Олеся помогала старшей сестре с хлопотами по новогодней вечеринке. Они уже выбрали гирлянды для оформления холла большого загородного дома, где Татьяна, сестра Олеси, устраивала новогодний бал. Осталось только определить тему для дресс-кода.
- Может, костюмы в стиле «Гэтсби»? - глаза Тани загорелись. – Серебристые наряды с бахромой, нарочитое великолепие украшений, немыслимые фасоны шляпок! – Что скажешь, Лесь, - устроим Чикаго 20х годов?
Леся смутилась. Ей всегда было неловко, когда речь заходила о нарядах. Она поджала пальчики на ногах, как будто надеялась спрятать от взгляда сестры видавшие виды носочки. Каждый элемент ее неброского наряда казался ей сейчас предателем: водолазка, выцветшая в неопределенный серовато-желтый цвет, растянутые джинсы, и вот эти носочки – все в катышках. На фоне сестры, всегда одетой с иголочки, Олеся ощущала себя замарашкой.
Таня заметила ее смущение:
- Леська, ну ты чего? Переживаешь в чем ты будешь на вечеринке? Я твой костюм беру на себя. Я же знаю, что вы с Колей не можете себе такое позволить. Будешь у нас королевой вечера! А хочешь, хочешь мы тебе купим горжетку? Она так чудесно подчеркнет твою молодую красивую линию груди, твои нежные руки! Подберем мех прямо в тон твоих черных-пречерных бездонных глазищ. Ну, - что скажешь?
- Тань, да не в горжетке дело. Что на меня ни надень, - я все равно останусь неуклюжей девчонкой. Мы с Колей у вас на балу вечно как два валенка посреди Эрмитажа. Это ты у нас королева – Ваня тебя как куколку одевает. И я его понимаю, ты такая красавица, что только такого и достойна.
На светлое лицо Тани легла тень.
- Дурочка ты, Леська. Ты с Колей проще живешь, но зато твой «валенок» всегда с тобой, вы в одну сторону шлепаете. А мы с Ваней может и туфли, да только из разных коллекций. Причем я все время оказываюсь из прошлогодней… Деньги у нас действительно водятся. Но думаешь, в шмотках счастье? Да, я на каждом балу королева, а после бала он едет к очередной своей пассии. Ты же знаешь, ему меня никогда не хватало. А я остаюсь дома одна – детей уложу, сяду перед огромным телевизором, включу что-нибудь и не вижу, что смотрю. Все представляю: куда он с ней сейчас поехал, над чем они смеются, что он обо мне ей рассказывает…
- Таня, но если все это тебе так мерзко, то почему, почему ты не уйдешь от него?
- Я же понимала, за кого замуж шла. Он человек большой, творческий, ему никак нельзя застаиваться. Меняется он – меняются и его влюбленности. То нагрянет на него жажда страсти, как с той, негритяночкой, которую он с Тайваня привез. То сердце его потребует глубоких вдумчивых бесед, и находит он себе не женщину, а целого философа – помнишь, ту, с кафедры физических частиц и космологии?
- Космо… чего? – переспросила Олеся.
- Космологии. Вот и я тоже не сразу выговорила, а его это расстраивает – о чем со мною такою говорить? Я женщина приземленная, а ему надо было мыслью бороздить просторы вселенной, упражняться в понимании первичных неоднородностей, и дискутировать о космической инфляции.
- Как ты все эти термины выучила? – удивилась Олеся.
- Так он мне целый год о них рассказывал под впечатлением от своей «физички». Исчезнет на 3 дня, по делам как будто бы, а потом приезжает, и давай вещать о том, как вселенная устроена. Я понимала, что у них там не только "симпозиум" был, но виду не подавала. Пришлось и мне что-то запомнить по астрофизике: читала, старалась, даже пару вебинаров прошла, чтобы быть «на уровне». Но и это увлечение оказалось ненадолого. Потом его искусство увлекло - тогда появилась Мура из Большого Театра. И наполнился наш дом одами балетному искусству. – Таня заняла драматическую позу, и слегка закатив глаза продекламировала:
- О, как изящны пуанты на маленьких ножках юных балерин! О, как трепещет сердце, когда чувственный взмах ее нежной руки воплощает в себе все – и безнадежность, и томление и борьбу душевных сил! - Таня так смешно передразнила Ваню, что Олеся не выдержала и засмеялась.
- Таня, ты сама артистка, ничуть не хуже какой-то там Муры!
- Все так, сестренка, да только Ване этого мало.
- Но… Разве тебе Вани не мало? Почему ты не ставишь вопрос ребром?
