Большое «белое пятно» в генеалогии - незаконнорожденные дети. И всё потому, что ниточка клубочка, до этого момента хорошо распутываемая, вдруг неожиданно обрывается…
Все! Приплыли!
Найти отца в царской России по официальным документам у незаконнорожденных детей невозможно – в метрических записях они отсутствуют.
Только мать!
Поэтому остаётся лишь догадываться, или, если есть какие-то указания в семейных легендах, надеяться на чудо.
Многие до сих пор верят в семейные легенды, или, по крайней мере, додумывают себе их сами, чтобы потом, при каком-то особо торжественном случае, транслировать окружающим. Возможно, некий «туманный ореол», окружающий происхождение далёкого предка, каким-то образом будоражит воображение и придаёт дополнительной значимости самому рассказчику. Кто знает!
Как правило, люди стараются выводить происхождение своих пращуров от сколь-нибудь известных и богатых людей. Так, по крайней мере, не стыдно потомкам в глаза смотреть. Ну, и, естественно, почётно, конечно, с современной точки зрения.
Крепостное право было отвратительно, как собственно, любая абсолютная власть одного человека над другим. Рабско-уничижительно-лакейская психология одних и развращённо-повелительно-хозяйская у других. В советских учебниках истории крепостное право в основном рассматривалось как ограничение личных свобод (в частности, запрещение свободы передвижения и т.п.), хотя влияние его намного шире и глубже.
Русский барин был полновластным хозяином на своей небольшой территории всех принадлежавших душ, мужских и женских. Он унижал, повелевал и миловал на своё усмотрение, как душе угодно. Тем не менее, выводить свой род от таких самодуров, обольстивших крепостных девок, почему-то до сих пор считается почётным.
Рассказывая о происхождении своего отца, моего однофамильца, уроженца Вятской губернии, Яранского уезда, 80-летняя Серафима Афанасьевна открыла мне «тайну». По её словам, отец Афанасий Харалампиевич был незаконнорожденным сыном графа. В семье его, конечно, именно за это и недолюбливали и, в конце концов, сплавили его в Москву, где тот стал работать в Техническом Училище и обзавёлся семьёй.
Чрезвычайно энергичная Серафима Афанасьевна рассказывала мне эту историю так уверенно, как будто была непосредственным свидетелем самого греха, и всё так и было в действительности. А о том, что он был сыном именно графа (а не какого-то там соседского парня), уделяла особое внимание. При этом, точное место его происхождения она не знала - это мне открылось спустя много лет, после появления Яндекс-Архива. На тот момент я лишь терпеливо внимал, а много лет спустя даже пожалел, что не удосужился сразу спросить, какого такого графа и зачем в 1870 году могло занести в починок Покровский Шешургской волости (что в 50 верстах от уездного города), откуда тот был родом.
Быть хоть чуточку «хозяином», «белым человеком», а не полностью рабских кровей – вот вся философия. Чем-то она схожа с расовой иерархией в Латинской Америке, где белый цвет и европеоидные черты по-прежнему ассоциируются с высоким социальным статусом, а негроидные и индейские признаки - с бедностью и низким социальным статусом. Только там эта ситуация была порождена банальной нехваткой женщин среди конкистадоров.
К слову, в моём роду также есть незаконнорожденный – сын солдатки, чей законный муж был отдан в рекруты в Крымскую войну и там пропал без вести. Мой пра-прадед родился в 1860 году, но, кроме имени-отчества его матери, мне о его происхождении так до сих пор ничего и не известно. Я даже до си пор не знаю происхождения фамилии – откуда она и почему!
Самое парадоксальное, что в моей семье никто и никогда мне не рассказывал об этом факте. Даже мой дед, которому были известны многие секреты, не делился такими подробностями. Скорее всего, просто не знал. Все эти тайны открылись мне много позже.
Как правило, самыми известными бастардами на Руси были, естественно, незаконные отпрыски царских особ, к которым всегда был самый пристальный интерес. «Воспитанники» влиятельнейших государственных деятелей екатерининской эпохи (Орловых, Разумовских и др.) стали основателями известнейших дворянских фамилий (Бобринские, Перовские).
Менее знаменитые дворяне также не брезговали своими крепостными девками или зависящими от них женщинами.
Так, например, живописец Осип Кипренский – внебрачный сын помещика А. С. Дьяконова, по документам был записан в семью крепостных Адама Карловича и Анны Гавриловны Швальбе.
Гравёр и рисовальщик Николай Уткин произошёл от попечителя Московского университета сенатора М. Н. Муравьёва и дворовой девушки, выданной впоследствии замуж за камердинера барина.
Воспитатель цесаревича Александра Николаевича (будущего Императора Александра II) Василий Андреевич Жуковский был сыном помещика Афанасия Ивановича Бунина и пленной турчанки Сальхи, захваченной при штурме крепости Бендеры.
