Петровск Саратовский. Петровск из воспоминаний С.А.Щеглова (часть 4).
… До 1872 года я со своим отцом побывал во всех тех деревнях и хуторах, которые были приходом к соборной церкви. Приехавши однажды в одну из этих деревень, мы по приглашению местного зажиточного мужичка, сели у него обедать. После обеда меня угостили медом – напитком домашнего приготовления (хозяин имел пчельник). Напиток этот очень приятен и я тогда выпил его два стакана. Когда собрались уезжать, я не мог встать с места, хотя сидя и ничего особенного не чувствовал. Отец вынужден был снести меня в телегу на руках. Дорогой у меня очень сильно кружилась и болела голова. И мне всё казалось, что солнце закатывалось за восток…
А пока Сергей Щеглов с отцом продолжают колесить по дорогам Петровского уезда, предлагаю ещё несколько портретов из его воспоминаний о Петровске…
Талала. Парень лет 19-20. Глупый… под носом у него всегда мокро, а изо рта – слюни вожжей. Неизвестно чей и откуда. Его наслаждением было дергать за колокольную веревку при церковном звоне в великий пост. Он не мог ничего говорить; единственные его слова это «та-ла-ла» за это его так и прозвали. Появление «Талалы» в Петровске было также неожиданно, как и исчезновение. В городе он жил не больше двух недель и всё вертелся около соборной церкви. Одевался он в рубаху, на ногах – бахилы и больше, кажется, ничего.
Татьяна. Красивая психически больная женщина лет 25-ти. Сумасшествие её заключалось в том, что она не могла усидеть на месте. Неведомая сила влекла её всё вперед, и она бежала безостановочно через весь город, полями, лесом и обратно. Ни грязь, ни болота, ни овраги, ни горы не могли препятствовать её бегу. Она, только встретив на своём пути камешки, крестилась на бегу, поднимала их и отбрасывала в сторону. Эту несчастную Татьяну, летом 1877 года, изловили на базаре калачники и мясники и, раздевши донага, всю вымазали дегтем и пустили. И вот она вновь пустилась в своем неудержимом беге… Затем Татьяна была помещена в дом умалишенных. Дальнейшую судьбу её я не знаю.
Кликуша. Это было в страстную седмицу на паперти соборной церкви. Сидело здесь много всякого народу в ожидании богослужения. Один старик рассказывал, как он был в Афоне, как ехал по морю во время бури; он плел долго и складно, хотя и врал немилосердно. Одна из женщин настолько увлеклась рассказами старика, что её начало «хватать», как говорит простонародье, с ней стали происходить припадки: закатив глаза под лоб, она сначала кричала филином, потом, сделав губы сковородником, лаяла по-собачьи, далее втянув в рот углы губ, кричала курицей, наконец начала квакать как лягушка. После всего этого у неё показалась изо рта пена, и она повалилась в беспамятстве. Кто-то догадался принести воды. Её сбрызнули и она очнулась.
Петровский купец С…в. Обладал замечательно крепкой башкой, не говорю головой, ибо через это не получилось бы того впечатления от рассказа, которым хотелось бы запечатлеть особенность этой башки. Этот С…в в молодых летах здорово выпивал и за стаканом водки он раскалывал о свой лоб кирпичи. А ведь в прежние времена кирпичи приготавливались не как теперь: они имели больший размер и закаливались крепче. Или же С…в на спор отворял лбом самую тугую дверь. Особенным смыслом С…в не обладал, но дураком, все таки не был. Прожил он 90 лет. В последнее время своей жизни он едва двигал ногами, и голова у него моталась и тряслась, как у игрушечного глиняного кота.
Васька Гуров. Это был в Петровске один из отчаянных воров, несмотря на своё убожество. У него одна нога была на клюшке. Порочная его специальность – конокрадство, а по ремеслу он сапожник. Однажды попался он с краденой лошадью, за что били его нещадно и тиранили на все лады. Известно как это творится самосудом. Неудовольствовавшись побоями, эти судьи Линча бросили Гурова в трясину в южной стороне от Петровска в местности, называемой «Барабанская» и шестами затискали его поглубже в надежде, что, наконец, отделаются от этого вора. Однако же на другой день убогий Гуров появился в городе, как ни в чем не бывало, и пьянствовал в кабаке. (Рассказывают, что от последствий побоев воры пьют собственную мочу и, будто бы, это средство всякую боль как рукой снимает). Гуров петровский мещанин. Низкого роста, плечист, с кудрявыми рыжеватыми волосами и широким рябым лицом. Взгляд его лукав, голос же грубый. В 1878 году ему было лет 30-ть.
Летом он жил более или менее скромно, занимался своим ремеслом и зарабатывал хорошо, так как отлично шил сапоги. Но вот как только придёт осень, Васька начинает балагурить и добьется-таки, что судья засадит его в арестный дом.
Как то раз Ваське надоело и летом работать, он забалагурил, но однако ему все сходило с рук, между тем ему стало скучно таскаться без того, чтобы не фигурировать у мирового в качестве обвиняемого… Вот он является в полицейское управление с палкою. Его никто ни о чем не спрашивает, его будто-бы не замечают. Стоял, стоял Гуров, да и давай бить окна палкой. Конечно, его сейчас же арестовали, о буйстве и разбитии окон составили протокол и, к мировому. Мировой приговорил его в арестный дом на две недели, о чем ему и объяснил, спросив: «Довольны ли вы, Гуров, решением?».
- Нет, не доволен, закричал Васька, добавляя: ты не мировой судья, а комолый баран!
Судья со своей стороны составил протокол об оскорблении его при исполнении служебных обязанностей и Гурова отвели в арестный дом. Окружной судья, разобрав это дело, приговорил Гурова в тюрьму. Васька, выслушав решение суда, оскорбил и весь состав суда площадной руганью. За это ему усилили наказание, увеличив срок тюремной высидки.
