В тот раз Таню пригласила на день Новый год подруга Вера. Среди незнакомых людей, смеющихся, жующих и острящих, Таня от скуки обратила внимание на молодого человека в черной водолазке и черных джинсах, молча сидевшего и чертившего черенком вилки по скатерти затейливые узоры.
Причиной были не только худое бледное лицо, серые глаза и длинные волосы, стянутые в хвост на затылке. Молодой человек тоже приметил Татьяну — несколько раз он бросал в ее сторону заинтересованные взгляды. "Это Илья. Талант, большой художник, но высокомерен страшно!" — прошептала на ухо Тане Вера. Таня передернула плечами — богема. В системе ее понятий богемный народ ассоциировался с бесшабашностью, взрывами эмоций и уходами в депрессию, а также неуемным потреблением водки. Моментально оценив ситуацию, Таня отвернулась от переставшего ее интересовать субъекта и засобиралась домой.
— Ну как родители, вернулись из Флориды? — спросила подруга, пока Татьяна набрасывала на плечи шубу. Татьяна кивнула.
— Счастливо, — чмокнула она Веру в щеку.
— Привет Владику! — крикнула та на прощание.
— Подождите! — остановил ее голос, едва она сделала несколько шагов к машине. Таня обернулась. К ней обращался тот самый художник. Он стоял на морозе, не накинув на себя ничего из верхней одежды, и черный силуэт его резко контрастировал с окружающей белизной зимнего дня. Илья казался большой черной галкой на фоне белого ослепительного снега. Таня тихо ахнула и крикнула:
— Идите назад, вы простудитесь!
Но Илья быстро приближался.
— Я вас знаю! — первое, что услышала от него Татьяна. — Я вас знаю целую вечность. Я вас рисую всю свою сознательную жизнь. Вы не верите? Я знал, что вы существуете, и был уверен, что мы встретимся. Таня смотрела на него со смешанным чувством страха и удивления и отстраненно думала о том, что и вправду у этих художников не все в порядке с головой. "Возвращайтесь, вы простудитесь!" — повторила она, с изумлением замечая, как в его глазах вспыхнули и потухли красные искры, как поникли плечи. Он медленно направился по пушистой снежной дорожке к подъезду, оставляя щегольскими черными "казаками" затейливые следы.
Беспокойство не покидало Татьяну весь вечер. До сих пор в ее жизни все было так просто, так понятно, а вот сегодня баланс нарушился. С детства в Таню вдалбливали нехитрые, но сильнодействующие истины: люди нашего круга должны быть образованны, интеллектуальны, воспитаны. Что творится за пределами престижного московского района, именуемым в народе «дворянским гнездом», — не должно интересовать. Выйдя в мир из теплых стен элитарного учебного заведения, она устроилась не без помощи друзей родителей на хорошую работу. Таня работала переводчицей с немецкого, английского и итальянского. Коллеги ее уважали и немного завидовали, шеф в ней души не чаял. У нее был давний и респектабельный роман с другом детства Владиславом. Владик и Таня считались чуть ли не с пеленок женихом и невестой. Главное — не выйти за рамки круга — таково было условие, которого придерживались и они, и их родители. Теперь родители с некоторым беспокойством спрашивали себя, когда же окончится холостяцкая жизнь и дети наконец поженятся — ведь уже не маленькие. Обоим скоро по тридцать! Но под венец Владик и Таня не спешили, довольствуясь сложившимся статусом-кво. Во Владике все было прочно, устойчиво: интеллектуальный, способный, успешный бизнесмен. С ним спокойно и — увы! — предсказуемо.
Когда Таня почти позабыла свое мимолетное знакомство с Ильей, шеф попросил ее показать американским клиентам фирмы Москву. Прогуливаясь с ними по Арбату, она услышала знакомый голос: "Портретик не желаете?" Это был Илья. В большом черном полушубке, валенках и мохнатой папахе художник производил настолько комическое впечатление, что Татьяна, а за ней и ее гости звонко расхохотались. Илья смутился, уронил папку с ватманскими листами... Кто-то бросился их поднимать, а Татьяна с гостями пошла дальше. Не объяснять же, что она шапочно знакома с этим нелепым молодым человеком! Илья долго смотрел, как удаляется белая песцовая шубка Татьяны. «Спасибо», — пробормотал он молодому человеку, собравшему его «хозяйство», стряхнул с одного портрета налипший снег, осторожно поставил его на подрамник и несколько минут любовался тонким, выразительным женским лицом. Это было лицо Татьяны.
Илье было девять лет, когда вместе с классом он впервые попал в цирк. Клоуны, наездники, медведи и тигры не произвели на него никакого впечатления. Во втором отделении было объявлено выступление воздушных гимнастов. Под куполом цирка бесстрашные серебристые мальчики крутили невероятные сальто, бросаясь в самые умопомрачительные комбинации. От увиденного у Ильи больно заколотилось сердце. Он будто бы уже не сидел в зале, а там, в вышине, протягивал руки своим партнерам, радостно смеясь, ощущая легкость и счастье полета. Вечером, придя домой, он закричал:
— Мама, когда я вырасту, стану воздушным гимнастом!