Революционер А. И. Герцен был плодом связи помещика И. А. Яковлева, выступавшего в роли парламентёра от имени Наполеона в оккупированной Москве, и 16-летней немки Генриетты-Вильгельмины-Луизы Гааг.
А вот с людьми происхождением попроще возникали серьёзные проблемы. В крестьянской среде свечку, как говориться, при этом событии никто не держал, а посему достоверно установить кто от кого произошёл к настоящему моменту невозможно. Практически неизвестны и мельчайшие подробности жизни этих самых незаконнорожденных детей крестьянок и солдаток.
О соблазнении подневольных и зависящих женщин написано немало. Сюда можно отнести знаменитый роман Л. Н. Толстого «Воскресение», где князь Дмитрий Нехлюдов за 100 рублей обрюхатил и бросил дочь дворовой женщины Катюшу Маслову, оказывающуюся впоследствии в доме терпимости.
У Фёдора Михайловича Достоевского есть замечательный роман «Подросток», опубликованный в 1875 году в журнале «Отечественные записки». Это – предпоследний роман так называемого «Пятикнижия Достоевского», куда, помимо вышеуказанного, относят также «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы».
Роман был раскритикован современниками за «бесформенность» и «хаотичность» и долгое время считался художественной неудачей. Однако нынешние литературоведы и критики считают его одним из величайших романов Достоевского и одним из его самых недооценённых произведений.
Рассказ ведётся не от имени автора, а от первого лица, бывшего гимназиста 19-летнего Аркадия Макаровича Долгорукого, чей настоящий отец – помещик Андрей Петрович Версилов, кутила, проживший «в свою жизнь три состояния, и весьма даже крупные, всего тысяч на четыреста с лишком и, пожалуй, более». Мать его – Софья Андреевна, дворовая девка Версилова.
При этом Аркадий – не «классический» незаконнорожденный сын, ведь по документам у него есть «юридический», хотя и не кровный отец, садовник Макар Иванов Долгорукий. Не всем так везло.
«…Таким образом, я — законнорожденный, хотя я, в высшей степени, незаконный сын, и происхождение мое не подвержено ни малейшему сомнению…».
Хотя Аркадий и имел «княжескую» фамилию, но весьма тяготился ею и даже вывел заключение, что вряд ли стоит бывшим крепостным носить фамилию своих господ.
«… редко кто мог столько вызлиться на свою фамилию, как я, в продолжение всей моей жизни. Это было, конечно, глупо, но это было. Каждый-то раз, как я вступал куда-либо в школу или встречался с лицами, которым, по возрасту моему, был обязан отчетом, одним словом, каждый-то учителишка, гувернёр, инспектор, поп - все, кто угодно, спрося мою фамилию и услыхав, что я Долгорукий, непременно находили для чего-то нужным прибавить:
- Князь Долгорукий?
И каждый-то раз я обязан был всем этим праздным людям объяснять:
- Нет, просто Долгорукий.
Это просто стало сводить меня наконец с ума. Замечу при сём, в виде феномена, что я не помню ни одного исключения: все спрашивали. Иным, по-видимому, это совершенно было не нужно; да и не знаю, к какому бы чёрту это могло быть хоть кому-нибудь нужно? Но все спрашивали, все до единого.
Услыхав, что я просто Долгорукий, спрашивавший обыкновенно обмеривал меня тупым и глупо-равнодушным взглядом, свидетельствовавшим, что он сам не знает, зачем спросил, и отходил прочь. Товарищи-школьники спрашивали всех оскорбительнее. Школьник как спрашивает новичка? Затерявшийся и конфузящийся новичок, в первый день поступления в школу (в какую бы то ни было), есть общая жертва: ему приказывают, его дразнят, с ним обращаются как с лакеем. Здоровый и жирный мальчишка вдруг останавливается перед своей жертвой, в упор и долгим, строгим и надменным взглядом наблюдаете несколько мгновений. Новичок стоит перед ним молча, косится, если не трус, и ждёт, что-то будет.
- Как твоя фамилия?
- Долгорукий.
- Князь Долгорукий?
- Нет, просто Долгорукий.
- А, просто! Дурак.
И он прав: ничего нет глупее, как называться Долгоруким, не будучи князем. Эту глупость я таскаю на себе без вины…».
По словам Аркадия, Версилов «отбил» молодую жену, т.е. его мать, у своего дворового. Конечно, слово «отбил» здесь не совсем уместно, хотя Достоевский и описывает момент торга между Версиловым и Макаром Долгоруким, «человека почтенного и замечательного умом и характером». Последний оказался с коммерческой жилкой.
«… Я тогда предложил ему три тысячи рублей, и, помню, он всё молчал, а только я говорил. Представь себе, мне вообразилось, что он меня боится, то есть моего крепостного права, и, помню, я всеми силами старался его ободрить; я его уговаривал, ничего не опасаясь, высказать все его желания, и даже со всевозможною критикой. В виде гарантии я давал ему слово, что если он не захочет моих условий, то есть трех тысяч, вольной (ему и жене, разумеется) и вояжа на все четыре стороны (без жены, разумеется),— то пусть скажет прямо, и я тотчас же дам ему вольную, отпущу ему жену, награжу их обоих, кажется теми же тремя тысячами, и уж не они от меня уйдут на все четыре стороны, а я сам от них уеду на три года в Италию, один-одинехонек…».