В тюрьме Гуров зарезал арестанта и осужден в Сибирь на вечное поселение. Где он теперь?
Зимой катались с крутых берегов Медведицы политых и укатанных. При этом некоторые выказывали себя сущими виртуозами. Например, один скатывался с кручи по политому месту, стоя на прутьях. Другой на коньках, скатившись на лед реки Медведицы, перепрыгивал через проруби. Третий скатывался, стоя на доске, да ещё подмороженной. Четвертый на подошвах скатывался, держа на плечах товарища. Кто летел на брюхе. Кто на спине. А вот на длинной скамейке несутся с кручи сразу человек 6-8 или на дровнях – целая куча гогочущих мальчуганов.
Снег ещё не выпал, а уже морозно. Медведица затянулась льдом. Река как зеркало с чистым прозрачным льдом, который ещё тонок и с треском зыблется под ногами. Вот это-то и прелесть, тут-то и надо показать неустрашимость. Ученики как саранча покрывают лед: кто гоняет точки, кто выделывает замысловатые «выкрутасы» на коньках, кто с дубиною выслеживает рыбу подо льдом, чтобы оглушить её ударом. Бывали случаи, когда много скопится на одном месте народу, лед не выдерживал, проламывался и забавляющиеся принимали холодную ванну, но всё это счастливо сходило с рук. На другой день все они опять играли на льду.
Р.s. В тексте я специально не стал убирать слово «ученики»… Дело в том, что Сергей Щеглов учился в Петровском Духовном училище и это небольшое его воспоминание относится к тому времени, называемому бурсой…
А вот и ещё одна его «заметка» о реке Медведице…
В реке Медведице, протекающей городом, в моё время водился зверек выхухоль. Течет река едва заметно; причиной этому частые мельницы с неизбежными запрудами, нередко гигантскими, как, например, у Сатовой мельницы выше города. Река обильна рыбою, особенно в глубоких и тихих местах. Лещи вылавливались весом до 15 фунтов, а щуки – просто даже чудовищные. Я видел однажды щуку такой величины: на плечах у рослого мужика положена была щучья голова, хвост же её волочился по земле четверти на две.
И ещё, пожалуй, несколько образов….
Старший городовой Флямм. Из кантонистов, среднего роста, плотного сложения, неопределенных лет. Рыжий, кривой. Бороду брил и потому у него был отлично виден чудовищный подбородок в виде зоба. Лицо и руки в веснушках. Знал он в городе всю подноготную и потому был грозою воришек. По службе считался весьма исполнительным и служил несколько десятков лет бессменно. Вид его был противен настолько, что едва ли Малюта Скуратов превосходил его безобразием. Злая ирония судьбы! У Флямма была и жена кривая. Он жил в собственном домишке, который выглядел кривобоким. Затем у сего полисмена был кот, коза и корова и тоже кривые.
Полицейский надзиратель И.И.Г…в. Юркий, низенького роста, курносый. Можно было видеть его ежедневно бегающим к исправнику с утренним рапортом. Он напереди, бутафель сзади. Дорогой часто надзиратель ради форса оборачивался к нижнему чину, останавливался и делал ему громко своим гнусавым голосом разные внушения, чтобы слышали обыватели. Однажды на ярмарке он под влиянием Бахуса кричал во всеуслышание: «Я здесь и мировой судья, и судебный следователь, и комендант ярмарки, и полицейский надзиратель». Но недолго наслужил... В пьяном виде он нагрубил исправнику, и его уволили.
Полицейский надзиратель Воронцов. Громадного роста, здоровый детина, рябоватый, с сильным голосом. Выписали его в Петровск для искоренения хулиганства и краж. Ну и действовал же этот надзиратель!.. Пользуясь особыми полномочиями, он рыскал по всему городу один, имея в кармане лишь нагайку. Много он натворил дел. Ему доставляло удовольствие чесать руки о бока разных пройдох и жуликов. Когда ему удалось искоренить воровство, он принялся наводить порядок на базаре. Если жаловались ему на обмер и обвес со стороны торговцев, то он там же на базаре всенародно чинил суд и расправу. Торговцев он лично бил по щекам, волочил по базару за волосы и т.д.
Банщик Корень. Это был мужчина лет под сорок, ничего особенного своей наружностью не представляющий, - добродушный человек. Замечательное в нем было то, что по какому-то предчувствию что ли, он всегда был начеку при пожарных бедствиях. Случались ли они днем, случались ли ночью, Корень всякий раз одним из первых являлся на пожар, ещё до приезда пожарных и действовал самоотверженным образом, сидя на крыше здания, которому наиболее угрожал огонь. Если Корень был на пожаре, то Петровские обыватели с надеждой на скорое прекращение огня взирали на пожарище и, безусловно, подчинялись всем его распоряжениям, даже охотнее, чем распоряжениям представителя полицейской власти. Настоящая фамилия этого гражданина «Корнев».
Сапожник Зорькин. Это был несчастный человек. У него был маленький собственный домишко на крутом берегу Медведицы, который так был ветх, что казалось того и гляди упадет с кручи в реку. Крыша на домишке имела только несколько досок, которые нисколько не защищали от дождя и непогоды. Но домишко этот был полон народу, всё ребятишками этого сапожника. Сам он постоянно пьянствовал. Где он добывал деньги на пьянство, неизвестно. Часто Зорькин бродил по Соборной площади, что-нибудь дико мурлыкал про себя или же громко разговаривал сам с собою. Часто он становился на колени против Собора и молился, тыкаясь носом прямо в грязь и громко восклицая: «Господи, не ругайся по матерну»… Что этим он хотел сказать, не знаю.