— Хорошо, милый, — отозвалась мать, а про себя подумала: «Жаль, что мальчик растет без отца, он такой впечатлительный». На ночь сыну пришлось дать валерьянки. Изнемогая от восторга, он рассказывал, какие смелые и ловкие эти люди — циркачи, какие у них костюмы. «Обязательно стану циркачом», — твердил Илья, засыпая.
Утром в школе ему очень хотелось поделиться своей мечтой. Лучший друг Федя болел, а кому еще можно излить душу? Тогда, набравшись смелости, он подошел к девочке Оле, в которую были влюблены поголовно все мальчишки класса.
— Оля, — сказал Илья, твердо глядя ей в глаза. — Это тайна, но тебе я ее открою: когда я вырасту, я стану воздушным гимнастом в цирке.
И необыкновенная девочка Оля зло и презрительно рассмеялась:
— Ты? Циркачем? Да посмотри на себя — ты даже бегать нормально не умеешь!
Раздавленный обидой, Илья мужественно прожил этот день до конца. И только ночью он позволил пролиться слезам разочарования. Это были его последние слезы. Засыпая под утро, он увидел страшный сон: как будто он крутит сальто под самым куполом цирка, и весь зал, затаив дыхание, следит за ним, и вдруг руки партнера разжимаются, и Илья летит, летит вниз. Вот уже ясно различимы опилки на манеже, удар — и маленькая скрюченная фигурка в серебристом костюме лежит в самом центре арены.
Все дальше отдалялся Илья от друзей, уединяясь с альбомом в руках. Рисование стало его второй натурой, страстью, способом общения с окружающим миром. Он стал для них недосягаем. У него не было близких друзей, он предпочитал ни с кем не откровенничать, ни к кому не привязываться и никого не любить.
"Какой вы угрюмый, — кокетливо замечали девушки. — Вы всегда такой?" — "Какой вы самостоятельный. Что, ничего не боитесь?" — недовольно замечали высокие чиновники. Но он предпочитал стоять в стороне, не слушая комплиментов и поздравлений, даже если дело происходило на его персональных выставках, которые он никогда не выпрашивал. Просто приходили и предлагали, а он соглашался. Вот и все. Он как бы парил над миром, не внимая ни хуле, ни комплиментам, даже если дело происходило на его персональных выставках. И когда наступили тяжелые времена, никто не предложил ему помощи, опасаясь получить холодный и высокомерный отказ. Лишившись мастерской, Илья стал перебиваться случайными заказами. Ему было все равно. И однажды из чувства противоречия он вышел с откровенной халтурой на Арбат. Когда Илья встретил Татьяну, он был ошарашен — именно ее лицо выводила его рука в различных вариантах и ракурсах так давно, что теперь даже не вспомнить, когда и откуда впервые ему пришел в голову этот образ. Жаль, что Татьяна не оценила его порыва, когда он без куртки бросился вслед за ней прямо на улицу. Откуда ей знать, что потом этому странному художнику ночью приснится старый кошмар — серебристая фигурка, безжизненно скрюченная на арене цирка под огромным холодным куполом.
"Как неловко получилось", — беспокойно вспоминала Татьяна эпизод с художником на Арбате. На следующий день она вновь была там, высматривая Илью. Он стоял на прежнем месте, укутанный в свою тяжелую доху, дуя на озябшие пальцы. "Вы?"— удивился художник, увидев Таню. "Да. Вы извините меня за вчерашнее. Как-то все по-дурацки вышло. Шеф заставил прогуляться с американцами по Москве, и вот…" — проговорила она, с удивлением замечая, как красные искры вновь вспыхнули в его глазах. Илья молчал. Таня, принимая это молчание за смущение и неловкость, принялась рассказывать что-то смешное, любуясь собой со стороны — какая она легкая, остроумная, коммуникабельная. "Не надо, — вдруг произнес Илья, требовательно глядя ей в глаза. — Не надо так много говорить". Он оторвал от ватмана кусок и размашисто написал на нем телефонный номер. "Это мобильный. Звоните. Я буду ждать". Таня независимо пожала плечами и отошла, кивнув художнику на прощание. "Тоже мне, непризнанный гений", — сварливо пробубнила она, ощущая в душе непонятную тревогу. Словно только что столкнулась с инопланетянами и безумно устала, усваивая их понятия и объясняя им свои…
Вечером ей позвонил расстроенный Владик. У него пытались угнать машину, он весь день провел в милиции и нуждался в женском утешении и ласке — Татьяна обязана немедленно приехать!
