку наша целевая клиентская аудитория – люди в саронгах, мы продаём его от лодки к лодке. А если проходит футбольный матч, то мы торгуем вразнос на обочине футбольной площадки. И, по-видимому, доход продавца печенья намного выше, чем у продавца корней. И, что радует больше всего – то, что Мак Джик больше нет нужды повсюду просить одолжить ей рис. В последующие годы мы переходили от одной профессии к другой, чтобы помочь родителям заработать на жизнь.

Когда Нурми вышла из своей комнаты, то была поражена, увидев мешки с пшеницей и мукой. Услышав план Арая, она ахнула. Лицо её было опухшим, но Арай её тут же успокоил.

- Младшая сестрица, не будешь ли ты так любезна, сыграть для брата песню?

Нурми улыбнулась.

- «Джувита малам»*. Братец хотел бы послушать песню «Джувита малам»?

Мы заняли места в обшарпанной кухне, готовые слушать Нурми. То утро было ещё более прекрасным из-за величественной игры скрипки Нурми. Когда я услышал её протяжный стон, выводящий грустные, далёкие, глубокие и сильные трели, у меня аж мурашки пошли по коже. Нурми играла от всей души, словно Арай был героем в их семье, только что прибывшим с Луны.

«Джувита малам». Кто бы мог быть этой «Леди ночь», спустившейся с Луны?

* «Джувита» (Juwita) означает «Женщина» на древнеяванском языке кави, а «Malam» по-индонезийски – «Ночь».

Глава 5. Бог всё знает, только ждёт

Нам с Араем повезло увидеть его в действии. В то время мы ещё учились в четвёртом классе начальной школы. Этот старик и впрямь молодец. Его звали А Пут, и я был очарован им. В те времена я считал его третьим самым замечательным человеком в мире после моего отца и ещё одного человека из Джакарты с густой бородой и величественными, но воспалёнными глазами, любящего носить мантию. Он сочинил мелодичную песню под названием «Не спать допоздна». Нам повезло засвидетельствовать мастерство А Пут, так, что когда он скончался, знания его были похоронены вместе с ним. У него не было наследников. Внукам А Пут было стыдно говорить о его уникальных знаниях и умениях, которыми мог овладеть только он один в этой вселенной.

В тот день А пут сидел, спокойно покуривая свою трубку: семидесяти лет, в саронге, майке и шлёпанцах. Зато его пациент кривил лицо от боли, сидя на корточках – прямо как котёнок, которого бросили в пруд с лягушками. А Пут – наш деревенский стоматолог, точнее, зубной врач-целитель. Утверждал он, что получил свои знания от феи водного бачка. Однако этот китаец был и впрямь могущественным знахарем. О нём говорили до самого Танджонг Пандана, ибо он как никто другой мог вылечить зубную боль, даже не касаясь гнилого зуба. И даже не видя его. Диагностическими инструментами ему служили брусок, молоток и гвоздь. Его рабочим кабинетом был уголок, защищённый от солнца листьями хлебного дерева, а практику он вёл только по настроению. У него самого торчали чёрные-пречёрные зубы.

- Это? Это, говоришь? А… Да, да, это очень глупо. А правильно будет вот это. Здесь. Точно.

Так А Пут задаёт вопрос своему пациенту. Он погладил поверхность бруска кончиком гвоздя, ища то место, где болит зуб. То есть этот брусок представлял собой человеческую челюсть с дёснами. Очень необычно. Пациент ощущал, как будто какой-то предмет движется у него во рту, ощупывая каждый зуб. Это и было телепатической связью между бруском, гвоздём, эксцентричным знахарем и гнилым зубом. Если воображаемый предмет достигал больного зуба, пациент кричал:

- Ооохх. Оооххх! Это здесь!

И тут же А Пут сильно ударил по шляпке гвоздя, воткнув его в брусок, и в эту секунду – брррр! Абракадабра! Сим салябим! Не знаю: то ли по мановению рук джиннов, то ли из-за чёрной магии, благословения подношений королю демонов, или внушения, но боль в зубе гарантированно исчезает в тот же момент, – подобно кошельку на вокзале, если вы зазевались. Такая чудесная магия! Тут нет никаких лекарств и даже не нужно открывать рот! Однажды очередь пациентов к А Пут оказалась даже длинней, чем забор свинарника. Об этом шептались старики-малайцы поутру следующего дня, разнося подносы с клейким жареным рисом.

- Поздравляем, доктор А Пут! Руководите этой деревней, желаем вам процветания, друг наш.

Если А Пут съест поднесённый ему жареный рис, тогда его официально назначат главой деревни. Таков был процесс в нашей деревне – это очень функционально. А если затянется дождь, то поднос с жареным клейким рисом получит тот, кто ведает навыками управлять дождем. Если обнаглеют крокодилы, то шаман, имеющий с ними дело, будет назначен старостой деревни. Если на свет рождается много малайских детей, то акушерка – эта «властительница пуповины» – обязательно станет по обычаю лидером. А Пут же удостоился чести стать президентом нашей деревни, потому что в этом году резко участились случаи гниения зубов.

Это руководство было основано на естественном порядке, – но до тех пор, пока не прекратилось после того, как люди из княжества Пасай* не принесли малайцам-жителям внутренних районов острова – ислам. Хранители мечетей подорвали блестящий авторитет колдунов-целителей и повелителей природных сил. Позднее мы познакомились со странной демократической моделью, которая может быть только в этой республике.

Чиновники из Джакарты называют это «Управляемой демократией»! Они преувеличивают, разумеется. После этого на деревни с малайским населением напали люди, посланные из Палембанга**. Мы их не знали. Большинство из них в целом были в ранге сержанта. Они становились главами района, главами области и даже главными поверенными по делам религий. Но и это недолго продлилось. Сразу после того, как студенты поставили с ног на голову варварское управление страной, нами стали управлять коренные жители, которых на выборах представляли изображения кукурузы, бананов и соевых бобов. Те замечательные студенты распространили счастье демократии даже на самые отдалённые острова.

Сейчас нашей деревней правит соевый боб. Он обладает властью и пользуется любовью благодаря своей полной легитимности, но только де-юре, так как на самом деле, де-факто, верховный правитель у нас – это по-прежнему не кто иной, как неприкосновенный хранитель мечети. Хранители мечети очень уважаемы. Они – нечто вроде политического трио: Тайконг Хамим – ежедневный исполнительный директор мечети, Хаджи Сатар – создатель правил, или нечто вроде законодательного органа, и Хаджи Хазани – судебный орган власти. Но на практике все они – нравственные роботы, которые полагают, что горячее железо – это надлежащий инструмент для того, чтобы выпрямлять моральную испорченность малайских детей. Они тверды, как медь. Не ждите, что после возвращения со школы можете слоняться по улице. Только чтение Корана по многу раз и учение его наизусть до конца! И если вы закончили начальную школу, и всё ещё не знаете заключительную его часть – «Джуз амма», то приготовьтесь, что вас положат в большой барабан, и по тому барабану будут бить изо всех сил, так что, когда вы выйдете из него наружу, то будете двигаться зигзагами, словно курица, ужаленная ядовитым каменным крабом.

Они были ещё более суровыми, чем наши родители, так как это они учили наших родителей чтению Корана. Даже господин соевый боб не принимает участия в политической триаде, ибо это Тайконг Хамим сделал обрезание его отцу с помощью коры бамбука. В культуре малайцев-жителей внутренних районов страны тот, кто обучил вас чтению Корана и сделал обрезание – мудрый руководитель на вашем жизненном пути. Тайконг Хамим часто наказывал нас с Араем. Поскольку я не мог долго задерживать дыхание во время чтения Корана, одним холодным утром мне велели набрать воды в ведро и полностью заполнить ей бочку, а затем приказали прыгнуть в ту бочку и набрать воды в пятилитровую канистру. Горлышко у той канистры было очень узким, и я не мог всплыть до тех пор, пока она не наполнится. Я задыхался; губы мои посинели; глаза вот-вот выскочат из орбит. Араю пришлось ещё труднее. Из-за опоздания на утреннюю молитву ему приказали бегать вокруг мечети и бить в свёрнутый рулоном матрас. Мы же смеялись, глядя, как он бегает – словно у него дом горит.

На дворе мечети-«чистилища» под руководством той политической троицы мы познакомились с Джимброном. Говорил Джимброн плохо. Он заикался, но не всегда, а только тогда, когда был в панике или взволнован. Если он бывал в комфортном настроении, то говорил он как обычный человек. Джимброн был упитанным.

В целом он был похож на японскую плюмерию-бонсай: опущенные покатые и широкие плечи, жир, скопившийся посередине. Лицо его – грустное, как у младенца, которому хочется плакать. Когда вы видите его, то у вас сразу возникает желание защитить его.

Джимброн поражает нас тремя вещами. Во-первых, когда он идёт на урок по чтению Корана, его всегда сопровождает пастор. Фактически он и есть пастор, так как он католик, и мы зовём его пастор Джованни. Столкнувшись с одиночеством, как и Арай, он стал приёмным ребёнком этого пастора.

