Степи Донецкого кряжа, 1942 год
Короткая июльская ночь медленно таяла под глухой стук металла о металл. Железнодорожная бригада закончила работу. Невысокие фигурки споро закидали дрезину ветками, забрались под навес – по летнему времени спать можно было на воздухе, – и степь ненадолго погрузилась в тишину. Постепенно вернулись мирные звуки – стрекот кузнечиков, переклички птиц, тонкий свист сусликов. Ничто больше не выдавало присутствия людей.
Первой проснулась Зоя. Было еще слишком светло, чтобы начинать работу: немецкие самолеты могли заметить ремонтную бригаду. Хотя сейчас фронт был далеко, налеты случались. Она осторожно огляделась, раздумывая, не поспать ли еще, но вдруг замерла: откуда-то повеяло едва различимой прохладой. Неужели рядом река? Не могла она ошибиться – дочь рыбака, выросшая на воде, девушка очень тосковала в сухой непривычной степи.
– Николай Иванович, дозволь я разведаю, – решилась разбудить бригадира.
Мужчина не сразу понял, чего от него хотят, и только сонно отмахнулся: «Иди, только сторожко».
Выбеленная солью и солнцем почва рождала тонкие невысокие колючие травы. Бледное небо едва подсветили голубоватые и розовые оттенки. Но вот земля расступилась, и там…
– Близко она, речка, маленькая, в овраге. Искупаться бы, постирать, – радостно заторопилась скоро обернувшаяся Зоя. Самовольничать было нельзя, но как же хотелось смыть пыль и пот, насквозь пропитавшие одежду.
– Не положено, глянь, светло как, а ну заметят нас.
– Да не летают они в такую рань. Отпусти, Николай Иванович.
Одна за другой из-под навеса выбирались разбуженные разговором работницы.
– Ладно, ладно, только не все сразу. Давай, Зоя, бери своих, – и чтобы через час здесь были. Потом остальные.
***
– Ох, и хорошо, как и войны нет, – вздохнула темноглазая Люба, когда девчата, накупавшись, присели обсохнуть под небольшими тенистыми ветлами. Речка была совсем неглубокая, спокойная, вода – как парное молоко. Земля тоже была теплая, на небе – ни облачка.
– Это место похоже на нашу речку. Маленькая, а как весной лед пойдет, так пол-Араличево затопить может, – проговорила тихая застенчивая Аня.
– Да, у нас Кузнецк[1] как Венеция, воды много, – подтвердила Валя, – чтобы в клуб попасть, надо мост перейти: он же на острове. Там мы в железнодорожники и записались.
Они с Аней были из одного города и попали на железную дорогу через месяц после начала войны.
– Сестра сказала, лучше на железку, чем в шахту, там взрывы бывают.
– Зато здесь у нас свежий воздух и спокойно, – подытожила смешливая Зоя.
Четыре девушки, тонкие, стриженные, выглядели как школьницы. Да они и были вчерашними десятиклассницами, шагнувшими из-за парты в ремонтную бригаду железнодорожников. Почти год мотало их по дорогам: ремонтировали, возводили переправы, а иногда проводили составы по ночным перегонам в полной темноте.
– А мне все хотелось платье, как у Марион, ну в «Цирке», помните? Когда она поет на рояле. Так романтично! – вернулась ко вчерашнему разговору про наряды Валя.
– Как не помнить, я раз десять в кино на «Цирк» бегала, – откликнулась Зоя.
– Вот война закончится, я тебе такое же сошью. Я знаете, как хорошо шью, – пообещала Люба. – У меня же мама в театре работает костюмершей, и меня научила. Я все спектакли по много раз смотрела, актеры у нас в Ярославле очень талантливые.
– А мне тогда сшей, как у Раечки: в котором она была в ресторане, – подхватила Аня.
– Тебе пойдет голубой цвет: русоволосым и сероглазым он очень к лицу, – со знанием дела ответила Люба. – Но давайте-ка собираться.
Они были готовы идти обратно, но почти одновременно услышали…
– Мотор как будто, постойте-ка девчонки, – тревожным полушепотом сообщила Валя.
– Не самолет, – прислушалась Зоя.
– Мотоциклы, – решила Люба.
И все они спешно нырнули в небольшую песчаную пещеру под корнями кустов.
– Мы же далеко от фронта, – прошептала Зоя. – Давайте я аккуратненько посмотрю.
– Не надо. Приближаются, слышишь? За мотоциклами танки могут идти, – удержала подругу Аня. – Надеюсь, наших не заметят.
До сумерек было далеко, время в ненадежном укрытии посреди бесконечной южной степи как будто остановилось. Чужая техника мерно гудела где-то над головами, заставив затаиться не только четырех подруг, но и все живое.