- Вани мне, конечно, мало. Я ведь только им и живу. И все время я – в дефиците, все по нему голодная. То тут мне кусочек Вани перепадет, то там. Каждый раз, когда вижу, что с очередной женщиной вышагивает, сердце аж заходится, воздуха не хватает, как будто капельницу из меня выдернули и сейчас по монитору у врачей прямая полоска поползет… Но я своего дождусь. Все эти «любови» приходят и уходят. А я остаюсь. Раз за разом я выигрываю эту битву – стойкостью и терпением. Он всегда возвращается ко мне. Они – звезды, за которыми он гоняется, а я берег – на который он возвращается. Звезд тысячи, а берег один. И это берег – я. Я – главная женщина в его жизни.
Девушки помолчали.
- Ну что, идем выбирать тебе горжетку?
- Да! – обрадовалась Олеся. – И сестры нырнули в просторы интернета.
***
К дому подъехал большой черный бесшумный автомобиль. Сначала вышел водитель – грузный мужчина лет сорока. Автомобиль как будто выдохнул с облегчением, освободившись от этой ноши. Затем выпрыгнула высокая рослая девушка. Если бы вы были искушены в журналистике, то узнали бы ведущую популярного интеллект-шоу. Мужчина и женщина продолжили спор, который завязался у них в автомобиле.
- Ваня, ну скажи, неужели и правда, твоя жена не возражает, что мы прямо у тебя дома, при ней? Вдруг она что-то заподозрит?
- Лена, я же тебе говорил. У нас с ней отношения чисто деловые, я обеспечиваю ее как мать своих детей, она занимается их развитием. Она прекрасно знает, что я бываю не один, не слепая. И никогда не возражает.
- И что, вы уже совсем друг друга не любите?
- Совсем. Наш брак – случайное стечение обстоятельств. А ты – моя судьба, звезда, укравшая мой покой!
Елена засмеялась.
- Ну что ж, тогда звезда приказывает шампанского!
- Сию минуту, - улыбнулся Ваня, и набрал чей-то номер. – Танюша? Принеси, пожалуйста, шампанское и два бокала в библиотеку. У меня там встреча с интересным человеком. Ну, я говорил, с Еленой Кравицкой, из «Интеллект-шоу». Есть идеи по продюсированию, нужно обсудить. Ты же знаешь, я так увлекся в последнее время шоу-бизнесом! Хорошо, спасибо.
Пара направилась к левому крылу дома.
- Ваня, а все же, почему ты с нею не разведешься, если не любишь ее?
- Жаль мне ее, понимаешь? Она ведь только в том и находит радость, чтобы со мной быть. Я для нее – весь смысл ее жизни. И работа, и цель, и удовольствие. Не может она без меня, как без воздуха.
- Ты же говорил, что она тебя не любит?
- Никакого противоречия здесь нет. Она меня не любит, она мной живет, это другое. Я - тот, кто делает ее живой. Она свой свет не производит, пользуется моим. Я для нее капельница, а не любимый человек.
- А она для тебя?
Ване почти сразу в голову пришел образ пиявки, но он отбросил его как странный и пугающий.
- Лена, ну что мы все обо мне да обо мне. Ты – наипрекраснейшее скопление физических частиц в этой вселенной! Давай говорить о тебе.
Лена заливисто захохотала. Такого комплимента ей еще никто не делал.
Пара вошла в дом с бокового входа. На втором этаже мелькали фигурки двух сестер. Одна из них суетливо доставала из буфета два изящных тонких бокала.
А на дворе был конец декабря; березовая роща, окружавшая дом Тани и Вани, казалась заснувшей. Но уже через пару месяцев случится преображение. Все в роще будет стремиться родиться и выразить себя.
Набухнут берёзовые почки, - как будто закричат: дай мне больше, больше, больше места! Проплешинами пробьется черная жирная земля, отряхиваясь от рыхлого снега: «Уходи, зима, я проснулась!» Упрямо проклюнутся подснежники: «Динь-дон! Мы вырастем, вырастем, вырастем!». И только старый усталый куст сирени, заблудившийся среди мощных березовых стволов, не последует зову жизни. Он вырос под тенью ветвистой березы, и давно уже не пытается отвоевать у нее место. Он будет тоскливо ждать, когда настанет тепло, роща расцветет и ему достанется от этих гигантов –немного света. Он знает, что все лето будет довольствоваться отблесками, отразившимися от сережек березы, к которой прирос. Его листочкам опять не хватит живительного солнца - они будут покрыты нездоровым млечным блеском, а его цветочки облетят, едва родившись. Но этого никто не заметит, потому что за пышным убранством березы его почти не видно.