* Княжество Пасай – существовало на северной Суматре в 13-16 вв.

** Палембанг – город на южной Суматре.

Однако этот священник, в котором текла итальянская кровь, не имел ни малейшего намерения изменить вероубеждение Джимброна. Он даже никогда не опаздывал, отводя Джимброна учиться чтению Корана в мечеть. Но судьба Джимброна была не менее страшной, чем у Арая. И это его заикание было связано с одной душераздирающей историей. Прежде он говорил нормально, как и все другие дети. Джимброн был старшим из троих детей. У него ещё были младшие сёстры-двойняшки. Их мать умерла, когда Джимброн ещё ходил в четвёртый класс начальной школы. И Джимброн был очень привязан к своему отцу и сильно зависел от него.

Отец был его ориентиром в жизни. И однажды, когда ещё не прошло и сорока дней после кончины его матери, Джимброн ехал на сиденье велосипеда позади отца, у его отца случился сердечный приступ. Говорят, что Джимброн в суматохе возился с тем велосипедом, чтобы отвезти отца в медицинский центр. Он старался изо всех сил, паниковал, спотыкался, пытаясь усадить тяжело дышащего отца на сиденье сзади и удержать его. И до самого медицинского центра Джимброн – этот ученик четвёртого класса начальной школы, – ехал, побледнев от страха, как полотно, и задыхаясь. Говорил он бессвязно, будучи не в состоянии объяснить ситуацию людям. Да и было уже слишком поздно.

Через несколько минут его отец скончался в медицинском центре. И с тех пор Джимброн заикается. Пастор Джованни, друг семьи, заботился о Джимброне. Две младшие сестры-двойняшки Джимброна последовали за своей тётей в Пангкал Пинанг на острове Бангка.

Второе, что нас удивило в Джимброне – это то, что он очень любит лошадей. Говорят, что это связано с одним фильмом, который он видел по телевизору в деревенском доме для собраний – за неделю до того, как скончался его отец. В том ковбойском фильме показывали, как один человек вёз для лечения больного, и скакал верхом со скоростью ветра, чтобы его спасти.

Возможно, Джимброн полагал, что жизнь отца можно было спасти, если бы он отвёз его в медицинский центр верхом на лошади. В нашей деревне нет ни одной лошади, но Джимброн знает лошадей так, как будто видел их вживую. Джимброн с лёгкостью засыпает, но стоит ему услышать хоть что-то о лошадях, глядишь – и его увядшие уши тотчас уже на макушке. Вскоре Джимброн стал фанатичным любителем лошадей. Он знал технику верховой езды, происхождение и породы лошадей, и понимал значения лошадиного ржания. Он помнил наизусть, как звали лошадь Авраама Линкольна, Наполеона и даже Омара ибн Хаттаба.

Бросив всего один взгляд на морду лошади, он мог узнать, какого она пола. В этом мире Джимброна больше ничего не интересовало, за исключением лошадей. Если мы смотрели фильм «Зорро» по телевизору в деревенском зале для собраний, не было нужды спрашивать Джимброна о сюжете. Он этого не знал. Спросите-ка его лучше о том, сколько там было лошадей, сколько из них чёрных, и сколько – белых, и даже о том, сколько раз слышалось ржание лошади, он это запомнил точно. Джимброн помешан на лошадях. Безумие номер 14.

- Ллллошшшшадддддь – это тран….ссссс…порт….нннное ссссррррред….дсссстввввво войны, Кал. Жжжжживвввоттт….нннное, сссс ккккотттт…торым мы ппппоббббедддд….или ббббиттт…вввву пппрррри Бббад…ддддре.

Он хотел продолжить говорить, но устал из-за своего заикания. Чем более он был взволнован, тем тяжелее было его заикание.

Я озабоченно посмотрел ему в лицо. Его лицо всегда вызывает желание защитить его. Непосредственный и чистый, словно младенец. Полагаю даже, что Джимброн никогда не будет выглядеть старым, даже когда ему будет семьдесят.

- И впрямь, отважное животное, согласен. Замечательное, Брон. – Я облегчаю его жизненное бремя, признавая, что лошади действительно великолепны.

Он счастлив. Нет нужды больше убеждать меня, хотя на самом деле мне очень скучно. Если встретитесь с ним, то с утра до вечера ему больше не о чем говорить, как о лошадях.

- Мы не можем относиться к лошадям, как попало, и не должны их проклинать. Это ты имел в виду, Брон?

Ах, Джимброн кивнул и широко улыбнулся, тяжело дыша, словно слова застряли у него в горле, и из-за этого он задыхается. Он многозначительно поглядел на меня: я люблю тебя, дружище! Вот уж где полное понимание!

И вот однажды Тайконг Хамим страшно разозлился, потому что стол Джимброна был завален фотографиями лошадей, а в его учебнике по чтению Корана не было ни одного чистого листа – всё было занято рисунками с лошадьми. Джимброну велели выйти вперёд, в середину класса медресе, и показать сотне других учеников, как ржёт лошадь. Его бесхитростные глаза, упитанное тело и покатые плечи выглядели забавно, когда его руки сомкнулись на груди, словно у белки. И тогда мы изумились в третий раз: Джимброн был очень недоволен этим наказанием.

И хотя Джимброн был рад любому наказанию, лишь бы оно было связано с лошадьми, для нас Тайконг Хамим всегда оставался антигероем. Он постоянно твёрдо и без всяких эмоций передавал нам правила Хаджи Сатара. Мы же всеми способами старались ответить Тайконгу. «Мозгом» такого ответа был, конечно, Арай. И самый безопасный способ, который наиболее часто практиковал Арай, это произнести «Амин», но совершенно неподходящим образом. Такой способ был и впрямь весьма возмутительным, но поймите: тогда мы ещё учились только в начальной школе, а Арай и впрямь обладал скрытым талантом непослушания. Каждую пятницу Тайконг Хамим становился имамом на молитвенном собрании в мечети, и в тот момент, когда он читал заключительные строки суры «Аль-Фатиха»: «Ва ла ад-дааалин…», Арай тут же откликнулся на это воем – точь-в-точь как волк, приглашённый на свадьбу:

- Aaaмммиииннн ... ммииинн ... ммиииииинннн!

Арай подделал его интонацию, открыто подорвав авторитет Тайконга. Его отчётливый и хриплый голос смешно раздавался, рассеивая вдохновение уммы. Мы же не могли сдержать хихиканье до колик в животе. По мнению Арая, это преступление не давало Тайконгу догадаться, кто же его совершил из сотен детей, стоящих в ряд позади него. А мы всегда все вместе защищали Арая. На наш взгляд, таков был надлежащий ответ Тайконгу. Однако, видите ли, это преступление нашло ответ – но только десятки лет спустя. И божья кара настигла Арая, о чём он даже и не догадывался. И хоть Тайконг Хамим и не знал о том, но Бог всё записывал и ответил, ибо, как сказал Антон Чехов: «Бог всё знает, только ждёт».

Глава 6. Я просто хочу заставить её улыбнуться

Поскольку в деревне моих родителей нет старших классов, после окончания неполной средней школы мы с Араем и Джимброном отравились в Магай, чтобы всерьёз учиться там. Это было тогда, когда Государственная Оловянная Компания – предприятие, от которого зависела большая часть малайцев, включая моего отца, оказалась на грани коллапса. Целая волна работников её была уволена. Этот взрыв породил огромную волну детей, вынужденных бросить школу и не имевших иного выбора, кроме как работать, чтобы помочь своим родителям. Наиболее сильные дети стали промывать олово в Государственной Компании: целый день они стояли в жидкой грязи, мешая наносы и прощупывая под землёй прожилки оловянной руды, доверив своё существование умению угадывать. Те, кто был достаточно мужественен, трудились посреди моря. Это опасная работа, для знакомства с которой требуются месяцы. А те, кто был и силён, и смел, черпали с утра до ночи стеклянный песок, чтобы заполнить им баржу. Они питаются, словно нищие, и спят под осью грузовика, свернувшись калачиком наподобие ящерицы. У этих малайских детей наиболее печальная судьба, ибо каждая песчинка тут принадлежит их области: каждый слиток кварца, топаза – это их, коренных малайцев, богатство. Но весь этот груз они погружают на баржи, чтобы потом набить животы дельцам из Джакарты или чиновникам-мошенникам. Стать мойщиком олова, рыбаком или чернорабочим-кули, таскающим песок – значит навсегда попрощаться со своей индивидуальностью. Те же, кто ещё с энтузиазмом относится к школе, работают в киосках, продавая варёную лапшу. Они моют тарелки и, возвращаясь домой каждую ночь, вынуждены по семь раз тереть руки землёй, так как они все в свином жире*. Или трудятся рабочими на крабовом заводе, стоя на ногах всю ночь и очищая крабов, чтобы запаковать их и отправить в таком виде в Джакарту, рискуя, что эта непослушная тварь их прищемит своими клешнями. Или же становятся рабочими-нгамбат вроде меня, Арая и Джимброна. До того, как стать ими, у нас была другая работа, которая позволяла нам продолжать учёбу в школе, а именно: мы были ныряльщиками на поле для гольфа. Трудно, конечно, понять, что в нашей бедной деревушке было несколько полей для гольфа, и даже с 24 лунками. И конечно, странно, что на поле для гольфа были ныряльщики. Бездарные новоиспечённые богачи из Государственной Оловянной Компании, которые являлись туда только за тем, чтобы подчеркнуть свой статус, даже никогда не могли запустить мяч для гольфа так, чтобы он преодолел находящийся посреди того поля пруд, оставшийся после добычи олова земснарядом. Охранник поля для гольфа платит за каждый мяч, который только можно вытащить наружу со дна пруда глубиной почти семь метров.