Этот весьма странный на первый взгляд брак между дворовыми, 50-летним Макаром Долгоруким и 18-летней круглой сиротой Софьей Андреевной, был инициирован дальней родственницей Версилова, Татьяной Павловной Прутковой, «тётушкой», присматривавшей за имениями Андрея Петровича в его отсутствие. Она «для чего-то в высшей степени их поощрила». Поговаривали при этом, что отец Софьи Андреевны, будучи чем-то обязанным Макару, на смертном одре «расплатился» своей дочерью. Долгорукий же женился, скорее всего, лишь «исполняя обязанность». Софья же «под венец пошла с самым спокойным видом, какой только можно иметь в таких случаях, так что сама уж Татьяна Павловна назвала ее тогда рыбой».
«Обольщение» помещиком своей дворовой произошло самым банальным образом. Версилов, к тому времени 25-летний вдовец, имевший сына и дочь от законной жены, дамы «из высшего света» Фанариотовой, «бог знает зачем» (видимо, от скуки) решил посетить своё имение в Тульской губернии. Детей он с собой не брал – «по обыкновению», они находились у родственников. «Так он всю жизнь поступал с своими детьми, с законными и незаконными».
Дворовые! Именно дворовые, а не просто крестьяне!
Дворовые – это особая категория людей. По данным последней ревизии их количество равнялось почти 1,5 миллиона человек (7,2% общего числа помещичьих крестьян).
Громадная цифра! Вы только представьте это число! Это – население небольшой европейской страны, Эстонии или Латвии, или крупного европейского города, такого как Мюнхен или Барселона.
Сюда относились горничные, кормилицы, кучера, лакеи, кухарки, казачки, камердинеры, ливрейные слуги, стремянные, форейторы. Содержание работ и занятий их было весьма разнообразным: работа по дому, саду, готовка пищи и заготовка припасов, присмотр за детьми, некоторые ремесленные работы (пошив одежды, обуви), содержание скота, выполнение мелких поручений, ведение хозяйственных вопросов, транспорт, прислуживание во время обедов и т.п.
Мышление дворовых характеризовалось целым рядом специфических черт.
Они всю жизнь посвящали служению барским семьям и не создавали собственные. Это было связано с тем, что в основном, они жили в помещичьем доме, имели совместный быт. Конечно же, это не могло не сблизить их с господами.
В каждом помещичьем доме имелся преданный слуга, готовый «за барина» идти хоть в огонь и воду. Об одном из таких пишет писатель К. И. Бабиков (1842 – 1873) в повести «Детские годы в деревне»:
«…Василий представлял тот, всем известный, тип старинных слуг, для которых не существовало поговорки: «не можно против рожна прати»! Выкрасть ли у кого девку, отомстить ли непокорному соседу, – единым духом совершали сорванцы. Крикнет барин: «Васька, топись! Перекрестится Васька, и нисколько не размышляя о том, зачем понадобилась барину смерть, бултыхнется в воду…» .
Дворовые, будучи приближенными к помещику, полагали, что они обязаны верно служить своим господам, а те, в свою очередь, обязаны «опекать» их. Такая форма патронажа лишь расхолаживала подневольных людей. Любопытна характеристика дворовых, которую дал русский философ, историк К. Д. Кавелин (1818 – 1885) в статье «Записка об освобождении крестьян в России»: «Они охотно предаются лени и тунеядству, в этой мысли, что если у них не достанет хлеба, падет скот, сгорит изба, то барин обязан им дать все это» .
Дворовые также всячески старались усваивать образ жизни поместного дворянства и подражали господам – им хотелось сократить социальную дистанцию. «Близкий» к народу помещик очень ценился в среде дворовых.
В воспоминаниях «Родные места» беллетрист С. Т. Славутинский (1821 – 1884) приводит примеры такой добродетели выдуманного князя Любецкого: «Князь довольно часто играл в «бабки» со своими дворовыми и даже с крестьянами. Конечно, он делал это не из желания популярничать, а только для «моциону», а между тем простая забава как-то сближала его с народом, как бы приравнивали его на некоторое время ко всякому простому человеку; вот это-то и не ушло от простодушного наблюдения, осталось надолго в памяти забывчивого на зло нашего народа» . В результате дворовые приобретали даже «барскую» спесь, которая раздражала остальных крестьян и некоторых дворян.
Тот же Кавелин в очерке «Слуга» писал, что «существовало давнее правило не водить дружбы с лакеем, не фамильярничать с ним, потому что лакей тотчас же зазнавался и возмечтал, что он равен с барином» .