Ещё до войны в семью Семыниных определяли на постой учителей из Черкасской школы. Жили они в центре села, неподалёку от школы.
К тому времени дом немного опустел. Сергей и Настя со своими семьями ушли на съёмные квартиры. Пётр уехал в Елшанку в интернат учиться. Груня работала в Мальге учителем. Из детей остались с родителями младшие дети: Михаил и Мария.
Вот и попросил колхоз разместить в доме приезжающих на работу в Черкассы учителей. Видимо, была ли какая-то оплата за проживание или не было – деньги, продуктами за постой –выяснить не удалось. Питались постояльцы вместе с хозяевами: доплачивали деньги за питание, а иногда и сами покупали мясо, продукты. Остаётся только удивляться, куда в таком маленьком домишке удалось поставить кровать для квартирантов, и как все размещались?
Первой приехала молодая учительница –Варвара Васильевна Петрова –ещё до войны. Что она преподавала в школе –никто не запомнил, почти все дети, кроме Марии, уже окончили учиться. Да и Мария уже училась в старших классах. Варвара Васильевна прожила у Семыниных долго, после войны то ли сменила квартиру, то ли приобрела своё жильё. Замуж так и не вышла. До конца своей жизни так и проработала в Черкасской школе.
Вторым постояльцем был Яков Иванович Зернаев, биолог. С ним очень подружилась младшая дочь Семыниных, Мария. Уже после того, как он съехал на другую квартиру, а позже, женившись, в Саракташ, Мария продолжала дружить и навещала его в новой семье.
Третьим постояльцем был Соломон Абрамович, учитель немецкого языка. Прожил недолго, поэтому фамилию его никто и не запомнил. Соломон Абрамович приехал с матерью, оба они были эвакуированные из фронтовой зоны. Мать была портнихой, шила на заказ. Сшила она Марии полупальто, юбку, две кофточки. Словом, жили с постояльцами Семынины одной семьёй: друг другу помогали, выручали при случае.
Соломон Абрамович был гурманом в еде. Очень уж он любил приготовленный Александрой Викторовной пашкет –тушёную в чугунке, в русской печке картошку с бараниной. С продуктами у Семыниных было по-прежнему тяжело, особенно с мясом. Поэтому и покупал Соломон Абрамович себе баранину и каждый день просил сготовить «пашкетик». Александра Викторовна не отказывала. Она вообще не умела отказывать, раз просят, значит, идёт и делает. Пожалуй, он был единственным из постояльцев, кто питался отдельно. Хотя, иногда, присаживался к общему столу.
Александра Викторовна готовила для постояльцев, стирала, убиралась. Кто знает, может, эти хлопоты чуть-чуть снимали напряжение и тревогу от войны, которая была так далеко от дома, но так близко от сердца, от её семьи, чувств, ожиданий и переживаний.
Когда началась война, в 1941 году, Сергей Андреевич продолжал работать в колхозе, но к осени его и почти всех колхозников из Черкасс определили на лесозаготовки в Саракташский лесхоз.
С раннего утра до поздней ночи валили лес и заготавливали дрова для военного госпиталя, который был в райцентре. Жили рабочие в избёнке при лесхозе, в Саракташе, в десяти километрах от Черкасс. Еду заготовителям родные приносили из дома, ведь в стране было военное положение и домой работников лесхоза ночевать не отпускали. Поздно вечером они приезжали из леса, приходили в избёнку, падая от усталости. Там их ждали родные с принесённой из дома едой –жёны, дети, сёстры, братья.
Сергею Андреевичу еду каждый вечер носила младшая дочь, Мария. Она в семье была на подхвате. Старшие сёстры работают на военных предприятиях, братья –на фронте, вот её и посылали везде, где можно. Было ей в то время тринадцать лет.
Саракташ ещё не успел расстроиться, хоть и принимал эвакуированных, беженцев. Несколько военных предприятий были перевезены с оккупированных территорий. Военные части были размещены и в Черкассах, и в Саракташе, но времени, сил и средств району не хватало для того, чтобы обеспечить всех жильём. Строили бараки, да и то очень медленно.
Домов в райцентре было мало, и Марии приходилось идти из Черкасс в Саракташ по голой степи. Придёт, а работников ещё не привезли. Ждёт она их, ждёт, темно уж, а их всё нет и нет. Не оставишь же еду на улице! Приедет отец из леса, Мария еду отдаст и обратно домой идёт, ночью уже. Темно, страшно. Отец полдороги проводит и говорит:
–Ну…бежи, Мань… Я постою.
И стоит, пока Маня бежит. Хоть и приморится он в лесу-то за целый день, а за дочь страшно.
Дороги плохие тогда были. Если весна или осень, то под ногами –месиво, глина. И сапог не было. И так каждый день – в мороз, в ливень, в жару –ходила Мария в леспромхоз. В-основном, потемну. Дни у нас осенью и зимой короткие, тёмные. Степь, одно слово. Разве что летом полегче, хотя бы темнеет поздно. А осенью и зимой –пять часов вечера на дворе –и уже смеркается. А если непогода, дождь, то и того раньше. Страшно, а нести еду надо.
А больше послать, кроме Марии, некого было. Старшие сёстры работали, чаще посменно: то в день, то в ночь. В 1941 году и Груня, и Настя вернулись в родительский дом. Гуртом жить легче.