Мяч для гольфа можно без труда отыскать на дне того прекрасного, блестящего пруда, но проблема в том, что там водятся крокодилы размером с хозяйственную бочку. Затем мы сменили работу и стали офисными служащими комплекса правительственных контор на неполное время. Название нашей должности очень солидное, да и описание наших обязанностей очень неплохое: нужно являться на работу рано утром и готовить сотни чашек чая и кофе для государственных служащих. Но проблема тут была ещё более садистской, чем угроза со стороны рептилий мелового периода, а именно: несколько месяцев без жалованья. Сейчас же мы были рады, что стали кули-нгамбат. Ради этой работы мы арендовали небольшой крытый навес на пристани и можем возвращаться домой к родителям каждые две недели.

* Свиной жир считается в исламе одним из нечистых с ритуальной точки зрения веществ, то есть необходимо его сначала смыть очищающим средством (это может быть вода, чистая сухая земля и песок) определённое количество раз (как правило, семь), лишь после этого можно приступать к молитве. Так как посетителями таких киосков являются в основном китайцы, привыкшие есть лапшу и свинину, становится понятно, почему малайцы так тщательно очищают себя от свиного жира.

Нгамбат происходит от слова, означающего «задерживать»*, а именно: ждать, когда пришвартуется рыбацкая лодка. Рыболовы, которые чувствуют, что престиж их профессии следует поддерживать до самой границы пристани, никогда не захотят утруждать себя тем, чтобы тащить свой улов на рыбный рынок. Именно они эксплуатировали нас изо всех сил, чтобы мы делали эту тяжёлую, вонючую работу, иначе говоря, трудились носильщиками-кули, кули-нгамбат. Помимо детей, что твёрдо – так же твёрдо, как сама медь – решили продолжать ходить в школу, те, кто работает кули-нгамбат, как правило, в большинстве своём лишены надежды. В их услугах нигде нет нужды, так как по своей тупости они даже не знают, как зовут президента их республики, или ввиду того, что условия, в которых они живут, настолько плохи, что даже ассоциация перекупщиков билетов – она же группа рецидивистов – не желала их брать на работу. Каждый день в два часа ночи, вооружившись бамбуковой палкой, мы, покачиваясь, тащили разнообразных морских существ, которых в пять часов уже нужно было выложить на мраморный прилавок, и к шести часам на них набрасывались покупатели. Это означало, что после этого мы были свободны и могли идти в школу.

Каждое утро мы напоминали муравьёв, охваченных пожаром. Ближе к семи часам утра, приведя хоть как-то себя в порядок, так как от нас всегда воняло скатами, мы спешили в школу. Джимброн хватал свой велосипед, к которому он прикрепил «гриву», так что для него этот ветхий велосипед был крылатым конём-пегасом, а мы с Араем спринтерским бегом неслись к школе. И уже в школе всю нашу усталость как рукой снимало. Она рассеивалась без следа благодаря привлекательности одного очень симпатичного человека – нашего директора и преподавателя литературы, господина Джулиана Ихсана Балиа. Подобно тем детям, которых еще в начальной школе учили ценить знания и искусство, я, Арай и Джимброн и впрямь были очарованы Пак Балиа. Среднего телосложения, с чистой кожей и ростом около 170 сантиметров, Пак Балиа всегда выглядел лучше всех, так как он любил свою профессию, науку, и более того – ценил своих учеников. Он тщательно оценивал в каждом случае, как правильно подать себя, понимая, что является центром вселенной перед классом, а также по той причине, что он учил их литературе – началу любой красоты. Лицо его было изящным и наполненным смыслом, словно обложка энциклопедии. Заострённые скулы придавали ему красоты и молодости. Будучи худым, он выглядел очаровательно-харизматичным. Он предпочитал одежду коричневого цвета, так как это было созвучно с цветом его глаз. Отточенные с возрастом знания его постоянно росли, превращая эти два маленьких тихих шоколадных шарика в колодец, где содержались высокие познания и жизненная мудрость. Творчество! Это была главная привлекательная черта его занятий. Читая нам стихи о море, он привёл нас с собой в рыбацкую деревушку. Он учил нас превращать плеск волн в прозу, наставляя нас придумывать двустишия из всех составляющих жизни рыбаков. Красиво, аж в дрожь берёт!

Он никогда не желал показывать своим ученикам, что устал, и ему скучно. Если он и впрямь устал, то извинившись, он выходил на несколько минут, чтобы умыть лицо, которое вытирал маленьким белым полотенцем, на котором вышиты имена его жены и дочерей, которое он всегда носил повсюду с собой. Затем он смачивал волосы и причёсывал их, откидывая назад в стиле Джеймса Дина. И спустя мгновение он снова представал перед классом в виде прекрасного принца науки.

- What we do in life**, – театрально сказал Пак Балиа, – echoes in eternity...! Каждое событие во вселенной – это элемент мозаики, разбросанной то там, то сям, рассыпанной на отрезке времени и пространства. Однако она постепенно соединится в одно целое и сложит фигуру наподобие той, что создана Антонио Гауди. Эта мозаика выстроит того, кем вы станете в будущем, когда повзрослеете. Тогда всё, что вы сделали в этой жизни, найдёт свой отклик в вечности. Так что скитайтесь по свету, чтобы найти свою мозаику!

Тёмно-жёлтое послеполуденное солнце сверкало в шоколадных глазах Пак Балиа, а его яркий, но нежный свет прогонял остатки дня. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу на школьной площадке,

* Menghambat – (индон.) означает «преграждать», «задерживать», «делать запруду», а слово hambat – однокоренное с ним, как и несколько видоизменённое ngambat.

** What we do in life… echoes in eternity...! (англ.) – «Что мы делаем в жизни, это эхо вечности».

зачарованные его словами. Не обращая внимания на ласкавшие нас белые пушинки с куста хлопчатника, разносимого ветерком, подобно морской пене, мы поддались чарам литературных фраз нашего учителя. Мы и сами того не подозревали, но то, что рассказал нам, и то, на что обратил наше внимание Пак Балиа, походило на сапфир, запавший в наши сердца – моё и Арая, – заставив их посинеть от его блеска. Священные мечты, исполнить которые нам было невозможно.

- Исследуйте великолепие Европы и экзотику Африки. Ищите и находите алмазы культуры до самой Франции. Ступите на священный алтарь её самой замечательной альма-матер: Сорбонны. Следуйте по стопам Састра, Луи Пастера, Монтескье, Вольтера. Именно там люди изучают науку, литературу и искусство, так что меняют цивилизацию.

Мы с Араем даже не моргнули, когда Пак Белиа показал нам одну фотографию: на ней был художник, стоящий перед холстом.

Было несколько черт в этом впечатлении. Там, за тем холстом, возвышалась Эйфелева башня, словно веля Сене разделиться надвое прямо у её подножия. И Сена подчинялась. Её мелкая рябь преломляла свет так, как будто миллионы стеклянных шариков сыпались с неба.

Именно в этот момент я, Арай и Джимброн сформулировали свою великую мечту в одном весьма амбициозном заявлении: нашей целью было поехать учиться во Францию! Мы хотели ступить ногой на этот священный алтарь, в эту альмаматер – Сорбонну, хотели объездить всю Европу до самой Африки. Эта надежда продолжает преследовать нас ежедневно. Такие высокие у нас цели. Но, учитывая наши ограниченные обстоятельства, было бы правильнее назвать эти цели просто мечтами. Однако перед такой харизматической личностью, как Пак Балиа, всё это казалось достижимым.

Пак Балиа закончил свой дневной урок, приподняв нам настроение.

- Вставайте, скауты!! Прокричите мне слова, которое озарят кромешную тьму в вашей груди! Слова, которые вдохновят вас! Скауты!

То был призыв Пак Балиа к нам, словно мы были первым поколением выпускников государственной средней школы. Этот призыв постоянно волновал нас, зажигая энергию в наших жилах. Тут же десятки рук малайской молодёжи взметнулись вверх, указывая на небо. Все они соперничали друг с другом, чтобы выделиться.

- Макруф!!

К большому счастью, его избрали. Главный скаут старших классов средней школы выпрыгнул вперёд. Его резкие слова отдавались громом, как у солдат Национальной армии страны, отвечавших на вопросы командующего роты.

- «Молодые люди! Нам нужны те, кто может мечтать о том, о чём ещё никто никогда не мечтал!» – Джон Ф. Кеннеди, самый известный президент Америки!

- Замечательно, Руф! Замечательно, Махадер!