Аня тихо лежала на теплом песке. Думалось совсем не о войне и опасности, которые поджидали почти каждый день, а о далеком, почти забытом, кажущемся нереальным мире.
***
– Пойдем, Анюта, пора, – за занавеску, которая отделяла закуток для детей, заглянул отец.
– Зачем вы, папаша, сестру смущаете? Ладно мама, но вы. Это же пережитки прошлого, – поднял голову от книги брат. – На маевку не отпустили, а в церковь тащите.
– Мал еще, родителей учить, – очень спокойно ответил отец. – Деды твои Богу служили, от того и фамилия – Кондаковы.
– Так ведь и церквей не осталось, – не унимался паренек.
– Ничего, отец Яков получил разрешение открыть Преображенский на одну ночь.
– Папа, я крестик потеряла, – еле слышным шепотом отозвалась Аня. – Сняла на физкультуру, чтобы не заметил кто, а потом… – она начала тихонько всхлипывать.
– Погоди, ну, не реви только, – отец зашуршал чем-то в большом старом сундуке. – Вот, это прадедов, – протянул темный, очень старенький крестик. – Побереги уж, дочь.
Очень поздняя теплая Пасха 1937 года выпала на май. Служба сильно отличалась от тех, которые помнила Аня. Людей было мало, и все больше женщины. Детей, кроме нее, и не видно. Но так же привычно и радостно звучали слова молитв и очень красиво пел на клиросе отец.
– Смотри, дочка, вот созвездие Лебедя – ровно крест на небе светится. Его так и называют Северный крест, – говорит отец, когда они идут домой. Она знает, но никогда не упоминает об этом.
Темная ночь, звезды, мама и отец держат ее за руки, тихонько поют «Воскресение Христово видевше». Это последний раз, когда они идут куда-то вместе. Очень скоро родители исчезнут, как и многие другие знакомые.
Девушка неосознанно дотронулась до маленького медного крестика. Она несколько лет прятала его на самом дне коробки с другими памятными вещами: маленьким молитвословом, папиными очками, маминым гребнем. А надела в тот день, когда бригаду отправили в сторону фронта: восстанавливать пути, разрушенные во время боев, и больше не снимала.
После темных времен, когда каждый день кто-то не возвращался домой, жизнь в Кузнецке постепенно вернулась в почти привычное русло. Их осиротевшая семья потихоньку жила все в тех же комнатах. Старшие сестры и брат работали, Аня училась в школе. После восьмого класса ее приняли нянечкой в детский сад. Возиться с малышами и выполнять простую работу ей нравилось, подумывала о том, чтобы поступить в педагогическое училище.
***
– Стреляют, – тревожно прошептала Валя. – От нас далеко уже. И смеются. Откуда они взялись? На юг движутся быстро, а там ведь Новочеркасск и Ростов[2].
Когда наконец стемнело и гул моторов перестал тревожить степь, девушки решились вернуться к своим. Дрезины не было, а о лагере напоминали лишь спешно забросанное песком кострище да примятая трава.
«И куда идти?» Невысказанный вопрос застыл в глазах и был готов сорваться с губ.
– По плану нам нужно было проверить путь до Каменоломни, а это прямо под Новочеркасском. Но теперь туда идут немцы, и Николай Иванович мог отогнать дрезину обратно к поезду, – рассудила Валя.
– А мог и на юг – ведь приказ, – не согласилась Люба.
– Тогда идемте на юг, – неуверенно не то спросила, не то предложила Аня.
– Стойте! Там кто-то есть. Тихо! Слушайте. – Зоя, которая все это время не участвовала в разговоре, указала куда-то в степь.
Все замерли, напряженно всматриваясь в подсвеченную звездами тьму. Сначала ничего не происходило, но потом тень чуть более темная, чем земля или деревья, стала ближе. Еще ближе. Как страшно не понимать: зверь, человек, друг или враг настигает посреди бескрайнего опасного простора.
– Стой! Стрелять буду! – отчаянно крикнула Зоя. А шепотом приказала девчонкам: «Ложитесь, прячьтесь!»
– Нашлись, – послышался знакомый голос. И ночь выпустила из своих объятий Николая Ивановича. – Из чего стрелять-то, Зойка? А я уж думал, пропали вы, девчонки. Мы как немцев услышали, от греха дрезину отогнали обратно в овраг, который вчера проехали, там пережидаем.
Аня шла вслед за всеми по теплой ровной земле. Привычно отыскала любимого отцовского Лебедя – Северный крест. «Это мой самый необычный день рождения, – прошептала она куда-то ввысь. – Теперь и я у вас совершеннолетняя».
[1] Современный Новокузнецк.
[2] 24 июля 1942 года фашистские войска захватили Ростов-на-Дону.