Кроме военного госпиталя в Саракташе и районе переформировывались 9-я Гвардейская стрелковая дивизия, 91-я Кавалерийская дивизия, 456-й миномётный полк,115-я курсантская стрелковая бригада, 187-я аэродромно-техническая команда, 46-я отдельная железнодорожная бригада и другие военные части. Некоторые из них располагались в Черкассах, где совсем молоденькие солдатики проходили военную подготовку и переподготовку. Хоть и старались кормить солдат получше в военных частях, но была война, и голодно было всем.
Часто, видя на улице молоденьких мальчишек в военной форме, Александра Викторовна бежала в дом и выносила последнее, что было: кусок хлеба, кружку молока, а когда не было ничего, хоть горстку семечек, но сунет. Жалела их, как своих детей. А может, надеялась, что и её сыночка Петеньку и сыночка Серёженьку кто-нибудь подкормит и пожалеет там, на войне. А ещё... молилась. День и ночь молилась богу. Вымаливала жизнь сыновей.
Груня устроилась на военный танковый завод «Коммунар». Настя работала на элеваторе, что в то время тоже считалось военным учреждением. Но на маленькую зарплату и продовольственные карточки прожить всей семье, без мужиков –кормильцев, было невозможно. Поэтому сажали огороды, картошку и бахчи. Этим и кормились.
Насте на элеваторе выделили участок, между Саракташом и Черкассами, неподалёку от мельницы, для посадки картофеля. А в доме одни женщины. Все мужики на фронте, да на обязательных работах, как военнообязанные.
Посадили участок вдвоём –Настя и Мария: Насте –двадцать пять лет, Марии –тринадцать. Пропололи, подоспело время выкапывать картошку. Опять вдвоём пошли. Настя, старшая, копает, Мария собирает. Медленно. Уж все вокруг выкопали, а они –никак.
Картошка уродилась знатная! Много мешков на поле поставили. Ждали тятю на лошади, а его, как на грех, на работе задержали. Уж все, кто на поле работали по домам разъехались, а отца все нет. Настя на работу опаздывает, на элеваторе –строгая дисциплина, за опоздание да в военное время могли и посадить. Элеватор осенью, в уборку, в три смены работал. Насте –в ночную. Что делать? И сестру младшую оставить на поле страшно, и на работу опоздать нельзя. Наказала Настя Мане отца ждать, да больно не высовываться, смирно сидеть.
Побежала Настя, еле живая от усталости, на работу, а сестрёнку оставила одну на поле.
Стемнело. Отца всё нет и нет. Мешки белые, издаля видать. Повалила их Маня на бок, чтоб с дороги не приметно было. Сидит, трясётся от страха. Никого уже вокруг нет.
А что ей было-то? Тринадцать лет, ребёнок совсем. Слышит, вроде тятя едет и свистит – погоняет лошадей. Ой! Маня выбежала на дорогу, да как кинется ему на шею, расплакалась от страха и долгого ожидания, причитывает:
–Я боюсь! Я боюсь!
Покидал отец мешки на подводу, поехали. Ох, и дал он на утро Насте-то разгону!
–У тебя голова сообразила? Оставить девчонку одну в поле! Ты чем себе думала?!
–Тять…Ну, а как же картошка?
–Да чёрт с ней, с этой картошкой!
А куда деваться? Война, мужиков нет, всё –на женщинах. Без продыху работали. Так и приходилось: то ночью работать, то еду отцу нести в лесхоз, то вдвоём, двум сестричкам, картошку на всю семью копать. По одному никак не выжить, вот и держались друг за друга, подменяли, когда надо, работали на износ – когда за двоих, а когда и за троих.
С Насти, в отсутствии мужиков – как с самой старшей спрос. Так и тянула она по жизни лямку ответственности за всех, кто младше неё, не разбирая, где мужские обязанности, где женские. Вроде мужика.
Так и работал Сергей Андреевич на лесозаготовках до лета 1943 года, когда был издан приказ о реэвакуации госпиталя в прифронтовую зону для усиления госпитальной базы армии и фронта. Госпиталь №3321 из Саракташа убыл на Украину. Работников лесхоза, привлечённых для работы на лесозаготовках в военных условиях, отправили на прежние места работы. Как правило, это были колхозники.
Почти в самом конце войны Сергея Андреевича, как колхозного передовика, отправили сопровождать лошадей на фронт. Погрузили лошадей в специальные вагоны. А он должен был следить за ними: кормить, убирать. Долго его не было, месяца три-четыре. И вестей никаких не было от него: писать сам не мог, полуграмотный. Может, и писал какие письма, но то ли они не доходили, то ли отправить не откуда было.
Думали, что сгинул Сергей Андреевич. Тогда очень часто эшелоны до фронта не доходили. Попадут под бомбежку и всё, считай пропали. С концами. Но, слава богу, уберёг Господь.
Приехал он поздно вечером, стучит в окно. Еле узнали отца –заросший весь:
–Сань. Вынеси мне бельё чистое, надо всё это сжечь.
Глянула она, а там вся одежда шевелится от бельевых вшей. На войне тогда часто вошь заводилась: бельевая –в одежде, обычная –в голове. А где солдатам мыться? Особенно зимой. Если уж когда во фронтовой бане удастся помыться, так это –праздник. Да и вошь, как говорили старики, «всегда заводится перед горем иль бедой какой». А как не беда? Кругом беда. Война.
Но даже в военное время бывает огромная радость и счастье. Это ли не счастье? Это ли не радость, когда кормилец, отец возвернулся домой с фронта? А всё остальное и перетерпеть можно: и вшей, и ночные смены, и работу в поле за мужиков, и бессонные ночи, и голод, и ранения…
Только бы пришли с войны живыми. Только бы пришли…