Махадер был похож на червяка, перегревшегося на солнце. Он как я, Арай и Джимброн входил в большую группу коренного населения, жившего в бедности, что подобно волне захлестнула детей чернорабочих, когда в середине 80-х годов Государственная Оловянная Компания начала разваливаться. Махадеру не терпелось поведать миру слова, от которых он упорно просыпался каждое утро в три часа, чтобы жарить печенье из рисовой муки и разносить потом на продажу, обойдя всю деревню. И хоть на лице его была грусть, он был упорен, как и положено человеку, несущему на себе бремя ответственности за младших братьев и сестёр. Слова его были сказаны хриплым голосом, но были великолепны и полны напряжения, как при декламации.

- «Трудности… Все трудности в этой жизни – лишь часть совершенного устройства и самоё точное качество природы в этой солнечной системе» – Пьер Симон де Лаплас, которого мы можем назвать астрономом номер один.

С помощью какой-то магической силы литература и слова, произнесённые одним астрономом в далёкой стране 500 лет тому назад, смогли воодушевить энтузиазм в жизни малайского ребёнка, что выпекал рисовое печенье, и даже не мог правильно произнести своё имя. Услышав эти блестящие слова, мы засвистели, а вслед за тем без остановки полились слова государственных деятелей, учёных и героев, заполнившие как потоком прекрасный класс Пак Балиа.

- Закийя Нурмала!

Указательный палец Пак Балиа, направленный на неё, заставил её нос вновь воспрянуть. Сама она вскочила и пронзительно воскликнула:

- «I shall return!»* – генерал Дуглас Мак-Артур, герой Второй Мировой Войны!.

Это была священная фраза, которую произнёс великий генерал для повышения боевого духа американских солдат на Филиппинах. Эти слова воспламеняли дух кого угодно до сей поры. И тут вдруг без всякой просьбы со стороны Пак Балиа Арай вскочил со своей скамейки и громко завопил:

- «Не всё, что можно сосчитать, принимается в расчёт, и не всё, что принимается в расчёт, можно сосчитать!» – Альберт Эйнштейн – физик номер один!

Высокий, проблемный, сбивающий с толку: глаза его сверлили Нурмалу. Пак Балиа был ошеломлён; он нахмурил лоб, хотя по своей природе питал уважение к своим ученикам.

- Очень умно, молодой человек, очень умно.

Мне знакома эта грубая техника Арая: эти «небесные» фразы он использовал только для того, чтобы произвести впечатление на Нурмалу. Он тщательнейшим образом оценил этот цветок старших классов с того момента, как впервые увидел её при записи в школу. Но, несмотря на то, что у Арая так никогда и не было ещё девушки за всю жизнь, у него имелась весьма изощрённая теория страсти.

- Женщины – существа колеблющиеся, Кал, так что прежде всего приведи их в замешательство.

Какой бы замечательной ни была хитрость этого Казановы, на самом деле, когда Нурмала глядела каждый раз на Арая, выглядела она так, будто у неё случился приступ хронического насморка.

- Икал!

Ох, Пак Балиа указал на меня. Я до этого даже руку не тянул, так как у меня не было никаких «жемчужин мудрости». Встал я не сразу. Я боялся.

- Да, да, ты, Икал.

Все насмешливо поглядели на меня. Ещё никогда Пак Балиа не приходилось просить кого-то два раза. Позор! Меня аж затрясло всего, ибо я был не готов. Однако мне ещё нужно было подняться. Эйфорию всего класса нельзя подвести. В решающую секунду я был счастлив: эврика!! Я вспомнил выражение своего любимого артиста! Я приведу цитату из одной его песни. И я твёрдо встал и воскликнул:

- «Молодость – это огненное время!» – Хаджи Рома Ирама.

Каждый раз, смотря на притоки реки Мангар, что наперегонки бегут к устью, я вспоминаю фотографию реки Сены, что показывал нам как-то Пак Балиа. Те притоки реки Мангар, её устье и ряды мангровых зарослей – вот пейзаж, который расстилается перед нами, когда мы открываем окно в будке, арендованной

* I shall return (англ.) – «Я вернусь».

нами на пристани. Но он не так же прекрасен, как романтическая история о Сене, ибо её устье – это устье слёз. Несколько лет назад, когда одна малайская семья занималась фермерскими работами на маленьком островке неподалёку от устья, их лодка перевернулась по пути домой. А двумя днями позже люди увидели медленно плывущие одна рядом с другой фигуры, следующие по течению притока реки Мангар. Это был отец семейства, который обеими руками держал, обнимая и подтягивая к себе всех членов семьи. Его жена и все его трое детей прижимались к нему. Он хотел спасти всех их. Но это было полностью бесполезное усилие. Спаслась лишь его старшая дочь – Лаксми. Эта маленькая девочка была без сознания, запутавшись в корнях мангров. С тех пор полуостров, где было обнаружено семейство, называется Отцовским полуостровом.

Лаксми удочерил китаец Тонгсан, владелец цеха, где делали напиток из циклеи*, который там же и трудился. Но так же, как и в случае с Джимброном и его приёмным отцом – падре Джованни, – приёмный отец Лаксми вырастил её набожной мусульманкой.

К сожалению, с момента гибели её семьи казалось, что у Лаксми отняли жизнь. Ей не везло каждый день. И хотя с момента трагедии на Отцовском полуострове явно прошло уже несколько лет, та боль всё ещё сидела глубоко в ней. И в течение всех этих лет никто ни разу не видел улыбки Лаксми.

По её улыбке так скучали все, кто её знал! Ибо её улыбка была приятной из-за удлинённого лица и ямочки на левой щеке. Однако жестокая судьба мало чего оставила Лаксми: ветхий цех по производству чинчау, неопределённое будущее и вечно опухшее от слёз лицо. Лаксми всегда производила такое впечатление, будто в этом мире больше нет никого, кто бы любил её, хотя на самом деле – конечно, в тайне, – Джимброн был влюблён в неё до полусмерти. Джимброн симпатизировал Лаксми, так как чувствовал, что их судьбы одинаково печальны. Оба они в достаточно ещё юном возрасте внезапно лишились близких людей, которые были для них опорой. Их глубоко запавшая в душу боль лишила Лаксми улыбки, а Джимброна – голоса. В сердцах их обоих было невыразимое опустошение. Утром каждого воскресенья Джимброн бросался в цех по производству чинчау. Он с удовольствием вызывался помогать Лаксми. Он, не спрашивая у неё, мыл банки из-под пальмового масла, когда сосуды с чинчау опорожнялись, и присоединялся к Лаксми, раскладывая для просушки на солнце листья циклеи. Лаксми же, как обычно, была холодна и молчалива, не выражая никакой реакции.

Оба они выглядели довольно забавно среди тех жестяных банок из-под пальмового масла. Упитанный Джимброн был счастлив, деловито суетясь: он доходил по росту только до плеч худой, долговязой Лаксми с нежным и равнодушным лицом. Он зачастую приходил в цех, принося ей плоды душистого манго и ленты для волос. Джимброну хотелось, несмотря ни на что, облегчить бремя Лаксми, даже если он всего лишь мыл тазы.

Если торговля шла вяло, Джимброн начинал действовать. Но это не для того, чтобы утешить её, или признаться в любви: нет, совсем нет. Это для того, чтобы как-то развлечь Лаксми. Мы с Араем часто хохочем, наблюдая издалека за тем, как ведёт себя Джимброн. Он похож на зайца, стоящего в позе. Несомненно, он в этот момент ржал, как лошадь, рассказывая о незаурядности этих животных. Лаксми же становилась всё более индифферентной, так как лошади были ей чужды, само собой разумеется, как были они чужды и всем малайцам.

Иногда Джимброн, полный энтузиазма, демонстрировал Лаксми свой новый аксессуар для велосипеда – седло, сделанное точь-в-точь как лошадиное седло. Козлиную шкуру для него он взял из забракованного барабана. Комплект дополнял также маленький мешочек, служащий для того, чтобы вставлять туда ружьё, хотя на самом деле он служил для бутылки с водой. А ещё ботинки, к которым он приладил подковы – и те стали похожими на лошадиные копыта. Или аксессуар в виде коровьих рогов, привязанных к рулю велосипеда. Но Лаксми лишь качала головой.

Джимброн часто наведывался к Пак Балиа, прося его рассказать какие-нибудь смешные истории. И колеблясь, с огромным трудом он читал для Лаксми коротенькие «Римские рассказы», Альберто Моравиа

______________________

* Циклея (Cyclea barbata) – вьющееся растение, из которого делают прохладительный напиток чинчау.

или «Карму», Хушванта Сингха. Но Лаксми по-прежнему была угрюмой. Джимброну, мне, Араю и кому бы то ни было ещё, как бы мы ни старались, ни разу не получалось вызвать улыбку у Лаксми. Она забыла, как улыбаться.