Слушая, как Владислав в который раз самодовольно рассказывает об успешно провернутой сделке, глядя на его гладкое, спокойное лицо, Таня внезапно ощутила глухое раздражение. А перед глазами стояло аскетичное лицо, сухой блеск серых глаз Ильи. Принимая привычные поцелуи и ласки Владика, она мстительно приговаривала про себя: "Вот тебе, получай", — представляя нарочно Илью, как если бы он видел ее в этот момент. Ей хотелось задеть его, сделать ему больно. "Что это?" — попыталась понять Таня спустя некоторое время, наливая себе на кухне чай, глядя в черноту за окном. Она огляделась вокруг, и недавнее раздражение вновь поднялось в ней. "Как он мне надоел", — произнесла она вслух и испугалась своих слов. Разыскав в сумке кусок ватмана, она набрала номер, не представляя себе, зачем она это делает и что скажет.
Илья отозвался моментально. "Вы не спите?" — удивилась Таня. "Приезжайте", — сухо скомандовал Илья, и Таню обидел его безразличный тон. "Вот возьму и не приеду", — капризно протянула она. "Как хотите", — отозвалась трубка. "Я еду, еду, диктуйте адрес!"
Она катила по темным пустынным улицам. В голове было пусто. "Неужели это я?" — приходила иногда в голову мысль и тут же исчезала. У кирпичной многоэтажки Таня припарковалась, когда на небе появилась серая полоска зимнего позднего рассвета. Илья открыл дверь, пропустил Тятьяну в полутемную, пахнувшую скипидаром и свежезаваренным кофе квартиру. —"Ну?" — спросил он, наливая кофе из медной джезвы. «Что значит "ну"»? — оскорбилась Татьяна. — Я просто так заехала». Он кивнул, продолжая молчать.
"Расскажите что-нибудь, я так долго не могу молчать!" — потребовала Таня, когда кофе был выпит. Илья поднялся, взял ее за руку и повел в комнату. Татьяна ахнула. Везде: на стенах, на подрамниках, на подоконнике — были развешаны и расставлены портреты — в масле, карандаше, пастелью. Это были ее портреты.
"Мне трудно говорить, — с усилием произнес Илья, прислонившись плечом к дверному косяку, скрестив руки на груди. — Да и бесполезно, наверное. Все равно все останется так, как есть. Я ведь наводил справки. Вы — удачливая, преуспевающая, у вас родители. Знаете, о такой поет Макаревич: "Она идет, по жизни смеясь". А я... Кто я? Никчемная богема!" Таня вздрогнула и повернулась к нему. "Зачем вы так! Ведь вы — мастер. Меня научили в этом разбираться". Илья холодно усмехнулся: "Мне не нужны комплименты. Понимаете, я всю жизнь жил вполнакала. Я никогда не выкладывался, за исключением искусства. Я боялся полюбить, привязаться, опасаясь предательства, не веря в дружбу. Во всем полагался на себя, свои силы, зная, что это единственный способ не разочароваться. Это стало моей второй натурой. И теперь я уже не способен на настоящий Поступок. Мне надо бы сказать, что я ждал вас всю жизнь, просить вас остаться со мной. Но я не стану. И все будет так, как прежде. А ведь я знаю, что совершаю страшную ошибку. Я не прощу ее себе, и, тем не менее, все будет так. Я останусь для вас эпизодом, который вы очень скоро забудете".
Таня, обхватив себя за плечи, слушала этот странный монолог. Ей стало зябко. Но возразить было нечего. Илья прав. Сейчас она уедет. Вернется в свою жизнь. Владик уже, наверное, разыскивает ее. Илья останется здесь. Их дороги разойдутся. Пересечение невозможно. Таня повернулась к двери. "Спасибо за все. Но… мне пора".
Илья кивнул, знакомые Тане красные искры в глазах вспыхнули и погасли.
После того как Таня ушла, Илья долго сидел на кухне, сжав кулаки, рассматривая причудливые разводы кофейной гущи в чашке. "Так будет лучше", — решительно сказал он себе, вернулся в комнату, закрепил чистый лист и углубился в работу. Рука уверенно вывела широкий круг арены в обрамлении алого бархата. Полутемный зрительный зал. Освещены лишь первые ряды. Беспощадный свет в центре арены направлен на гимнаста в серебряном трико, распластанного на опилках. Лица зрителей охвачены ужасом и восторгом от происшедшей на их глазах трагедии. Сверху по канату спускается второй гимнаст. Он пытается разглядеть, что творится на арене, жив ли его партнер. На лице — отчаяние. Илья не заметил, как прошел день, наступил вечер. Сегодня он вызвал свой давний кошмар на бой. Выиграет ли он его?
Татьяна всеми силами пыталась забыть утренний разговор. Ее жизнь показалась бухгалтерским гроссбухом или компьютерной программой Ecxel, где все события уже расписаны далеко вперед до самого конца... Изменить что-либо не в ее силах. И зачем? Она выйдет замуж за Владика. Будет семья, дети. Потом они переедут жить куда-нибудь в Европу. Во Францию или Испанию. И, прогуливаясь по улочкам Парижа или Барселоны, где улыбчивые художники будут наперебой предлагать свой товар, она обязательно вспомнит зимний день, Арбат, художника в неловком черном полушубке, и в ушах требовательно зазвенит вопрос:
— Портретик не желаете?
…Через три месяца она стала женой художника.