Улыбку Лаксми поглотил мрак её судьбы. Слыша, как мы рассказываем всякие басни да смешные истории, Лаксми отводит взгляд в сторону, смотрит в небо, день за днём чувствуя себя одинокой, и с грустью разглядывая ручейки, расходящиеся в стороны от притоков реки Мангар на Отцовском полуострове. Джимброн годами пытался вытащить Лаксми из ловушки печали. Но душа её словно была поймана в западню. Мы начали беспокоиться за неё из-за долгого пребывания в мрачном плену горя, как бы Лаксми не стала зависимой от этого будоражащего ощущения, или даже не полюбила его, подобно ветерану войны во Вьетнаме, пристрастившемуся к ощущению страха. По нашему мнению, Лаксми пора было показаться специалисту. Мы каждый день напоминали Джимброну о такой возможности, с той целью, чтобы он не разочаровался, не возлагал понапрасну слишком большую надежду, не упал.

- Я просто хотел заставить её улыбнуться, – с трудом сказал он.

Глава 7. Афганистан

По телевизору в сельском доме собраний мы слушали комментарии госпожи Тути Адхетама об одном молодом моджахеде, который только что победил командующего полком советской Красной Армии. Этот моджахед – Орузган Мурад Карзани – происходил из клана Карзани и был сыном героя, Захида Джирги Карзани. Сам же Захид был харизматическим имамом, которого уважали и в другой части Афганистана, населённой белуджами. Это семейство из поколения в поколение руководило белуджскими партизанами в войне против британской оккупации, и до того момента, когда был убит тот русский командир, прошло уже десять лет, как они боролись с советским вторжением. Это событие произошло в долине Тоурагонди – в зоне боевых действий, в двухстах метрах от границы Афганистана и Туркменистана. Орузган – ровесник мне, Араю и Джимброну – 17 лет – оказался настоящим лидером элитных сил страны, моджахедов. Он с юных лет шёл по героическим стопам своего семейства.

Убийство того командира полка советской Красной Армии стало важной вехой в отвоевании северной зоны, и одновременно с тем – поводом для ухода России из Афганистана в следующем году. Орузгана приветствовали как героя. И за короткое время он стал великим имамом белуджей, унаследовав харизму своего отца, который был способен объединить пуштунов, таджиков, хазарейцев, аймаков и белуджей, которые часто конфликтовали друг с другом. К сожалению, из-за трений с Талибаном Орузган и его последователи были вынуждены бежать из Афганистана, и получили убежище в чужой стране.

Пока мы с Араем смотрели эти новости, нам и в голову не приходило, что сражение в Тоурагонди, произошедшее в то же время, когда Пак Мустар гнался за нами до самого ледяного склада: 15 августа 1988 года, составит одну из мозаик нашей жизни. Мы также не осознавали, что в тот день небо поглотило крики Шефа «Русалки!», как поглотило оно и наглое восклицание Арая «Аминь!» в отместку Тайконгу Хамиму. Небо потихоньку хранило всё это, медленно плывя над нами и наблюдая за мной и Араем, пока в один прекрасный день не извергло это на нас как проклятие.

Глава 8. Рубашка-сафари моего отца

Моя мать явно умнее моего отца. Она, по крайней мере, привыкла писать своё имя латинскими буквами, а отец может написать его только арабскими. Арабскими, без всяких завитушек! А его подпись вообще похожа на дробь. Знакомо, не так ли? Мой отец вообще-то очень неразговорчивый человек. Если он находится дома с моей матерью, дом становится ареной для матери – театром, где есть один только зритель. Однако за десятки лет у них родились дети. Я узнал, что у молчаливых мужчин на самом деле больше чувства привязанности и любви, чем у тех, кто болтает всякую чепуху, не закрывая рта.

Доказательством тому является то, что когда пришёл день раздачи табелей успеваемости, мой отец взял два дня отпуска, чтобы отдохнуть от копания ксенотима на мойке олова. День получения моего табеля для него – великий день. В первый же день без особых причуд он достал свои ботинки бренда Angkasa. Ботинки из высушенной на солнце крокодильей кожи выглядели как подставка для торта – мягко отполированы тормозной жидкостью, смешанной с толчёным углём. А имитация его пластикового ремня «под кожу змеи» придавала ему особый блеск. Он также высушил на солнце свои носки – пару толстых футбольных гольфов длиной до колена тёмно-зелёного цвета.

А после этого – ещё более необычное событие: он вытащил свой по-прежнему блестящий велосипед Rally Robinson, сделанный в Англии. С тех пор, как его приобрёл ещё его дед в 1920 году, он всё время без остановки считал пальцы на руках и ногах, и ни разу не вытаскивал его. Он тщательно осмотрел его шины и цепи, попробовал мотор и педали, не забыв и о том, что этот велосипед удостоился чести быть отполированным смазочным материалом собственного бренда фирмы-изготовителя. И наконец – правда, только один раз – такое бывает только по очень важному случаю – он вытащил свой самый лучший наряд: рубашку-сафари с четырьмя карманами! Эта рубашка в нашей семье обладала исторической ценностью. Я помню, что после многих лет, что он трудился подённым рабочим, он стал своего рода кандидатом на должность сотрудника Государственной Оловянной Компании: отца наконец назначили постоянным чернорабочим.

Бонусом от такого повышения по службе была белая грубая ткань с чёрными полосами. Моя мать использовала её, раскроив на пять кусков для брюк и рубашек-сафари, так чтобы на праздник Идуль-Фитри отец, я, мой младший и два старших брата были одеты в униформу: сафари с четырьмя карманами! Мы ходили по деревне, словно группа врачей, делающих прививку от оспы! Во время раздачи табелей детей моя мать не поддалась волнению. Она до этого целые сутки замачивала листья пандануса и цветы иланг-иланга, чтобы потом разбрызгать эту воду на рубашку-сафари отца, когда будет её гладить.

Подготовка отца к получению моего табеля закончится тем, что он отправится в район рыбного рынка, чтобы подстричь свои седые волосы и усы. А там, показывая конверт с приглашением от Пак Мустара – заместителя директора нашей школы, он почти шёпотом скажет своим близким друзьям и «триаде» попечителей мечети Аль-Хикма:

- Завтра я получу табели Арая и Икала…

Улыбка моего отца прекрасна, так как для него мы с Араем – герои в семье.

- О, это тот самый маленький кудрявый оленёнок, Пак Чик?

Тайконг Хамим всегда долго смотрел на моего отца, ожидая, что тот откроет рот и произнесёт ещё что-то. Это был молчаливый человек, и люди ожидали его слов. На самом деле, когда отец показывал содержимое того конверта, он мог хвастаться изо всех сил, так как в том письме-приглашении мы с Араем были в авангарде: ученики, имеющие и впрямь неплохие достижения в государственной средней школе. Но для моего отца смысл этих слов был таков: завтра я получу табели Арая и Икала, в которых 34 буквы, и этого достаточно.

В день получения табелей мои родители всё подготовили. Супруги встали аж в три часа ночи, мама разожгла уголь для утюга, обмахала его веером и ловко окропила водой из листьев пандануса и цветов иланг-иланга, которые она вымачивала целые сутки, ту священную рубашку-сафари с четырьмя карманами. А отец ещё раз проверил свой велосипед перед долгой и очень важной поездкой.

По окончании утренней молитвы мой отец был готов отправиться в путь. В полном комплекте: в ремне с рисунком «под змею», блестящих ботинках из крокодиловой кожи и футбольных гольфах, а также рубашке-сафари, сшитой женой ещё в 1972 году, пахнувшей сейчас как пирожное, сейчас он не производил больше впечатления чернорабочего с мойки олова. Скорее он был похож на чиновника, что делает прививку от оспы, капитана порта или, по крайней мере, клерка из деревенской администрации. Мать повесила на вешалку для просушки мешочек для бутылки с питьевой водой и полотенце, чтобы вытереть пот, а затем он поехал в Магай, в государственную среднюю школу. Это не шутка: проделать 30 километров только для того, чтобы получить табели детей!

В тени листьев лагерстромии перед актовым залом, где будут вручать аттестаты, мы с Араем с самого утра ждали отца. Я представлял, как он выйдет на пенсию в следующем месяце и будет не спеша кататься на велосипеде через простирающиеся по дороге плотные заросли кустов, дикие сады и длинные ряды птерокарпусов – по восстановленным землям Белитонга, испорченным Государственной Оловянной Компанией. Затем он будет отдыхать у обочины дороги. Он наверняка слезет и будет катить свой велосипед, поднимаясь по холму Селумар и продолжит катить его, поднимаясь по ступеням, так как они были слишком крутыми, а значит, опасными. То же самое он сделает, когда будет проезжать через холм Селинсинг, а потом снова будет крутить педали против ветра, проезжая через саванну в десятках километров от Магая.

Но почему бы и нет? Мы будем ждать его здесь. В зале Пак Мустар в тщательном порядке разложил все табели первой партии учеников нашей школы, начиная с лучших рейтингов оценок и заканчивая худшими. Все родители учеников собрались в зале, сидя на стульях с теми же номерами, что и рейтинг оценок их детей. Эти номера также были указаны в приглашениях. Пак Мустар не был бы самим собой, если бы он не был таким суровым. Если для одних родителей получение аттестата их детей было поводом для гордости, то для других – поводом для конфуза. Пак Мустар расположил в переднем ряду десять особых стульев. Там имели право сидеть родители только тех детей, которые попали в десятку отличников.

- Эти десять детей – малайский авангард, – гордо сказал он, представляя свою концепцию на родительском собрании. Мы с Араем случайно оказались в этой авангардной десятке: я – третий, Арай – пятый. А что касается Джимброна, то падре Джованни было предложено место номер 78. Обычно программа раздачи табелей заканчивалась грубой руганью родителей над своими детьми под сенью цветущих лагерстромий у входа в актовый зал.

- Как у тебя совести только хватило: усадить отца на место номер 147?! Чем ты всё это время занимался в школе?!

- Как тебе не стыдно?! В следующей четверти будешь искать себе другого отца, который получит твой табель!

Метод Пак Мустара и впрямь суров, зато эффективен. Те дети, которых отругали отцы, обычно потом делали полный разворот в учёбе, чтобы «уменьшить» номер, где сидели их родители. Они осознавали, что на карту поставлена репутация их отцов перед всеобщим собранием. Мы с Араем тут же поднялись, увидев велосипед отца: этот велосипед было легко узнать по белому алюминиевому плафону, сиявшему в лучах солнца. Он увидел, как мы машем ему, и стал крутить педали ещё быстрее. На расстоянии пяти метров, что разделяли нас, я почувствовал свежий аромат листьев пандануса, и грудь моя расправилась.

Он слез с велосипеда, и, как обычно, произнёс только одно неторопливое приветствие без лишних слов: «Ас-саламу алайкум!», и всё. Похлопав нас по плечу, он улыбнулся своей прекрасной улыбкой, вытер пот, привёл рукой в порядок волосы и спокойно направился в актовый зал своей кривоватой походкой, ища место номер три. Когда произнесли имя отца, вызывая его, раздались дружные аплодисменты. После того, как он получил мой табель успеваемости, Пак Мустар попросил его занять пустующее место номер пять, и когда его вызвали, чтобы вручить ему табель успеваемости Арая, снова раздались аплодисменты. Не так уж плохо для рабочего-мойщика олова, которого директор государственной средней школы вызвал аж два раза. Увидев замечательную улыбку отца, я знал: этот момент – лучший в его жизни.

Получив табели успеваемости, отец тихонько вышел из зала, и я смог уловить в нём огромнейшее чувство растроганности и гордости. Он встретил нас, однако молчал. Именно этого момента я и ждал больше всего. И хоть он и длился всего мгновение ока, когда он по очереди поглядел на нас, и это ясно показало нам: мы – герои для него. Мы же очень сильно хотели стать его героями. Затем отец улыбнулся – с гордостью – но только улыбнулся и ничего не произнёс. Эта его улыбка была подобна выражению благодарности, которое он демонстрировал одной только улыбкой. Он похлопал нас по плечу, очень медленно сказал: «Ас-саламу алайкум» и направился домой. И снова он крутил педали – все 30 километров. Я смотрел вслед отцу до тех пор, пока он не скрылся вдали. Его велосипед мелькал на песчаной дороге. До чего же я люблю этого молчаливого человека! Я встречаюсь с ним раз в каждые две недели, но скучаю по нему каждый день.

Глава 9. Кинотеатр

К пристани Магай пришвартовывались различные народы: арабы, африканцы, китайцы, индийцы, пакистанцы и даже лодочники из Камбоджи. Но чаще всего те, что носили саронги. Когда наступал сезон поспевания фруктов, они привозили душистое манго, бананы и мангостины, и продавали их в чанах на остановках транспорта, а затем возвращались к себе на мелкие островки, разбросанные у Восточного Белитонга, привозя керосин и рис.

Они обитают в лодках и носят саронги, даже закрывают ими голову, и при этом намеренно закрывают лицо – таков их обычай, с которым я знаком. Если пришвартоваться к пристани Оливир в Магае, то первый признак цивилизации, который вы встретите там, это здание кинотеатра. Это самое лучшее развлечение в Магае. Фильмы показывают два раза в неделю: из Индии и Джакарты, как сказал один малаец, работавший в том кинотеатре и зазывавший зрителей так, что его голос было слышно даже в нашей будке. Именно тут я и узнал афоризм хаджи Ромы Ирамы «Молодость – огненное время», когда фильм «Его старая гитара» без перерыва крутили три месяца. Люди в саронгах толпами валили на него. Ещё один их обычай, с которым я познакомился – это то, что они очень любили смотреть фильмы из Джакарты. И прямо-таки умоляли владельца кинотеатра повторить показ фильма «Ребёнок из могилы», пока плёнка фильма не свилась кольцом и не обуглилась, так что крутить больше было нечего. Собственно говоря, здание этого кинотеатра располагалось прямо напротив арендованной нами будки. Однако сами мы не решались даже взгляд бросить на него, так как ходить в кинотеатр и смотреть там фильмы было одним из строжайших запретов Пак Мустара.

- Это очень опасно. Очень опасно и принижает ваше достоинство, дети малайского народа-писателя! Просто увидев имена актёров в фильме, мы уже сможем угадать весь его сюжет! Для фильмов не требуются мозги. Это бесстыжее актёрство. Там совершенно нет никакого качества! Вы только взгляните на эту афишу! Там повсюду показана нагота! Подобные фильмы разрушат вашу душу. Используйте своё время на учёбу!! Осторожно! Ну попадитесь только мне, если я застану вас в кино, увидите, каковы будут последствия!!

Так что никто из учащихся старших классов государственной средней школы не решался даже приблизиться к кинотеатру. Никто и заговаривать о том не хотел. Однако сегодня всё было иначе. Я, Джимброн и Арай только что вернулись со школы и спокойно сидели на веранде арендованной нами будки, когда увидели, как работники кинотеатра разворачивают большой брезентовый рулон размером три на четыре метра – афишу нового фильма. Правый и левый концы афиши уже были прикреплены к концам доски. Чтобы этот гигантский рекламный плакат не развалился, работникам пришлось его медленно развёртывать. Сначала мы увидели только изображения двух белых ножек. Однако потом изображение стало ещё более интересным, так как чем больше развёртывали афишу, тем больше были видны те ножки, тем более, что не было видно никакой прикрывающей их одежды.

Мы втроём смотрели широко открытыми глазами, как брезент развернули прямо по коленам той женщины. А выше её коленных чашечек наши молодые сердца, свободные от запретов, стали биться в такт, следуя за изгибами её ног, открывавшихся взору всё дальше и выше, до самых бёдер. Но по-прежнему не было видно ни одной нитки, что прикрывала бы их. Мы застыли, раскрыв рты, когда брезентовый рулон был развёрнут до верхней части бёдер. Боже мой, я сейчас потеряю сознание! Там – да, да, там был всего лишь один маленький лоскуток красного цвета. Брезентовый рулон снова приподнялся, и на груди её показались только два красных лоскутка со шнурками. Я глядел на это, вытаращив глаза. Джимброн крепко схватил Арая за руку, а потом укусил его. Но Арай больше не ощущал боли. Он был нечувствительным. Рот его раскрылся, словно у собаки, увидевшей кость. Я же быстро закрыл глаза обеими руками. Но вот что странно: мои пальцы сами бесконтрольно двигались. Я был вынужден смотреть в щёлки между ними. Тогда я снова сомкнул их, но пальцы боролись с собственным хозяином, и я снова взглянул туда. Мне стало очень стыдно, я почувствовал свою вину перед Буайя Кияй хаджи Ахмадом Дахланом – основателем школы Мухаммадийя.

Когда же афиша была полностью развёрнута – всего в пятидесяти метрах от двери нашей арендованной будки – женщина в бикини соблазнительно глядела на нас, держа при этом на руках пуделя. А рядом с ней было название фильма, о судьбе актёров которого мог догадаться даже пациент клиники для душевнобольных, страдающий безумием номер шесть – проще говоря, идиот. Было там и имя продюсера (похожее на название стирального порошка), и имя режиссёра (похожее на имя исполнителя-флейтиста в музыке стиля дангдут). Он, должно быть, предпочёл скрыть свою скромную натуру за словом «молельня».

Когда мы открыли дверь и окно нашей будки, женщина тут же атаковала нас дурманящими пузырями: недостижимая, но многообещающая, сильная, но дешёвая, она на миг посещала нас и приглашала к себе. Зато пудель меж двух холмиков на её груди выглядел спокойным. Неделю за неделей нас манили глаза той женщины с афиши. И впрямь, непреодолимое искушение. Они как будто следили за любым нашим малейшим движением в той будке. И каждый раз, приходя со школы, мы смотрели на неё, не моргая и гадая: чем она занимается, когда не снимается в этом дурацком фильме? Чью собаку держит в руках? Умеет ли она читать Коран?

А затем одним утром измученные перетаскиванием в спешке рыбы, мы уселись втроём, чувствуя головокружение, и дюйм за дюймом рассматривая смертельные изгибы тела той женщины, казавшиеся ещё более ошеломляющими в неоновом свете фонарей. Мы молчали, терзаемые каждый своими мыслями. Они разлетались, как брызги, проникая в тёмные и укромные местечки безнравственности. Затем постепенно кокетливая улыбка той женщины с плаката стала раскрываться ещё шире. Она живая! И говорит с нами так же нежно, словно мыльные пузыри в кадке.

- Эй ты там, привеееет! Как тебя зовут? Ах, да неважно. Но разве ты не знаешь? Жизнь даётся только раз. О, посмотри на себя: молодой, могучий, красивый, и растрачиваешь себя впустую.

Мы раскрыли рты от удивления.

- Вы тратите свою молодость, чтобы вот так надрываться? Ай! Почему вы так жестоки сами с собой?

- Нас могут исключить из школы! Не смотрите на объявление! Школьникам вход сюда воспрещён!!

И действительно: от самой ограды кинотеатра до входной двери шло строгое предупреждение о том, что школьникам вход воспрещён.

- У Пак Мустара повсюду есть шпионы! Так что даже не пытайтесь! Вы не сможете войти!

Пак Джику это уже было по горло. Видимо, его и самого тошнило от этих дешёвых фильмов.

- Ребята, что же вы за школьники такие? Вы что – упаси боже! – хотите посмотреть подобный фильм?

Когда мы одним прыжком скрылись из вида, он всё ещё завывал:

- Возвращайтесь домой и читайте Коран! А твоего отца, кудрявый, я знаю! Он работает на мойке олова. Я сообщу ему о твоём поведении!

Доступ в тот кинотеатр был только один, а именно: входная дверь, и Пак Джик и А Киун были там своего рода «шлагбаумами». Оба они не давали нам приблизиться, и мы ломали голову над этим. У Арая был безумный план.

- В полночь мы разберём крышу, зайдём внутрь кинотеатра и спрячемся там, пока завтра вечером не начнётся показ фильма.

Я вчера только говорил, что тестостерон – корень всех зол. Послушайте только: насколько же ужасен криминальный образ жизни, мотивированный этим гормоном. Потому что, по правилам этого режима, нам следовало прятаться в тёмном кинотеатре не менее 20 часов. А разбор его крыши мог окончиться плачевно, так как владелицей этого кинотеатра была никто иная, как Шеф – Лам Ньет Пхо. А это означало, что и этот план провалится. Мы были разочарованы. Однако побуждение стать свидетелями судьбы тех двух красных лоскутков пылало в нас, хотя мы и не знали, как попасть в кинотеатр, и ненавидели идею быть школьниками, которые ещё не выросли. Мы ненавидели само время, которое, казалось, застыло и не двигалось. Весь подростковый возраст ощущается так, как будто он никогда не закончится. И нам ненавистно видеть из своей арендованной будки, как каждый вечер аборигены в капюшонах выстраиваются в очередь за билетами, но мы даже не осознаём, что по-настоящему очевидное решение, сверкающее, словно бриллиант – уже перед нами. Лишь Джимброн, в чьих умственных способностях мы всегда сомневались, и увидел это решение. Однажды вечером, когда люди в капюшонах выстроились в очередь, он ворвался в нашу будку, напугав меня и спящего Арая.

- Агхх ... Рррр… ррхх ... Грррт ... Ээррггхх!! Ээррггхх!!

Джимброн тяжко кряхтел и сопел, словно кошка во время течки. Лицо его было белым как полотно и напряжённым, как будто он только что проглотил семена дуриана. Когда он бывал взволнован, его заикание вновь становилось весьма тяжёлым. Он указывал на людей в капюшонах, делая руками движения, как будто сам надевает на голову капюшон. И мы тут же поняли, что он имеет в виду. Мы запрыгали от радости.

- Гений! Ты гений, Брон!

Мы попадём в кинотеатр, притворившись людьми в саронгах, что надевают на голову капюшоны!

На следующий день мы были заняты поисками самых вонючих перчаток, которые не стирали месяцами, чтобы А Киун и Пак Джик не смогли даже приблизиться к нам. И вот наступил тот великий день. Из динамиков эхом доносилась песня «Хрустальная туфелька Золушки» – признак того, что фильм вот-вот начнётся. Мы пробирались через длинный ряд людей в капюшонах, выстроившихся в очередь за билетами. Они шумно переговаривались на своём языке, а мы дрожали от нетерпения принять наконец приглашение той женщины с пуделем на руках и встретиться с ней в кинотеатре.

До чего же идеальная была у нас маскировка! Мы накрыли голову сгнившим саронгом, загнув его края так, чтобы он покрывал лицо, оставляя открытыми лишь глаза и чуточку ноздри. Даже самый проницательный малайский агент спецслужб не сможет узнать нас. Если есть желание, найдётся и решение. Этой старинной пословицы придерживались все народы на земле, и она правильна. И впрямь, правильна. Я ещё раз взглянул на афишу с изображением женщины с пуделем на руках, и она улыбнулась. На этот раз её улыбка не была зазывной: то была улыбка триумфа безнравственных желаний над оковами морали, с которыми мы сталкивались с детства. На самом деле это был очень грустный вечер.

Я нервничал, приближаясь к билетной кассе с решётками. Голос мой был невнятным, когда я протянул туда мелочь, вытянув три пальца. Мой саронг распространял вокруг себя вонь. А Киун внезапно отодвинул свой стул подальше. Лицо его покраснело, и он быстро вручил билет. Даже смотреть в мою сторону ему совершенно не хотелось. Это успех! Но то был первый этап, а теперь предстоял ещё самый важный и решающий – пройти мимо билетного контролёра, Пак Джик Басмана. И это оказалось весьма просто: когда мы были в трёх метрах от него, он тут же закрыл нос и отвернул лицо в сторону: «Входите, входите!»

Мы наклонили голову и миновали его. Пак Джик даже не хотел рвать наши билеты. Мы же, сами тому не веря, мгновение спустя очутились в кинотеатре. Взволнованы мы были так, как те, кому удалось пересечь Берлинскую стену. Мы заняли места посередине. Из углов кинотеатра воняло мочой. Мы всё ещё сидели в капюшонах-саронгах, из-под которых были очарованы фильмом для взрослых.

Во-первых, появилась группа перекупщиков билетов на общественный транспорт. Они хохотали, когда им вздумается, и жгли репеллент от комаров рядом с собой. Ноги задрали на стулья и курили как паровоз, причём все. Затем появилось несколько пар парней и девушек, по одежде которых мы сразу поняли: они – большие фанаты музыки в стиле дангдут. И наконец, непрерывной толпой вошла галдящая компания людей в капюшонах. Перед тем, как усесться на свои места, он опрыскали щели в креслах спреем от насекомых, чтобы их не кусали вши. Теперь к запаху мочи примешивался запах керосина. Были и такие, которые растирали камфару и рассыпали вокруг соль, дабы избежать нападения тараканов. Это же индонезийский фильм, таков кинотеатр, таковы зрители. Инструментальная мелодия «Хрустальная туфелька Золушки» вдруг остановилась, лампа погасла, а зрители замолчали. Мы были вольны снять свои капюшоны. Сначала несколько крыс из сточной канавы стремительно пробежали под экраном, а затем по углам медленно проползло семейство тараканов. Я думал, что это часть фильма, но видимо, это не так: среда обитания этих животных и впрямь была в здании кинотеатра. Фильм начался со сцены, где толстый и лысый отец, его жена – хозяйка дома, и двое детей-подростков обедали. Уже знакомый нам пудель бегал вокруг стола. Однако мы так и не обнаружили ту женщину с афиши, которая пригласила нас войти в этот ветхий кинотеатр. Нас поразило, что зрители, заполонившие кинотеатр, громко захлопали и засвистели, когда она наконец появилась из-за занавески, неся в руках кастрюлю для варки риса. Люди в капюшонах, что уже по многу раз смотрели этот фильм, зааплодировали ещё до того, как раскрылись занавески. И мы тут же поняли, что наша обожаемая героиня играет роль служанки. И в течение двух секунд смотрели фильм. Прежде чем было сказано хоть одно слово из диалога, мы уже поняли, что весь сюжет будет заключаться в том, как этот толстопузый и плешивый хозяин соблазняет свою служанку. Разумеется, если хозяйка дома отправляется в салон красоты, дети – в школу, хозяин начинает действовать. Он преследует свою служанку, которая словно ручная голубка работает на кухне. Эта женщина с афиши вообще не умеет играть, но очевидно, режиссёр, не видя в этом проблемы, просто приказал ей расстегнуть пуговицы на одежде. Она очень умело выпускала на обозрение свои прелести, скромничая при этом. Когда хозяин преследовал её, чтобы овладеть ею, чувства в кинотеатре разгорались. Женщины-зрительницы кричали: «Ааааауууу! Беги! Беги! Он позади тебя!» Каждый раз, когда служанка попадалась, они приходили в негодование: «Какая скотина! Вот бессовестный!»

А вот мужчины-зрители поддерживали хозяина: «Эй, вот же она! Спряталась за дверью! Ох, ну и дурак! Да вот она!»

Когда хозяйка дома и дети возвращались домой, основной сценой вновь становился обеденный стол. С начала фильма прошло не более двадцать минут, а я уже пять раз видел, как люди в кадре обедали. Оказывается, в индонезийских фильмах много сцен, где люди едят. Затем после полудня хозяйка снова ушла на какое-то мероприятие, а дети – на уроки игры на пианино, и лысый толстяк опять начал действовать. Он преследует свою служанку в гараже, в саду или около бассейна. Вечером все члены семьи возвращаются и снова садятся есть! Таким образом, сюжет фильма повторяется снова и снова. Неосознанно, этот фильм стал своего рода чертежом, проектом для всего индонезийского кино. Продюсеры не были заинтересованы в создании более авторитетных фильмов, которые, к примеру, воспроизведут историю, поскольку это только уменьшит их выручку, а режиссёр того глупого фильма, который мы смотрели, явно не был способен заставить всех участников диалога говорить так, будто они и впрямь говорят, а не декламируют. Но видимо, все режиссёры сговорились тянуть рупию за рупией из глупого зрителя, а может, и сами они были глупыми. К счастью, мне удалось извлечь моральный урок номер восемь из этого феномена: если вы продюсер и желаете выжать побольше выручки, наймите бестолкового режиссёра.

Зрители зааплодировали, когда на экране снова появилась та женщина с афиши, несущая корзину с бельём. О, тут будет кульминация всего фильма, так как на это раз она появилась в той же одежде, что и на афише: в маленьких красных лоскутках, по которым мы соскучились. Я взглянул на Арая: у него со лба обильно струился пот, а нос, похожий по форме на плод гуаявы, учащённо дышал, тогда как челюсть вся напряглась и выдвинулась вперёд, а глаза и вовсе были выпучены. Джимброн же застыл, разинув рот и отрывисто сопя. Ну а я закрыл глаза руками в тот момент, когда та женщина, плавно изгибаясь, подошла к бельевой верёвке. На ней было надеты только два малюсеньких лоскутка. Однако пальцы вновь выступили против своего хозяина, а глаза, смотрящие в щёлки между ними, хотели выпрыгнуть из орбит. Насколько же печальным было на самом деле наше положение. В то время нам было около восемнадцати лет, и, смотря такого рода сцены, мы начинали заикаться, тогда как в других частях мира школьники младших классов школы уже были привычны к таким фильмам «18+». Служанка что-то напевала, но нас её песня не интересовала. Мои глаза, да и глаза всех нас были прикованы к одним только красным лоскуткам на её теле. Я чувствовал, что мои бёдра, спина и живот устали, так как все сухожилия, кровь и мышцы в этих частях моего тела были стянуты в одну точку, и в этой точке я ощутил поднимающуюся глубокую, горячую боль, пробирающую до костей. Казалось, содержимое моего желудка поднимается до самой диафрагмы. Ясное дело: Арай и Джимброн испытывали то же самое. Нам было по семнадцать лет, и это был первый раз, когда мы ближе всего столкнулись с сексуальным опытом. И, сидя в креслах, где обитали вши, глядя на ухищрения этого аморального режиссёра, мы напоминали спелые тыквы-горлянки, что висят на стеблях, или пушки, готовые взорваться в любой момент.

И тут снова появился тот толстяк, преследующий красные лоскутки. Женская половина зала истерически закричала, призывая ту женщину бежать: «Беги скорее, девка, возвращайся снова в дом!»

Мужская же половина зала громко засвистела, изо всех сил подбадривая лысого: «Ну, давай, толстяк! Будь решительнее! Гонись! Докажи в этот раз свои способности! Хватай её!»

Зрители шумели во время полной напряжения сцены, где Красные Лоскутки, извиваясь, пробивалась среди бельевых верёвок. Пудель свирепо и панически залаял на толстяка: «Ааааффф!... Аааффф!... Ааффф!», а мы ошеломлённо застыли посреди кинотеатра, ожидая, что же случится дальше с Красными Лоскутками. Мужская половина зала тут же начала так возбуждённо шуметь, что аж стулья под ними зашатались, взбудоражив весь кинотеатр, так как толстяку в конце концов удалось поймать Красные Лоскутки. Он с лёгкостью стащил со служанки последние частицы её обороны, схватил её, и в этот момент не особо правоверный режиссёр, весьма прозорливо избегая ножниц цензуры, переместил камеру с порно-сцены между хозяином и служанкой на пуделя, велев ему завыть. И это бедное маленькое и забавное животное подчинилось команде режиссёра. Мужская половина зала аплодировала, весело отреагировав на вой пуделя. Каждый раз, как толстяк-хозяин повторял свои низкие поступки, пудель начинал завывать так, словно увидел бродящего вокруг призрака, мужская аудитория отвечала ему приветственными возгласами. А тем временем женская аудитория ругалась: «Паршивый пёс! Чтоб и ты, и твой плешивый хозяин горели в аду!»

Я, Арай и Джимброн игнорировали шумно препирающихся мужчин и женщин. Некоторые из них даже перешли на словесную дуэль. Нам же очень хотелось увидеть, допустит ли режиссёр хоть одну ошибку, то есть покажет ли хоть одну сцену, где хозяин насилует служанку, Красные Лоскутки. Принимая во внимание предположения о низких нравах всех тех, кто был вовлечён в съёмки данного фильма, мы ощущали, что такая возможность всё же будет. Мы даже не моргали. Нервы наши напряглись ещё больше, когда мы стали следить за неприличной сценой на том месте, где были развешаны бельевые верёвки, и камера наверняка должна была остановиться на Красных Лоскутках, на которой теперь уже не было изодранных лоскутков. И! Вот тут и был пиковый момент, которого мы так ждали, но, к сожалению, три тёмных фигуры внезапно заслонили перед нами экран.

- Пак Джик, сядьте! Мы хотим смотреть фильм!! – сердито выругался Арай.

И в эту самую секунду экран вдруг погас и – Бббрр! Брррр! Бррр! Деппп! Деппп! Деппп! Деппп! – Все неоновые лампочки, что были в кинотеатре, зажглись, а зрители разочарованно воскликнули все разом, но тут же замолкли. А когда одна из тех фигур, одетых в чёрные дешёвые куртки из кожи, которые обычно носят сотрудники внутренней разведки, приблизилась к нам, всё произошло очень быстро. Эта фигура повернулась в нашу сторону, оказавшись прямо перед моим лицом, и глаза её впились в мои глаза. Потоки крови во мне повернули течение вспять, тело охватила дрожь, а сердце похолодело. Я не верил в то, что увидел прямо перед своим носом. Это был Пак Мустар.

От сильнейшего страха я даже стал заикаться. В глазах у меня рябило, голова кружилась, живот выворачивало наружу из-за ужаса. Арая всего скривило; он был бледен, как мертвец. Его лоб, глаза, нос, щёки, подбородок, казалось, плавятся и текут по лицу, а зуб на зуб не попадал. Джимброн также сильно трясся. Глаза его уставились на Пак Мустара, словно добыча, которую только что выследили. Он неудержимо заикался:

- Пппппп….. Пппппп…. Ппппп…Ппппхх…. Ппппххх… Пппппххххаааа.

Потом ему всё-таки удалось закрыть голову капюшоном. Он был похож на цыплёнка, который хочет спрятаться прямо перед клювом орла. Но Пак Мустар дёрнул его за капюшон и крикнул так, что голос его эхом разнёсся по всему кинотеатру:

- Бандииииит!!!

Мы сжались. Весь кинотеатр тяжело опустился на свои места в тишине. Не только нас – всех зрителей Пак Мустар лишил возможности даже пошевелиться. Он и впрямь был фигурой, уважаемой всеми.

- Это, видимо, ваших рук дело?! И вам не стыдно называться учениками?! Что вы за ученики после этого?!

Мы словно обвиняемые в зале суда – как воришки, пойманные с поличным за кражей кур в курятнике. Все взгляды устремились на нас. Опустили глаза долу из-за страха и невыносимого стыда. Между тем, крик Пак Мустара становился всё громче:

- Вести себя скромно!!! Вот что вы должны делать!! Вести себя скромно!!

Мы пытались прикрыть лица, словно коррупционеры, избегающие фотографирования журналистов. Пак Мустар схватил нас за капюшоны.

- Посмотрите-ка хорошенько на эти лица, дамы и господа! Вот каковы малайские дети сегодня!

Пак Мустар продал наше достоинство. Зрители же в кинотеатре только кивали головой. Мы же пытались потупить взгляд.

- Воооооонннн!!!

Пак Мустар и школьные охранники потащили нас, словно скот. Мы же были беспомощны и напуганы. А на экране появился слайд с надписью, сделанной маркером: «Уважаемые присутствующие! Приносим свои извинения: фильм продолжится через минуту. Были пойманы школьники. А Киун».

На этот раз все: и мужчины, и женщины – были единодушно согласны. Разногласий не было. Все встали и зааплодировали. Может быть, это означало: «И впрямь недостойно индонезийской молодёжи смотреть отечественные фильмы, если те подобны драме этих Красных Лоскутков».

Прежде чем покинуть нас у дверей кинотеатра, Пак Мустар всё же сумел бросить нам холодную фразу с угрозой, которая не давала нам уснуть две ночи подряд:

- Хотите знать, на что похож ад на земле? Тогда просто загляните в школу в понедельник, бандиты!!